Беседа у костра

Петьке шёл четырнадцатый год. Жил он со свои отцом Григорием и матерью Надеждой в небольшой деревне. Петька уже многое умел делать по хозяйству. Многому научился он у своего отца. Одни работы ему нравились, другие Петька не любил.
Скучным занятием для Петьки было пасти коров. День на поскотине тянется очень долго. В деревне исстари заведен порядок, при котором все хозяева коров с личных подворий по очереди пасли общее стадо. За день-два до этого Григорий брал с собой Петьку, и они оба шли к старому пруду ломать тальник для виц. В местах выпаса ива не росла, а вицы из другого кустарника не выходили нужной длины. Поэтому место у старого пруда было самое подходящее.
Но вот подошла очередь пасти коров. Надежда собирала пастухам рюкзак с обедом: хлеб, соль, вареные яйца, творог со сметаной, и свежеиспеченные пирожки с картошкой и мясом либо с капустой и яйцом, пару луковиц с пером и бутыль парного молока. Петька брал ещё с собой какое-нибудь старое прохудившееся ведро. А в нём нес несколько картофелин для печенок. Петька и его отец очень любили готовить картофель «под ведром». Печенки при такой готовке не сгорали и пропекались равномерно.
Рано утром, позавтракав, наши пастухи выгоняли свою корову из пригона. Они вели свою кормилицу через всю деревню в сторону общей загонки. Туда же вели свой скот и другие жители деревни.
Собрав всех коров в загонке, Григорий и Петька выгнали коров в пойму реки. Петька сразу же начал носиться по угорам, подгоняя к стаду отставших коров, звонко рассекая воздух своей новой вицей. Григорий, тем временем, устроившись на угоре, полулежа, медленно курил очередную папироску. Коровы аппетитно чавкали сочной травой, помахивали хвостами, а некоторые из них изредка мычали.
Через три-четыре часа стадо выводилось пастухами на новое место, где трава еще не была стравлена скотом. Перейдя на новое место, Григорий с сыном устраивали стан, разводили костер, обедали. К этому времени коровы наедались, останавливались, а многие ложились, подогнув под себя ноги, жуя свою жвачку. Лишь некоторые вредные коровёнки, отходившие от стада в сторону, нарушали трапезу и отдых пастухов. Приходилось Петьке хвататься за вицу и нестись в сторону непослушной скотины, направляя её к стаду. Костёр догорал, в нем тлели несколько больших головешек. Григорий и Петька, отобедав, отдыхали. Григорий посапывал свою папироску, а Петка вырезал ножичком на своей вице узоры.
— Пап, а ты со скольких лет курить начал? — спросил Петька отца, когда тот откашлялся от дыма папиросы.
— С девяти лет, — ответил Григорий.
— С девяти лет? — удивленно переспросил Петька — Так рано? А почему мне тогда нельзя? — хитро улыбнулся мальчишка.
— Ну пошто нельзя? — вынимая папироску изо рта, проговорил Григорий. — С ремнем вместе можно! — Он хитро улыбнулся сыну, подмигнув левым глазом.
— Так почему же так рано?
— Ты же знаешь, мне и трех годиков не было как война началась, — отвечал Григорий сыну. Папку моего на фронт забрали, а через три месяца мамка на него похоронку получила. Вот и рос я при матери безотцовщиной. А жизнь во время войны трудная была, да и первые годы после окончания войны страна из такой разрухи поднималась, что не приведи Господь. Мамка и днем, и ночью на ферме робила. А в посевную или уборочную я её неделями не видел. Оставляла она меня в это время с двоюродной сестрой моего отца Аксиньей. Тётка Аксинья была древней, глухой и подслеповатой старушонкой, какая из нее нянька. Все эти годы впроголодь жили. Иногда было время, когда и в рот нечего положить. А я ведь уже в школу начал ходить. Школа в соседнем селе была, в трех верстах от нашей деревни. После уроков до дома всё пешком ходил вместе с другими ребятами. По пути с ними, бывало, играешь, по угорам бегаешь, и вдруг внутри тебя в животе так всё завернет, что дышать тяжело становиться. Вот, с дружбаном моим, Вовкой, в такой момент вырвем из букваря страницу, свернем козью ножку, набьем туда сухой травы с листьями и мхом. Закурим. Все искашлимся, исплюёмся, слезами изойдем, но курим, — так меньше голод ощущаешь. А потом постарше стали, так с огородов самосад таскали, сушили его у костра и курили. Окурки за мужиками подбирали. Так вот и втянулся в энто дело.
— А тебя не ругали дома за то, что куришь?
— Пару раз мать меня вицей выдрала, когда меня у клуба курящим видела. Мне тогда столько же, как и тебе было. Ох и шумела она тогда на меня. Но не подействовало. Первое время тайком от нее курил, а уже после восьмого класса не таился.
— А учился, ты пап как? — Учился хорошо. Бог дал память хорошую. Все на уроках запоминал. Математику, физику, химию, историю, географию очень любил. Мы хоть полуголодные, а все к знаниям тянулись. Все было интересно изучить. В старших классах в отличники вышел. На золотую медаль шел, да вот только на сочинении срезался: одну ошибку в сочинении допустил. Вышла четверка. Серебряную медаль вручили.
— А эта та, что с медалями бабушкиными лежит, и другими значками твоими? — уточнил Петька.
— Да, она самая, подтвердил Григорий. — Мать уж дюже ценит её, сыном гордится.
— Пап, а после школы ты сразу в Армию пошел? — спросил Петька, прервав тишину. — Нет, после школы я поехал в город поступил в техникум. Закончил учебу и только потом в Армию пошел.
— А где служил? Мама говорила, что на море.
— На Дальний Восток меня определили, в подводники.
— Ты на подводной лодке служил? — По документам, нет…., — несколько замялся Григорий. — Раньше нельзя было про это рассказывать, но тебе расскажу. Сейчас другие времена уже. Отправили меня на Чукотку, в Анадырь, подводником на подводную лодку. Штаб располагался в Бухте Провидения. Прослужил на подводной лодке уже около десяти месяцев, когда нас направили в рейд по Охотскому и Японскому морям. Но в районе границы Японского и Желтого морей в лодке произошла серьезная поломка, оборудование отказало, лодка могла затонуть в любое время. Мы не могли двигаться дальше, сообщили о неисправности. Видимо сигнал был перехвачен китайской стороной. В итоге на помощь нам пришли китайцы. У капитана не было выбора: либо принять помощь иностранного государства, либо потерять лодку и всю команду. Лодку отбуксировали в порт Далянь — это Дальний по-нашему. Его русские еще в XIX веке организовали. Но в это время между Союзом и Китаем был конфликт. После смерти Сталина, Хрущев взял курс на «мирное сосуществование с капиталистическим странами», чем вызвал недовольство китайского лидера Мао, который был за мировую революцию. В итоге, нашу подводную лодку починили наши «противники». Через трое суток мы вернулись в Анадырь. По нашему прибытию началась такая катавасия. Всю команду с палубы препроводили в отдельную казарму. Прибывшее военное руководство объявило о недопустимости действий командующего состава подводной лодки, принявшего решение пришвартовать судно в порту враждебного государства. Нашего капитана и офицеров арестовав, увели. Нас же, простых матросов, вывели во внутренний двор и приказали снять всю форму до нижнего белья. Мы все испугались. Подумали, что нас готовят к расстрелу. Когда мы стояли строем раздетые, особист сказал, что всех нас рассредоточат по разным воинским частям, а инцидент с лодкой является государственной тайной. Предупредил, что если кто-то проговорится когда-либо, то это будет расцениваться как разглашение гостайны. Заставили всех подписаться в неразглашении. Нам выдали другую форму и исправленные военные билеты. Из личных дел удалили все записи, которые касались службы на подводной лодке. К маме в это время в деревню из областного центра приезжали несколько раз комиссии. У неё изъяли все мои армейские письма. Тоже напугали её. Вот такие дела. По документам я и в море-то никогда не выходил, на побережье служил.
— А после армии?
— После армии приехал к я матери. Встретился со своими школьными друзьями, погулял недельки две. А потом мать стала уже намекать на то, что нужно завязывать с гулянками. Да я и сам знал, что нужно работу искать. В деревне мог, конечно, остаться, в колхозе всегда работа была. Но я решил поехать в областной центр. Устроился работать на огромный машиностроительный завод обычным рабочим. Дали комнату в общежитии. В этот же год поступил в институт на машиностроение. Учился и работал. Там же через год и твою мамку повстречал. Поженились мы с ней. Свадьбу в деревне сыграли на ноябрьские. Нас в сельсовете расписали. Институт закончил, начальником цеха поставили, квартиру выделили отдельную. Страна в это время хорошо развивалась. Мы верили, что строим хорошее будущее, и если не для себя, то для вас, наших детей. И мы все дружили меж собой, что на работе, что во дворе, что в доме. Все друг друга знали, все друг к другу в гости ходили. Любой праздник — все вместе. Работали, радовались жизни, жили. Годы незаметно прошли. Вышли мы с мамкой твоей на пенсию и сюда переехали в родную мою деревню.
Григорий некоторое время молчал, думал о своем. Петька поддевал палкой угли в костре.
— Хорошую жизнь мы все-таки с твоей мамкой прожили, — заключил Григорий. — Хоть и отцов наших поубивало на войне и с голодухи помирали в детстве, раздетые, разутые ходили. А жизнь прожили, как люди. И детьми жизнь не обидела. Вот какой орел у меня растет! — засмеялся Григорий, обнял своего сына.
Петька тоже радовался, широко улыбался.
— Ну, Петька, давай печенки под ведро закладывать будем, да веток в костер подкинем.
— Ага, папка, давай! — шустро вскочил с места Петька.
В работах и заботах по хозяйству Григорию редко удавалось поговорить с сыном не торопясь, по-простому. Только сейчас, сидя целый день у костра, можно было побеседовать с сыном, вспомнить свою жизнь. А для Петьки жизнь его отца, наполненная простыми истинами, являлась верным ориентиром, благодаря чему его собственный жизненный путь был ему ясен и понятен.