de omnibus dubitandum 118. 565

ЧАСТЬ СТО ВОСЕМНАДЦАТАЯ (1917)

Глава 118.565. НЕ ДОСТАТОЧНО СМЕЛЫХ ЛЮДЕЙ…

    Когда мы говорили с Корниловым о том, как он представляет себе будущее, то он рисовал его таким образом: правительство, в конце концов, будет вынуждено признать его программу по укреплению дисциплины и восстановлению Армии. Поймет оно также необходимость иметь сильную власть.

    Когда мы однажды спросили Корнилова, не мог ли удар Крымова, в случае захвата им Петрограда, обрушиться лично на Керенского, он ответил также вопросом с веселой улыбкой: «Думаете ли вы серьезно, что для ликвидации Керенского не достаточно одного-двух смелых людей, а требуется целый корпус?».

    Самым важным свидетелем по делу мы считали Владимира Николаевича Львова, члена Государственной думы и одно время обер-прокурора Святейшего Синода.

    Скажу сразу, что, несмотря на его такое высокое и ответственное общественное положение, он произвел на нас очень несерьезное впечатление, и мы были склонны считать его виновником трагического хода событий.

    Мы его допрашивали, по-моему, три раза, в последний раз в Зимнем дворце, во фрейлинских покоях, где он почему-то проживал. Самый факт неоднократного допроса свидетеля говорит о том, что свидетель, почти наверное не вполне достоверен. Так оно и было на самом деле.

    Передаю кратко о роли Львова: первая его поездка в Ставку была после Московского совещания, когда он задал вопрос Генералу Корнилову: «Удовлетворяет ли его такое правительство и каким бы он хотел его видеть?».

    Генерал Корнилов говорил, что нужно сильное правительство и что нужно ликвидировать двоевластие, восстановить Армию. Слово «диктатор» в этот раз не упоминалось.

    На вопрос, какую роль в данном случае можно отвести Керенскому, Генерал Корнилов остановился на министерстве юстиции.

    Далее зашла речь о роли конного корпуса. В данном разговоре Генерал Корнилов считал Львова ПОСЛАНЦЕМ Керенского и был уверен, что он знаком с их договором, а потому стал объяснять, почему он хочет иметь во главе корпуса генерала Крымова.

    Разговор на этот раз закончился заявлением Генерала Корнилова: «Что он был бы рад, если бы Керенский приехал в Ставку, тогда все вопросы, а в том числе и вопросы о возможном правительстве, можно было бы обсудить более основательно».

    Вот после этого разговора Львов пошел по штабу НЮХАТЬ настроение и на вопрос есаулу Родионову, как он смотрит на приезд Керенского в Ставку, получил ответ: «Пускай приезжает, я бы его на первом столбе повесил».

    Таковы показания об этом Генерала Корнилова, его адъютанта и есаула Родионова*.

*) РОДИОНОВ Иван Александрович (дон.)(20.10.1866-июль 1940)(см. фото - Родионов в черной бекеше с серебряной шашкой на поясе со своими однополчанами) – известный писатель-романист (до 1917 г.), полковник, предсказавший в 1909 г. в своей книге «Наше преступление» скорый приход большевизма. Уроженец станицы Мариинской; писатель, журналист, автор крупных произведений: «Наше преступление», «Жертвы вечерние», «Сыны дьявола», «В чем гибель»; издано также несколько сборников мелких рассказов. Умер 24 января 1943 г. (Казачий Словарь Справочник).
Своей книгой (недавно (1998) переизданной в Москве мизерным тиражом в 2 тыс экземпляров!) И. Родионов привлек внимание российского читателя, вызвав бурные клеветнические нападки т.н. «либеральной» части критиков, даже обвинения от «демократической» общественности в «антисемитизме»; и не потому ли он упорно замалчивался и замалчивается литературоведами и специалистами по русской литературе?..
«..Не хулу на русский народ хочу я нести, не оплевание, не осуждение... – писал И. Родионов. – Нет, только боль безысходная, неотступная за гибнущую бедную родину и желание помочь ей выбраться из смертоносного тупика на широкую, прямую дорогу заставили меня горькими словами рассказывать вам   историю, «печальнее которой нет на свете», с тем, чтобы предупредить, какие тяжкие последствия ждут нас в надвигающемся, как черная туча, и уже близком грядущем..».

    По возвращении к Керенскому Львов все подробно передает ему, но как о поездке по своей инициативе. Это было первое показание.

    Я хорошо помню и последнее показание Львова. Оно начиналось буквально так: «Довольно я щадил Керенского!».

    Существенная разница между этим последним показанием и первым заключалась в том, что Львов признал, что поездка состоялась по прямому поручению Керенского и ярко изображает реакцию последнего на привезенные Львовым новости из Ставки.
По словам Керенского, здесь уже было произнесено слово «диктатура». Когда же Керенский узнал, что диктатором будет не он, то пришел в негодование.

    Допрос Зарудного имел характер частного разговора, где выяснилось, что вопрос о диктатуре в правительстве официально не поднимался, но депутатами обсуждался. Участие в этих разговорах принимал и сам Керенский, считая, конечно, что такая власть может быть только в его руках.

12 октября

Инцидент с комиссией Шабловского

    «Известия Солдатских Депутатов» сообщают:

    «Мало кому известна обстановка, в которой приходилось работать чрезвычайной следственной комиссии Шабловского, особенно в первые дни ее деятельности, когда борьба с корниловцами была еще в самом разгаре, и войска и народ отнеслись недоверчиво даже к революционным следственным органам, требуя кровавой мести для бунтовщиков.

    Один эпизод ярко иллюстрирует это настроение и эту обстановку, мы имеем возможность теперь рассказать.

    Дело было в первых числах сентября, когда следственная комиссия, во главе с Шабловским, прибыла на место происшествия.

    По прибытии в Ставку Шабловский предложил комиссару Юго-Западного фронта Иорданскому принять меры к доставлению в ставку генералов: Деникина, Эльснера и др., содержавшихся в это время в тюрьме на Лысой горе в Бердичеве. Иорданский вызывал Шабловского по аппарату Юза, и между ними состоялся предположительный обмен мнениями.

    Иорданский, ссылаясь на крайнее возбуждение солдат, и между прочим, на какие-то разъяснения, данные ему начальником военного отдела петроградского министерства поручиком Степуном, не соглашался перевести деникинскую группу в Могилев.

    Шабловский, в конце концов, принужден был пойти на компромисс и, не отменяя своего распоряжения, разрешил отсрочить его исполнение до приезда министра-председателя Керенского.

    Вечером, однако, Шабловский и члены комиссии: Н.А. Колоколов, полк. Раунах и полк. Украинцев, – выехали в Бердичев с целью допросить Деникина и др. генералов на месте, так как Иорданский сообщил об организованном уже в Бердичеве революционном суде, который может в 24 часа решить участь арестованных.

    В Бердичев комиссия прибыла вечером и посетила командующего Юго-Западным фронтом ген. Огородникова.

    Последний отметил наступающее на фронте успокоение и признал вполне возможным, без эксцессов вывезти бердичевских узников в Ставку, где содержался в это время Корнилов.

    В комиссариате же, который затем посетила комиссия, царило пессимистическое настроение. Комиссар Иорданский и генерал Багог уверили, что без крайних эксцессов не обойдется.

    Затем комиссия на автомобилях проехала в тюрьму, расположенную за городом, в 3 верстах от вокзала. Ни ген. Багог, ни Иорданский ее не сопровождали.

    На Лысой горе, у входа в тюрьму, комиссия застала большую толпу в 500 – 600 вооруженных солдат и штатских. Толпа была очень возбуждена и особенно оживилась при виде автомобиля.

    Члены комиссии вышли из автомобиля и беспрепятственно прошли внутрь здания.

    Предъявив на гауптвахте свои документы, Шабловский предложил начать допрос ген. Деникина. Шабловский и 4 члена комиссии вошли в маленькую каморку, где содержался арестованный генерал. Толпа все время оставалась на улице, но часть ее проникла в помещение и шумела.

    Не успел еще Шабловский задать несколько официальных вопросов Деникину, как в каморку вошел какой-то солдат, как впоследствии оказалось член исполнительного комитета Юго-Западного фронта, и предложил комиссии впустить несколько солдат из толпы, желающих присутствовать на допросе.

    Комиссия отказалась нарушить закон.

    — На каком основании, - спросил Шабловский, - можем мы посвящать в свою работу, требующую тайны, случайных людей, неорганизованную толпу?

    — Да потому,  – был ответ, – что вам не верят, и что, в противном случае, вам будет здесь не безопасно.

    Член исполнительного комитета через несколько минут впустил в коридор солдат, среди которых кем-то был распространен, с явно провокационной целью, слух, что комиссия ночью тайком вывезет арестованных.

    Комиссия не решалась при таких условиях продолжать допрос и, решив прервать его до следующего дня, вышла из камеры. В помещении ее встретили довольно спокойно. Здесь находились юнкера из школы прапорщиков, но на улице толпа прямо бушевала.

    Раздавались ругательства и угрозы. Требовали участия солдат в допросе.

    Член исполнительного комитета своими речами наэлектризовал толпу.

    — Смерть Корнилову и Деникину. К черту все комиссии! На виселицу! – орала и неистовствовала толпа.

    Из толпы несколько человек прошли в тюрьму. Шабловский, видя их возбуждение и опасаясь за жизнь арестованных, предложил прислать на следующий день делегатов от исполнительного комитета Юго-Западного фронта.

    Этого толпе показалось мало. Стали требовать, чтобы и от местных частей были представители.

    Комиссия, окруженная толпой, не согласилась на это. Выйдя из помещения, комиссия двинулась к автомобилю, сопровождаемая ругательствами толпы. Колоколов и Раунах несколько задержались, уговаривая толпу успокоиться, а Шабловский с Украинцевым добрались до автомобиля.

    В этот момент откуда-то заглушая общий шум, раздался истерический крик:

    Арестовать их! Получено известие по телефону!

    Вмиг автомобиль был окружен со всех сторон. Шабловский не растерялся. Спокойный, сложив руки на груди, выпрямился во весь рост и обратился к толпе:

    — Что же, арестуйте! 600 вооруженных против одного безоружного. Это нетрудно. Но по какому праву, хотел бы я знать.

    — По телефону получено известие!

    — По телефону, – воскликнул Шабловский. Так дайте их сюда, проверьте делегатов. Пусть они придут к телефону и проверят это известие. Тогда я вам поверю.

    — Верна! – поддержал кто-то из передних рядов. – Надо справиться…

    — А кто сказал, что приказ есть? – раздались голоса.

    Этого установить не удалось, но несколько человек отделились и пошли на гауптвахту.

    В ожидании их возвращения Шабловский вступил с толпой в беседу и в горячей речи доказал всю нелепость ареста комиссии, присланной для того, чтобы узнать правду о мятежниках.

    Делегаты не возвращались. Было ясно, что они, учтя опасность гнева обманутых людей, скрылись.

    Шабловский, считая момент удобным для решительных действий, заявил толпе:

    — Вот что, товарищи. Посланные ваши не приходят. У нас времени мало, а вы нас хотите арестовать и посадить в тюрьму. Если вы считаете, что вы это в праве сделать, тогда арестуйте нас, если нет, то не задерживайте нас.

    Так как никто не сделал движения вперед, то Шабловский пригласил членов комиссии сесть в автомобиль, сел сам и уехал.

    Остается прибавить, что о предстоящем в этот день приезде комиссии в тюрьму, знал очень тесный кружок лиц, и откуда стало известным об этом случайной толпе, — остается загадкой.

    На следующий день у тюрьмы толпы не было, несмотря на то, что о допросе было известно всему исполнительному комитету.

    Никто допросу не препятствовал, тем не менее деникинскую группу удалось переправить только в конце сентября.
(вечерняя газета Время)

    Показанием Львова мы считали следствие почти законченным, оставалось допросить только одного председателя — А.Ф. Керенского.

    От него мы хотели получить ответы на следующие вопросы, без которых оставалось слишком много места для догадок, предположений и подозрений:

    1) Существовало ли соглашение об отправке конного корпуса к Петрограду, когда именно оно состоялось и с какою, точно, целью? Если такое соглашение лишь выдумка Генерала Корнилова, то почему он, Керенский, не отрицал этого в разговоре по прямому проводу? Чем было вызвано его отрицательное отношение к генералу Крымову и носило ли пожелание отменить назначение генерала Крымова характер возражения или же ясно выраженного приказа Генералу Корнилову?

    2) Поручал ли он Львову поехать в Могилев к Корнилову, с какой именно целью, и что именно доложил Львов об этой поездке? и

    3) Велись ли среди членов правительства разговоры о возможности и желательности введения диктатуры, принимал ли в таких разговорах участие он, Керенский, какова была его позиция в этом вопросе и если такие разговоры велись то, в пользу чьей диктатуры высказывался он, Керенский?

    Готовясь к этому допросу, мы отдавали себе отчет в том, с какими трудностями этот вопрос связан: ведь нам предстояло допросить — как-никак — главу правительства и нужно было предлагать ему вопросы, в которых он может усмотреть недоверие комиссии или сомнение в его словах. Поэтому было решено подготовить вопросник, в котором вопросы были бы формулированы так, чтобы исключить возможность для Керенского уклониться от точного ответа на вопрос, но вместе с тем так, чтобы формулировка вопроса включала в себя элемент особого уважения к высокому положению свидетеля. Вопросы, которые могли бы быть особенно неприятными председателю Совета министров, должны были быть помещены в конце вопросника. Составление вопросника было поручено мне, пишет полковник Украинцев.

    Керенский принял нас в Зимнем дворце, в царской библиотеке. В промежутке между двумя громадными окнами стояло большое деревянное резное кресло, напоминавшее трон.

    Мы сели за стол, а Керенский занял место на этом «троне».

    Если бы я хотел охарактеризовать позу Керенского на «троне», я должен был бы употребить слово «развалился». Это, конечно, мелочь, но по ней мы сразу почувствовали, что это неспроста, что таким способом нам дается понять, какая дистанция отделяет нас от столь важного свидетеля, оказавшего нам такую честь.

    В знак уважения Шабловский вел допрос стоя.

    Приглашенная нами многолетняя стенографистка Государственной думы Туманова вела запись.

    Первые же ответы Керенского последовали в такой резкой форме, что Шабловский растерялся. Посматривая на лист-вопросник, он так изменил редакцию и весь смысл вопросов, что я совершенно не узнавал своей работы.

    Ответы на измененные вопросы только затуманивали то, что мы хотели осветить.

    Первым не выдержал Раупах. Он встал и попросил уточнить какой-то ответ. За ним последовал Либер. Тут Керенский окончательно утратил самообладание, вскочил и стал буквально кричать на нас. Мы, молча, переглянулись с Шабловским, и он решительно объявил перерыв.

    В этот момент Туманова встала и громким голосом сказала, обращаясь к Керенскому: «Мне стыдно за вас, Александр Федорович! Мне стыдно за то, как вы позволили себе обращаться с комиссией, исполняющей свой долг...»

    Это был последний акт в работе нашей комиссии. Единодушно, как и во всех актах нашей комиссии, мы пришли к заключению, что объяснения Керенского для полного выяснения «дела о восстании Корнилова» необходимы, но, охраняя независимость нашу как органа судебно-следственной власти, обращаться с нами так, как это позволил себе Керенский, мы больше не допустим. На этом мы разошлись, а спустя несколько дней наступило 25 октября.

    На основе собранного неполного, за отсутствием показания Керенского, следственного материала, комиссия была склонна сделать выводы, которые не укладывались в рамки дилеммы Степуна: или заговор Корнилова против Керенского, или заговор Керенского против Корнилова.

    Выводы комиссии опирались на такие соображения: двоевластие в стране было злом, как в глазах Керенского, так и в глазах Корнилова.

    Созданная революцией, никаким законом не предусмотренная фактическая власть советов успешно конкурировала с властью законного правительства Керенского и потому ликвидация ее для последнего была желательна.

    Была она желательна и для Корнилова ввиду безудержной пропаганды советов против войны, вести и выиграть которую было задачей, поставленной Корнилову. На этой почве и создалось соглашение Корнилова и Керенского, с обеих сторон неискреннее и с недоговорками, о конном корпусе для борьбы с советами.

    К этой цели Корнилов шел открыто, а Керенский к этой цели мог идти только скрыто. Корнилов торопился, считая, что «промедление времени смерти подобно», Керенского же останавливали соображения идеологического порядка — желание сохранить чистоту своих революционных риз и практическая необходимость лавировать перед могучим совдепом.

    По тем же соображениям Керенскому было бы приятнее применить силу в качестве угрозы. Корнилов несомненно предпочитал короткую и грубую расправу.

    Оба понимали, что в результате ликвидации советов родится диктатура. Корнилов не скрывал, что при данной обстановке естественным диктатором может быть только военачальник. Для Керенского военный диктатор был неприемлем.

    Корнилов нарушил соглашение в пунктах: генерал Крымов, дикая дивизия и офицерские группы и начало приготовлений, направленных к той же цели и начатых по собственной инициативе до сговора.

    Керенский, вероятно, никогда полностью не доверял Корнилову и держал его под специальным наблюдением (Львов). Стороны все-таки СОГЛАШЕНИЕ ЗАКЛЮЧИЛИ, потому что в то время они нуждались друг в друге.

    Соглашение, заключенное такими партнерами, было обречено на разрыв с самого момента его заключения. Когда Корнилов начал решительно действовать, то Керенский под впечатлением доклада Львова, напуганный возможностью, что Генерал Корнилов первым придет к диктатуре, поднял крик: «Караул? Убивают!»

    Наличие у Корнилова определенного плана вести борьбу с применением силы не только с совдепом, но и с законным правительством Керенского НЕ ДОКАЗАНО.

    НАСТУПЛЕНИЕ КРЫМОВА БЫЛО НАПРАВЛЕНО ПРОТИВ СОВЕТОВ.

    Керенский в своем письме в газету мысль о «соглашении» называет «выдумкой». Ему была предоставлена легкая возможность убить такую мысль в самом зародыше, воспользовавшись правом и обязанностью дать в качестве свидетеля корректное и исчерпывающее показание следственной комиссии, на что комиссия, казалось бы, могла тогда твердо рассчитывать.

    Вместо этого он сорвал возможность пролить свет на вопрос не только государственный, но и лично его близко касающийся. Или это вышло бессознательно? Или он испугался могилевских фонарей, созданных бредом двух болтунов?
Н. Украинцев

    Проанализируйте в свете «неслучайности» развитие боевых действий в России. «Пораженчество» — это образцовое дело.

    Помощь союзников царю была урегулирована и дозифицирована с таким искусством, что дала право союзным посланникам выставить это как аргумент и добиться от Николая, благодаря его глупости, самоубийственных наступлений — одного вслед за другим.

    Масса русского пушечного мяса была колоссальна, но не неисчерпаема.

    Организованный ряд поражений привел за собой революцию. Когда угроза нависла со всех сторон, то нашлось средство в виде установления демократической республики — «Посольской республики», как назвал ее Ленин, т.е. это обозначало обеспечение безнаказанности для революционеров.

    Но это еще не все. Керенский должен был спровоцировать будущее кровопролитное наступление. Он реализует его с той целью, чтобы демократическая революция вышла из берегов. И даже еще больше: Керенский должен сдать целиком государство коммунизму, и он это и завершает.

    Лейба Бронштейн (Троцкий) получил возможность «неприметным образом» оккупировать весь государственный аппарат. Что за странная слепота! Вот это-то и есть реальность в столь воспеваемой Октябрьской революции. Большевики взяли то, что «Они» им вручили.

КУЗЬМИН. Вы осмеливаетесь говорить, что Керенский был сообщником Ленина?

РАКОВСКИЙ. Ленина — нет. Троцкого — да; правильнее сказать — сообщником «Их». ...Поверьте мне: несмотря на статуи и мавзолеи, коммунизм обязан Керенскому гораздо больше, чем Ленину.

КУЗЬМИН. Вы хотите сказать, что Керенский был сознательным и добровольным пораженцем?

РАКОВСКИЙ. Да, для меня это очевидно. Поймите, что я во всем этом лично принимал участие. Но я вам скажу еще больше. Знаете ли вы, кто финансировал Октябрьскую революцию? Ее финансировали «Они», в частности через тех же самых банкиров, которые финансировали Японию и революцию в 1905 году, а именно Якова Шиффа и братьев Варбургов; это значит, через великое банковское созвездие, через один из пяти банков — членов Федерального резерва, через банк «Кун, Леб и К*»; здесь же принимали участие и другие американские и европейские банкиры...

    Я СЛУЧАЙНО (выделено мной. — Л.С.) там был, там — в Стокгольме, и принимал участие в перемещении фондов. Пока не прибыл Троцкий, я был единственным человеком, который выступал посредником с революционной стороны...

    «Им» удалось вытащить Лейбу Бронштейна (Троцкого)-пораженца из канадского лагеря в Англию и доставить его в Россию, дав ему возможность свободно пройти через все контроли союзников; другие из «Них» — некто Ратенау — добиваются проезда Ленина через враждебную Германию...

    Со времени своего прибытия в Петроград Лейба Бронштейн (Троцкий) был открыто принят Лениным. Как вы знаете достаточно хорошо, за время в промежутке между двумя революциями между ними имелись глубокие разногласия. Все забывается, и Лейба Бронштейн (Троцкий) оказывается мастером своего дела в деле триумфа революции, хочет этого Сталин или не хочет. Почему?

    Этот секрет известен жене Ленина — Крупской. Ей известно, кто такой Лейба Бронштейн (Троцкий) в действительности; это она уговаривает Ленина принять его. Если бы он его не принял, то Ленин остался бы заблокированным в Швейцарии. Уже это одно было для него серьезной причиной, и, кроме того, он знал о том, что Лейба Бронштейн (Троцкий) доставлял деньги и способствовал получению колоссальной интернациональной помощи. Доказательством этого служил запломбированный вагон. Затем делом Лейбы Бронштейна (Троцкого), а не результатом железной непоколебимости Ленина, было также и объединение вокруг незначительной партии большевиков всего левого революционного крыла, социал-революционеров и анархистов...

Источник: Беседа 26 января 1938 года Христиана Раковского на французском языке в довольно непринужденной обстановке с доверенным лицом Сталина Гавриилом Гаврииловичем Кузьминым