Контакты Эпизод 7 Богохульства

Целые горы снега вдоль дорог. Чистый, опрятный, белый посланец холодных небес вольготно расположился на уставшей от летнего буйства жизни земле. Тонны, сотни, тысячи тонн искристого волшебства перед самым кануном дня святого Саввы. А там и до Новолетия рукой подать, варежками поприветствовать.

Мать Мария, на жаркой кухонке возится с пирожками, Гошка с утра собирается идти чинить у доброй Ирины лошадиное стойло. Домой он не собирается быстро возвращаться, он нынче казак вольный, к женитьбе готовый как пионер. Ещё злее стали его наглые глаза, и спать он стал тютелька в тютельку, ровно 7 часов, и всё у него стало по расписанию, и нет больше времени на помощь матери и брату. У него нынче с утра и до полуночи «дела», «множество неотложных дел». Озадачилась совсем Мария, поникла головой, в груди распирает от переживаний за непутного сына, да и младший, трын-трава, что с ним станет, если её не будет, тоже одна головная боль.

«Разбаловала ты, Манюня, братца моего, это я тебе как мужчина бабе говорю, - начинал свою песню Гоша перед каждым уходом из дома по «своим неотложным делам», - овощи растишь, смотреть противно. Я-то вон, какой вышел, у меня и работа, и женщина есть, и планы громадные, городские, необъятные, а у вас со Стёпкой что за запазухой, а, сам Иисус, Царь Иудейский?»

«Сынок, не богохульствуй, не надо. Он же брат тебе, а от родной крови непотребно сторониться, нельзя так, не по-христиански так».

«А я, старая, не верую в Бога твоего, заруби себе на носу! Нет Бога для меня, и брат мой он только по тебе, и любишь ты его более, чем меня, да ты меня извела уже всего своими телячьими нежностями, всё примирить меня пытаешь с чем-то или кем-то. С Богом меня сочетать хочешь, чтобы я и про баб забыл, и ходил евнухом, а? У меня жизнь вольная, кабаки да степь, а книг и батька мой Сильвестр, на дух не переносил, он жизнь читал, и больше всяких там учёных знал».

«Опять к доброй Ирине пойдёшь до потёмок? Возьми, я тебе пирожков ей насобирала, может, передашь ей? Не хорошо ведь идти с пустыми руками в чужой дом».

«Не нужны ей пирожки твои, брезгливая она на стряпню твою, не один раз говорила. И вообще, ей там деваха одна готовит, за еду готовит и стирает, собак кормит, уток, гусей, поросят. А деваха эта ещё на меня поглядывает, видимо, плохо делами загружена, надо Матрёшке слово замолвить, пусть ещё дел прибавит озабоченной этой ****и».

А выходя из дому, крепко навернулся старший сын, нога поехала на крыльце оледеневшем, но встал, отряхнулся от снега, и прямо по сугробам во дворе пошёл на выход, в калитку, но открыть, то ли не смог, то ли не захотел возиться со снегом этим, а мощно, ловко перепрыгнул через забор, и пошёл, сам с собою что-то споря и ругаясь. Снег ещё продолжал сыпать мелкими пушинками, чуть-чуть ложась на большие следы Гошиных военных ботинок.

Гоша идёт, стремительно направляясь в горочку, а в небе целый сонм ангелов в красных одеяниях сыплют лепестки роз на покрытую снегом русскую многострадальную землю. Медленно падают багровые душистые посланники Золотых Небес. Трын-трава, трын-трава…



Есть одна дорога только – в Небо,

Там Бог, и Ангелов несметное число,

И Небо на землю опустит для тебя лестницу -

Иди, не бойся,

Иди, не бойся,

Одна дорога только есть…



Тяжело взбирается Гошка, да ещё курит на ходу, дым сигаретный вонючим паром обдаёт его самого с ног до головы, а рядышком дети на санках снуют, смех, визги, шуточки, а Гоше и на карачках приходится взбираться вверх, под звуки Мессы Папы Марчелло «Agnus Dei», а розовые лепестки всё сыплют и сыплют вместе со снежком, создавая гармони среди дисгармонии Гошкиной души. Кто как не Господь Бог Всемогущий может сделать невозможное возможным, создавая для человека иллюзию человеческой силы, быть всемогущим, но до тех пор, пока самому человеку, в минуты невзгод и несправедливости, не суждено будет воззвать к Небу в жалобной мольбе.

Ползёт Гоша по-собачьи, тулуп весь нараспашку, шапка лисья на самой макушке задержалась и вот-вот потеряется среди белых коленей, среди жаром покрытых ног. Небо неожиданно затянулось ещё более снежными тучами, солнечные лучи стали блеклыми, тусклыми как плохо вытертое зеркало. Дети ушли удаляющейся шумной гурьбой на озеро, чтобы на расчищенном ледовом полотне предаться забавам с коньками и шайбой.

Сколько ещё мучиться так, сам Гошка и перестал понимать, как не напрягал весь свой ограниченный ум. А что ещё больше его взбесило, так это неизвестно как взявшаяся здесь фантомная сущность брата его Степана, появлявшаяся то справа, то слева, то спереди, то сзади, так что старшему брату, волку в человеческом тулупе, приходилось мотать обезумевшей от непонятностей головой во все стороны, словно пытаясь, мистический образ брата поймать сачком как красивую до неприятия бабочку, чтобы лишить её не то что крылышек, а возможности существовать в этом суровом и не любящем никого кроме себя мире.

- Я сейчас тебя кулаком наверну, сволочь, - выругался Гоша, обливаясь мертвецким потом. А потом так грязно испортил воздух, что тут же сам упал мордой в затоптанный скользкий снег, больно ударившись носом и прикусив до крови губу. Затих на время, потом поднял измученное лицо, приготовившись снова увидеть таинственный фантом, но того и след простыл. Это немного успокоило несчастного, в голове появилось прояснение мыслей, и Гошка понял, что он спасён, счастливо спасёт от мести этого богомольца, что даже Бог не вправе идти против него, Гоши, и вся эта религия, все эти молитвы, иконы, мощи, посты, исповеди, крещения – просто по сути своей паразитические привычки человека, слабого физически и не способного постоять за себя.

«На себя надейся! На себя одного! – орал внутренний голос Гошки – Смелость, хитрость, подвижность – вот всё что нужно для жизни, а всё остальное – не твоё! Всё остальное придумали умные болваны, неспособные наслаждаться жизнью! Не будь дурачком, вставай на ноги и иди, две любовницы уже заждались тебя, соком своим исходят, губы сладкие кусают в ожидании любовных утех с тобой, а ты тут разлёгся как девочка, и чуть ли не плачешь! Кому говорю, вставай и иди, хватит яйца свои морозить да людишек смешить!»

И Гошка, сперва на колени, за тем, собрав все силы в ноги, грузно приподнялся почти в полный рост, хищно ощеряясь на окрестности, на тишину вокруг, и сделав необходимое количество шагом, взобрался на вершину, и сильно топнув ногой, издал смрадный рык богохульств.

И опять пошёл снег. Но сейчас, в эти минуты молчаливой паузы, на землю сыпались не лепестки от роз, а самая чёрная сажа, клочками, рваными ошмётками, скатывавшаяся колесом с горочки, вниз, на дорогу, где стая собак вдруг набросилась на мимо проходящего старика. От телогрейки отлетали клоки ткани и ваты, кровь обагрила следы, оставленные Гошиным военными ботинками, снятыми Сильвестром с пьяного солдата, замерзшего едва-едва, и ещё тёплого, хоть и мёртвого. Эту историю Гошка знал наизусть, до мельчайших подробностей.

Старик упал, и одна из свирепых и озверевших от голодухи псин вгрызлась в его горячее горло. Даже за много метром от этого места происшествия Гоша почувствовал чутким носом запах крови и фекалий.

- Обосрался старикан, - усмехнулся в белые усики Гоша, - А ведь как верил в Бога, даже в баптистскую молельню похаживал, Христа проповедовал. Дааа, отпроповедовался. На себя надо было рассчитывать, дурачок старый, на себя любимого. Иначе – смерть.