Российский козлом

"халЕриас грАсиас"

   Лев Давыдыч Спиридонов, невзирая на запреты окружающих, без умысла и чести медленно плескался у берега чётной стороны реки ЖитЕйки местного ДолинопОльского района. По усам и щекам катились бриллиантовые капли, оставляя на коже будущего покойного, как всем нам завещано, следы химических соединений, которые даже Менделеев отказался вписывать в свою таблицу. От жары вода густела, становясь киселеобразной и неприятной жижей.
 
    БорщЕвский с нескрываемым восторгом наблюдал картину закисания Давыдыча в реке и на эмоциях кричал:
    – Ведь могут наши, черти… Могут же! – в то время, как районный участковый лейтенант Сайгон едва заметно вписывал в блокнот пометку о кончине Льва Давыдыча с седьмого на десятое июля цЫцачного года. Сих пометок у Сайгона больше сорока семи фамилий…
    Тут Борщевский резко вскрикнул:
    – Ты ж смотри, Сайгон, плывёть же Лев Давыдыч… Ведь и впрямь плывёть! – и с восторгом встал со стула, уронив его на влажный пол веранды.
    – Ну, хотя бы и плывёть, – безучастно и в какой-то мере скучно проболтал Сайгон, спокойно на листе блокнота супротив Давыдыча накалякав малый крест.
    И как только участковый руку от бумаги отвернул, Борщевский его резко хлопнул по плечу…  Сайгон аж обронил блокнот!
    – Ты глянь-ка, что творит… – и как ребёнок, телом засмеялся, обнажая белый ряд зубов:
    – Лев Давыдыч-то ныряеть! Ведь может, окоянный, может же!…
    Борщевский с радости пиджак с себя сорвал и бросил в угол неухоженной веранды. Его лицо светилось счастьем, лучизарилось и было пОлно доброты.
   
    – Да полно Вам, – сказал Сайгон, подняв блокнот, – Сегодня здЕсь ныряеть, а завтра тАмо помераеть… – жидко пошутил он и переправил маленький крестик напротив Льва Давыдыча на жирный.
    –  Будет вспомнить что родным, –  продолжил участковый и скромно надписал число и место со временем, когда и где Давыдыч занырнул и сколько метров опосля проплыл в реке Житейке.
    – Оставьте эти мелочи, – едва ли не с обидой, перестав смеяться, пробубнил Борщевский:
    – Кому кого, тому того! Давайте лучше борщечку, да водочку откушаем, Сайгон Петрович? – и Борщевский сел за стол, пригладив рыжие усы и снова, как бы невзначай, проговорил:
    – А всё-таки ныряеть же, стервец!
    Но, выпив сходу стопку и не закусив, серьёзным тоном вдруг себя поправил:
    – Нырял… И то Ваша правда, Сайнгон…  Он всё-таки нырял…
    Сайгон же этим временем в блокноте обводил, что написал, в простую траурную рамку.
    – Родных сегодня надо навестить, – сказал он, как-то про себя, и, сняв фуражку, выпил две стопки без паузы.
    – Вдове бы денег на отпой, и детям по полтиннику отсыпать не мешало, да продовольствием помочь…
    Борщевский, заедая борщ, сквозь чавканье ответил:
    – Не беспокойся, лейтенант, всё как всегда: и обеспечим, и поможем, и выдадим… Ты вот поминки разыграй достойно… – отхлебнув борща и хлебом бородинским закусив, продолжил мысль:
    – Давыдыч-то был хорошим мужиком. И хоронить достойно надо…

    Тем временем и Спиридонов с пляжа удалился, и речка загустела плотно.
    – Всё, – сказал Сайгон, – Житейка загустела. Опять Вы, – обращаясь в сторону Борщевского он выпил ещё одну стопку, лишь принюхав хлебом:
    – Опять Вы лиминИт-зорИн-диксАн по норме превышаете, – лукаво охмелевший участковый замечание Борщевскому сказал. – Можно было бы и меньше делать в речку сброс… Вы – шалун, Борщевский… – и Сайгон немного глупо захихикал.
    – Полно те! – оборвал Борщевский.
    – Надо есть. Борщ уж остывает…


   P.S. Лев Давыдыч Спиридонов, от пятидесяти лет от роду, послЯ тяжёлой изнемогающей болезни 17 июля цыцачного года всё-таки выжил, хотя и был похоронен…

cyclofillydea 2001