На все 360 градусов. Глава 12

Миновала очередная бессонная ночь. Лежа в постели, тщетно пытаясь уснуть, Остряков мучился от галлюцинаций. Едва прикрывая веки, он начинал видеть перед собой жуткие мультяшные образы – всевозможных монстров и уродцев, или же слышать невнятные голоса и даже песни. Иногда это была целая короткометражка. Открывая глаза и понимая, что это не сновидения, ему казалось, что он медленно сходит с ума.

Наконец, в предрассветный час, он почувствовал проваливание – тонкий переход между бодрствованием и забытьем.

Вскоре он уже поднимался по ступенькам в своем подъезде. Все вокруг – стены, перила, мусоропровод, – выглядело искаженно и имело болезненно–желтый оттенок. Этажам не было конца – он продолжал шагать наверх, все больше убеждаясь в том, что это не его подъезд. Тогда он развернулся и стал спускаться вниз. Не успев преодолеть и один лестничный пролет, он столкнулся с поднимавшимся ему навстречу парнем. Тот, ничего не произнося, просто двинулся дальше. Остряков остановился, задумавшись, кого он ему напомнил, и в следующий миг оказался уже у себя в квартире. В дверь позвонили, но он продолжал стоять посреди комнаты, уверенный, что там, за дверью, непрошеный гость. Звонок повторился, и он на цыпочках подкрался к двери. Посмотрел в глазок. В коридоре стоял тот самый парень, поднимавшийся по лестнице. Остряков отпрянул назад – это был он сам только гораздо моложе… 

Непродолжительный психоделичный сон рассеялся, и озаряемый лучами солнца мир стал заполнять все вокруг собой. Столкновение с реальностью было сродни смерти заживо. От воспоминаний о своих последних похождениях Остряков сморщился и простонал – настолько это все было пошло и предсказуемо плачевно. Его пронизывало насквозь тоской и отвращением от своего несуразного поведения, да так, что хотелось вычистить все это из памяти и навсегда раствориться в неизвестности. Наибольшее же давление на психику оказывал ярчайший контраст между эйфорией и подавленностью: вот он счастливый и пьяный несется на коне к грандиозному успеху, а вот он же, разбитый и опустошенный, валяющийся на полу и «умоляющий о чуде воскрешения».

Нервы сдавали под тяжестью бытия, которое он больше не в силах был выносить. Все перемешалось: личностные амбиции и возня на работе, попытки раскрыть порядок мироустройства и связи с представителями различных политических кругов. Желание проникнуть в самый центр управления государственной машиной сменилось фрустрацией и разочарованием во всех годах жизни, посвященных этому. Он уже не понимал, чего в действительности хочет, и как ему теперь распутать этот клубок, который он так резво смотал, будучи полный энтузиазма и молодецкой прыти.

Копаясь в событиях давно прошедших дней, он думал о Мэри – все так или иначе было связано именно с ней. Все пошло под откос из–за нее… А–а–а! Он принялся кричать и бить кулаком по кровати. Мысли о Мэри неизменно сопровождались кошмарными ассоциациями, с которыми он давно не в силах был бороться.

Перевернувшись на бок, Остряков прижал колени к животу, приняв позу эмбриона в утробе матери. Он все еще наделся уснуть, чтобы хоть на немного отгородить себя от наступающего дня, но тот все сильнее давил на него своей неизбежностью. Наконец, когда в желудке полоснуло словно тесаком, он решился встать.

Оказавшись в ванной, в зеркале он увидел изможденное, красное, опухшее лицо. Кожа на нем была налитой и гладкой, как спелое яблоко. Глаза налиты кровью, язык словно закрашен мелом, зубы мутно–синего оттенка. Волна самобичевания накрыла его: было противно от осознания себя самого, своих физиологических потребностей, своей моральной сущности, характеристики которой становились все более размытыми с незнакомыми ему самому чертами.   

Все чаще он ловил себя на мысли, что не может вспомнить был ли какой–то конкретный эпизод наяву, лишь в его идеях или же вовсе привиделся ему во сне. Все отчетливей он осознавал, что давно уже не живет настоящим, а только подпитывается воспоминаниями прошлого и грезит далекими картинами будущего. Все сложнее ему было сосредоточиться на чем–то одном на более или менее продолжительное время: бессвязные мысли рвались в клочья, и он лишь беспомощно перебегал от одного обрывка к другому, всякий раз поражаясь монументально охватившему его умственному бессилию. 

На кухне он разогрел на плите остатки бульона. Теплая жидкость потекла по пищеводу, успокаивая измученный желудок.

Собрав последние остатки воли в кулак, он стал собираться на работу. Необходимо было освежиться и взяться за дело, дальше так продолжаться не может, ибо он точно сбрендит от навязчивого параноидального треша в своей голове.
 
Помывшись, побрившись, надев из вещей те, что были чистыми, он снова смотрел на себя в зеркало. Ну да, потасканный вид, но ничего критичного, мало ли, что могло стрястись у человека. Кому, в конце концов, есть дело? 

Выйдя во двор, он беспокойно огляделся по сторонам. Поймал себя на мысли, что опасается слежки. Впрочем, к этому давно уже надо было привыкнуть.
 
Тесный контакт с окружающей средой действовал на него угнетающе. Взгляды прохожих пугали – в них ему чудились укор и насмешка. «Мы все про тебя знаем, каким бы опрятным и чистым ты ни старался показаться», – словно шептали они. Он опускал глаза и шел дальше, таща за собой вину за свои деяния и груз прошедших дней.
В этой необъяснимой форме покаяния перед неизвестными ему людьми заключалась его неразрывная связь с обществом. Всю свою жизнь он не хотел отождествлять себя с ним, желая стать выше его, но вместо этого ощущал себя попросту выкидышем. По факту – неотъемлемой частью системы, ведь кто–то же всегда должен исполнять в ней роль «белой вороны», и кто тому виной, что он сам выбрал свою участь?
 
Шагая по тротуару и стараясь хоть как–то отвлечься, Остряков смотрел по сторонам – на окружавший его Кишинев. Однако даже тот, всегда такой благосклонный к нему, этим промозглым утром выглядел мрачным и чужим. Если раньше тихие улочки старых кварталов всегда действовали на него успокаивающе, то сегодня он ощущал исключительно страх и неизвестность, затаившиеся в каждом дворике одноэтажных построек.

Непосредственно центр города – бизнес–сити, – с его потоком автомобилей, остановками, банками и учреждениями, террасами и кафе, производил еще более отторгающее впечатление. Перед ним раскинул свои сети беспристрастный город порока, затягивающий горожан и приезжих в пучину развлечений, легких денег, выпивки, продажных женщин, прочих людских утех и скрытых желаний. Остряков впитал это в себя сполна, но не учел одного: город никого не отпускает, в особенности своих самых расточительных и слабовольных жителей.

Стоя на проходной Дома Печати, он еще раз оценил имеющийся расклад. На работе он не появлялся неделю, скинув начальству «смс», что заболел. Предстояло неприятное объяснение с Паскару, но, в конце–то концов, что тот может ему предъявить кроме загула? Или же может? Заверяя себя, что все переживания беспочвенны, Остряков добрался до редакции.

Пробраться незамеченным к своему столу не было ни малейшего шанса. «Какие люди!», «Куда пропал?», «Как здоровье?» – сыпались на него фразы со всех сторон. «Да, да, да, пошли вы все подальше! В жизнь бы вас не видел», – думал он про себя, кивая на ходу коллегам в ответ.
– Привет! Выглядишь неважно.
– Ой, Леша, и ты туда же…

Расположившись за рабочим местом, он решил взять пятиминутную паузу прежде чем идти к Паскару. Ощутил на себе чей–то взгляд и, еще не повернув головы, уже знал, кто уставился на него. Светка Добродушная внимательно смотрела на него, в ее маленьких глазах был неподдельный интерес и что–то еще, от чего он внезапно отпрянул словно бы ужаленный пчелой.
– Что?! – бесцеремонно бросил он в ее сторону.
– Здравствуй, – отвечала она. – У тебя все в порядке?
– А какая…, – начал он и осекся, услышав громкий голос Паскару из его кабинета.
 Так, надо было идти прямиком к нему – нечего было откладывать этот момент: или сейчас все вскроется или все прокатит ровно, и можно будет спокойно обдумать дальнейшие действия.
– У нас все шикарно! – бросил он Свете и без дальнейших колебаний двинулся к шефу.

Постучав, приоткрыл дверь:
– Можно?
– О! Это ты! Конечно, заходи! – как будто наигранно всплеснул руками Паскару. – Ну, присаживайся. Рассказывай, как самочувствие. Все нормально?
– Да, спасибо, все хорошо. Уже. Был бронхит, но все обошлось.
– Ай–ай–ай! Как же просто заболеть в это ветреное и переменчивое время года! А ты еще ходишь вечно в одном плаще: кто ж так заботится о своем здоровье? Надо беречь себя, а не геройствовать.
– Да, вы абсолютно правы.
– Нет, ну скажи мне, зачем в таком состоянии было нужно мучить себя и продолжать готовить материалы? Ты же выполнил все текущие задания и сдал все в срок! Ума не приложу, как тебе это удалось? Я понимаю еще аналитика, но интервью! Как ты их брал? По телефону?

Слабо соображавший Остряков не мог понять, куда тот клонит. За время отсутствия он не написал ни одной статьи, и даже не знал на какие они темы.
– Ну, в общем неважно, – продолжал Паскару. – Справился – очень хорошо, но все–таки в следующий раз побереги себя. Ведь ты нам очень нужен.
Последние слова прозвучали с каким–то двойным смыслом – в этом Остряков не сомневался.
– Ладно, раз уж ты выздоровел и снова с нами перейдем к повестке дня. У тебя есть сейчас какое–нибудь расследование в разработке?
– Да. Готовлю материал о растраченных не по назначению бюджетных средствах Бюро статистики. Там в администрации почти все – люди коммунистов…
– Стой, стой, я перебью тебя, чтобы мы не тратили время.
 
Его тон настораживал – Остряков напрягся перетянутой гитарной струной готовой вот–вот лопнуть.
– Все это хорошо, – спокойно продолжал Паскару, – и я ни капли не сомневаюсь, что ты бы раскатал их по полной программе в своем лучшем стиле, если бы не одно «но». Пока мы не будем это печатать.

Остряков молчал, ожидая, что последует дальше.
Паскару встал из–за стола и, потирая руки, подошел к окну.
– Предвидя твои вопросы, спешу разъяснить: сейчас несколько изменилась общая конъюнктура. Как тебе наверняка известно: у нас теперь новое правящее большинство, включающее, в том числе, экс–коммунистов, и там начинается такой сыр–бор, что невооруженным взглядом и не разберешь, кто за кем стоит. Ты понимаешь? – заискивающе улыбнулся он.

Остряков утвердительно кивнул, ровным счетом ничего не понимая.
– Потому на некоторое время мы не будем спешить с публикацией компрометирующих материалов на кого бы там ни было.
Сложа ладони вместе, Паскару в упор глядел на своего подчиненного.
– Я…Я понял, – выдавил из себя Остряков.
– Ну вот и славно! – хлопнул в ладоши Паскару и вновь уселся в кресло. – Я знал, что тебе не надо будет долго объяснять, что и как.
– Чем мне теперь заняться?
– Мы приняли решение! С сегодняшнего дня ты возглавишь отдел социальных тематик. Можешь выстраивать работу на свое усмотрение.

Закрыв за собой дверь в кабинет шефа, Остряков вытирал ладонью пот со лба, недоумевая: и только?! Это все? Никаких расспросов, никаких прямых обвинений, даже никаких намеков! Тут его перебила другая мысль: что это еще за приколы с выполненной работой? Кто мог сделать все за него?

Ответ стоял перед ним на расстоянии двадцати метров слева от его рабочего стола. Светка! Ну, конечно, кто же это мог быть еще? Но почему?

Он направился в ее сторону. Подойдя ближе и убедившись, что поблизости нет никого, спросил ее:
– Это ты проделала всю мою работу?
Она подняла на него глаза и кивнула в ответ.
– Зачем?
Немного помедлив, она ответила:
– Когда ты не пришел на вторую планерку, шеф был очень не в себе, и сказал, что введет штрафные санкции, урежет зарплату и вплоть до увольнения.
– И тем не менее?
– Я…Я не хотела, чтобы ты пострадал…
– Не стоило. Не следовало браться за это.
Остряков повернулся к своему столу и стал собирать вещи. Светлана не отставала:
– Тебе нужна какая–нибудь помощь?
– Нет.
– Ты только скажи, если что–нибудь понадобится.
– Ничего больше не понадобится, Светлана. Ничего.

С плащом в одной руке и портфелем в другой он пошел к выходу.
Оказавшись на улице, Остряков тут только понял, что ему совершенно некуда податься. Возвращаться домой было нельзя – там его попросту сомнут давящие стены и потолок. Работать в таком подвешенном и отвратном состоянии тоже не представлялось возможным.

Он сидел в центральном парке на скамейке и пил минеральную воду из бутылочки, когда неожиданно рядом с ним присел человек. Остряков не подал виду, хотя это было и странно – кругом было полно свободных скамеек.
– Прекрасная погода сегодня, – произнес незнакомец.

Остряков в недоумении повернул голову в его сторону: высокий коротко стриженый мужчина в строгом костюме.
– Да, – машинально ответил он на реплику.
– Весна в этом году не похожа почти как ни на одну прежде: такой бурлящий водоворот событий в политической жизни страны.
Остряков почувствовал сердцебиение в самом кончике указательного пальца дрожащей левой руки.
– Что вам надо? Кто вы такой?
Незнакомец усмехнулся.
– Мы давно за вами наблюдаем.

В это мгновение все вопросительные знаки разом выпрямились в восклицательные. О, торжество параноика, когда его подозрения находят реальные обоснования! О, наивысшая точка здравого смысла, за которой расстилается бескрайнее безумие!
– И? – только и выдавил он из себя.
– Мы бы хотели предложить вам сотрудничество.
Видя растущее непонимание в глазах собеседника, незнакомец продолжил:
– Речь не идет о каких–либо платных услугах с вашей стороны. Дело касается государственной безопасности. Вы бы хотели послужить государству?
– Смотря, в каком смысле.
– Нам нужна свежая и актуальная информация из первых уст. Вы предоставите ее, мы, в свою очередь, – гарантию полной безопасности.
– Я не до конца понимаю, о чем вы.
– Ну, полноте! Все вы прекрасно понимаете. Кому как не вам, а?
Ну вот опять эта недосказанность! Что он сейчас имеет в виду?
– Мне надо подумать.
– А что тут думать–то? По–моему, вы прекрасно освоились, вошли в доверие и вхожи в круг людей, куда даже нам все сложнее пробраться.
– Что вы хотите этим всем сказать?
– Послушайте, я буду откровенен. Нам известны ваши взгляды на ситуацию в стране, а также то, что вы честный патриот Молдовы и желаете ей только процветания. Если мы начнем работать вместе, то принесем гораздо больше пользы государству, понимаете?

Острякову не верилось, что это происходит наяву, однако это было именно так: его вербовали прямо здесь и сейчас.
– Но к чему вам я? Какую такую информацию из «Космополита» я могу вам предоставить, которую вы не можете заполучить сами, ведь по сути, что наша редакция, что ваша служба сейчас – работают во благо проевропейской коалиции и против русских.
– О, вы заблуждаетесь, молодой человек! Давайте будем прагматичны. Цели и задачи нашей службы – это информация и безопасность. Республика Молдова является независимым государством, признанным всем миром, членом ООН и Совета Европы. Все, чем мы занимаемся – это сигналы нашим коллегам как с Востока, так и с Запада, что любые их акции незамедлительно попадают в наше поле зрения, исходя из чего мы и действуем. Действуем в интересах граждан Молдовы, и только их, заметьте.
– Хотите сказать, что вы боретесь со всеми одинаково?
– Именно.
– И тем не менее: какой вам интерес со стукача в «Космополите»? А–а, кажется, я догадался: думаете, что Паскару или кто–то еще может быть двойным агентом? Работать на русских? Так ведь?
– Этого я не могу вам сказать… Пока. Так что вы скажете на наше предложение? Подумайте хорошо прежде, чем ответить, ведь мы предлагаем взаимовыгодное сотрудничество. Вы будете обладать самыми эксклюзивными материалами, открывать ногой дверь любого учреждения, готовить репортажи с самыми высокопоставленными людьми – разве вы не к этому стремились всегда?

«Знают все – даже самые сокровенные желания», – пронеслась мысль в голове Острякова, которой, он, впрочем, уже совсем не удивился.
Немного поколебавшись, он все же отрицательно покачал головой:
– Я не смогу.
– Почему?
– Я много пью.
– Мы знаем, – парировал незнакомец.
– Вы меня не до конца поняли. Когда я пью, я много разговариваю – абсолютно все выбалтываю.
– А вот это уже проблема.
Несколько минут продолжалось молчание, потом незнакомец быстро заговорил:
– Вы знаете, я не имею никакого права давать вам советы, но все же: по–моему, глупо растрачивать свою жизнь со стаканом в руке с такими–то амбициями и личными характеристиками. Бросьте ваши идеалистические штуки – это материальный осязаемый мир, пора бы уже приспособиться к нему. Вот мой номер. Позвоните.
 
Мужчина поднялся со скамейки и зашагал вглубь парка.

Некоторое время Остряков продолжал сидеть в оцепенении, глядя перед собой. Это был шанс, дающийся раз в жизни, – возможность проникнуть в самую сердцевину медийного пространства, влезть в топ новостей, стать самым узнаваемым специалистом в своем деле. Не к этому ли он мчался всю жизнь? Не на это ли потратил лучшие годы молодости? Не этому ли принес в жертву свои отношения с Мэри?

Да этому, именно этому! Он же в буквальном смысле слова помешался на этом мире журналистики, точнее той его части, связанной с политическими расследованиями. Единственный жанр, который казался ему достойным на фоне превратившихся в оголтелую пропаганду новостей и ставшими вечерним развлечением для безликой серой массы ток–шоу.

И вот теперь, получив уникальное предложение работать на спецслужбы, он вдруг прозрел. Понял, что так называемый головокружительный успех в медийных кругах – пустышка. Что нет ничего престижного в том, чтобы клепать подкинутые резонансные статьи под своим именем и гордиться количеством просмотров. Равно как и в том, чтобы тусоваться на рейтинговых телепередачах и переливать из пустого в порожнее. Ведь вне зависимости от рода, пресса это или ТВ, ты всего лишь проводник той информации, которую в закулисье было решено предать огласке. Просто копирайтер, умеющий складно обращаться со словосочетаниями и конструировать предложения. Бот, если угодно. Если не ты, так другой. В конечном счете, вся эта деятельность направлена лишь на то, чтобы предоставить публике аргументы отставки очередного чиновника или задержания неугодного бизнесмена и только. Какой–либо функции контроля общества над властью, что должны нести в себе СМИ, здесь нет и в помине. Как нет и сдвигов в борьбе с «распилами», коррупцией, кумовством, бюрократией.
Ему стало душно. Поднявшись со скамейки, он бесцельно побрел вперед.
Работа под прикрытием на государство. А есть ли вообще оно или же его полностью подменил собой этот олигархический режим? И ведь даже став «медийной звездой», он не узнает, как на самом деле функционируют эти управленческие механизмы и принимаются политические решения. Так, возможно будет догадываться о чем–то, но не более того. А если попытается влезть куда–то глубже, его быстро осадят, чтобы не зарывался и знал свое место. Ведь они получат полный контроль над ним в обмен на его продвижение по карьерной лестнице. К чему тогда пускаться в эту авантюру? Зачем принимать участие в формировании этой искаженной реальности, ежедневно становящейся частью массового сознания? Сытость, довольство и общественное «признание» в обмен на свой вклад в поддержку лжи, плутократии, одурманивания масс иллюзией выбора?

Остряков встал, как вкопанный посреди проезжей части: но неужели никто из его коллег не осознает этого и не хочет изменить сложившийся порядок вещей, ведь человеческая жизнедеятельность не может сводиться только к удовлетворению собственных потребностей, особенно когда превосходство одних над другими незаслуженно и несправедливо? Неужели никто из них не понимает, что перестав обслуживать этот режим, они в состоянии изменить не только эту страну, но и весь мир, а завтра, когда их заменят на андройдов будет уже поздно?
Автомобиль сигналил, разгневанный водитель кричал, раздавленный всеми навалившимися на него вопросами Остряков ступил на тротуар и завернул в первый попавшийся бар.

* * *

Расплачиваясь за покупку на кассе в супер–маркете, он вдруг увидел Мэри. Она стояла через пару человек за ним в очереди и кротко улыбнулась ему. Бывает же такое! Столько времени не видеться и столкнуться вот так запросто! Они обнялись, и ему показалось, что она хочет что–то ему сказать. Он с интересом разглядывал ее. Как она изменилась! Возможно, дело было в прическе – прежде она никогда не носила каре, – но и не только в ней. Она вся прямо дышала молодостью, словно бы они не были ровесники, а она была гораздо младше. Он с удивлением разглядывал ее руки, плечи, талию – какое все было миниатюрное, воздушное, казалось – дунешь, и ее унесет в другой конец помещения. От этого сильно хотелось укрыть ее в объятиях и без промедлений увести с собой, чтобы никто не причинил такому чуду вреда.
– Ну, как ты? – спросил Остряков.
– Да, не спрашивай, – грустно ответила Мэри.
Тут только он заметил, какие серьезные у нее глаза – глаза взрослой женщины, знающей жизнь.
– Что случилось?
Ответ ошарашил его.
– Мне не хватает тебя.
Он не поверил своим ушам. Неужели он дождался этого?!
– Но…
– Стой, не говори ничего. Я знаю, это звучит неожиданно, но я хочу быть только с тобой. Возьми меня и никогда не отпускай, слышишь? Никогда, что бы ни произошло, не отпускай меня…

Остряков слышал ее слова и ощущал, как его отрывает от земли. Как он поднимается высоко–высоко в небо и вот уже стремительно летит в бесконечном межзвездном пространстве. Видит, как вселенная собирается воедино из мириадов разрозненных космических частиц. Пылинок размером со звезды и галактик величиной с монету. Они кружились в хаотичном порядке, неслись в неизвестном направлении с непостижимой скоростью. Внезапно солнце выросло прямо перед ним и его ослепило вспышкой света.
 
– Не отпускайте, не отпускайте его, – раздавался прямо над ним резкий женский голос.
Он почувствовал, что его держат несколько рук, а сам он, вцепившись в перила барахтается в полувисячем состоянии. Двое мужчин, наконец, подняли его на ноги.
– Стоять можешь?
– Дорогу домой помнишь?
Все еще не придя в себя, он вертел головой по сторонам. Они стояли на ступеньках маркета, вокруг была разлита жидкость и разбросаны осколки бутылки.
– Все… все нормально, – поднял он руку.
– Давай, давай, собирай монатки и уходи отсюда поскорее – они уже пошли вызывать охрану, – один из мужиков кивнул в сторону магазина.
– Да, да, спасибо, – подняв со ступенек свои вещи, Остряков зашагал прочь.

Он не помнил, сколько и куда шел, не останавливаясь, когда обнаружил себя в поле за чертой города. Пройдя еще с полкилометра, тут только он заметил, что при нем нет ни плаща, ни портфеля – лишь на шее болтался галстук. Сорвав и бросив его на землю, он упрямо шагал дальше. Связь с реальностью была потеряна, он был уже за гранью, уже ничего не было важно. Все было кончено. Он оставался один на один с собой. Впрочем, как уже достаточно продолжительный отрезок жизни. Жаловаться и плакаться было некому, а как хотелось бы прильнуть сейчас к чьему–нибудь плечу. Как вообще хорошо быть любимым – не это ли единственное, что нужно человеку, вне зависимости от пола?

Нет, не только это. Ему вспомнился недавний взгляд Светки во время последнего визита в редакцию. Взгляд, который заставил его нервничать, потому что в нем было сострадание. Она, очевидно, питала что–то к нему, а он будучи не в состоянии ответить взаимностью вел себя, как скотина: срывался на нее, отыгрывался на ней за свои недостатки, недовольства и неудачи. Какой же он урод! Человек все это время желал ему добра, а он в ответ источал одну лишь злобу, генерировал негатив вокруг себя и распылял его окружающим. Ничтожество! Ладно, чего уж теперь. Вопрос ведь сейчас в том, что невзаимная любовь не может быть панацеей. Она должна исходить от обоих, быть полноценной и… настоящей.

О, что же ты, настоящая любовь?! Существуешь ли ты в каждой отдельно взятой семье или лишь именуешься таковой, а посещаешь только избранные пары? В чем секрет твоего долголетия? В умении прощать, не становится обузой, в стремлении меняться в лучшую сторону? Да, это все так, но что же еще?

И тут доведшего себя до крайней степени отчаяния и исступления его озарило: «Разлука! Ну, конечно же!».

Вот без чего невозможна настоящая любовь! Когда двое способны пережить расставание, вызванное ли непредвиденными обстоятельствами, ошибкой ли одного из влюбленных, да хоть самыми масштабными природными катаклизмами и войнами, но если любовь выстояла после разлуки, то она – настоящая. И только разлукой можно проверить и измерить ее искренность и глубину! Только при разлуке человек испытывает действительно то, в чем нуждается и без чего не мыслит свою жизнь, потому что непонятная образовавшаяся свобода настолько обручем сдавливает грудь (как же точно выразился современник!), что невозможно дышать, думать, существовать. 

Даже теперь, опустившись на самое дно, Остряков почувствовал легкое удовлетворение от того, что на шаг приблизился к истине. Пережить разлуку – вот на что оказалась неспособна их с Мэри любовь. Значит, ее и не было, значит, они не любили. Нет, не может быть! Он любил ее больше всего на свете, он переживал за нее денно и нощно с тех пор, как они расстались. А она? Вместо того, чтобы поддержать его попросту ушла к другому, враз перечеркнув все, что между ними было.
Нет! Довольно! Можно обманывать, кого угодно, но только не себя, чем он занимался долгие годы. Пора посмотреть правде в глаза!

Он не имел и не имеет ни малейшего права перекладывать вину за то, что произошло, на нее! Ведь это он бросил ее. Это он сам, своими собственными руками придушил любовь, рассчитывая, что все воздастся, когда он оседлает волну. Сделает успешную карьеру, и в любви не будет недостатка. О, как же он заблуждался! Как же он был туп и слеп! А ведь она останавливала его, как могла. Но что может сделать женщина, когда в мужчину вселился дьявол? Покинуть его навсегда, оставив его один на один с его наказанием, которое он получил сполна. Он сам вынес себе этот приговор.

И вот теперь на волне нравственного отрезвления Остряков признался сам себе: он хотел, чтобы она страдала. Мучилась так же, как он. Плакала в подушку. Встречала серое утро и холодную зиму в полном одиночестве.

Не в этом ли подсознательном желании крылась природа этих страшных образов беспомощной попавшей в беду Мэри, являвшихся к нему? Может, это единственное, чего он боялся во всем мире, от чего содрогалось все его существо, в итоге пропитавшееся страхом настолько, что он уже не мог наслаждаться людскими утехами, а лишь горел заживо!

Обхватив лицо руками, Остряков опустился на колени посреди холодного поля и зарыдал.

Оставался только один нераскрытый вопрос: если у каждого наказания есть мера, заслужил ли он теперь искупление? Будучи не в состоянии найти ответ, он повалился на землю от изнеможения и прямо так и уснул в молодой поросли.

(Иллюстрации Наталии Вороновой).