Беседа у костра

Петьке исполнилось 14 лет. У Григория с Надеждой он был поскребышем. Родили они его, когда обоим было далеко за сорок лет. Кроме Петьки у них были еще две старшие дочери, которые жили в городе своими семьями.
В свои годы Петька уже многое умел делать по хозяйству. Всему научился
он от своего отца. Он умел наколоть дрова и сложить их правильно в поленницу.
К покосным делам Петька тоже умел умение. Сгребал сено в валки на покосе, носил небольшие навильники сена, укладывая их с отцом в копны.
Как управиться с литовкой отец тоже научил сына. Поточив бруском лезвие косы, направлял косу справа налево по небольшому радиусу, прижимая пятку литовки ближе к земле.
И по дворовому хозяйству Петька помогал родителям. Обычными его делами было скотину поить, сена ей подкинуть, кладки яиц осмотреть. Иногда с отцом навоз из стайки убрать.
В столярке знал он название и применение всех инструментов, смотрел на отца, как он инструментом орудует и повторял, когда придется. Что он не знал, Григорий сыну растолковывал.
В огороде, при посадке картофеля закидывал лунки с семенным картофелем, копая новые, идя ряд за рядом. При окучивании, нагребал тяпкой землю к стеблям, иссекая между рядами сорняки. При сборе урожая, брался за картофельную ботву отряхивал от земли клубни. Наравне с отцом наполненные ведра к яме относил с огорода.
С некоторой техникой Петька уже мог легко управиться: мотоцикл с коляской водил, рычаги тянул, управляя гусеничным трактором. Всему этому Петьку научил его отец. Неосознанно Григорий передавал своему сыну свои знания, умения и навыки. Тем самым готовил его к взрослой и самостоятельной жизни. Конечно возраст его сына был невелик, и ему еще много предстояло изучить, опробовать. Но основные навыки уже были в сына заложены.
Обучение сына со стороны Григория не носило вид какого-то учительствования, наставничества с бесконечным потоком разъяснений. Нет, совсем не так. Все было естественно. Сын был подле отца, видел, что тот делает, брался и повторял. Часто выходило хорошо. А если нет, то Григорий изредка разъяснял тонкости дела, видя, что
у сына что-то идет не так, как нужно. По мере взросления сына, Григорий показывал Петьке то, или иное новое дело.
Скучным, но необходимым летним занятием, Петька считал пастьбу коров, так как день тянется долго очень. В деревне исстари заведен такой порядок, когда все хозяева коров по очереди пасли общее стадо. За день-два до этого Григорий брал с собой Петьку, и они оба шли к старому пруду ломать тальник для виц. В местах выпаса ива не росла, а вицы из другого кустарника не выходили прямыми и длинными. Поэтому место у старого пруда было самое подходящее.
Но вот подошла очередь пасти коров. Надежда загодя пастухам собирала рюкзак с обедом: хлеб, соль, вареные яйца, творог со сметаной, и свежеиспеченные пирожки с картошкой и мясом либо с капустой и яйцом, пару луковиц с пером и бутыль парного молока. Петька брал ещё с собой какое-нибудь старое прохудившееся ведро, а в нем несколько картофелин для печенок. Они оба с Григорием любили запекать картофель под ведром - так печенки не сгорали и пропекались равномерно. Рано утром, позавтракав, пастухи выгоняли свою корову из пригона проводя через всю деревню к общей загонке. Туда же вели свой скот и другие.
Петька носился по угорам, подгоняя к стаду отставших коров, звонко рассекая воздух своей новой вицей. Григорий, тем временем, устроившись на угоре полулежа, медленно курил очередную папироску, легко помахивал по траве вицей. Коровы аппетитно чавкали сочной травой, помахивали хвостами, а некоторые из них изредка мычали.
Через три-четыре часа стадо выводилось пастухами на новое место, где трава еще не была стравлена скотом. Перейдя на новое место, Григорий с сыном устраивали стан, разводили костер, обедали. К этому времени коровы наедались, останавливались, а многие ложились, подогнув под себя ноги, жуя свою жвачку, прикрыв свои большие глаза. Лишь некоторые вредные коровёнки, отходившие от стада в сторону, нарушали трапезу и отдых пастухов. Приходилось Петьке хвататься за вицу, нестись в сторону непослушной скотины, направляя её к стаду.
Костер догорал, в нем тлели несколько больших веток. Григорий и Петька, отобедав, отдыхали. Григорий посапывал папироской, Петка вырезал ножичком на своей вице узоры.
– Пап, а ты со скольких лет курить начал? – спросил Петька отца, когда тот откашлялся.
– С девяти лет, – ответил Григорий.
– С девяти лет? – удивленно переспросил Петька – Так рано? А почему мне тогда нельзя? – хитро улыбнулся мальчишка.
– Ну пошто нельзя? – вынимая папироску изо рта проговорил Григорий. – С ремнем вместе можно. И также хитро улыбнулся сыну, подмигнув ему левым глазом.
– Так почему же так рано?
– Ты же знаешь, мне и трех годиков не было как война началась. Папку моего на фронт забрали, а через три месяца мамка похоронку получила. Вот и рос я при матери безотцовщиной. А жизнь во время войны трудная была, да и первые годы после войны страна из такой разрухи поднималась, что не приведи Господь. Мамка в колхозе и днем, и ночью на ферме робила. А в посевную или уборочную я ее неделями не видел. Оставляла она меня в это время с двоюродной сестрой моего отца Аксиньей. Тётка Аксинья была древней, глухой и подслеповатой старушонкой, какая из нее нянька. Все эти годы впроголодь жили. Иногда было время, когда и в рот нечего положить. А я ведь уже в школу ходил. После уроков до дома пешком ходили, а это верст пять отмахать надо в одну только сторону, так как школа в соседнем селе была. Вот с ребятами идешь угорами, бегаешь, играешь, и вдруг внутри тебя в животе так завернет, что дышать тяжело становиться. Вот, с дружбаном моим, Вовкой, вырвем из учебника страницу, свернем козью ножку, набьем туда сухой травы с листьями с мхом и курим. Все искашлимся, исплюёмся, слезами изойдем, а курим, так как сразу меньше голод ощущаешь. А потом постарше стали, так с огородов самосад таскали, сушили у костра и его курили. Окурки за мужиками подбирали. Так вот и втянулся.
– А тебя не ругали дома за то, что куришь?
– Пару раз мать меня вицей выдрала, когда меня у клуба курящим видела. Мне тогда столько же, как и тебе было. Ох и шумела она тогда на меня. Но не подействовало. Первое время тайком от нее курил, а уже после восьмого класса не таился.
– А учился, ты пап как?
– Учился хорошо. Бог дал память хорошую. Все на уроках запоминал. Математику, физику, химию, историю, географию очень любил. Мы хоть полуголодные, а все к знаниям тянулись. Все было интересно изучить. В старших классах в отличники вышел. На золотую медаль шел, да вот только на сочинении срезался: всего одну ошибку сделал. Вышла четверка. Серебряную медаль вручили.
– А эта та, что с медалями бабушкиными лежит, и другими значками твоими? – уточнил Петька.
– Да, она самая. Мать уж дюже ценит ее, сыном гордится.
– Пап, а после школы ты сразу в Армию пошел? – спросил Петька, прервав тишину.
– Нет, после школы я поехал в город поступил в техникум. Закончил учебу и в Армию пошел.
– А где служил? Мама говорила, что на море.
– На Дальний Восток меня определили, в подводники.
– Ты на подводной лодке служил?
– По документам, нет – несколько замялся Григорий – раньше нельзя было это говорить, но тебе расскажу, сейчас другие времена уже. Отправили меня на Чукотку, в Анадырь, подводником на подводную лодку. Штаб располагался в Бухте Провидения. Прослужил на подводной лодке уже около десяти месяцев, когда нас направили в рейд по Охотскому и Японскому морям. Но в районе границы Японского и Желтого морей в лодке произошла серьезная поломка, оборудование отказало, лодка могла затонуть в любое время. Мы не могли двигаться дальше, сообщили о неисправности. Видимо сигнал был перехвачен китайской стороной. В итоге на помощь нам пришли китайцы. У капитана не было выбора: либо принять помощь иностранного государства, либо потерять лодку и всю команду.  Лодку отбуксировали в порт Далянь – это Дальний по-нашему, его русские еще в XIX веке организовали. Но в это время между Союзом и Китаем был конфликт. После смерти Сталина Хрущев взял курс на «мирное сосуществование с капиталистическим странами», чем вызвал недовольство Мао, который был за мировую революцию. В итоге, нашу подводную лодку починили наши «враги». Через трое суток мы вернулись в Анадырь. По нашему прибытию началась такая катавасия. Всю команду с палубы препроводили в отдельную казарму. Прибывшее военное руководство объявило о недопустимости действий командующего состава подводной лодки, принявших решение пришвартоваться в порту враждебного государства. Нашего капитана и офицеров арестовали и увели. Нас же, простых матросов, вывели во внутренний двор и приказали снять всю форму до нижнего белья. Мы все испугались, подумали, что нас готовят к расстрелу. Когда мы стояли строем раздетые, особист сказал, что всех нас рассредоточат по разным воинским частям, а инцидент с лодкой является государственной тайной.  Предупредил, что если кто-то проговорится когда-либо, то это будет расцениваться как разглашение гостайны. Нам выдали другую форму и исправленные военные билеты, из личных дел удалили все записи, которые касались службы на подводной лодке. К маме в это время в деревню из областного центра приезжали несколько раз комиссии. У неё изъяли все мои армейские письма. Тоже напугали старуху. Вот такие дела. По документам я и в море-то никогда не выходил, на побережье рядом с Владивостоком служил.
– А после армии?
– После армии приехал к я матери. Погулял несколько неделек. Встретился со своими школьными друзьями Володей, Витькой Саженым, Лешкой Ганиным, другими ребятами. Поехали мы всей ватагой до города, закупились, как положено, и на берег нашей речки пошли. Всю ночь у костра с гитарой. Да так нарезались, что утром у всех голова трещала. Володька придумал сходить к своей тётке Зине за опохмелкой. Вот мы с ним и пошли, остальные ребята остались нас дожидаться. А тетка Вовкина не сказать, что сильно чистоплотная была. Зачерпнула из фляги браги, а там мух видимо-невидимо плавает. Ну, что делать, сдуешь мух и выпьешь. Ребятам процеженную брагу принесли. Ребятам брага теткина понравилась. Вот и стали мы в последующие дни у тетки Зины брагу брать, не ездили уже до города. А потом мать стала уже намекать о том, что нужно завязывать с гулянками. Да я и сам знал, что нужно работу искать.
В деревне мог конечно остаться, в колхозе всегда работа была. Но я решил поехать в областной центр. Устроился на огромный машиностроительный завод обычным рабочим. Дали комнату в общежитии. В этот же год поступил в институт на машиностроение. Учился и работал. Там же через год и твою мамку повстречал, поженились с ней. Свадьбу в деревне сыграли на ноябрьские. Нас в сельсовете нашем расписали. Институт закончил, начальником цеха поставили, квартиру выделили отдельную. Сестры родились твои. Жили как все. Работали, детей воспитывали. Страна в это время хорошо развивалась. Мы верили, что строим хорошее будущее,
и если не для себя, то для вас, наших детей. И мы все дружили меж собой, что на работе, что во дворе, что в доме. Все друг друга знали, все друг к другу в гости ходили. Любой праздник - все вместе.
– Пап, а как получилось, что я не здесь, а на севере родился?
– Наш завод, на котором мы с твоей мамкой работали, стал гигантом союзного значения. Этот завод уже другие свои заводы по стране стал начал строить, филиалы свои. Так получилось, что руководство завода послало меня и других специалистов строить машиностроительный завод в одном маленьком шахтерском поселке нашей области. Уголь там уже выработан весь был, а население несколько тысяч человек. Вот и поехали мы с нуля завод новый строить. Стройка длилась несколько лет. Завод пустили. Во всех газетах тогда писали о строительстве современного завода передовых методов производства. И поселок второе дыхание приобрел. Начали люди из других мест приезжать. В поселке большая стройка началась: строили новые дома, открыли новую школу, два детских сада, поликлинику и больницу, роддом, взрослую и детскую библиотеки, дворец культуры, колбасную фабрику, ткацкий цех, магазины открыли новые. В итоге за пять лет население поселка выросло в четыре раза. Все дороги в поселке выложили бетонными плитами, которые век прослужат. И завод, и поселок - это наша гордость была. До сих пор этот завод работает. Мы в прошлый год на него ездили за деталью для колхозной доильной установки, помнишь?
– Да, помню. Наш председатель тебя попросил раздобыть эту деталь. Ты тогда к своему знакомому на завод поехал и меня с собой взял. Его дядя Коля зовут. Он мне цеха показывал.
– Да, Колька, еще один мой друг. Хороший мужик. Вместе с ним наладку цехов делали. И днем и ночью работали. А когда пустили завод, он на нем же и остался работать. А меня вскоре на Ямал позвали. Там газовики налаживали производственно-техническую базу, а при ней поселок. Часть поселка, что возле базы и саму ее, ПТОиКом называли, то есть по начальным буквам от слов «производственно-техническое обслуживание и комплектация». Меня заместителем директора этой базы назначали. Вот, я и поехал туда. Обустроился и Надежду с девчонками забрал.  Жили мы там одиннадцать десять. Сестры твои там школу закончили, и ты там родился.
– Я помню север, но не все. Помню только как ты в садик меня отводил. Утром дома мама меня садила за стол, давала кашу, какао и бутерброд с маслом. Я бутерброд не ел, а брал с собой чтобы по пути собак кормить. Помнишь? – спросил Петька отца.
– Да на ПТОиКе много собак было. Их ханты разводили. Стаями по поселку бегали. Под теплотрассами жили. А ты все вошкался с ними, уж сколько раз щенков в квартиру приносил.
– Да еще помню, как приходил к тебе в контору. Широкий темный коридор, потом направо, там дверь. Заходишь, а там тетёнька с огромной прической сидит за столом у большого окна, секретарша. На столе у нее большая печатная машинка. Она мне все время конфетки давала и чай наливала. А справа от ее стола дверь в твой кабинет была. Только за этой дверью еще одна дверь была. Двери эти я не мог открыть сам, уж больно тяжело их было открывать. Войти мне секретарша помогала. А кабинет такой светлый был, окна большие. Посреди длинный стол со стульями, примыкал к твоему столу. На столе пепельницы хрустальные. И шкаф был во всю стену. Я любил на кресло садиться и крутиться на нем. А ещё на стене, сзади, шнурок висел: дернешь за него и на потолке большой вентилятор с длинными лопастями закрутиться. В шкафу бумаги и чертежи всякие и сейф стоял. А на твоем столе три телефона стояло, черный, светло-желтый и красный, а еще какой-то аппарат с кнопками.
– Коммутатор, – пояснил Григорий – надо же все помнишь! А тогда лет тебе было мало, годика три или четыре, наверное. Ну точно. Мы переехали с севера сюда тебе пять годков было всего.
– А у нас дома тоже два телефона было. По зеленому мы с мамой тебе на работу всегда звонили, а красный ты не разрешал трогать.
– Да, дома и служебный телефон был – пояснил Григорий.
– А потом мы из квартиры в дом там переехали. В нем было много комнат и большой подвал из нескольких помещений. В одном из них мастерская наша была, ты столярничал, а я монеты в тисках зажимал и напильником их обтачивал, потом ты мне помогал просверливать в них дырки, а мама шнурок в них продевала, получались медальки.
– Да и в дом мы переехали после пожара. Наш дом горел. В соседнем подъезде один «субчик» с сигаретой заснул. Ну и полыхнуло. Вот пришлось, пока пожарные ехали из районного центра, помогать соседям выносить вещи из квартир. А огонь быстро перекинулся и на наш подъезд. Наша квартира загорелась. Надежда только документы да несколько узлов с вещами успела вынести. Остальное все у нас погорело. Ты не помнишь этого. На следующий же день я вас с Надеждой к мамке моей отправил, а сам хлопотать насчет жилья начал. Вскоре нам ордер на дом отдельный дали. Мы тогда на ПТОиКе целую улицу из коттеджей финских отстроили. Вот один из таких домов и дали. Обжились в нем хорошо. И у него, действительно, большой подвал был, я там мастерил после работы и в выходные. И ты все рядом крутился. Мать только шумела, что не проветривается подвал, а я курю, за тебя все беспокоилась.
– А помнишь ты мне северное сияние показывал. Мы шли вечером с твоей работы, а ты мне на небо указывал, говорил, что разводы яркие на небе это сияние северное. А в следующий раз, когда мы шли, я спросил, что такое вдалеке светится. И ты сказал, что в тундре на вышках попутный газ жгут. Он факелами и горит, на многие километры все освещая.
– Надо же всё, паря, помнишь, голова! – потрепал Григорий сына по волосам.
– А Мишка хант, помнишь меня на буране все время по поселку катал, – Не унимался Петька. – А еще на оленях своих.
– Помню, паря, помню. Хорошую жизнь мы все-таки с твоей мамкой прожили. Хоть и отцов наших поубивало на войне и с голодухи помирали в детстве, раздетые, разутые ходили. А жизнь прожили, как люди. И детьми Бог не обидел. Вот какой орел у меня растет! – засмеялся Григорий, обнял своего сына – Главное, чтобы и вы не хуже нашего свою жизнь прожили. Ну давай печенки под ведро закладывай, да веток подкинь.
В работах и заботах по хозяйству поговорить с сыном Григорию редко удавалось. Только сейчас, сидя целый день у костра, можно было побеседовать, вспоминая свою жизнь. Для Петьки жизнь его отца, наполненная простыми истинами, являлась верным ориентиром, благодаря чему его собственный жизненный путь был ясен и понятен.