Гать

     В конце 70-х годов в институте, где я работал, организовалось садовое товарищество. В то время коллективные сады вырастали вокруг крупных городов, как грибы после дождя. Коммунистическая идеология, кричавшая о «загнивающем капитализме», была вынуждена постепенно отступать перед реальностью пустых прилавков и нарастающим напряжением в обществе. Уступки робким проявлениям частной инициативы в виде коллективного подряда, стройотрядов, кооперативов и т. п. стали предвестниками грядущих перемен, хотя никто не мог предполагать, насколько радикальными эти перемены окажутся через 10 – 15 лет.

     Коллективное садоводство, как одна из форм ползучей реставрации капитализма, было обложено со всех сторон множеством оговорок. Ограничивались типы отводимых земель, размеры участков, площадь и высота строений, степень их капитальности, наличие и тип печей, подвалов и т. д. И все эти ограничения разными путями обходились.

     Я тогда поддался общему ажиотажу и записался, а потом подумал, в какой хомут влезаю, не имея пристрастия к сельскому хозяйству; при том, что дополнительно к полной педагогической нагрузке вёл договорную работу с Уралмашем. Хотел было отказаться, но увидев длинный список записавшихся после меня, заколебался и махнул рукой в надежде, что дело это не скорое. В конце концов, стало большой удачей то, что я поддался стадному инстинкту и получил пять соток каменистой целины в коллективном саду на станции Гать, в 20 километрах севернее Свердловска.

     Не знаю, что чувствует человек, купивший дом в Америке или дачу в России. Но выкорчевав подлесок, раскатав торчавшие из земли многопудовые валуны, распланировав сад, начертив и построив своими руками дом, в котором потом жили мои внуки, я испытывал пресловутое чувство «глубокого удовлетворения». И сегодня думаю, что было бы обидно прожить жизнь и не узнать это, особое чувство хозяина на пусть маленькой, но своей земле. Величайшим преступлением большевиков, совершённым, вопреки их собственному лозунгу «Землю – крестьянам!», было отчуждение земли.

     Но вернёмся на мой каменистый участок. К строительству я подошёл как к очередной инженерной задаче: построить. из доступных материалов функциональный дом, максимально использовав разрешённый объём. Мне повезло с фундаментом. Огромная гранитная плита на краю моего участка, стала естественной опорой дома, и на ней ещё осталось место для стоянки автомобиля.

     При проектировании я нашёл несколько удачных решений, которыми гордился и хвастался. Например, на втором этаже спроектировал лоджию с балконом. Подсмотрел в каком-то итальянском фильме, как богач-мафиози выходит утром на террасу своей виллы и долго идёт к перилам, глядя на Неаполитанский залив. Постарался это воспроизвести (без залива, правда). А чтобы уральской зимой балкон не засыпало снегом, пол его поднимался и наглухо закрывал лоджию.

     При ограниченной площади комнат лестница на второй этаж получалась слишком крутой. Чтобы облегчить подъём, я сделал её составной из двух продольных частей, сдвинутых друг относительно друга на половину шага ступеней. После этого маленькие внуки бойко топали вверх и вниз. В общем, строительство дома было увлекательным делом, похожим на то, чем я занимался всю жизнь, только вместо привычного металла здесь приходилось работать с деревом.

     Мы любили наш сад. Всей семьёй переселялись туда летом, и с ранней весны до поздней осени наезжали в конце каждой недели. Иногда, по воскресеньям, я приезжал на Гать утренней электричкой и зимой. Пробирался к дому через сугробы, топил железную    печку на втором этаже, кипятил чай и, повозившись несколько часов в доме, где всегда находилась работа, заряжался свежим воздухом и энергией на неделю.

     Думая теперь о России, где прошла лучшая, активная часть жизни, с удовольствием вспоминаю Гать, считаю её удачным эпизодом своей биографии. Но оказалось, что это не только моя память. 17-летняя внучка Соня уже в Америке однажды показала мне своё школьное сочинение «My Dacha», высоко оценённое её учителем английской литературы. Я перевел его и привожу с согласия автора.

     Соня Вайсбурд: Моя дача

     Описать нашу дачу – все равно что рассказать волшебную сказку первых семи лет моей жизни, снова увидеть счастливые образы детства, то смутные и ускользающие, то яркие и живые. Как будто вчера, я сидела на деревянном крыльце дома, построенного моим дедом вдали от шума и копоти большого индустриального города.

     Мы с бабушкой часто ездили на дачу поездом и, выйдя на станции Гать, могли выбирать усыпанную гравием дорогу через холм и главные ворота, или тропинку вокруг общей ограды коллективного сада, через болото с желтыми купавками, мимо пасущихся коров, медленно жующих свою жвачку. Я больше любила этот второй путь, хотя и связанный с риском быть искусанной комарами и промочить ноги, перепрыгивая с одной обросшей травой кочки на другую.

     В конце утомительного путешествия мы добирались до задней калитки нашего участка, перед которой было распахано небольшое картофельное поле 10 х 10 метров. Во второй половине июля уже можно было выкапывать и варить свежие клубни.

     Войдя через калитку, мы оказывались среди кустов смородины. Гроздья черных ягод зрели, прячась под ароматными трехконечными листьями. Дальше тропинка вела к дому через середину сада. С обеих сторон от нее были посажены овощи, клубника на отдельной грядке, несколько яблонь, на которых так ни разу и не выросло больше десятка яблок и облепиховое деревце, которое дедушка привёз с дальнего востока. От соседей участок с обеих сторон отделяла зеленая стена малины.

     Перед домом была поляна, с огромной прекрасной лиственницей. Её пушистые зеленые ветви грациозно покачивались от ветра на фоне голубого неба, издавая мягкий успокаивающий шелест, который, мне кажется, я слышу и сегодня. Под деревом стоял грубо сколоченный стол со скамьей. Ближе к осени моей обязанностью было сметать мягкие золотые иголки, ковром устилавшие землю вокруг дерева. Они служили хорошим удобрением для урожая будущего года.

     Дом был двухэтажный с пятиугольной крышей. Я запомнила его ярким, светлым; до нашего отъезда в Америку дерево не успело потемнеть. Первый этаж занимали большая комната и кухня, второй – еще одна комната с балконом. Широкие окна смотрели во все стороны света. В кухне была газовая плита, несколько стульев, и откидной стол под окном, который можно было опустить, чтобы освободить дополнительное пространство.

     Центр жилой комнаты занимала огромная кирпичная печь, делившая комнату пополам. По вечерам этот кирпичный великан излучал тепло, наполнявшее дом вплоть до углов, где стояли наши детские кровати, и долго хранил тепло. Даже на следующее утро было так приятно, умывшись ледяной водой, прислониться к его теплому кирпичному боку.

     Возле печки вся семья собиралась за вечерним чаем перед тем, как нам, младшим, идти спать. Скорчившись под одеялами в еще не успевших прогреться постелях, мы погружались в дремоту, прислушиваясь к гулу огня и потрескиванию дров в печи, к приглушенным голосам старших, обсуждавших свои взрослые дела, пока сон не пересиливал нас. Иногда, нарушая сладкое приближение сна и успокаивающие домашние звуки, сквозь дремоту прорывались крики ночных птиц из глубины окружающего леса. А порой, если сон не шел, я подолгу лежала, разглядывая потолок из свежих досок с похожими на глаза сучками. Я не помню никаких забот или неприятностей, связанных с моей дачей. Детская память отбирает только позитивные впечатления. Дождливые дни, атаки комариных полчищ, опасность клещей, ежедневная изнурительная работа бабушки и деда, одной с мотыгой в огороде, другого с молотком на крыше – не моя память. Для меня моя дача была и осталась раем детской радости.