de omnibus dubitandum 118. 500

ЧАСТЬ СТО ВОСЕМНАДЦАТАЯ (1917)

Глава 118.500. ВЕЩЕСТВЕННОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО…

    В газете «Новое Русское Слово» 12 августа 1956 года, помещено было письмо в редакцию А.Ф. Керенского по поводу «дела Корнилова».

    В этом письме А.Ф. Керенский отвечает на вызов М.В. Вишняка «принять или опровергнуть показания Степуна о том, что в наболевшем «деле Корнилова» виноваты оба (Корнилов и Керенский) и притом одной и той же виной».

    Из текста видно, что вопрос поставлен так: лежал ли в основе «дела Корнилова» ЗАГОВОР генерала против Керенского или это был заговор Керенского против Корнилова.

    Освещая этот вопрос, А.Ф. Керенский мало что сказал от себя по этому поводу, но сделал много ссылок на показания третьих лиц, имевших или непосредственное, или косвенное отношение к этому делу.

    Заговор Корнилова в воображении Керенского сложился из двух актов: во-первых, организация в Петрограде офицерских групп, которые должны были оказать активное содействие замыслам Корнилова, и, во-вторых, неудавшийся удар по Петрограду конного корпуса генерала Крымова.

    Наибольшее место в своем письме А.Ф. Керенский уделяет первому акту. Как известно, для расследования восстания Генерала Корнилова была создана Чрезвычайная следственная комиссия, выводы которой не совпадают с выводами, сделанными в вышеупомянутом письме А.Ф. Керенского.

    Как бывший член этой комиссии, я пишет полковник Н. Украинцев УТВЕРЖДАЮ ЭТО, СОВЕРШЕННО КАТЕГОРИЧЕСКИ.

    Предварительно я считаю необходимым сказать несколько слов о составе этой комиссии.

    Назначена она была в ночь на 31 августа указом правительства, подписанным А.Ф. Керенским в кабинете министра юстиции А.С. Зарудного.

    Председателем комиссии был назначен главный военно-морской прокурор И.С. Шабловский. На пост главного военно-морского прокурора Шабловский был призван Керенским после февральской революции. Шабловский занимался адвокатурой в Риге и Прибалтийском крае, где и познакомился с Керенским. Этому личному знакомству нужно приписать столь неожиданное назначение гражданского юриста Шабловского на высший пост в военно-морском судебном ведомстве.

    Назначение его председателем Чрезвычайной следственной комиссии по делу Корнилова, делу специфически политическому, было вполне логичным. Шабловский, помимо его опыта в политических делах, пользовался еще и доверием председателя совета министров Керенского. Одновременно с Шабловским и Керенским в прибалтийских судах в качестве военного защитника выступал тогда молодой военный юрист капитан Раупах. В 1917 году Раупах, уже полковник, был военным следователем в Финляндии.

    Февральская революция совершенно разрушила военно-судебный аппарат, была изменена подсудность, система наказаний, судебный процесс.

    Поэтому Раупах был без дела, часто приезжал в Петроград и здесь возобновил знакомство с Шабловским. И когда возник вопрос о назначении членов комиссии по делу Корнилова, то Шабловский рекомендовал Керенскому Раупаха. Если Шабловский и Раупах были в комиссии особо доверенными — хотя и не в одинаковой степени — лицами Керенского, то двое других: полковник Украинцев, автор этой заметки, и гражданский следователь П.Л. Колоколов, были назначены по деловому признаку.

    Назначение чрезвычайной комиссии произошло в самом спешном порядке. У Шабловского не было времени на выбор еще одного члена комиссии и, он припомнил мою кандидатуру в помощники главного военно-морского прокурора и назвал меня. Потом выяснилась желательность иметь в составе комиссии гражданского юриста, и тогда Керенский назначил Аладьина. Избрание же гражданского следователя Керенский предложил Зарудному. Выбор Зарудного пал на Колоколова. Еще двух членов комиссия должна была кооптировать в свой состав по ТРЕБОВАНИЮ СМОЛЬНОГО, то есть совета рабочих и солдатских депутатов и с согласия Керенского.

    Это были меньшевики: Либер и Крохмаль.

    Мы приняли их без большого восторга, так как видели в них не столько политических единомышленников и политических друзей Керенского, сколько «ОКО» советов, только что боровшихся с Корниловым и победивших его.

    Мы ожидали от них тенденциозного отношения к делу и боялись помех с их стороны в нашей работе. Однако очень скоро мы убедились, что оба они относятся к делу с полной объективностью и в дальнейшем и до самого конца между всеми нами существовало полное согласие, как по всем частным вопросам, так, — и это особенно важно, — в основной оценке существа дела.

    Теперь - о ЗАДАНИИ, ПОСТАВЛЕННОМ НАМ КЕРЕНСКИМ. Когда мы 30 августа очень поздно собрались в министерстве юстиции (Керенский. Зарудный, Раупах и я), то никто из присутствовавших не формулировал преступления Генерала Корнилова.

    Оно происходило у всех нас на глазах, видимым образом выражалось в походе конного корпуса с дикой дивизией на столицу и приобрело в многочисленных заголовках газет прочно сложившееся название: «Восстание Генерала Корнилова». Восстание — против кого? Совершенно очевидно, что понималось — против существующего правительства, возглавлявшегося Керенским, но ОТНЮДЬ НЕ ПРОТИВ КЕРЕНСКОГО ЛИЧНО, как это упрощенно формулируется М.В. Вишняком.

    Так нами это дело и было принято к производству, то есть как «Восстание Генерала Корнилова против правительства». Конкретно же предложение Керенского нам сводилось единственно к тому, чтобы мы по прибытии в Ставку АРЕСТОВАЛИ ГЕНЕРАЛОВ: КОРНИЛОВА, ЛУКОМСКОГО, РОМАНОВСКОГО и также всех тех старших чинов Ставки, которые имели отношение к операции движения корпуса на Петроград, и об исполнении этого предложения, а по существу — ПРИКАЗА, немедленно по телеграфу донести ему, чтобы он имел возможность довести до всеобщего сведения.

    Точное определение круга лиц, подлежащих немедленному аресту, не оставляло сомнения в том, что преступление Генерала Корнилова Керенский видел именно в движении конного корпуса на Петроград, а целью этого движения, очевидно, подозревалось (только подозревалось — по крайней мере нам об этом ничего определенного сказано не было) намерение в какой-то, пока совершенно невыясненной форме, нанести удар по правительству.

    О том, должен ли этот удар вылиться в арест всех членов правительства или же одного Керенского, в ликвидацию их или же в требование от них отказа от власти и передачи ее Генералу Корнилову, — равным образом не было сказано ни слова, ни прямо, ни намеком.

    Таким образом, наша ГЛАВНЕЙШАЯ ЗАДАЧА представлялась нам в обязанности выяснить обстоятельства, вызвавшие директиву Генерала Корнилова о движении конного корпуса на столицу и непосредственную и основную цель этого движения.

    Когда все было готово, Керенский сказал: «Сегодня день моего Ангела, и я не хотел бы ставить свою подпись под этим несчастным указом».

    Согласились на том, что указ будет датирован 31 августа. Таким образом, в документ большой важности был внесен без обоснованной причины легкий элемент обмана. Однако обмануть судьбу никому не удалось: рожденное в этот момент «наболевшее дело Корнилова» принесло много несчастий и не одному Керенскому, но ему — в первую очередь, — предчувствия его оправдались.

    В 6 часов утра того же 31 августа с экстренным поездом мы втроем (Шабловский, Раупах и я) выехали в Могилев. В Могилеве, куда мы прибыли очень поздно вечером, мы, прежде всего, посетили генерала Алексеева в его вагоне, чтобы осведомиться, принял ли он уже командование от Генерала Корнилова, и предупредили его о том, что ему следует считаться с возможностью нашего постановления об аресте самого Генерала Корнилова и некоторых других чинов Ставки.

    Что касается передачи командования, то, по словам Алексеева, Генерал Корнилов беспрекословно подчинился приказу правительства, и передача командования произошла без каких-либо осложнений.

    К Генералу Корнилову мы прибыли уже ночью. Он по-прежнему занимал губернаторский дом.

    Принял он нас немедленно в громадном и почти пустом кабинете.

    Генерал, конечно, уже ждал нас, был совершенно спокоен и безукоризненно владел собой.

    Мы, или точнее, Шабловский, сказали ему, что ввиду позднего времени мы хотели бы ограничиться на первый раз выслушанием от него в кратких словах объяснения по поводу известного ему события.

    И он действительно довольно кратко, связно, логично и убедительно нарисовал нам картину, во многом хорошо нам известную: развал Армии, злостная и безответственная агитация советов против войны и беспомощность правительства, требующего продолжения войны, но не умеющего или нежелающего защитить Армию от большевистского разложения.

    Затем Корнилов перечислил все меры, которые Главное Командование, ответственное за ведение войны, предлагало правительству в целях восстановления Армии, а также и те, которые оно принимало в тех же целях самостоятельно. И, наконец, Корнилов дошел до самого важного, буквально поразившего нас своей неожиданностью.

    Он сообщил нам о своем соглашении с Керенским в целях обеспечения порядка в столице продвинуть к Петрограду "крупную войсковую группу" (кавычки мои - Л.С.), которая была бы в состоянии в кратчайший срок ликвидировать беспорядки, если бы таковые возникли,

    В изложении Корнилова было совершенно ясно, что очагом возможных беспорядков считались советы (совет рабочих и солдатских депутатов) и что под ликвидацией беспорядков понималась ликвидация именно советов, а также и то, что это так понималось не только в Ставке, НО И САМИМ КЕРЕНСКИМ.

    В доказательство этого последнего обстоятельства КОРНИЛОВ ВЫНУЛ ИЗ ПИСЬМЕННОГО СТОЛА ЛЕНТУ РАЗГОВОРА ЕГО С КЕРЕНСКИМ ПО ПРЯМОМУ ПРОВОДУ. Дату этого разговора я, к сожалению, теперь забыл.

    Мы читали эту ленту каждый про себя и, должен признаться, просто растерялись.

    Разговор, согласно содержанию ленты, шел именно об отправке корпуса к Петрограду с указанной выше целью, и Керенский в своих репликах этого не отрицал. Рассказывая о соглашении с Керенским, Корнилов не скрыл, что по вопросу о составе корпуса (дикая дивизия) и о командовании им (генерал Крымов) между ним, Корниловым, и Керенским существовало разногласие.

    Ознакомившись с лентой, Шабловский сразу же прекратил дальнейшие объяснения Корнилова, в знак согласия кивнул головой и, когда было написано постановление об аресте, беспрекословно подписал его.

    Мы вернулись на вокзал, передали генералу Алексееву для исполнения постановление об аресте Корнилова, отправили телеграмму Керенскому и заперлись в вагоне.

    Мы читали и перечитывали ленту разговора, стараясь отыскать в нем какое-либо противоречие с показанием Генерала Корнилова. Действительно, некоторая условность в некоторых выражениях могла вызвать смущение, однако она легко объяснялась необходимостью для Генерала Корнилова известной конспиративности ввиду того, что разговор велся не непосредственно, а с помощью третьего лица, солдата-телеграфиста.

    Такая же неточность имелась и в выражениях Керенского, очевидно по той же причине. Учитывая это обстоятельство, бывшая в наших руках лента. ЭТО ВЕЩЕСТВЕННОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО, не оставляла сомнения в том, что конный корпус двигался в Петроград с ВЕДОМА и СОГЛАСИЯ ЕСЛИ И НЕ ВСЕГО ПРАВИТЕЛЬСТВА, ТО ЕГО ГЛАВЫ, И ТЕМ САМЫМ РУШИЛИСЬ ВСЕ ОБВИНЕНИЯ ПРОТИВ ГЕНЕРАЛА КОРНИЛОВА.

    Преступление Главнокомандующего, как оно представлялось в Петрограде, превращалось в легальное действие, и мы, то есть комиссия, оказались в самом нелепом положении. Сомнения относительно нашего положения заходили так далеко, что мы не знали, в праве ли мы при таких обстоятельствах выносить постановления об аресте обвиняемых правительством генералов, и не представляли себе и того, куда может привести производимое нами следствие.

    В сомнениях о нашем положении мы доходили до того, что обсуждали вопрос, не следует ли нам немедленно вернуться в Петроград и сложить свои полномочия.

    Если мы не сделали этого шага, то главным образом в сознании, что такой шаг был бы равносилен колоссальному политическому скандалу, который окончательно нарушил бы кое-как державшееся равновесие политических сил в стране, причем произошло бы это явно в пользу большевиков.

    Сейчас «дело Корнилова», событие величайшего значения для всего хода русской революции, мы все рассматриваем в исторической ретроспективе, с хладнокровием и рассудительностью шахматных игроков, которые, не торопясь, расставляют на своих досках затвердевшие фигуры Керенского, Корнилова, советов...

    А ведь тогда это были живые люди, заряженные революционной взрывчатой силой, действовавшие в раскаленной атмосфере. Чтобы понять наше положение, нужно учесть, что уезжали мы в Ставку не просто из нашего города, а из города осажденного и не вполне освобожденного. Отдавая нам распоряжение выехать немедленно, Керенский оговаривался: «Как только будет восстановлен путь». Нас провожали на рискованное дело, и мы не были уверены, примет ли нас Корнилов, и как примет (а ведь мы были должны арестовать его). (За этим идет перечисление ужасов: им дали взвод матросов гвардейского экипажа для охраны, в пути их не раз останавливали и говорили, что Могилев — это укрепленный лагерь и т.д.).

    Приехав в Могилев, мы увидели, что все эти страшные картины восстания Главнокомандующего Армиями уступили место видам совершенно иного характера: вокруг Могилева ни одного окопа, в самом Могилеве ни одного лишнего батальона. Главнокомандующий безропотно сдает командование и так же покорно идет под арест, а настроение в местном совете таково, что неизвестно, кто кого имел больше основания опасаться, Генерал ли Корнилов совета или же совет — Генерала Корнилова.

    Эту первую ночь в Могилеве, в связи с тем впечатлением, какое на нас произвело содержание разговора по прямому проводу (лента) между Корниловым и Керенским, мы провели почти без сна. В результате всестороннего обсуждения было решено продолжать следствие, как если бы этого разговора не было.

    Должен сознаться, что решение это оказалось невыполнимым и в продолжение всего следствия все внимание концентрировалось на вопросе, было или не было соглашение между Корниловым и Керенским.

    Продолжая следствие, мы допросили и арестовали многих, мы съездили в Новочеркасск и допрашивали там Атамана Каледина.

    Предприняли мы эту поездку потому, что в каком-то разговоре с Шабловским Керенский намекнул на подозрительность бесед Корнилова с Калединым во время Московского совещания. По поводу показаний всех допрошенных нами свидетелей я должен сказать, что никто из них не сказал ничего такого, чего мы не знали бы от самого Генерала Корнилова, которого мы допрашивали не один раз.

    Он давал свои показания очень мужественно, совершенно не считаясь с тем, что они могут быть использованы против него самого. Он говорил как Главнокомандующий в необыкновенное время, когда одними военными мерами нельзя было ни вести войну, ни тем более выиграть ее.

    Правительство он считал слабым и неспособным помочь Армии, а слабым делало правительство двоевластие. В лице некоторых членов правительства он видел, чуть ли не изменников. Такое положение толкало его в политику. Он искал контакта с общественными деятелями, старался поднять свой авторитет, так как без большого авторитета нельзя управлять развалившейся Армией.

    Врагом номер первый он считал петроградский совет. Хотя июльское восстание в Петрограде, организованное советами, и было подавлено, но дух советов остался тот же, и поэтому он считал себя обязанным принять меры предосторожности.

    Ни от Генерала Корнилова, ни от кого другого из числа допрошенных нами лиц, мы не слышали угроз ни по адресу правительства в целом, ни по адресу Керенского в частности (в отношении Керенского за одним исключением). Не было также ни одного свидетеля, который показал бы, что ему было известно о заговоре Ставки против правительства или чтобы он слышал, что правительству угрожает, помимо опасности со стороны советов, опасность и с какой-то другой стороны.