Непридуманная история. Часть 1

Одна страница из жизни Ивана Кулько

Пришла весна 1941 года. Иван не покладая рук работал и в колхозе, и дома. В мае накосил сена, высушил, сложил в копны, будет для коровки сено на зиму. Хотя в воздухе витали грозные мысли; «А вдруг война?», надеялись на лучшее. Вспоминает Иван. Когда в начале июня 1941 года из-за начавшихся дождей прекратили работать в поле, уже подъезжая к селу, он увидел,  как вода по шоссейке течет широким потоком. Вспомнил он о своем сене, соскочил с поводы и побежал спасать его, но было уже поздно, копны его сена уплыли с водой. А в воскресенье 22 июня стали люди собираться у радиоприемника, который висел у сельсовета, начался митинг, все ждали сообщение   Совинформбюро, а когда зычный и в то же время печальный голос Левитана прозвучал из рупора о начале войны, надежды не осталось ни какой. Иван в это время уже был в правлении колхоза. Ему поручили дежурить у телефона и ждать дальнейших указаний. А в 12 часов ночи председатель отослал Ивана домой собираться, сказав «А утром – за трактором в поле и в военкомат в Красноармейск». Сборы были на Динасовом заводе. Получив указание,  куда двигаться дальше, Иван поехал на своем тракторе в сторону второй  Родинской. Пустился дождь. Трактор был без кабины, пока доехал к месту назначения – вымок до нитки. Там уже был Игнат Кобяков с Лимана, трактористы с села Гришино и Гродовки: Сережа Сердюк, Косенко Федя. А Холодов Иван притянул на универсале полуторку, в кузове которой они и спали в первую ночь. На другой день к Ивану из Караково через Лиман пришла его сестра Ева и жена Вера, она уже была на восьмом месяце. В Караковской слободе жили родичи Евы, и они повели Ивана ночевать, чтобы согреться и посушить одежду. Предупредил Иван старших о своем местонахождении. Но, то ли они забыли, то ли нарочно, но когда лейтенант спросил чей этот трактор и Ивана не нашли - подняли тревогу. Позвонили в сельсовет в Караково, там кинулись искать  Пылев Владимир, Новиков Архип, Чуботарь Петро. Думали, что сбежал Иван. А когда он с женой, сестрой и тестем Игнатом Даниловичем пришли в пункт сбора, выяснилось,  где он был и все уладилось. И стала колонна из трактористов готовиться в путь. А дальше была война. Уже несколько городов были заняты немцами. Колонну трактористов погрузили на платформы, ночью прицепили паровоз и поехали на Синельниково  мокрые, черные от пыли, голодные. На станции уже было много беженцев. В основном женщины с клунками. В луже кое-как помыли руки, промыли глаза и поехали дальше, до Знаменки. Здесь остановка была подольше. На станции стояли эшелоны с танками, медсанбат, тут они потеряли своего командира. На станции он лежал на лавке, наверное,  заболел. Иван забрал документы, а его отправили в медсанчасть. Доехали до Кировограда, разгрузились. Ивану опять пришлось с платформы сгонять не только свой трактор, а и того парня, что не смог его и погрузить в Красноармейске. Его ребята достали где-то немного селедки, водки и уже немного подкрепились. А Ивану, который пришел позже, ничего не досталось. И когда их в одиннадцать часов ночи привели в столовую и дали поесть что осталось, он пишет что вкус того кусочка колбасы, который он ел тогда, он помнит до сих пор. Утром начали выдавать обмундирование. Кто поменьше – тем что-то досталось, а Ивану не нашлось и со склада ему выдали ватные брюки. И целых десять дней их учили, гоняли, так что и ватные брюки были мокрые от пота. Рядом было два аэродрома и часто немецкие самолеты бомбили и бомбы попадали точно в цель, как будто кто-то их наводил. Выдали им кое-какое обмундирование и оружие, погрузили в эшелон,  и он стоял с утра до вечера, ожидая тяги. Налетели самолеты, стали бомбить эшелон. Люди метались, а Иван с Игнатом, прижавшись, сидели в углу  вагона. Бог их миловал от пуль. Утром, разобравшись с потерями, их повезли дальше в направлении  Жмеринки. На станции мелькали товарняки с раненными, беженцами, эвакуированными из Бессарабии. Все поезда шли на восток, а их разгрузили и своим ходом направили дальше на запад. И в скором времени добрались до Рыбницы,  что на Днестре. Тут уже, в самом деле, стало страшно. Переправились через речку Прут по временному мосту и поняли, что дальше идти некуда, войска все шли навстречу. Колонна тоже развернулась. И уже с этих пор вся техника, грейдера, скрепера, пилорамы и прочий инвентарь был направлен на то, чтобы устанавливать переправы, помогать  машинам  с ранеными, выбираться из грязи, так как дожди шли и шли. Началось отступление. Батальон трактористов держали в резерве. Работы было много – грязь, дождь, то пушку вывезти, то снаряды подвезти. А скорость-то у ЧТЗ 3-5 километров в час. Чужая местность, часто не знали маршрут, спрашивали, но не всегда получали верный ответ. Вспоминает Иван случай. В центре Молдавии 62 машины с ранеными застряли в лощине. Склон крутой, не выехать. Послали Ивана вытаскивать эти машины. Сначала тягал по одной, а затем по 2-3, чтобы они помогали своим ходом. Таскал пять часов. Подгоняли немцы, была опасность попасть в плен. Получил Иван благодарность от генерала. Тот спросил: «Что ты хочешь?», а Иван в ответ: «Мне бы поесть». Генерал распорядился и ему выдали и колбасу, и хлеб, и консервы и шоколад, да еще и пачку сигарет. В свою часть попал уже ночью. Командование уже начало беспокоиться. Дальше потянулись тяжелые дни отступления. Работали в основном на восстановлении дорог, мостов. Работали ночью, спали в лесопосадках и так дошли до реки Днестр. Мост был хлипким, только шпалы да рельсы. Ночью переправляться было опасно, но их техника благополучно перебралась на другой бок. Тут налетели самолеты и разбомбили мост. Было задание быстро его восстановить, но налеты не давали возможности работать. Только восстановят – и опять разбомбят. В последнюю бомбежку Ивана присыпало в глинище, четыре дня ходил чумной и глухой, а командование за невыполнение задания всех оставшихся в живых отослало в оборону. Дали кое-какие винтовки, десять патронов да одну гранату без запала. Враг иногда подходил так близко, что приходилось чуть ли не в рукопашную с ним сражаться. Из 122 человек осталось только 25. Когда вышли из боя собрались во дворе какого-то крестьянина. Старший сержант Семенович из Ленинграда был их командиром, а высшее командование на шести автомашинах поехали вперед, а им оставили только маршрут. Они-то уехали, а далеко ли уедешь на ЧТЗ? В общем, бросили их, без горючего, без еды. Они выпрашивали у населения и того и другого. Одни давали с удовольствием, другие прятали. Вспоминает Иван случай. В одном селе закончилось горючее. Искали-искали, не нашли. Но один селянин подсказал, что их земляк закопал в землю пять бочек керосина. Конечно, его обидели, зато проехали еще 50-60 километров на восток. Был еще такой случай. Кобякова Игната послали за горючим. Он тянул цистерну, она сделана как каток. Смотрят – Игнат ее тянет, а снаряды рвутся совсем рядом. Трактор заглох, а когда Иван  подошел к ним, то увидел, что  Игнат ранен и его отправляют в тыл. Люди бежали на восток,  оставляя фермы, МТФ. Иван вспоминает, что сначала они не трогали ничего, боялись. А тут едут, смотрят – стоит машина и шофер со старшим лейтенантом разделывают свинью, сало, подсаливая, складывают в мешок. Трактористы намекают: «Дайте и нам», а он попер их матом:«Сами берите!». Тогда и трактористы запаслись немного харчами и с трудностями добрались до Южного Буга. Иван вспоминает как в Бессарабии еще ту промасленную шубенку, которую взял с собой от дождя и холода, у него сперли молдаване, когда он ее повесил подсушить. Еще один случай. Они для ночевки в лесу из шести плащ-палаток соорудили себе палатку, устелили ветками пол, а Ивану захотелось помягче, от веток давило в ребра. Он пошел в село и у одного молдаванина одолжил без разрешения пучок соломы. Тот молдаванин вместе с комиссаром по следу пришел к их  палатке, и командир заставил отнести на место ту солому. Вот встречались и такие, что за солому чуть не удушатся. Иван пишет, что здесь и закончилась его фронтовая дорога.
             11 августа 1941 года колонна трактористов заночевала в одном поселке. Уже собирались ехать дальше, а у Мирошниченко не заводился трактор. Иван его дернул, завел и тот уехал вперед, а сам за ним. Смотрит, а по улице идут немецкие танки. Они не стреляли, но пулеметом разогнали всех по степи, а мотоциклисты и бронемашины окружили их . А у трактористов и стрелять было нечем. Согнали, как овец и к концу дня уже собралось  их до тысячи человек. Хотя недалеко от села, где их взяли в плен, стояли наши полки, и пушки у них были тяжелые, но немцы обхитрили их, напали сбоку  на танках и просто утюжили позиции, несмотря на то, что наши дрались как герои. Иван видел, как Федя Косенко заметил полуторку, что стояла за садом, перебежал к ней, завел и уехал. Так и провоевал на той машине почти всю войну. Домой пришел  израненный, и умер дома от менингита.
                Пленных гнали с места на место. На ночь уложили на пшеничное поле и не дали поднять головы, строчили через головы. А утром колонну окружили бронемашины по углам, часовые по сторонам, и так гнали до станции Березовка. Согнали всех на мельницу во двор, обнесли колючей проволокой, покормили вареным просом.  Но чаще приходили женщины, искали своих родных чтобы забрать, а если не находили, то бросали через забор еду, а пленные пытались ухватить и удержать то, что попало в руки. Колодец был во дворе. За день всю воду выпивали. Спали на полу, подложив под голову котелок, а под бока – что найдется. Иван боялся заболеть туберкулезом. Шел сентябрь 1941 года, ночи уже холодные. Ходили  слухи,  что тех,  кто из уже оккупированных  территорий, могут отпустить, а тех, кто из  незанятых, могут отправить на работу в Германию. Ивана, Сердюка и двух харьковских заметили, что они в комбинезонах, вызвали к воротам и повели ремонтировать машины. И так каждый раз в течение десяти дней. Давали поесть, что сами ели, но выносить не разрешали. Однажды один курский,  которого  они взяли на работу, что-то взял с собой. И за это их больше не приглашали на работу. Пленным обещали дать кое-какие документы, но переводили из села в село, обещали, но так ничего и не давали. Гнали всех в одном направлении – на запад. Вспоминает Иван случай. Вышли только из Березовки – едет подвода, полная макухи. И, несмотря на полицаев, ее просто разграбили. Были случаи, когда женщины незнакомые, бросались к пленным, обнимали, говорили что это их муж и их могли отпустить. В общем, как кто мог, так и пытался избежать плена. Вспоминает Иван. Дело было в Тирасполе. Иван выскочил из строя, выхватил у тетки узелок с картошкой. Пока Ивана конвоиры загоняли в колонну, другой пленный маленького роста выскочил и спрятался за гурт женщин, стоящий на обочине. Так и остался там – повезло. Пленных гнали в основном полями. Город Бендеры – последний пункт, где можно было избежать плена в Германии. Но никто не забрал Ивана ни в качестве мужа, ни  брата. Уже наступили октябрьские холода, а шинель Ивана была где-то у Сердюка. Он оставил ему, а их разлучили. В Бендерах Иван почувствовал что заболел. Моросил дождь. Все стояли во дворе, согревая друг друга телами, рядом стоял какой-то мадьяр в пальто, да еще укрылся одеялом. Иван обратился к офицеру, который говорил по-русски: «Господин офицер, пусть он поделится со мной. А то я заболел». Тот выхватил одеяло, отдал Ивану. Согрелся, да еще и покормили их. Дали по маленькой буханке хлеба и баночке консервов. Иван надеялся, что он когда-то найдет Сердюка Сергея и вернет свою шинель. Документов пленным так и не дали. Вместо этого появились СС-овцы с собаками, погрузили их в тесные вагоны, выдали паек и повезли на запад. Привезли их в Румынию, в город Яссы. Там был военный лагерь румынских войск. Его обтянули колючей проволокой и поместили русских пленных. Это были сараи заготзерна. Спали на цементных полах, покатом, затем разместили в домиках. Здесь начали обращаться как с пленными. По документам Иван нашел Сердюка. Он шинель сохранил, но опять пришла беда. Полицаи сделали раздевательный пункт. Проходя через него, полицаи снимали хорошую одежду. Хорошо если давали что-то взамен, а то выпускали в летней одежде. Правда, оставляли только нижнее белье, шинель, а все остальное забирали. Сердюк лишился своих синих, диагоналевых брюк, а Иван – комбинезона, плащ-палатки и одеяла. Все это добро полицаи продавали румынам вместе со вшами. В лагере давали по 150 грамм кукурузного хлеба, стакан чая без сахара и тарелку супа в обед. Так обходились с русскими, украинцами, а евреев раздевали почти догола и босыми водили перед строем и заставляли говорить, что, дескать, все беды от евреев, и они в этом каются. Скажут, и босиком по снегу бегут к следующей шеренге и снова заставляют говорить те же слова. Голод заставил людей искать хоть какую-нибудь еду. В Яссах напротив лагеря была большая немецкая столовая, и масса голодных пленных кружила возле ограды в надежде, что кто-то бросит кусочек хлеба или остаток еды. Иван вспоминает, как он наблюдал за одним немцем. Он был молодой, красивый, раненный в правую руку. Он решил позабавиться: возьмет железную банку, наложит кусочков хлеба в нее и бросает через ограду. И хохочет,  когда пленные дерутся за эти кусочки. Однажды он взял большую железную банку из повидла с острыми, зубчатыми краями, наложил кусочков хлеба и бросил через забор. Бросились пленные к банке, ранили себе руки, а он стоял и хохотал, да вдобавок еще бил по спинам  палкой. Вскоре пленных погрузили в вагоны по 50 человек, дали паек на пять дней и они доехали до станции Будешты, что в сорока километрах от Бухареста. В лагере собралось до 18 тысяч человек. Здесь когда-то стояла конная армия, были и конюшни, и кухня, клуни для сена и душ, где купали лошадей. Все обнесли проволокой. Здесь разбили пленных на батальоны, взводы, были разносчики пищи. Жили в конюшнях на нарах, никто ни у  кого не спрашивал ни имени, ни фамилии, а только два раза в день пересчитывали, утром и вечером. Иван иногда напрашивался на работу. Буртовали морковь. Хоть сырой, а наешься. А когда напросился ставить телеграфные столбы, мог выйти за проволочную ограду и добыть кое-что. То кочан капусты, то кукурузы, а если часовой добрый, то поведут к молдаванам в хату и покормят мамалыгой. А когда Иван попадал на работу в подсобное хозяйство, в свинарниках можно было набрать целый котелок дерти и они с Серегой ели вместо хлеба. Иван вспоминает, что страх и боязнь не давали возможность бежать. Не зная языка, в чужой стране, да еще в Румынии вышел закон, что за поимку русского пленного давали семьсот лей. Они могут принять, приютить, покормить, а утром сдать. А тех, кто пытался бежать, возвратят в лагерь, выпорят и посадят в голодную камеру. А иногда ведут перед строем, заставляют кувыркаться через голову, и в это время бьют, почем попало, и пока проведут перед всеми шеренгами, бедный уже почти не дышит. Затем ставят стол в месте, где больше всего ходят люди, кладут на него и оставляют умирать. В банные дни купали под душем холодной водой, и не приведи Бог, кто-то этого не сделает. Увидев сухую голову, пороли, так что лучше было десять раз помыться, чем быть избитым. Затем этот душ обложили кирпичом, поставили котел для прожарки одежды от вшей. Утром в клуню загоняли пятьсот человек, в прожарку берут по сорок человек, и пока парятся последние, первые после бани тут же стоят, а в клуне сквозняки, и после каждой ежемесячной бани умирает по 80-100 человек. Полки, где спали, обрабатывали  карболкой. Спали в одежде и в обуви,  чтоб не украли. А с мертвецов и полумертвецов тут же снимали все, и оставляли в чём мать родила. Иван вспоминает случай. Лежал на средней полке очень слабый парень, сам уже не мог перевернуться. Его стащили на нижнюю полку, и к утру он уже лежал голый, еще живой, иногда открывал глаза, но его полицаи оттянули в часовню, за что получили плетки от немца, который кричал :«Что вы тащите еще живых в часовню?». А парень уже на второй день и скончался. Вот такая правда и цена жизни была на тот момент. Иван говорит:  «Какой живучий человек, сколько он может пережить и вытерпеть. «Всеми силами он боролся за выживание, чтоб не умереть. Брался за любую работу. Он вспоминает, что когда таскал  котлы с едой, и им было положено на пол-черпака больше морковного супа, он был счастлив даже вылизать пустой котел. Он видел, как его готовят. В корыте моют морковь, лопатами рубят, варят в котле, бросив пачку просроченного маргарина. Из-за этой морковки Иван и потерял работу, стащив с машины четыре штуки, за что немец побил его так, что потрескались уши, стащил с него шинель, в декабре оставив его в одной рубашке. Спать стало невозможно. От холода Иван спасался тем, что между нательной и верхней рубашкой насыпал стружки и ходил как пугало. Был у него друг Николай Макаренко. Он был портным, шил немцам, и периодически подкармливал Ивана, отдавая ему свой обед. Однажды он сказал: «На таких харчах и без верхней одежды ты не протянешь. Ищи выход». Иван решил купить рогожевый мешок. Договорился за десять сигарет. Каждые четыре сигареты – это пайка хлеба. Ему пришлось три дня прожить только на чае и супе. Уже темнело в глазах, о работе можно было и не мечтать. Но повезло ему и в этот раз. Выменял он у парня из Славянска по фамилии Шевченко за ботинки, что еще в Кировограде получил, плащ-палатку, два хороших мешка, новые онучи и брезентовые чуни. Утеплился Иван, а когда евреи, что жили в отдельном бараке, куда-то исчезли, он с Сергеем пошел в их барак и нашел ботинки своего размера. Но чтобы вынести, пришлось обмотать их онучами, чтоб полицай не отобрал .Иван вспоминает: десятками, сотнями ежедневно уносила смерть. Сначала пленных хоронили в гробах и ставили кресты, затем стали в ямы бросать по пять, десять, двадцать человек, а зимой, когда было тяжело копать ямы, то и в два яруса. Появился тиф и всех ослабленных, человек двести, собрали в один барак. Думали, что их будут лечить, а их двери и окна накрест забили и оставили умирать. Только два человека из них – это бывший полицай, что заболел тифом, и кадровый военный из  Славянска по фамилии Пивень 1918 года рождения, выбрались через окно, спрыгнули в снег и пришли  к  Ивану в барак. При перекличке их просто прятали. Появилась какая-то комиссия, большое начальство, всех переписали, появилась лучшая пища: капуста, пересыпанная, кукурузной мукой. Более слабым  давали добавку. Осталась одна треть тех, что были в лагере в Румынии, но голод продолжал косить. Иван увидел, что некоторые жарят кору и едят. Начал тоже есть кору,  и стал  страдать  запором. Чуть не дал дуба. Еле доехал до Брука в Австрии. И только  тогда, когда их гнали по полю, а там валялась мёрзлая брюква, наелись ее и почувствовали жуткую боль в животе. Как всегда их прогнали через баню, дезинфекцию. Здесь их уже переписали, завели какие-то карточки на каждого. Дали одежду, улучшилось питание, но Ивана и Серегу все больше мучали расстройства. Было подозрение на дизентерию. А надзиратели все больше придумывали ухищрения, чтобы умертвлять пленные. Если в Румынии всех выгоняли зимой носить снег голыми руками, кто был босой и в плохой одежде держали по пять минут, а одетых заставляли носить по часу и больше. В Австрии наказания были другими. Поймают тех, кто ищет чего-нибудь по мусорниках – дают камень в руки, заставляют поднять руки вверх и держать, сколько есть сил. Боялись наказаний,  но голод заставлял искать  что-нибудь поесть. Однажды Иван увидел, что другие таскают из окон склада брюкву и себе пошел и получил в лицо ведро ледяной воды, ахнул, но брюкву не выпустил из рук. Это была последняя брюква, которую Иван съели с Сергеем. Не выдержал голода Серега и к утру помер. Он, как и все остальные, улетел дымом из крематория, который работал день и ночь. После смерти Сергея Иван сошелся с Арсением из  Ольгинского  района. А когда австрияки придумали устроить проверку, кто еще в силе работать, они заставляли бежать стометровку. Кто пробежит – того брали на работу, а кто нет – тех отправляли обратно в лагерь. Был конец апреля 1942 года. В лагере было жарко, одолевала слабость. «Неужели, - думает Иван, - Настал конец?». Дизентерия не проходила. С него течет и воняет. Но все таки, попробовал он пробежать стометровку, но пробежал всего двадцать метров и упал. Его страшило,  что каждый день под окнами тарахтит подвода, что собирает трупы. Четыре крепких надзирателя в длинных, прорезиненных фартуках и перчатках собирали и отправляли трупы в крематорий. Пленных выстраивали и спрашивали «У кого чесотка и дизентерия?» и предлагали выйти. И так второго мая, когда переходили на летнюю форму, из всех отсчитали 80 человек и повели в другой барак. Там было более чисто, кормили лучше, но Иван ослаб настолько, что когда предложили капусту, он не захотел есть. А хлеб показался ему горьким. А когда их выстроили и предложили тем,  кто болеет чесоткой или дизентерией выйти вперед, Арсений вышел, и Иван его больше никогда не видел. Иван  тщательно скрывал свою болезнь и поэтому, наверное, выжил. Их одели и вывели за ворота. По бокам дороги росла зеленая трава, были первые цветы, дети австрияк катались на велосипедах, а пленные хватали полевой чеснок, с жадностью запихивали в рот. Часовые не отгоняли их, а пообещали через 2-3 часа покормить. Усадили их на подводы с лафетами и повезли. Проехали 18 километров, подвезли к селу, завели во двор, огороженный колючей проволокой. Стоял барак. На окнах с решетками, внутри нары, кое-где матрасы. Закрыли ворота и конвоиры ушли. Через время пришел сельский актив и стали выбирать себе работников. Одну партию из 20 человек увели, потом вторую, а Иван остался в последней. Конвоир повел эту колонну вдоль села, предлагая их как товар, останавливаясь у каждого двора. Подошли к последнему двору. Во дворе цветы, все убрано как будто и нет войны. Хозяин присматривался, а бабка, что несла дрова, посмотрела, скривилась и пошла.Собака понюхал Ивана и чихнул. «Ну, клятая дизентерия, воняю как пес шелудивый. Не возьмет меня никто», - думал Иван. У него на плече была сумка из противогаза. Там лежал кусок мыла из крейды и обмотки. Все собирался на них повеситься от такой жизни, да все не решался. Сжалился австрияка, оставил  Ивана. Повел в каморку, Иван повесил сумку на кол, а когда увидел, что в каморке лежит столько корма для скота, и картошка, и свекла, и дерть, думает: «не умру». Возле каморки стояла подвода с мешками. Залез хозяин на бричку, подает  мешок Ивану на плечи, а тот носит. Отнес всего два мешка, а с третьим свалился. Хозяин сам дальше разгрузил и повел показывать свое хозяйство. Пришел его сын Франц, он говорил немножко по-русски и они дальше вместе управлялись по хозяйству. Посадили кушать, а Ивану все горькое и не лезет в рот. Вечером работников отправляли обратно в лагерь ночевать. Франц принес ему и подушку и матрас, провел его до лагеря и хотел постелить ему на втором ярусе, но Иван не мог туда взобраться от слабости и ему постелили внизу. Сколько среди пленных было разговоров о том, как устроились, как кормили, что делали. Утром всех разбирали хозяева, а хозяина Ивана нет. Но все – таки, когда он пришел,  долго совещались брать или не брать. И все-таки взяли Ивана. Франц настоял. Он всегда помогал Ивану. Разрешал воду носить по полведра. У этого хозяина остался Иван на целых долгих три года.