Платок его любимой

Глава 1.
   Прошло уже лет двадцать с тех пор как старик бросил курить. «Если однажды с очередным приступом кашля Вы не хотите выплюнуть свои лёгкие, - сказал врач, - нужно отказаться от курения». Легко сказать, отказаться, не так-то это просто. Каждый раз, когда старик садился у реки или на опушке леса, он смотрел вокруг и думал: «Красота-то какая!» И сразу вспоминал, как бывало на этом же бережку или у какой-нибудь стройной берёзки так приятно было ему под щебетание птиц и гул шмелей сесть, не спеша закрутить самокруточку и затянуться с наслаждением! Это был целый ритуал. Да что там, культовый обряд! В натруженном после рабочего дня теле чувствовалась приятная усталость, дурные мысли и заботы улетучивались, на смену им приходило ощущение необыкновенной радости от единения с неведомыми силами природы и всем живым на земле. И как старик ни старался забыть это чувство, оно всплывало в его подсознаньи снова и снова.
                *  *  * 
    С нагорной стороны Оки открывался чудесный вид на противоположный, покрытый зеленью берег и в туманную даль, которую бежала река, чтобы скорее слиться с матушкой Волгой. В этом же направлении прошлёпала последняя «калоша», оставляя за собой след на воде и лёгкий дымок. В воздухе стоял ещё дурманящий запах уходящего знойного дня и стрекотание кузнечиков, но с реки уже веяло прохладой, и природа затихала. Вдали слышались девичьи напевы: «На Муромской дорожке стояли три сосны, со мной прощался милый до будущей весны…»

       «Девчата в клуб пошли, - сказал Иван, глядя вслед уходящему судёнышку, - надо бы и нам выдвигаться. Без музыки им там невесело будет». Он посмотрел на свою гармонь и ласково погладил её рукой. Двое парней сидели в высокой траве почти у самого обрыва. Оба были молодые, загорелые, по деревенским меркам нарядно одетые. «Ну давай по последней», - сказал Фёдор, разливая остатки самогона по стаканам, которые стояли на расстеленной между ними газетке. Там же лежала их нехитрая закуска, два куска хлеба с солью да огурец. «Только вот что я тебе скажу, Ваня, здешние девчата мне больше неинтересны», - он залпом осушил свой стакан и с хрустом откусил огурец. 

    Иван не торопился пить, он взял стакан в руку и в задумчивости уставился вдаль. «Я вот когда к шурину в Охотино ездил, – продолжил Фёдор, дожёвывая огурец, - мне там одна девушка приглянулась, невысокая такая, но статная. Волосы чёрные, как воронье крыло, а глаза … Ну это видеть надо… Знаешь, такие глаза, как будто смеются над тобой… Вот давай в воскресенье в Охотинскую церковь сходим, я тебе её покажу?» «Давай», - ответил Иван. Он быстро опрокинул стакан и слегка поморщился. Потом взял кусок хлеба, понюхал его и, не откусывая положил обратно. Вместо закуски он закрутил «козью ножку» и затянулся. В этот момент из-под самого обрыва послышались приближающиеся шаги. Фёдор быстро привстал из травы, снова присел и зашептал: «Батя твой с рыбалки возвращается».
 
  Схорониться от отца Ивану не удалось, он вдруг закашлялся от курева и никак не мог остановиться. Из-за обрыва появилась фигура рыбака. На нём были кирзовые сапоги, шаровары, потёртый пиджачок, на голове фуражка. Через плечо были перекинуты рыбацкие снасти, а в руках улов. «Ивашка, ты что ли?» - рыбак приостановился и стал всматриваться в сумерки. «Я!» - сквозь кашель ответил Иван. - «Будешь возвращаться не шуми больно в сенях-то, мать не буди. Ей всех раньше вставать». Он повернулся и пошёл потихоньку вдоль берега к своему дому. «Ладно», - ответил в след Иван, заходясь в кашле.

Глава 2.

   Включённый ночник осветил худого старика в белой майке и чёрных семейных трусах. Он поднялся с кровати, удушливый непрекращающийся кашель разбудил его. «Уж и во сне не покурить!» - проворчал старик. Наконец, ему удалось откашляться, он достал из-под кровати детский горшок и сплюнул в него.  Посидев немного, он посмотрел в тёмное окно, потом на часы, понял, что уже не уснуть, взял со стола небольшой радиоприёмник и поставил его на свои острые колени. Затем он стал крутить колёсико в поисках нужной волны. Сквозь скрежет проскакивали мелодии, голоса дикторов. Старик любил слушать новости. Ситуация в мире и в стране всегда очень интересовала его, а интересов у него с каждым годом становилось всё меньше.

   В соседней комнате спала его дочь Тамара, светловолосая женщина лет сорока пяти, рядом с ней муж Саша. Его чёрные волосы и смуглое лицо были ярким контрастом внешности жены, да и сами они были довольно разные. Для многих их брак вообще был неожиданностью, но все сходились во мнении, что это была очень красивая пара. Александр был разбужен звуками радио. Сначала он возился, переворачиваясь с боку на бок. Потом привстал, взял будильник с прикроватной тумбочки, долго вглядывался в него, поставил на место и лёг.
 
    «Чёрт! Второй час ночи! Он что не знает, что нам на работу с утра?!»  - от возмущения ему теперь тоже было не до сна. Супруги работали на одном заводе, их смена начиналась в семь утра, а это значит, что спать им осталось часа три с половиной. Тамара повернулась к мужу. «Ну потерпи немножко. Скоро он в больницу ляжет, а там и лето не за горами, в деревню переедем. Не отправлять же его одного в холодный дом?» - мягко сказала она. «Конечно, конечно», - вздохнул он, обнимая жену. Тамара поцеловала мужа в щёку и положила голову ему на плечо. Александр долго ещё прислушивался к звукам радио, но не двигался, боясь потревожить Тамару. Звуки радио, тихо звучащие в ночи, напомнили ему его юность, когда он сам когда-то забирался на сеновал и включал свой маленький радиоприёмник. Он слушал песни и речь на чужих языках и, как будто на облаках переносился в далёкие неизвестные ему страны, погружался в их манящую атмосферу, качаясь на невидимых волнах, пока окончательно не засыпал.

Глава 3.

    В маленькой кухне было ещё сумрачно, рассвет только зачинался. У плиты уже стояла Тамара в своём любимом цветастом халатике и жарила яичницу. Её волосы были собраны в пучок, из которого выбивались лёгкие волнистые пряди и спадали на шею.  На кухню зашёл Александр. На нём были домашние трико и футболка, вид у него был растрёпанный и сердитый, сказывалась бессонная ночь. Он подошёл к плите, чмокнул жену в волнистые пряди на шее и снял засвистевший чайник. Другой рукой он взял с полки над раковиной ближайшую чашку, чтобы налить в неё чай.  Но в ней оказались дедушкины зубные протезы. Лицо его стало ещё недовольнее, на какой-то момент он даже вспыхнул от негодования, но, взглянув на Тамару, ничего не сказал, а только отставил чашку подальше на холодильник и взял новую.

  Когда Александр размешивал сахар, и разворачивал газету, в кухню вошёл дед. Старик был всё в тех же чёрных трусах до колен, в белой майке и шлёпанцах. Ноги дед поднимал не очень высоко и шлёпанцы звучно шваркали по полу. Он прошёл молча к раковине и стал заглядывать во все чашки по очереди. «Доброе утро, папа, - сказала Тамара, услышав отца, - как тебе спалось?»  «Спасибо, хорошо», - просвистел беззубым ртом старик, переставляя чашки на полке. «Опять всю ночь не спал, - продолжала Тамара, - доктор тебе снотворное выписал, а ты не пьёшь».
«Я и так весь отравленный, не нужна мне лишняя химия», - проворчал старик. «Чего ты ищешь?» - спросила Тамара, повернувшись к отцу. «Я тут вчерась зубы свои клал», - старик поджал губы, и из-за отсутствия зубов нижняя его челюсть упрямо выпятилась вперёд. Александр, услышав разговор, оторвался от газеты. «Они на холодильнике, - он указал на чашку и добавил сердито, - и мог бы ты больше не класть ЭТО в чашку?!» Тамара недовольно покосилась на мужа, достала из шкафа пластиковую баночку из-под майонеза и протянула отцу: «Вот, это лучше подойдёт». Она снова покосилась на мужа, но тот уже уткнулся в газету. Дед взял баночку, переложил в неё свои протезы и залил их кипятком из чайника. Чашку из-под протезов он снова поставил на полку рядом с другими чашками, а сам, прихватив майонезную банку направился в ванную.
 
   На пути ему встретилась внучка Ирина. «Доброе утро, дедушка», - сказала она. «Доброе, доброе», - ответил ей дед на ходу. «Что-то у тебя вода на пол льётся?» «Да банку, верно, худую дали. Чашки им жалко!» - проворчал дед. Ирина заметила, что пластиковая банка в руках у дедушки скукожилась от кипятка, и почти превратилась в блюдце, из которого торчали вставные зубы и выливались излишки воды. Дед скрылся в ванной и закрыл за собой дверь. 

  «Доброе утро!» - Ирина вошла в кухню и поцеловала в щёку сначала отца, затем маму, сидевших за столом. «Доброе утро. Дима ещё спит?» - спросила Тамара. «Да, даже ни разу не проснулся за ночь. А вам как спалось?» - продолжила она. «Голос Америки слушали!» - довольно резко сказал отец, принимаясь за яичницу. «Понятно», - Ирина улыбнулась и посмотрела на маму. «А что делать?» - прочитала она в маминых глазах. В это мгновенье из ванной донёсся страшный кашель, вперемешку со звуками рвоты. Папа резко встал из-за стола, звякнув тарелкой, и вышел вон. Мама вздохнула и стала убирать посуду.

Глава 4.

   После ухода Тамары с Сашей, проснулся их полуторагодовалый внук Дима, и на кухне теперь собрались одни безработные. Им торопиться было некуда, и они всё делали не спеша. Дед смешивал себе творог с сырым яйцом и солью. Ирина морщилась, представляя, какой у этого блюда должен быть вкус.  Она любила на завтрак чай с молоком и бутерброд с сыром. Диме была сварена манная каша, которая, по всей вероятности, не очень-то была ему по вкусу, потому что, не доев её, он вылез из-за стола, встал у холодильника и начал шлёпать по нему ладошками, приговаривая довольно серьёзно: «Мяса! Кабасы!» Старик даже застыл от удивленья: «В таком возрасте дети ещё титьку сосут, а ему мяса с колбасой подавай!» Заполучив колёсико колбаски, Дима снова уселся за стол, а дед заварил себе чай.
 
  Чай он пил очень горячим и исключительно из блюдца, в прикуску с сахаром. С каждым глотком чая старик менялся на глазах. Лицо светлело, морщины разглаживались и весь его вид излучал счастье и умиротворённость. Ирина знала, что в эти минуты молчаливый обычно дед становился удивительным рассказчиком, но только с умным, на его взгляд собеседником. Поэтому в этот момент главное не спросить какую-нибудь ерунду.
 
  «Дедушка, а ты революцию помнишь?» - осторожно начала она. «Да», -ответил старик и задумался. По его глазам было видно, что вопрос дельный и беседа состоится. Диме не хотелось слушать рассказы старика, и он убежал играть в комнату. Ирина же наоборот принялась внимательно слушать. «Где-то может быть и наделала шуму эта революция, но не в нашем селе, -  рассказывал дед, - я не видел никаких военных действий, связанных с ней, и не помню, чтобы мы сильно голодали. Все как работали с утра до вечера, так и продолжали работать. Вот только раньше из развлечений в посёлке был один кабак. А после революции появилась школа, кто хотел мог пойти учиться. Библиотеку открыли, книжки можно было бесплатно брать. Клуб опять же, туда кино привозили про паровозы разные, аэропланы. Для нас, людей темных, безграмотных это было всё в диковинку. Вот тогда я и потянулся к знаниям, учиться пошёл».
 
  «И бабушка тоже пошла?» - спросила внучка. «Нет, бабушку твою не пустили учиться. Безграмотной она осталась», - грустно ответил старик. «Кто не пустил?» - удивилась она. «Родители, - продолжал дед, -  они целый день на колхозном поле работали. А Валюше, как старшей дочери в семье, приходилось присматривать за коровой, хозяйством да за младшими братьями, их у неё трое было. Братьев она любила, как своих собственных детей. Все они потом в школу пошли, выучились, а ей так и не довелось… Может быть и это как-то сказалось потом на её болезни».
 
   Ирина вспомнила, как болела бабушка, но отогнала грустные мысли. Гораздо приятнее было вспоминать о хорошем. Например, о том, как бабушка каждый день давала ей по конфетке. Конфеты хранились под замком в сундуке вместе с дедушкиными папиросами, которые, вероятно, также выдавались поштучно. Ещё бабушка Валя часто готовила что-нибудь вкусное. Особенно Ирина любила её пироги с вишней. Когда бабушка доставала их из печи, такие румяные и пухлые, аромат разносился на весь дом. Ирина кусала пирог, и липкий вишнёвый сок стекал по её рукам до самых локтей. Следы от сока долго не отмывались, она бегала по улице с синими руками, и это её веселило. Однако сам пирог занимал её всё-таки больше. Как же потрясающе вкусно было откусить его, такой горячий, прямо из печи, и запить холодным коровьим молоком! В разных местах у пирога был по-своему необыкновенный вкус. Во-первых, хрустящая румяная корочка. Во-вторых, сочная начинка из вишни. Но самое любимое место - между начинкой и булкой, где пропитавшееся вишнёвым сиропом тесто было влажным и божественно вкусным.
 
      Ирина даже представить себе не могла, что бабушка оказывается была безграмотной. Она так много знала и всегда хорошо во всём разбиралась. Взять хотя бы шитьё. Бабушка как-то умудрялась сама делать выкройки, раскраивать по ним ткань, шить платья и даже пальто. «Удивительно, - подумала она, - вот так живёшь рядом с человеком и как будто знаешь о нём всё-всё, а оказывается, совсем ничего не знаешь.
 
      «А где вы с ней познакомились?» - спросила Ирина. «С бабушкой-то? А в церкви, - ответил старик, - пошли мы с другом в Охотинскую церковь, своей то у нас в Оленино не было. Там и познакомились». Старик сразу вспомнил, как вышла она из церкви. Невысокого роста, в строгом платье с глухим воротничком, на голове - сиреневый платок. Из-под платка слегка выбивались чёрные как смоль волосы. Она ступала не спеша, перебирая руками густую косу. На вид она казалась тихой и скромной, но Иван сразу заметил огонь в её глазах. Она оглядела всех вокруг, остановила свой взгляд на Иване и смотрела на него в упор. Не так, как обычно смотрят девчата, смущаясь и кокетливо опуская глаза.  Наоборот, в её взгляде была какая-то весёлость и уверенность в себе. «И правда смеются», - подумал он. «Вот она», - шепнул Фёдор. Но это было лишним, Иван и так узнал её. Он смотрел и не мог оторваться.

Глава 5.

      Свадьбы в старину справлялись обычно по осени, когда был собран весь урожай и работ в поле почти не оставалось. Люди наконец-то могли спокойно отдохнуть и повеселиться. Отличным подспорьем к праздничному столу были свежие фрукты, овощи и различные заготовки. Умелые хозяйки только закончили консервировать и не без гордости сообщали друг другу, кто сколько чего заготовил на зиму. Но семья Ивана не была привыкшей к разносолам. И в пост, и в скоромные дни они питались просто, без излишеств.

  В просторной избе Cудаковых играла гармонь, был накрыт праздничный стол, гости пили и закусывали, в окнах засела ребятня. Во главе стола сидели Иван и Валентина. С грустью смотрела невеста на стоявшие перед ней тощие подгорелые пироги и кислую капусту. Знала она, что Судаковы живут бедно, но не думала, что даже из обычных продуктов не смогут свекровь со снохами хороший стол накрыть. Зато самогон лился рекой. Рядом с женихом сидели отец и братья Ивана. Они были уже довольно пьяны, но продолжали пить и подливать Ивану. Отец был добрым, мягким человеком. Он считал, что вина на свадьбе должно быть вдоволь, чтобы всем хватило и никто не смог бы обвинить его в скупости.

  Рядом с ними сидела мать Ивана. Она, как и её муж, была родом из бедной крестьянской семьи, поэтому для неё суровые условия жизни были нормой.  Она была высокой и худощавой, одевалась всегда в тёмные простые платки и платья, и из-за этого очень походила на монашку. Она сидела за столом, плотно стиснув губы, ни есть ни пить ей не хотелось. «Что за жизнь ждёт её Ивашку с этой чужой, не похожей на их девчат, Валентиной?» - думала она.

  Мать Валентины, наоборот, смотрела на молодых с любовью и нежностью, осторожно вытирая с глаз слезы радости. Отец же Валентины был сдержан и строг. Он почти ни к чему не притронулся. Ему не нравилось, что его новые родственники довольно быстро напились, стали горланить и вести себя развязно. А отец и братья Ивана смотрели на Королёвых слегка враждебно, мол вот баре какие нашлись, ни еда, ни питьё им не по вкусу. К тому же до отца Ивана не могли не дойти сплетни о том, что Судаковы не ровня Королёвым. Конечно, Судаковы не были горькими пьяницами, но всё-таки любили выпить и работали, как говорится, спустя рукава. Королёвы же слыли хозяйственными и работящими. Отец каждую копейку нёс в дом, вместе с сыновьями рыбачил, солил и коптил рыбу. Из леса они несли грибы да ягоды, сушили и варили на зиму. Вот только дедушка Валентины немного ославил семейство не в лучшую сторону. Поговаривали, что в революцию его, как крестьянина зажиточного объявили кулаком. А после раскулачивания старик совсем рехнулся, да и повесился.

   Впрочем, в семье у Судаковых с ближайшими родственниками тоже не всё было гладко. За столом среди гостей сидела тётка Ивана, сухая сморщенная старушка. На вид ей было лет сто. Может так и было, никто не знал. Муж её погиб на германской войне, сыновья по очереди были убиты в пьяных драках. Но хозяйство она вела большое, держала корову и овец. В основном, со всем она управлялась сама, но иногда просила помощи у Судаковых. Буквально на днях старуха сама выкопала всю картошку со своего огромного поля, разложила её по мешкам и позвала помощников перетаскать мешки в дом. Иван был не хилым парнем, но мешки ему показались тяжеленными. Каково же было его удивление, когда старуха наравне с мужикам взвалила мешок себе на горб и бегом побежала в дом. Может быть за необычайную силу и выносливость старуху и прозвали на деревне колдуньей, может быть. Однако несколько человек после немало выпитого готовы были поклясться, что видели, как на духов день из трубы старухиного дома вылетает всякая нечисть. Правда это или нет, но старуху сторонились, и за тесным столом место рядом с ней оставалось пустым.

   Гармонист продолжал играть, и кто-то затянул частушки:
«С неба звёздочка упала на прямую линию,
Ваня Валю переводит на свою фамилию!»
Девчата пустились в пляс, стуча каблуками.
«Хорошо гармонь играет,
Пусть не остановится!
Как жених в уста целует,
Завидно становится! Эээх!»

     Кто бы что не судачил про оба семейства, но Иван всё же был видным женихом на деревне, и многие хотели бы оказаться на месте Валентины. Во-первых, он был высокий и стройный, во-вторых, таких гармонистов как он на деревне больше не было. Он играл так, что ни одна девушка не могла устоять, тут же пускалась в пляс. Иван нравился многим девчатам, но ни одна из них не волновала Ивана. В силу своего характера, Иван был немногословен и суховат в проявлении чувств. В общем, ухажёр из него, мягко говоря, был совсем никудышный. После знакомства у церкви, ребята стали часто приходить в Охотино на танцы и спевки. Валентина замечала, как Иван в её присутствии то краснел, то бледнел, но старался казаться холодным и сдержанным. Ей это нравилось и казалось милым. Обычно парни наоборот, не скрывая своих намерений, старались обнять или поцеловать. При первом же намёке на такие дела Валентина сразу отшивала ухажёра острым словцом. Многие её даже побаивались, казалось она видит людей насквозь и очень точно подмечает их недостатки. «Не язык, а бритва», - отступались от неё неудачливые женихи. Лишь для Ивана у Валентины не нашлось колкостей, не увидела она в нём изъянов, и сладкими были для неё его объятья и поцелуи.

  «Горько! Горько!» - кричали гости. Иван и Валентина смотрели друг на друга и улыбались. «Горько!» - не унимались гости. Иван крепко поцеловал невесту, она смущённо опустила глаза, пригубила рюмку и поставила. Иван залпом выпил рюмку водки, понюхал хлеб, слегка закусил. Развеселившись, гости стали по очереди поднимать тосты и поздравлять молодых. Снова кричали: «Горько!» Молодые снова целовались.

   Как ни просил перед свадьбой отец Ивана их дальнюю родственницу не поднимать тостов, но захмелев, она всё же не выдержала и встала с вытянутой в руке рюмкой. Даже поднявшись, горбатая и сухонькая старушка была сама чуть выше стола, но смех и разговоры сразу стихли, даже гармонист перестал играть. Дряхлая рука её тряслась и самогон из рюмки проливался на скатерть. Но старуху это нисколько не смущало. Она улыбалась хитрыми глазами, шамкала беззубым ртом, готовясь произнести речь. А потом заговорила спокойно, не спеша: «В молодости да в здравии любить друг дружку не сложно. А вы любите до самого конца того чахлого старика или старуху с кем венчались когда-то». Она помолчала немного и добавила: «Коли ночь длиннее года наступит, держитеся рядом, да верьте, как не бывать без перерыва солнцу, так и вечно ночи не бывать». Затем старуха легко опрокинула рюмку, села и стала закусывать. С минуту стояла ещё тишина, но вот гармонист снова заиграл, и девчата пустились в пляс.

     После шумного застолья Валентину проводили в небольшую комнату, где стояла красиво убранная кровать и её сундучок с приданым. Вслед за ней в комнату ввалились двое парней, тащивших на себе в стельку пьяного Ивана. Они бросили его прямо в одежде и сапогах на белоснежную кровать, и он сразу захрапел. Продвигаясь к выходу, парни довольно нахально осмотрели Валентину, при этом глупо хихикая. Наконец, Валентина закрыла за ними дверь, села на сундук, посмотрела на своего мужа и тихо заплакала. А когда совсем стемнело и уже ничего нельзя было разглядеть, она почувствовала, как сильно устала за этот день, свернулась калачиком и крепко уснула на своём сундучке.

Глава 6.

   С тех пор как в доме появился телевизор, старик не пропускал ни одного выпуска новостей. Часто, даже не глядя на часы, он чувствовал в себе потребность быть в курсе событий, появлялся откуда-то неожиданно и, не замечая тех, кто уже сидел у телевизора, подходил и переключал канал. У него по этому поводу не возникало абсолютно никаких угрызений совести. Он даже, как будто и не замечал никого.
 
   И вот когда Тамара с мужем были на работе, а внучка с правнуком смотрели мультфильмы, старик подошёл, переключил канал и сел смотреть свои новости. Дима глянул на маму и слегка заканючил. Ирина, привыкшая к такому раскладу вещей ещё с детства, пересела к Диме на пол и стала катать машинки и расставлять динозавриков. Дима быстро отвлёкся на игру и забыл про мультики. Какое-то время старик внимательно слушал, потом новости закончились, началась передача «Вести с полей», он решил почитать газету и одел очки. Сидя, скрючившись над газетой, он незаметно для себя задремал. Ирине было хорошо видно это в зеркальном отражении серванта. Вот газета стала выскальзывать у него из рук, он проснулся, оглянулся по сторонам, расправил её и опять начал читать. Но глаза постепенно закрылись, и голова снова опустилась на грудь. «Ты бы пошёл поспал, дедушка», - сказала Ирина. Старик встрепенулся: «Вот ещё, я не сплю!» И с серьёзным видом он снова принялся за чтение. Но буквально через несколько минут глаза его опять закрылись, очки сползли на самый кончик носа и…хрясь! Упали на газету. Старик даже вздрогнул, покосился на Ирину, отложил газету с очками и пошёл в свою спальню.

  Он долго кряхтел и возился в кровати, протяжно зевал и, наконец, уснул. Но сон его был некрепким, прерывистым, точно какое-то забытьё. И как назло, ему снова приснился тот сон, который навязчиво возвращался к нему, а с годами всё чаще и, который он так отчаянно хотел бы забыть.
 
Глава 7.

     Ему снилась ежевика. Такая крупная, сочная, иссиня-чёрная. Иван очень хорошо помнил, как он обрадовался, когда в лесу, недалеко от озера, нашёл усыпанные ягодами кусты ежевики. Он собирал их в ведёрко и думал о том, как будут рады его жена и, два года назад родившийся, сынок Феденька. Мальчик рос на удивление послушным и ласковым. Оба родителя в нём души не чаяли и всячески старались чем-то побаловать. Жили они безбедно. Валентина, с детства привыкшая, самостоятельно вести хозяйство, умела экономно и сытно накормить, где-то подшить, где-то надставить. Корова была своя, молока давала много, но его не продавали, делали сметану, творог. Огород был большой, в нём и фрукты и овощи, поспевай только работать! Иван видел, как жена старается, и сам не отставал. С выпивкой завязал, на завод пошёл работать, в свободное время рыбачил, грибы собирал. Не было для него ничего важнее семьи. Сам удивлялся, за что ему Бог такое счастье послал? Страшно было потерять всё это.

    А ежевики в тот год урожай был. Три дня подряд Иван к озеру ходил, каждый день по ведёрку крупных ягод набирал. Феденьке очень понравились ягоды. Валентина их не жалела, отдавала все. Пусть, думает, сыночек витаминов набирается! Только на третий день захворал Феденька, что ни поест, живот крутить начинает, и понос без перерыва. Что делать? В ту пору как назло в посёлке врача не было. Бывшая фельдшерица старая стала, одной в доме тяжело жить, вот она и подалась в город к дочери. А новую ещё не нашли. Помнила Валентина, что отвар сушёной черёмухи от поноса хорошо помогает, стала сыночка отваром этим поить. А Феденька тихо таял на глазах и всё молочка просил. «Нельзя тебе, сыночек, молока, пока понос не закончится», - говорила Валентина, а у самой сердце сжималось от жалости. И молока было много, хоть залейся. В день смерти Феденьки и врач новая объявилась, осмотрела его ещё тёплого и сказала: «Обезвоживание. Дизентерия у него была. Молоком надо было отпаивать». И ушла. С тех самых пор и снился Ивану сон, как набирает он в ведёрко ежевику, такую крупную, сочную. Радуется, приносит домой, отдаёт Феденьке. Феденька кушает ягоды, смеётся. Смотрит Иван, а в ведёрке-то не ежевика, а волчьи ягоды. Хочет он закричать, ведёрко отобрать у Феденьки, да ничего не получается. Руки ноги его не шевелятся, рот открывает, а сказать ничего не может.

Глава 8.

    Проснувшись, старик долго лежал, уставившись в потолок. Вставать совсем не хотелось. Чувствовал он себя совсем разбитым и уставшим. Ирина тем временем уже выключила телевизор. Дима принёс ей книгу, и они уселись рядышком читать.  Она читала не спеша, с выражением, иногда прислушиваясь как за стеной зевает дедушка. В тот момент, когда Айболит стал собирать чемодан для путешествия в Африку к больным обезьянам, Ирина услышала какие-то неясные звуки. Она перестала читать, прислушалась. Звуки, похожие на чавканье и мычание продолжались. Она быстро побежала к деду.  Старик, согнувшись сидел на кровати, рот был неестественно открыт. Он пытался что-то сказать, но у него ничего не получалось кроме невнятного мычания. «Дедушка, что с тобой?» - испугалась Ирина.  «Аэуа», - всё что мог сказать старик.  «Это инсульт, - ужаснулась Ирина, - нужно срочно вызвать скорую!»  Старик замотал головой. «Ты можешь улыбнуться? А назвать свою дату рождения? Нет? Всё. Это точно инсульт!» - Ирина бросилась к телефону. «Не волнуйся, сейчас приедет скорая и всё будет хорошо!» - крикнула она на ходу. Старик только продолжал мычать и что-то жестикулировать.

     Минут через пятнадцать прибыла скорая, пришёл врач, мужчина крупных размеров и с ним худенькая девушка- медсестра. Они уверенно прошли в комнату дедушки и закрыли дверь перед носом Ирины. Из-за двери было слышно, как врач спросил: «Ну что тут у нас?» Дед только промычал. «Ага. Всё понятно».   «Будьте добры, небольшое полотенце», - выглянул из комнаты доктор. Ирина метнулась за полотенцем. «Спасибо», - дверь закрылась. Далее в течении нескольких минут стояла полная тишина, затем послышался короткий дедушкин вздох, от которого у Ирины всё опустилось. Она стояла и не знала, что думать. Ещё через мгновение дверь открылась, вышел врач, ничего не говоря прошёл в ванную, помыл руки и направился к выходу. А за ним и медсестра. «Что с ним?» - едва успела спросить Ирина. «Пусть больше так широко не зевает», - ответил доктор, выходя за дверь. Ирина вышла вслед за ними на лестничную клетку, смотрела вниз, как они спускаются по лестнице и всё ждала каких-то разъяснений. И лишь, когда на первом этаже громко хлопнула входная дверь, Ирина вернулась в квартиру и была поражена увиденным.
 
  Дед, как ни в чём не бывало заваривал себе чай на кухне и разговаривал с Димой: «Ну что, колбаски тебе отрезать?» «Что случилось?» - бросилась Ирина на кухню. «Ничего, чай пьём», - ответил старик. «Это я вижу. А что с тобой было?» - продолжала она допытываться. «Да ничего. Челюсть с каких-то крючков свалилась», - ответил он нехотя. «И как врач вернул её на место?» - не унималась Ирина. Дед поморщился и резко ответил: «Не знаю. Чуть рот мне не порвал своими ручищами! Ну и хватит об этом. Тоже мне событие». Всем своим видом он показал, что разговор на этом закончен. «Кабасы! Кабасы!» - захлопал по холодильнику Дима. «Ой, забыл про тебя старый дед», - старик улыбнулся, встал из-за стола, и пошёл к холодильнику.

Глава 9.

    Старик не любил обращаться ко врачам. С детства он помнил деревенского фельдшера, маленького очень образованного старичка в пенсне и с бородкой. По тем временам это был самый почитаемый и уважаемый человек в деревне. Он не раз спасал от смерти односельчан и беспокоить его по пустякам было не принято. С тех пор Иван думал так: «Если врач потратит время на меня, то может не успеть спасти чью-то жизнь. Времени не хватит или сил». А уж в военное время врачи вообще были на вес золота. За всю войну Иван ни разу не пожаловался на здоровье. Наоборот, в новых нелёгких условиях он научился переключаться со своих бед на чужие. Мысли о том, чем помочь другим отвлекали его от собственных проблем, давали новые силы.
 
   Старик довольно часто вспоминал о войне, и всё размышлял о том, как ужасно безжалостно колесо событий. «Вот если б война началась лет на пятьдесят позднее, - думал он, - многим друзьям и близким удалось бы выжить. Сколько бы теперь ещё деток народилось, принося счастье и радость в дом! Но после долгих размышлений, старик пришёл к выводу, что всему своё время. «И слава Богу, что всё случилось ни раньше и не позже, - думал он, -  ведь сразу после гражданской войны страна была ещё не окрепшей. У людей между собой ещё была полная неразбериха. А вот в сороковых и внутри страны уже всё устаканилось, и народ ещё не избаловался. Сейчас бы мы эту войну не выиграли».

   БОльшая часть взрослого населения страны в начале сороковых годов с детства имела опыт тяжёлого физического труда, была привыкшей к трудностям и лишениям. После известия о начале войны все достаточно быстро сконцентрировались и сосредоточили свои силы на защиту Родины и оказание сопротивления врагу.  В первые же дни вся бригада Ивана стала проситься на фронт. Но комсорг сказал, что никого не отпустят, завод будет выпускать бомбы. И вот всех работников собрали в красном уголке. Сначала выступил военком, потом начальник цеха. По очереди они сообщили о том, что завод срочным порядком переходит на выпуск ипритовых бомб. Что такое иприт никто не знал. Объявили следующее: «Иприт сильнодействующий отравляющий сжиженный газ. Работать только в противогазе. Испарения не вдыхать, кожные поверхности не подставлять!»
 
  После собрания мужики вышли на улицу и закурили. «А что братцы, как думаете, что будет если противогаз не надевать? – с ухмылкой спросил Славка, высокий крепкий мужчина с красивыми чертами лица. Славка был известный на весь завод бабник. Он нравился многим женщинам, но жениться не торопился, всё крутил романы то с одной, то с другой. «На девок перестанешь реагировать!» - подшутил над ним Гордеич, коренастый смуглый мужик. Все засмеялись. «Да бросьте вы, я серьёзно, - смеялся и сам Славка, - чай не помрём совсем?» Мужики замялись. Никому не хотелось верить в то, что их работа теперь смертельно опасна. «А для чего ж ты думаешь бомбы делаются? Что б убить немца или так, в носу пощекотать? – сказал Иван, докуривая папиросу, - понимать надо!»  Мужики ещё слегка похохмили и стали расходиться, каждый в своих раздумьях. Иван тоже призадумался, ему совсем не хотелось оставлять молодую жену вдовой. "Ну подумаешь в противогазе работать, что ж такого? – думал он, - сейчас всем нелегко».

    Однако на деле это оказалось намного сложнее. Первый час прошёл довольно терпимо, на второй начало чесаться вспотевшее под резиной лицо. Иван придумал тогда такую хитрость: когда зуд становился нестерпимым, он начинал чесать любое другое доступное место – руку или ногу. В первую минуту, конечно, не помогало, но он продолжал чесать руки и ноги до тех пор, пока зуд не стихал. Видимо таким способом ему как-то удавалось обмануть свой организм, и он был несказанно этому рад. Но примерно через полчаса у него начало темнеть в глазах. Иван протёр рукавицами стёкла противогаза, но это не помогло, всё расплывалось перед глазами. Иван приложил все свои усилия, чтобы сосредоточить взгляд и вернуть резкость окружающим предметам. Когда зрение вернулось, он посмотрел на работающего рядом Славку. Тот тоже чувствовал себя неважно.

   Иван видел, как он, задыхаясь, не удержался и сорвал с себя противогаз. Сначала он с жадностью глотал воздух, и смотрел на всех обезумевшими глазами. Практически сразу в его горле запершило, и он начал кашлять, потом всё сильнее и сильнее. Он схватился руками за горло, пытаясь расстегнуть пуговицу и ослабить воротник. Славка очень торопился, у него ничего не получалось, кашель душил его. В панике он повалился на рабочий стол и сжиженный газ полился по его ногам прямо в резиновые сапоги. С криком он бросился бежать из цеха в раздевалку. Всё это произошло так быстро, что никто ничего не успел предпринять. Только мастер, не поняв ещё до конца, что случилось, бросился вслед за ним. Это событие произвело сильное впечатление на Ивана, но не испугало, не ввело в уныние, а наоборот, разозлило. «Ну уж нет, - думал про себя Иван, - я вам не слабак какой-то, я так просто не сдамся! Ради отца с матерью, ради жены, ради своих будущих детей!»

    Буквально на днях Валентина сообщила ему, что она снова беременна и по её ощущениям теперь будет девочка. Вспоминая об этом, Иван улыбнулся под противогазом и на время забыл о трудностях.  Но какое-то время спустя злосчастный противогаз снова дал о себе знать. На этот раз он стальным обручем сдавил ему виски. Иван держался, стараясь не думать о боли, но ближе к концу рабочего дня боль стала просто невыносимой, к ней снова добавились зуд и потемнение в глазах. Не отрываясь от работы, он с волнением наблюдал, как в последние минуты до перерыва секундная стрелка на больших настенных часах бессовестно замедлила свой ход. Обычно такая тонкая и лёгкая, перед самым гудком она как будто налилась чугуном и с трудом отрывалась от циферблата, сдвигалась и снова замирала на целую вечность. Ход этой стрелки тяжёлыми ударами отзывался у Ивана в ушах. Ещё… Ещё немного…Руки сами тянулись к противогазу, и подленькая мысль сверлила мозг: «Сними, сними его!» Но вот долгожданный гудок и, наконец-то, можно выйти из этого наполненного ядом помещения.

Глава 10.

    В перерыве Иван вышел на свежий воздух и вместо того, чтобы насытить свой желудок, он с наслаждением насыщал свои лёгкие. Ему хотелось наполнить их кислородом как можно больше, чтобы хватило до конца смены. Славке тем временем помогли отмыться и переодеться. Его ничего не беспокоило и кашель прекратился. Он сидел на лавочке, ухмыляясь и почёсывая слегка покрасневшие ноги. «Везунчик ты, Славка, хорошо отделался», - говорили мужики. На следующий день на его ногах образовывались пузыри, которые к концу дня соединились в один большой пузырь, наполненный желтоватой жидкостью. Ноги ужасно зудели, но Славка держался, кусал себе губы в кровь чтобы не расчёсывать ноги. День ото дня работать ему становилось тяжелее, но он терпел, ему было стыдно даже заикнуться о больничном. Через несколько суток пузырь прорвался, гной вышел наружу, но легче ему не стало. Сначала он часто менял промокшие от крови и гноя бинты. Но они быстро закончились, и Славка стал обматывать ноги обычными портянками. Грубые портянки надолго оставались сухими, но из-за них каждое движение было мучительно болезненным. Славка забывал о боли в ногах только тогда, когда начинал кашлять. Тут уж ему было совсем не до чего. Почти весь обеденный перерыв изнурительный кашель выворачивал его наизнанку. Прежде весёлый и заводной он быстро превращался в измученное существо с осунувшимся лицом. «Одни глаза остались», - вздыхали между собой мужики. С каждым днём в этих глазах всё больше копились тревога.
 
  И вот однажды утром перед сменой, надевая на себя рабочую одежду, Иван глянул на Славку и ужаснулся. В его глазах уже не было ни страха, ни тревоги, только пустота и безразличие. «Сдался», - подумал Иван и тронул сидящего на лавочке Славку за плечо. Тот даже не шелохнулся. Мужики о чём-то разговаривали, но Славка сидел, смотрел в одну точку и никого не замечал. А примерно через час его не стало. В цеху у него начался очередной приступ кашля, он не смог дышать, содрал с себя противогаз и упал на пол. Лёжа на боку на каменном полу, он поджал под себя ноги и кашлял, харкая кровью и гноем до тех пор, пока не начались судороги. Славка был первым, кто умер прямо в цеху, за ним были и другие. Старые работники сменялись новыми, новые уходили вслед за старыми. Завод брал на себя все хлопоты по захоронению. Людей закапывали быстро, сразу за заводским забором. Но только та первая Славкина смерть так сильно потрясла Ивана. Потом, он, как и все, быстро привык, и смерть навсегда стала для него делом привычным и обыденным.


Глава 11.

    К Валентине полное осознание войны пришло в один из летних дней 1941 года. В этот день она первый раз работала на укреплениях, рыла окопы вокруг города. Рядом с ней работали другие женщины, многие из них были здесь уже не в первый раз. Не слышно было ни шуток, ни песен. Почти все были погружены в свои мысли о том, что же будет дальше с их родными и близкими. У многих уже забрали на фронт мужей и сыновей, кому-то пришли первые невесёлые письма. Тяжёлая тишина была нарушена гулом приближавшихся самолётов. Их было немного, штук пять. Все бросились в рассыпную, укрываясь в собственноручно вырытых окопах. Только Валентина продолжала стоять. Она смотрела в небо, щурилась от солнца и прикрывала глаза рукой в грубой рабочей рукавице. Кто-то дёрнул её за рукав и крикнул: «Ложись, немцы!» Валентина упала в траншею и замерла от страха. Самолёты сделали несколько кругов над окопами, с каждым витком, спускаясь всё ниже, заставляя Валентину всё сильнее вжиматься в землю. Она лежала, зажмурившись и ждала, что вот сейчас раздадутся взрывы падающих бомб. Но вместо этого она услышала тихий шелест и звук удалявшихся самолётов. Она открыла глаза и увидела сотню падающих с неба листовок.  На листовках по-русски было написано: «Дамочки, перестаньте копать свои ямочки. Приедут наши танчики, зароют ваши ямочки!»

    Возвращаясь с работы, Валя встретила соседку своих родителей и узнала от неё, что сегодня на фронт отправляется новый эшелон с бойцами и с ним уезжают братья Валентины. Она бросилась через лесок, сокращая путь на вокзал. Уставшие от тяжёлого дня ноги её не слушались, бежать было трудно. Тропинка то появлялась, то снова пропадала, и Валентина бежала наугад, стараясь не споткнуться и не упасть, защищая руками от хлеставших её веток едва округлившийся живот.
Когда она прибежала на вокзал, то сразу поняла, что опоздала, поезда уже не было. Провожающие молча расходились. Несколько женщин стояли, растерянно смотрели в сторону, куда уехали их мужья, и не могли понять, что им теперь делать. Валентине было досадно, что она не успела попрощаться с братьями, слёзы катились из её глаз.

    Недалеко от неё у репродуктора стояла молодая женщина с тремя маленькими детьми. Она плакала навзрыд, прислонясь к столбу, а ребята тихо плакали, прижимаясь к мамкиной юбке. Глядя на них, у Валентины защемило сердце. К счастью, к молодой женщине подошла, узнавшая её крупная деревенская баба. «Нюрочка, не плачь, не плачь, дорогая». - она обняла женщину за плечи. Нюра посмотрела на неё заплаканными глазами, узнала и, бросившись в её объятия, зарыдала ещё громче. «Ну что ты? – приговаривала баба, - нельзя так. Ведь живой же ещё. Детей только пугаешь». Она взяла в руки Нюрочкино лицо, посмотрела ей прямо в глаза и сказала: «Бросай ты здесь всё, милая, и поехали обратно в деревню. Твои то рады будут не знай как! Поехали, у меня тут недалеко телега с лошадью». Нюра слегка успокоилась, кивнула головой. Они взяли детей за руки и пошли к телеге.
 
  Глядя на них и Валентине полегчало, она вытерла слёзы кончиком платка и пошла домой. По дороге она вспоминала, какими весёлыми и озорными были в детстве её братья. В отличии от мальчишек из других семей они были очень дружны между собой. Даже соседка всегда удивлялась: «Почему это мои бесенята постоянно колотят друг дружку, а ваши «не разлей вода»?

  К несчастью, Валентине не суждено было больше свидеться со своими братьями. В первом же бою погибли младший и средний, совсем ещё мальчишки. А через несколько дней убили и старшего брата.  В начале войны наша армия понесла страшные потери. И не только потому, что бойцы были мало и плохо обучены. Была ещё одна серьёзная причина. Не было у людей лютой злобы и ненависти ко врагу, не могли они переступить черту и стрелять в себе подобных. Это потом, какое-то время спустя, получали солдаты известия о сожжённых деревнях, повешенных матерях и расстрелянных жёнах. Вот тогда и пришло к ним осознание того, что фашисты - это не люди, а выродки. Вот тогда и поднялись в мужиках праведный гнев и жажда мести. И были эти чувства сильнее голода, холода, усталости и даже страха перед смертью.

   Когда Валентина вернулась, Иван был уже дома. Он был взволнован отсутствием жены. Пересказывая ему события прошедшего дня, она вновь пережила все страхи, и к ней вновь вернулось чувство тревоги. Они хотели послушать, что происходит на фронтах, но радио молчало. «Раз ничего не говорят, значит дела плохи» - подумали оба, не сговариваясь. Затем они поужинали и собирались ложиться спать, как вдруг по радио послышался треск, какие-то позывные и началась трансляция. На ломаном русском языке женский голос рассказывал о прекрасной жизни в фашистской Германии, о победах Вермахта и безнадёжном положении Советской армии. Иван сразу и не понял, что это провокация. Но когда до него начало доходить, насколько для фашистов действенна сейчас эта передача, он так разозлился, что чуть не оторвал шнур, выдёргивая его из розетки. Да, после блестящих побед Германии в Польше и Дании, многие могли бы поверить в неуязвимость немецких войск.
 
    Пущенная на утро версия случившегося, что якобы заведующий радиоузлом напился и допустил к вещанию неопытную работницу, которая включила немецкие новости по ошибке, звучала совсем неубедительно. И несмотря на то, что в ходе расследования НКВД были арестованы девять человек, и даже было приказано сдать радиоприёмники на хранение, поставленная кем-то цель, всё же была достигнута. Ужас и отчаянье охватили население. А после бомбёжки Москвы людская молва донесла конкретную дату, когда Гитлер планирует устроить парад в Москве: второго августа, в Ильин день. Валентина, как и многие женщины, поддалась своему страху. Боже как это было близко, и по времени, и территориально! К концу июля её тревога настолько усилилась, что она не могла больше ни о чём думать. На улице установилась непогода и на несколько дней зарядил дождь.

    Вечером Валентина возвращалась с работ насквозь промокшая. Однажды, заметив, что Валентину знобит, Иван затопил погорячее баню. Хорошенько пропарившись и напившись чаю, Валентина легла спать, и утром чувствовала себя значительно лучше. Но по дороге на работу появилась боль в низу живота. Сначала она не придала этому значения, но к середине дня, выбрасывая отяжелевшую от влаги землю из траншеи, она вдруг почувствовала такую острую боль, что у неё потемнело в глазах. Она присела, отдышалась. Боль постепенно стихла и Валентина продолжала копать. Рядом с ней работали пожилые женщины и ей было стыдно отставать.

    В перерыве Валентина пошла в ближайший лесок по нужде, и там ей стало совсем плохо. Она упала под берёзку, корчась от боли. Когда после схваток и потуг красное маленькое тельце выпало на траву, Валентина потеряла сознание от усталости. Очнувшись через какое-то время, она завернула девочку в платок и закопала под берёзкой. Затем у ручья застирала юбку и побрела домой. До самого возвращения, она не уронила ни слезинки. И лишь дома, в объятьях Ивана, она дала волю слезам и за долгую серую ночь выплакала их все до капли. Больше её слёз никто никогда не видел. Она тоже стала  привыкшей к смерти.

Глава 12.

    Старик сидел у окна своей маленькой комнаты и смотрел вдаль. Вечерело. Тамара с Сашей вернулись с работы. Старик слышал, как в прихожей их встречают Ирина с Димой, о чём-то радостно говорят, достают из сумки закупленные продукты и сладости. «Знать получка сегодня», - подумал дед. Тамара зашла в комнату. «Папа, я путёвку получила. В понедельник тебя кладут в больницу», - сходу начала она, улыбаясь. «Я не поеду», - сказал тихо старик, не поворачивая головы. «То есть как? - улыбка моментально сошла с лица Тамары, - ты же каждый год туда ложился. Там опять твои друзья-ипритчики будут». «Сказал нет, значит нет!» - жёстко ответил дед, на секунду повернувшись к дочери, взглядом припечатывая сказанное. «Ну, знаешь ли!» - она резко развернулась и вышла, плотно закрыв за собой дверь. «Помру я там», - тихо добавил старик, и снова уставился в тёмное окно.
 
   Небольшая больничная палата была ослепительно белой. В ней было тихо и пахло хлоркой. На единственной кровати лежал старик и тяжело дышал. Вид у него был не очень. Щёки совсем ввалились на без того худощавом лице, нос заострился. Рядом с кроватью на стульях сидели взволнованные Тамара и Александр. Видеть старика в таком состоянии было нелегко. «Как ты себя чувствуешь?» - тихо спросила Тамара, глаза её были красными от слёз. «Кашлять почти перестал, только вот слабость какая-то. Встать не могу», - тихо ответил старик. «Если тебе здесь хуже, может домой вернёмся?» - сказала она и вытерла набежавшую слезу. «Да нет, теперь уж не доеду, наверно», – старик слегка повернулся на бок, из-под подушки стал виден край старенького тонкого, словно воздушного сиреневого платка. «Что это?» – спросила Тамара. «Это Валюшин платок, - ответил старик, - Как её не стало, всё время ношу его с собой... Вы не горюйте обо мне. Я рад, что так все получилось и теперь уже скоро увижу её… Жаль только до лета не дотянул. Летом вам проще было бы из деревни хоронить. Дом большой, было бы где поминки собрать. И друзьям далеко ползти не нужно, все рядом живут». Дед устало замолк и прикрыл глаза. Тамара тихо заплакала. Александр взял её за руку. Через несколько мгновений старик опять очнулся. - «Вы идите, дочка, я спать буду». Он снова закрыл глаза, Тамара и Александр вышли из палаты.

    После смерти Валентины Иван долго находился в растерянности. Несмотря на то, что он всегда работал в противогазе, некая доза вещества всё-таки проникала в его организм. Когда кашель стал ежедневным, он понял, что лёгкие его постепенно разлагаются, и смерть уже не за горами. Иван был уверен, что уйдёт намного раньше своей любимой, и когда после войны родилась Тамара, он был счастлив, что теперь Валентина не останется одной. Сначала он просил Бога, пожить, чтобы помочь Валентине поставить на ноги дочурку, потом просил ещё немного, чтобы помочь ей получить хорошее образование, потом, чтобы выдать замуж, потом, чтобы увидеть внуков. И, видимо так упросил, что Бог ещё долго не забирал его к себе. Порой Иван думал, ну вот теперь бы и пора, но шли дни, недели, года, и жизнь его, и он сам казались ему уже какими-то ненужными. И вот он в реанимации, Аллилуйя! Ну чего они так плачут? Радоваться нужно!

     А Тамара и Александр присели на диванчик в коридоре. К ним набегу подскочил молодой врач: «Это вы родственники Судакова?» Тамара и Александр встали, но у врача не было время на беседы. «Я очень сожалею, но вашему отцу осталось жить буквально несколько дней. Советую вам начать приготовления. Извините, но я спешу» - выпалил он и удалился в ординаторскую. Тамара тихо опустилась на диванчик. Александр сел рядом, обнял её и сказал: «Завтра в цеху гроб закажу». Она закрыла лицо руками и заплакала. Ей было страшно. Теперь и с отцом её будет мучать чувство вины. Зачем она уговорила его лечь в больницу? Вероятно, у него было какое-то предчувствие. Никогда она не простит себе этого. Как до сих пор не могла простить себе того, что когда-то в ссоре рассталась с матерью, а помириться с ней так и не успела. Она помнила этот день так ясно, как будто это было вчера. Много раз она прокручивала его в мыслях до мелочей и пыталась понять, могла ли она предотвратить случившееся?
 
Глава 13.

     Это случилось в конце сентября. Погода стояла сухая и тёплая. Ирина была в школе, и Тамара приехала в деревню одна. Она застала Валентину, стоящую посреди пустого хлева. Совсем недавно, после длительных переговоров, из-за слабого здоровья обоих стариков, было принято решение продать Нарядку. Валентина сопротивлялась до последнего. И сейчас, по её растерянной позе было видно, что она не знает, что ей делать с этим высвободившимся без коровы временем.
 
    «Здравствуй, мама», - осторожно сказала Тамара, понимая, как Валентине сейчас тяжело. «Здравствуй», - как-то безучастно ответила Валентина и вздохнула. Они прошли в дом, Тамара выложила на стол, привезённые из города гостинцы. Валентина поставила чайник на газ. «А где отец? - спросила Тамара, - Я ему клей привезла, который он просил». «А кто знает, где его черти носят, - недовольно ответила Валентина, - с утра ушёл куда-то, на рыбалку, наверно».
   Тамаре было неприятно, что мать говорит об отце в таком тоне, но она промолчала. Они сели за стол и стали пить чай. «Ну что у вас тут нового? – завела разговор Тамара. «Что у нас тут нового? Ничего. Одни вредители кругом, - ответила Валентина, отливая чай из чашки в блюдце, - на днях Манька Данилова собрала всех своих жуков с картошки да на нашу делянку и высыпала. Я сама видела». «Ну зачем ей это делать, мама? – улыбнулась Тамара, - ведь делянки ваши рядом, они опять по всей картошке разбегутся». «Вот, и я говорю, мозгов-то нет! - Валентина звучно отпила чай, - А тут слыхала, у Шульмовичей дом сгорел?»  «У Шмулевичей. Да, слышала, - ответила Тамара, - надо же несчастье какое!» «Ага, несчастье! – возмущалась Валентина, - сами подпалили, чтоб страховку получить, чуть и наш дом не сожгли!»  «Ну ты это зря, - не соглашалась Тамара, - кто это будет свой собственный дом поджигать?»  «Да эти Шульмовичи ещё не на то способны! – не унималась Валентина. «Шмулевичи» - тихо вставила Тамара. «Ну я и говорю, Шульмовичи. Я сама видела, как они все вещи наперёд вывезли».

     Тамара решила сменить тему и заговорила о себе: «Меня, мама, стало беспокоить Сашино пристрастие к вину. Он всё чаще напиваться стал, хоть в гости совсем не ходи». «Я тебе говорила, не пара он тебе! Чем тебе Чернов плохой жених был? Мы уж и Глафиру с Василием сватьями считали» - Валентина даже перестала пить чай, была затронута её любимая тема.  «Мама, да сколько лет то уже прошло! Что сейчас об этом говорить? – Тамара начала нервничать, - отец вот ни разу не упрекнул меня, никогда слова плохого не сказал». «Да, конечно, ты ведь у нас папочкина дочка. Мать то плохая у тебя!» – Валентина почти перешла на крик. «Да что с тобой, мама? Разве так можно? Даже отец говорит, что ты постоянно всем недовольна, хоть из дома беги!» - «Ах вон оно что?! Вы уж меня и за глаза обсуждаете, сговорились!» - «Он не жалуется, мама, просто горько ему, ведь у вас целая жизнь на двоих, а ты всё брюзжишь постоянно!» Тамара уже не могла остановиться и готова была высказать матери всё, что накопилось, не подбирая выражения. «Это я брюзга?!» – не на шутку разошлась Валентина. Она поставила блюдце на стол, о спокойном чаепитие уже можно было забыть. Её чёрные брови сдвинулись у переносицы, а во взгляде была только ненависть. «Да ты всегда меня не любила, всю жизнь мне только на зло делала! – в ярости закричала она, - лучше бы ты умерла вместо Феденьки!» В комнате воцарилась мёртвая тишина. Валентина понимала, что сказала лишнее, что на самом деле всё совсем не так. И умерший в младенчестве брат Тамары никоем образом не смог бы заменить ей её родную любимую дочь. Но было уже поздно, слова были произнесены и извиняться за них никто не собирался. Наоборот, Валентина упрямо выставила вперёд подбородок и удовлетворённо сложила руки на груди.

     «Хорошо, - сказала Тамара, немного придя в себя после испытанного шока, - тебе больше не придётся меня видеть. Считай, что и я умерла.» Она взяла свою сумочку, плащ и вышла из комнаты, громко захлопнув за собой дверь. Она бежала через лесок на автобусную остановку, глотая слёзы и сдавливая рыдания. Ей совсем не хотелось встретить сейчас кого-то из знакомых, и поэтому она бежала и бежала, не оглядываясь и не глядя по сторонам. В голове её была только одна мысль: «НИКОГДА я не прощу тебе этого!» К счастью, на остановке не было никого из знакомых, ей удалось прийти в себя и успокоится. Буквально минут через десять подошёл городской автобус. В нём было довольно пусто. Тамара села у окна и старалась не думать о матери, чтобы снова не расплакаться.

    А тем временем с рыбалки вернулся отец. Валентина как обычно готовила обед, но он сразу заметил, что что-то случилось. «Что с тобой, Валюша? На тебе лица нет», - спросил он. Валентина посмотрела на Ивана, села у стола, опустив на передник свои натруженные руки и заплакала. «Ох, Ваняша, что же я наделала!» Она плакала, и сквозь слёзы рассказывала, что произошло. И Иван тоже плакал. Ему было жаль, что так всё получилось, что Тамара уехала и увезла с собой в сердце горькую обиду, что он далеко от неё и не может её утешить. Он подошёл к Валентине, сел с ней рядом, обнял, а она положила ему голову на плечо и всё плакала. А он плакал ещё от того, что уже давным-давно между ним и его любимой Валюшей не было таких тёплых и доверительных отношений, как сейчас. И в какой-то степени он был даже счастлив, что теперь они снова вместе и навсегда.
 
Глава 14.

     Валентина плохо спала после случившегося. К ней приходили короткие сны, в которых они снова ругались с Тамарой и упрекали друг друга. Каждый раз просыпаясь, Валентина долго не могла успокоиться. Она то плакала, то вставала попить воды, снова ложилась и долго не могла уснуть. Под утро она уснула крепко, задремал и Иван. Утром он встал, потихоньку, чтобы не разбудить Валюшу, оделся и вышел в уборную. Когда он вернулся, Валентина уже убирала постель. Она обернулась и вскрикнула. Иван посмотрел на неё, прежней его Валюши и след простыл. Валентина со страхом и злобой смотрела на Ивана. «Ты кто такой? Ты откуда взялся? – закричала она, пятясь назад, - Убирайся! Я сейчас мужа позову!» В первый момент Иван растерялся, но быстро собрался с мыслями и сказал: «Не нужно. Я сам уйду». 
      
     Он вышел из дома, сел на велосипед и поехал на посёлок в магазин. Там был единственный на всю деревню телефон-автомат. Иван не хотел потерять свою Валюшу. «Срочно нужно вызвать врача, - думал он, быстро крутя педали, - врачи ей помогут». В магазине уже стояли бабы, ждали хлеб. «ЗдорОво, Иван!», - сказали они. «ЗдорОво!», - ответил Иван. Он постеснялся при бабах вызывать скорую, будут его спрашивать, что случилось, а что он скажет? Родная баба в дом не пускает, засмеют. Он набрал телефон дочери. К счастью, было воскресенье, Тамара была дома. «Ало», - ответила она. «С матерью плохо, - сказал Иван тихо, - приезжайте».
 
   Тамара, Александр и Ирина приехали к обеду. Они вошли в дом и обнаружили Ивана и Валентину в разных избах. Одна изба была старой, а вторая была пристроена к ней позднее. Иван вышел их встречать и, улучив момент, рассказал о том, что здесь происходило после ухода Тамары. Валентина очень обрадовалась приезду родных, обняла всех, расцеловала и стала накрывать на стол. «Ваня, достань там из-за иконы бутылочку, у меня была припрятана», - обратилась она к мужу. Иван не верил своим глазам, она вела себя так, как будто ничего не было ни сегодня утром, ни вчера вечером. Но она не была уже прежней его Валюшей. Он это хорошо чувствовал, видел сердцем. У Тамары было смешанное чувство. С одной стороны, мать не выглядела больной. Она всё говорила дело по делу, но ни слова о вчерашней ссоре, даже намёка. Тамара понимала, что мама не помнит вчерашнего, иначе это как-то проявилось бы во взгляде или слове.

    После обеда пили чай, потом уселись играть в «Девятку». Валентина не играла в карты, она расставила помытую посуду и села вязать носок. Тамара выкладывала на стол нужные карты, а сама всё поглядывала то на отца, то на мать. Она не знала, как им поступить. Завтра понедельник, им с Александром нужно на работу, а Ирине в школу. После карт они снова пили чай, и за всё это время ни разу Валентина не вызвала каких-либо подозрений. Она была абсолютно такой же как обычно. Тамара решила, что у матери была временная потеря памяти на фоне стресса и теперь всё прошло.  Она расслабилась и стала собираться домой.

    «Мама, уже поздно, мы поедем домой», - сказала она, присев рядом с ней на диванчик. «Ну и хорошо, доченька. И эту долгоногую то же забирайте, - Валентина кивнула в сторону Ирины, - Чья это девчонка то?» Все замолчали. «Это моя дочь, Ирина, - после паузы сказала Тамара. «Как?! Так ты разве замужем?» - искренне удивилась Валентина. «Да. Вот и Саша, мой муж», - с трудом сдерживая слёзы сказала Тамара. Валентина посмотрела на Александра и тихо заплакала, утирая слезы уголком головного платка. Тут и Тамара не выдержала, заплакала. Она обняла мать и спросила: «Что случилось, мама? Почему ты плачешь?»  - «Что же ты, доченька, родную мать даже на свадьбу не позвала». Они долго плакали обнявшись, а потом все остались ночевать. Утром Александр с Тамарой уехали на работу, Ирину было решено оставить в помощь деду и на время оторвать от учёбы.

Глава 15.

      Поначалу Ирине совсем не сложно было приглядывать за бабушкой. В первой половине дня она была в хорошем настроении и почти в здравом уме. Вот только дедушку в свою комнату не пускала. «Смотри-ка повадился! – говорила она деду, - скоро Иван вернётся он тебя быстро выпроводит отсюда! Старик ведь уже, а всё туда же! Не стыдно тебе?»  К слову сказать, дедушка никогда не сопротивлялся, не бранился и вообще никак не изменил своего отношения к бабушке. Он грустно и ласково смотрел на неё и тихо уходил в свою в свою избу.

   А вечером, когда возвращалась с работы Тамара, бабушка, уже смягчившись, рассказывала ей, как какой-то старик живёт в соседней избе. «Наверно, посвататься хочет, - говорила она, - ничего вроде бы тихий, благополучный». Но последние несколько часов перед приходом Тамары давались Ирине тяжелее. После обеда бабушка вспоминала, что у неё братья дома голодные, скоро матушка с отцом с поля придут, а её нет. Она завязывала в узелок свои вещи – гребешок, тапочки, маленькую иконку, и начинала одеваться.

   Вечерами на улице было уже прохладно, бабушка одевала боты, пальто и пуховый платок. Уговаривать бабушку остаться было бесполезно, поэтому Ирина тоже нехотя одевалась и выходила на улицу вместе с бабушкой. К счастью, на улице им редко кто встречался. Во всех домах в основном старики остались, молодёжь давно в город переехала. Вот и шли они по пустынной улице вдвоём и разговаривали. «Где ты живёшь, бабушка? – спрашивала Ирина. «А вон там за теми домами,» - отвечала бабушка. «За какими?» «Да вон за теми, за теми». «А в этом доме кто живёт?» - опять спрашивала Ирина. «Лудановы», - безошибочно отвечала бабушка. - «А в этом?» - «Барановы». - «Так значит мы не в ту сторону идём?» - говорила Ирина и останавливалась. «Да, не в ту», - соглашалась бабушка, глядя по сторонам. Они возвращались назад и узнавали соседские дома по очереди. «Здесь Захаровы живут». - «Здесь Смирновы, здесь Паняшкины». - «А это чей дом, бабушка?» - спрашивала Ирина. «Наш, - отвечала бабушка, - мы здесь живём». И какие-то оттенки сознания к ней возвращались, правда не на долго.

   До прихода Тамары, Ирина и бабушка прогуливались таким образом по два, три, а иногда четыре раза. Однажды Ирина попыталась задержать бабушку, но наткнулась на такое ярое сопротивление, что рассердилась и ушла в другую избу.  Там она спросила дедушку: «Как ты можешь быть таким спокойным, она такая агрессивная и даже не помнит, кто ты такой?» На что дедушка без раздумий ответил: «Зато я помню, кто она. Посмотри на неё. Она не понимает, что с ней происходит, и ей очень страшно». Просто невозможно было сдержать слёз, видя сколько в нём ещё любви к этой маленькой, лишённой рассудка, старушке! Ирина поняла, что сейчас у неё появилась возможность быть рядом с близким человеком и поддержать его в беде. С этого момента Ирина всегда помнила, кто на самом деле её бабушка.

   А бабушка у неё была мировая!  Когда Ирина была ещё ребёнком, бабушка не раз покрывала её шалости и никогда не выдавала родителям. Однажды, когда Ирине было лет семь, она вышла на улицу поиграть с соседкой. Только что прошёл сильный ливень и девочек в саду привлекла детская ванночка, доверху наполненная дождевой водой. Сначала они пускали в ней кораблики, а затем Ирина предложила выкупать в ванночке свою младшую подружку. Прямо в платье. Они так в дочки-матери играли. То ли соседская девочка замёрзла, то ли испугалась, что платье намокло и её будут ругать, только она вдруг начала реветь и проситься домой.

   Через несколько минут за воротами показалась её бабушка с палкой. Ирина не на шутку испугалась и побежала в дом прятаться. Влетев в комнату, она заметила там бабушку Валю за швейной машинкой. Но назад хода уже не было, с улицы подходила соседка с палкой. Ирина быстро шмыгнула за шифоньер и замерла. Соседка с криками ворвалась в дом и требовала расплаты за свою обиженную внучку. Бабушка Валя спокойно, не отрываясь от шитья, выслушала соседку и обещала наказать Ирину. Когда дверь за соседкой закрылась, Ирина за шкафом боялась даже дышать. А бабушка Валя, всё так же, не отрываясь от шитья сказала: «Ну Тревога и есть Тревога! Иди, иди, гуляй, детка». Тревогой за глаза называли соседку за её беспокойный нрав. Где бы она не появлялась, всегда были шум и гам. Ирина тогда очень обрадовалась своему чудесному избавлению и запомнила этот случай на всю жизнь.

   А случаев подобных с ней случалось много, потому что Ирина росла довольно бойкой девочкой, а лучше сказать, «мальчишкой в юбке».  То она на соседском заборе повиснет на подоле, то полезет на дерево, скворечник приколачивать. А однажды ребята играли в прятки. Ирина залезла в соседскую собачью конуру, а вылезти сама уже не смогла и сидела там тихо-тихо. Конечно, её не нашли и уже все разошлись по домам обедать. К счастью, бабушка тоже стала искать Ирину, нашла её в конуре и с трудом вытащила оттуда. Соседский Шарик очень обрадовался, что его жилище наконец-то освободилось и быстро его занял. За обедом Ирина уплетала окрошку и ей казалось, что ничего вкуснее быть не может. А бабушка гладила внучку по голове и всё разглядывала, не притащила ли она блох от Шарика.

   Лишь один недостаток был у бабушки, она не пускала Ирину купаться на озеро после второго августа. На полном серьёзе бабушка говорила, что на Ильин день какой-то там олень не то опустил рога в воду, не то копытце, не то вообще туда пописал. В общем, купаться больше нельзя, нельзя, ни в коем случае. В Ирине всё кипело от возмущения, на улице стояла жара, все купаются на озере, а она как обмороженная дома сидит. Ужасно несправедливо! Правда, став постарше, Ирина пускалась на хитрость. Она надевала купальник, брала у бабушки авоську, деньги на хлеб и ехала на велосипеде в магазин, а перед этим заезжала на озеро, чтобы вдоволь накупаться. Но однажды обман обнаружился, бабушка заметила в саду развешенный мокрый купальник. Она долго стыдила внучку и называла её хвастуньей (лгуньей, по-бабушкиному). Ирина так и не узнала в чём причина бабушкиных суеверий, но как ни странно, бабушка умерла именно 2 августа.

Глава 16.

   Завод, где работали Тамара и Александр, занимал огромную территорию. До некоторых цехов было так далеко добраться, что работникам приходилось проситься пассажиром на кару. Водители кары занимались перевозкой деталей и брали с собой только представителей начальства или прекрасного пола. Обычным работягам приходилось ходить пешком. Поэтому, наскоро пообедав, и, не без грусти оставив своих приятелей играть в домино под раскидистой яблоней заводского сада, двое плотников ремонтно-строительного цеха двинулись в путь.

  Стояло жаркое сухое лето и тащиться в дальний цех в грубой робе и тяжёлых рабочих ботинках под палящим солнцем было довольно утомительно. «Семёныч, а в козла? – послышалось из-под яблони. Плотник что постарше, высокого роста и крепкого телосложения мужчина остановился, ещё раз поглядел на мужиков, расположившихся в тени, вздохнул и ответил: «Охота пуще неволи! Дела, мужики, дела». И он пошагал уверенным шагом, уже не оборачиваясь. За ним как всегда шёл его ученик Сергей, светловолосый парнишка с открытым лицом и весёлыми глазами.

  Когда Сергей только пришёл в цех, Семёныч долго присматривался к нему. Сразу стало понятно, что новенький, мягко говоря, не блистал смекалкой, к тому же был добрым и через чур доверчивым. «Заклюют», - подумал Семёныч и взял парня под своё покровительство. Семёныча в цеху уважали. Он проработал на заводе много лет и давно закрепил за собой репутацию уверенного в себе человека строгих правил. Он никогда не участвовал в заводских сплетнях и не поддерживал пошлых шуток своих товарищей по работе. Подопечный пришёлся ему как раз кстати. У Семёныча не так давно умерла жена, и детей не было. А близкая душа она ведь всем нужна, даже большим, уверенным в себе людям.
 
 «Да, Серёга, не те времена сейчас, - со вздохом сказал Семёныч, когда заводской сад со звонко щебетавшими птицами и тенью от деревьев остался позади, - Вот были времена, по пятницам бывало из проходной с гармонью и песнями выходили. Весело жили». «А что же сейчас, разве не так живут?» - Сергей посмотрел на Семёныча и улыбнулся. «Так же да не так, - на лбу у мужчины выступили капли пота, - раньше по домам никто не сидел, все вместе были. То на картошке в колхозах помогали, то на покосах, вечером на танцах, зимой на лыжах. А сейчас обленился народ, все по своим норам».

  Солнце нещадно палило, и Сергей снял с себя тяжёлую, перепачканную олифой, робу. Он шёл с голым торсом, и на его загорелое, мускулистое тело засмотрелась крановщица Зина, которая проезжала мимо них на каре. Водитель кары о чём-то ей рассказывал, а она звонко и беспечно смеялась. Сергей немного смутился. «Нравится тебе Зинка-то?» - спросил Семёныч. В цеху давно заметили, как Сергей поглядывает на Зину и частенько подшучивали над ним. Сергей краснел и отмалчивался. Ему и в голову не могло прийти, что эта красивая, бойкая женщина, побывавшая замужем и растившая двоих детей, может вообще обратить на него внимания. Как только заходил разговор о Зинаиде, Сергей грустнел и опускал голову. «Да ты, брат, не робей! – похлопал его по плечу Семёныч, - женщины, они ведь хлюпиков не любят. Покажи мужика! Моя вот Аннушка, царствие ей небесное, бывало так говорила: «Настоящий мужик он как прижмёт, аж дух захватывает!» Хорошая у меня жена была, столько лет душа в душу прожили. Честно скажу, Серёга, других-то у меня и не было. Чтобы кто ни говорил, даже и в мыслях не держал такого».
 
    Между разговором мужики дошли, наконец, до четырнадцатого цеха, начальником которого был Александр. В этот момент он стоял с мастерами посреди цеха и громко разъяснял, на что нужно сделать упор в понедельник, чтобы успеть сдать заказы вовремя. Сергей и Семёныч подошли к ним и тихо встали рядышком. «Чего вам, мужики?»  - спросил Александр, на минуту прервав разговор. «Мы это...» - замялся Сергей и опустил глаза. Семёныч сделал шаг вперёд и начал в упор: «Фёдорыч, ты когда гроб забирать будешь? Месяц уже стоит». «Да, да, - спохватился Александр, - совсем забыл. Просто он не нужен уже. Передумал старик помирать».  «Так что ж мы зря старались что ли?» - не отступал Семёныч. «Ну хорошо, хорошо, на следующей неделе заберу, не до него мне сейчас».

  Он повернулся к мастерам и добавил: «Идите работайте». Мастера побрели по участкам, Александр тоже собрался уходить, но Сергей и Семёныч, вместе, не сговариваясь, схватили его за рукав. «Фёдорыч, да ты хотя бы расплатись с нами, пятница, выпить охота!» «Ладно, мужики. Вот вам червонец, как договаривались», - Александр достал из кармана десятирублёвую бумажку и протянул Семёнычу. «Только смотрите на территории ни-ни. А то ваш начальник быстро вычислит, откуда деньги взялись». «Не беспокойся, Фёдорыч, не подведём!» - мужики бодро пошагали обратно в свой цех. Александр посмотрел им вслед и подумал о том, что деньги его будут потрачены сразу же за проходной, а водка выпита ещё до прибытия электрички, прямо за платформой у первых же кустов.

Глава 17.

   Дом у Судаковых был большой, пятистенный. Конечно уже не новый, но вполне приличный. Вокруг него был большой сад, с яблонями, сливами и вишнями. Тамара помнила, как отец по осени уговаривал её есть яблоки. «Ешь, - говорил он, - и друзей приводи. Пусть собирают. Вон урожай какой! Мать не успеет всё обработать, сгниёт». И мальчишки, и девчонки любили бывать у Судаковых. Мать Тамары всех угощала ребят горячими пирогами или кокурками с холодным коровьим молоком. Отец в свободную минуту любил поговорить с молодёжью о том о сём, иногда в карты садился играть, а по большим праздникам и гармонь доставал. Весело было.

   А теперь осиротел дом без хозяев. Тамара с семьёй приезжали только на выходные, а старик бродил по дому как привидение. И рад бы чем заняться, да силы уже не те. Тяжело было видеть старику как вместе с ним стареет и рушится его дом. Вот и сейчас приехали на пару дней и забот никаких, одно веселье на уме. Старик сидел на лавочке в огороде, грелся на солнышке и наблюдал за остальными. Тамара крошила салат из свежих огурцов и помидоров, расположившись под навесом. Ирина с Димой загорали на раскинутом на траве покрывале. Зять жарил шашлыки на импровизированном из старых кирпичей мангале и размахивал над ними фанеркой.

     «Дед, ты что какой сердитый?» – спросил Александр. «Дел полно, а они мясо жарят, загорают» - ответил старик недовольно. «Имеем полное право, - включилась в разговор Тамара, - у нас законный выходной». «А кто дела будет делать? Забор вон повалился, крыша худая. Лучше б я в больнице помер и не видел этого сраму». «Да хватит тебе бурчать, идём шашлыки есть. У меня всё готово», - Александр снял мясо с костра и понёс к столу. «Ешьте сами, а мне жевать нечем». – ответил дед и поплёлся в дом. Александр растерянно посмотрел на Тамару. «Не обращай внимания, - сказала она, - зови детей к столу».

Глава 18.

    Не то чтобы старик сердился на зятя, нет. На самом деле он забыл об этом разговоре сразу, как только вошёл в сени. Да, когда-то он также, как и мать был против выбора Тамары. Старик мерил уровень людей по степени их стремления к знаниям. Он знал Сашку с детства и видел, что этого в нём далеко недостаточно. Но он уважал мнение дочери и вынужден был с ним согласиться. Впрочем, он никогда об этом не пожалел.
   
  Во-первых, Иван заметил, как врождённый оптимизм и лёгкость характера Александра помогали ему сглаживать острые углы в отношениях в семье и на работе. А во-вторых, Шурка всегда абсолютно искренне и бескорыстно был рад всем помочь. По старой русской традиции после свадьбы невеста должна переходить жить в семью мужа и помогать его родителям по хозяйству. И никогда наоборот. А тут получилось так, что молодые после свадьбы сразу стали жить отдельно. Мать Александра давно овдовела, скотину не держала, дети все разъехались, хлопот по хозяйству никаких. А вот у Судаковых наоборот были корова и телёнок. Сена для них нужно было заготавливать много.

   Как раз пора сенокоса подошла, и новоиспечённый зять с энтузиазмом взялся за покос. Александр не знал наверняка, удастся ли ему попить молока от той коровы, для которой он косит сено или нет. Ведь многие соседи продавали почти весь удой. Он совершенно не думал об этом, а просто взялся и косил. Косил так, что рубаха не просыхала от пота. После перекуса он валился от усталости и засыпал прямо в поле под кустом, а потом вставал и снова косил. И стыдно было ему отставать от свёкра, наоборот, он всё старался обогнать. Соседи смеялись над Шуркой, вот мол, Судаковы бесплатную рабочую силу нашли! А этот простачок ишь как задарма старается! Александру самому было смешно слышать такие разговоры, и он не обращал на них никакого внимания. А сена они заготовили в тот год много, весь сеновал был забит под завязку.
 
   Старик вошёл в дом через заднюю дверь со стороны огорода и остановился у этого самого сеновала. Когда-то здесь стоял душистый аромат разнотравья, а сейчас пахло сыростью и затхлостью. Дед подошёл к хлеву, где когда-то жила их корова Нарядка. Он вспомнил, как Валя сидела здесь на маленькой скамеечке, которую он выстрогал своими руками, и доила корову. И вот уже почудились ему запах парного молока и звон струи о подойник. Иван вздохнул и тихо пошёл в дом.

   За дверью у входа стоял Валюшин сундук, в котором когда-то было её приданое - постельное бельё, скатерти, рушники. Всё это было искусно обшито белоснежными кружевами самой Валентиной вместе с её матерью и бабушкой. Тихими зимними вечерами плели они эти кружева под печальные народные песни.

  Дальше, за перегородкой стояла полутороспальная кровать с панцирной сеткой и металлическими наболдашниками. Много лет Иван и Валентина спали на ней вместе и как-то помещались. Ночью, когда Иван храпел, Валентина будила его, а он рассказывал ей, что видел во сне. Неизвестно, кто из них потом засыпал быстрее, наверное, он, но через некоторое время Валентина снова будила его из-за храпа, а он рассказывал ей, что видел продолжение сна. И так до самого утра. Рядом с кроватью стоял сервант, на нём стояла их первая семейная фотография. Молодые, красивые, счастливые. Когда же это было? Как будто в далёкой прежней жизни. Иван долго смотрел на фотографию, потом решил залезть на чердак, проверить, не подсохла ли рыба, которую он развесил пару дней назад.

   Чердак был сухим и просторным. На нём хранились вещи, которые не использовались уже много лет. Иван включил свет. В темноте запросто можно было споткнуться и упасть. Сразу у входа Ивану попалась коробка с ёлочными игрушками. Ёлку они наряжали последний раз, когда Тамара ещё ходила в школу. За коробкой стояла Иришкина коляска, потом стопки книг и журналов. В общем, как на всех чердаках – очень нужный ненужный хлам.

  Согнувшись под низким потолком, Иван подошёл к натянутой проволоке, на которой сушилась рыба, пощупал её. Она была ещё сыровата. Старик хотел было уже спускаться обратно, но внимание его привлекло что-то новое у окна. Очертания предмета, покрытого покрывалом, казались ему знакомыми. Старик подошёл поближе, откинул покрывало и увидел замечательный гроб, обшитый тёмно-красным бархатом. Он провёл по крышке рукой. Гроб выглядел солидно и добротно. Иван аккуратно снял крышку и поставил её рядом. Изнутри гроб был обит белой атласной тканью. Вся эта красота переливалась на солнце так, что старик даже крякнул от удовольствия. Потом он смерил глазом длину и ему показалось, что гроб маловат. «Вот досада! - подумал он, - надо бы примерить». Старик, кряхтя, полез в гроб и улёгся в него.

   Гроб пришёлся ему в пору, и вообще, в такую жаркую погоду было очень приятно лежать в прохладных атласных рюшках. Он повернулся к окну. Окно было большое, из него деду открывался панорамный вид на улицу, соседние дома и небо. Небо было чистое голубое, по нему медленно ползли лёгкие облака в виде разных зверей и птиц.

Глава 19.

   Каждый вечер в посёлок возвращался пастух, звали его дед Фишка. Маленький такой старичок с хитрыми глазами. Впереди он гнал своё стадо, а вернее то, что от него осталось. На три улицы приходилось теперь всего четыре коровы. Раньше, когда в каждом дворе было по скотине, а то и по две, Фишке жилось вольготно. Каждый день он обедал в новой избе. Почти целый месяц уходил на то, чтобы всю деревню обойти. Хозяева кормили хорошо, не хотели перед соседями осрамиться.
 
   А теперь что? Только в понедельник Манька накормила его прокисшими прошлогодними огурцами, а в пятницу опять к ней идти? Да и времена уже не те, чтобы за харчи работать. Стал дед Фишка денег требовать. Да откуда у старух деньги то? Думали гадали, да и решили самогоном расплачиваться. Крепкая валюта – самогон, никогда не обесценится. Поначалу всё было хорошо. С утра дед Фишка был трезвый, за коровами смотрел исправно, на хорошие луга водил пастись. А вечером от каждой из хозяек по очереди получал бутылочку, шёл к себе домой и выпивал с устаточку. И все были довольны. Но то ли от того, что теперь пастух оставался без обеда, или от того, что на такого хилого старика каждый день по бутылочке оказалось многовато, только стал дед Фишка постепенно спиваться. То днём его пьяным застукают, а то и с утра идёт уже лыко не вяжет.

  Взбунтовались тогда бабы. «Ты нам скотину загубишь!» – кричали они.  «Спокойно!» - говорил дед Фишка, - не произвольничать!» И поднимал вперёд руку как оратор на трибуне. После бабьего бунта дневные пьянки у деда Фишки прекратились. Но не на долго. Как-то утром стояла дивная погода, так ярко светило солнце и так звонко щебетали птицы, что дед Фишка не выдержал и взял пол-литра с собой на луга.

  С утра он попивал потихоньку. Даже пришедшие в полдень на дойку бабы ничего не заметили. Но после их ухода деду Фишке так стало радостно и светло, что он сам не заметил, как в очередной раз запрокинув бутылку, свалился под куст. Проснулся пастух от того, что замёрз. Первым делом он оглянулся по сторонам, с облегчением обнаружил, что всё стадо на месте. Рядом с ним под кустом валялась недопитая бутылка. Он залпом выпил остатки, для сугрева. Не бросать же добро? Затем помочился под тот же самый куст, передёрнулся всем телом, застегнул ширинку и двинулся к посёлку.

    Часов у него отродясь не было, ориентировался он всегда по солнцу. И теперь, глядя как оно нещадно катится к закату, дед Фишка понимал, что изрядно припозднился. И даже не на час. Но новая выпивка да на старые дрожжи возымела эффект, дед согрелся и развеселился. Он шёл бодрым шагом, слегка покачиваясь, насвистывая песни и погоняя кнутиком коров. Тем временем бабы в поисках своих Пеструх и Нарядок уже обежали все три с половиной улицы, встретились у дома Судаковых, начали кричать и махать своими клюками.

   Всех больше кричала, конечно, Тревога. Она грозилась сломать свою палку о хребет деда Фишки или, по крайней мере швырнуть в него камень. В тот момент, когда страсти были максимально накалены, у первых домов показалась процессия. Впереди шли коровы. Они дико мычали от того, что молоко распирало им вымя. Сзади них шёл дед Фишка, его накрыло новой волной опьянения и настроение у него было прекрасное. Перекрывая коровий рёв, он орал песни: «По реке по речке плыли две дощечки, ай люли, ай люли, плыли две дощечки!» Однако, завидев разъярённых старух, Фишка слегка приутих.

   «Ты что же, паразит, делаешь? – закричала Тревога, - опять нализался?» Дед Фишка быстро перебежал за самую большую корову и, выглядывая из-за её огромной ляжки, слегка помахивал хворостиной. Видимо, он отгонял слепней, которые уже давно спали. «Я тебя спрашиваю!» - Тревога обежала свою корову и замахнулась на Фишку палкой. «Спокойно! – невозмутимо произнёс дед Фишка и выставил руку вперёд. «Я твою Пеструху из беды выручал, а ты драться!» «Из какой беды?» - бабы застыли в растерянности. «Из болотины её вытаскивал, а в ней пудов сто или больше!» - Фишка горделиво приосанился, но его всё равно слегка покачивало. «Да не уж то?!»  Бабы оторопели. А Тревога даже побледнела: «Мою Пеструшку из болотины? Родимый ты наш. Как же ты управился?» - «Да так…то за хвост, то за копыто».

    Тут бабы почуяли неладное, и постепенно стали сдавливать деда Фишку в кольцо. «За копыто, говоришь?» - «За хвост?» - «А где же ты у нас болотину нашёл, Ирод ты эдакий?» Бабы подступали всё ближе, круг сужался. Дед Фишка не на шутку испугался, но вдруг он увидел нечто такое, от чего его глаза расширились, а рот стал беззвучно открываться и закрываться. Он показал пальцем на дом Судаковых и, бабы поворачивались к нему одна за другой.

      Как только начало смеркаться, в освещённом лампой чердачном окне стало отчётливо видно гроб и лежащего в нём Ивана. Он лежал неподвижно и по торчащему его носу было понятно, что дела совсем плохи. «Иван помер!» - сказала одна из старух и прикрыла рот рукой. «Господи, упокой его душу», - закрестилась другая. Но Тревога чисто физически не могла переживать свои эмоции тихо. Она заголосила как сирена, перекричав баб и всех мычащих коров вместе. От её крика в гробу проснулся задремавший Иван. Он сел, посмотрел в окно, зевнул и сердито погрозил бабам пальцем. Обезумевшие от страха старухи тут же бросились в рассыпную по своим домам, а за ними бежали их недоенные коровы, размахивая хвостами и бряцая колокольцами. Один дед Фишка ещё стоял посреди дороги, почёсывая затылок и размышляя, дадут ему всё-таки сегодня бутылку или нет.

Глава 20.

    А Иван не спеша спустился с чердака и взошёл в избу. Тамара с Александром и Ирина с Димой сидели за столом и заканчивали ужинать. «Ты где был? – спросила Тамара, - мы тебя обыскались. Есть будешь?» «Нет, - ответил Иван, - чаю только попью». Он оглядел всех присутствующих, заметил, что Ирина сидит босиком, вернулся в сени. Оттуда он принёс ей тапочки и бросил рядом на пол. «Тапки одень, пол от погреба студёный», - сказал он немного резковато и сел за стол пить чай.

    Ирина смотрела на дедушку и вспоминала, как из-за сурового вида она его в детстве побаивалась. Лишь подрастая она поняла, как много в нём доброты и мудрости. И то и другое он почему-то тщательно скрывал, и это вызывало улыбку. После чая настроение у старика, как всегда улучшилось, и он достал из шифоньера, давно забытую всеми гармонь. Последний раз дед доставал её, кажется, на своё 70-летие. Все были крайне удивлены, просто сидели молча и ждали, что же будет дальше.
  Старик не смотрел на клавиши, он помнил их и чувствовал, как часть своего собственного тела.  Он пробежал по ним пальцами, и клавиши с радостью отозвались весёлыми сочными звуками. После длительной тишины дом вдруг наполнился и пением птиц, и звуками капели, и журчанием ручейка. Каждый из сидевших почувствовал мощную волну доброй, чистой, волнующей энергии. Они слушали, затаив дыхание, потому что сердца их то замирали, то наполнялись радостью и счастьем. Ещё бОльшим счастьем наполнялось сердце старика. Вот он здесь и сейчас со всеми своими прожитыми радостями и горестями несказанно счастлив! Именно в эту минуту, именно Здесь и Сейчас!

    Потом, до самой темноты они играли в «Козла», дед бессовестно жульничал и расстраивался как ребёнок, если проигрывал. А когда они с Александром в очередной раз проиграли, старик сказал: «Не сяду с тобой больше в паре играть, Иринка и то лучше тебя соображает!» Он встал из-за стола и пошёл в другую избу спать. Обернувшись у самой двери, он добавил: «Хороший гроб, ладный. И с размером угадал».

    Больше в карты они уже не сыграли. На следующий день, когда Тамара с Александром ушли на работу, старик, улучив время, полез ремонтировать крышу, упал и больше уже не вставал с кровати до самой смерти.

   Хоронили его в тёплый солнечный день. С шумом пролетали стрекозы, в воздухе пахло спелыми яблоками. На поминки приходили старики и старухи, кто парами, кто поодиночке. Не спеша, сходили с крыльца, крестились. Перекидывались парой слов, задерживались ненадолго у лавочки под сиренью, на которой когда-то сидел старик и приветствовал всех проходящих пожеланием доброго здоровья. Затем все расходились по своим важным делам, и никто не замечал, что на лавочке оставался лежать старый тонкий сиреневый платок. Платок его любимой.