Сказки Секретного сада. День пятый

Так бывает всегда. Стоит лишь на минуту позволить слабости завладеть тобой, как сразу же она захватывает свободное пространство и располагается в душе так, словно приехала надолго. И вслед за ее появлением тут же начинают раскручиваться еще большие проблемы и печали. Еще вчера я расстраивался по поводу материй эфемерных и абстрактных, что можно было бы назвать даже кокетством, но сегодня случилась еще большая неприятность – прямо возле фонтана за ночь выросла огромная лилия. Когда я ее увидел, то у меня сразу возникло гнетущее ощущение, предчувствие беды. И не напрасно. Единственный бутон раскрывался прямо на глазах и подтвердил, в конце концов, худшие мои опасения, проклятая лилия оказалась голубого цвета.

Я создавал этот сад для отдыха и счастья, я бежал сюда от тоски, от всех неприятностей, от серости и, что греха таить, от уколов собственной совести. Но не такая это вещь – совесть, чтобы от нее можно было сбежать. Ты не понимаешь, о чем я говорю? Есть несколько символов, преследующих меня на протяжении всей моей творческой жизни. Эти символы иногда проходят в прозе и поэзии сами по себе, иногда я пишу о них сознательно. Для кого-то, лилия символ непорочности, но для меня она символизирует предательство. Из какой глубины сознания пришла эта ассоциация я не знаю. Кстати, ты заметил, как часто я повторяю эти слова «не знаю»? Не думаешь, что в этом есть доля лукавства? Так что, ты зря стараешься доверять мне безоглядно. Но вот сегодня я не стану врать ни в одном своем слове, ведь сказки бывают разными, и иногда оказываются такими правдивыми, что могут поспорить с самой жизнью. Итак, лилия, а точнее голубая лилия всегда будет для меня мучительным напоминанием об одном из самых дурных поступков в моей жизни. Нет, по своей природе я не предатель, был бы им, так и не стал бы переживать из-за всякой ерунды.

У каждой влюбленной пары есть свои символы, знаки и другие милые глупости. Они возникают в период зарождения любви, когда еще нет ни обязательств, ни даже планов пожениться. Первые прогулки, первые совместные впечатления, они как впечатления ребенка. Вот казалось бы – все ты видел тысячу раз, но когда появляется рядом кто-то, созвучный тебе, то вы оба начинаете видеть мир иначе, по-новому. Страшные черные перекрытия моста становятся утонченными кружевами, городские фонтаны превращаются в водопады, убогие дома с малюсенькими палисадниками оказываются самыми романтичными местами на свете, и все-все наполняет радостью. Вот тогда-то и начинают проявляться знаки, толкуемые влюбленными всегда положительно. Радуга после дождя – к счастью. Первая весенняя гроза – к счастью.  Первый танец в полутемном кафе, и мелодия становится талисманом на долгие годы. «Наша музыка» - говорят потом влюбленные, едва заслышав первые ноты. И знают, что если даже через много лет увидеть или услышать тот самый свой первый талисман, то память тут же вернет все былые ощущения. Даже на том свете, в райских кущах, бывшие влюбленные могут найти друг друга по этому знаку. Я, например, прекрасно знаю, что случится, если вдруг услышу «Лой Быканах», знаю, о чем вспомню и чье лицо увижу.

Эта история началась давно, лет двадцать пять назад. Ее герои обычные люди, хотя и одаренные чувством прекрасного. Про таких говорят, что в момент рождения их поцеловала фея. Бывают творческие натуры, наделенные даром не создавать, а воспринимать. Оба носили самые простые имена, но я назову их по-другому. Потому что часто блеклое или неподходящее имя туманит внутренний мир, затирает его. Я назову ее – Марианной, а его Домиником. И не потому, что эти имена лучшие в мире.
Сначала хотел назвать его Рене, но оказалось, что Рене совсем другой, сумрачный, несмотря на светлое имя.  Поэтому, пусть будет Домиником, тонким, восторженным интеллектуалом с ясными серовато-зелеными глазами и россыпью веснушек на лице.
Марианна совсем другая. У нее истинно французская фигура с такой тонкой талией, что многие думают – она носит корсет. Но это неправда. У нее светло карие глаза и круглое очень бледное лицо. И ей наплевать на то, что думают окружающие, поэтому она почти не пользуется косметикой, считая, что и так достаточно ярко выглядит. Ее бог – поэзия. Когда она читает стихи, то входит в состояние близкое к трансу. И есть у нее еще один бог, тайную любовь к которому она даже боится озвучить, настолько трепетно к этому относится, и поэтому не умеет строить планов для достижения своего счастья. Все планы, все чувства выливаются лишь в потребности читать чужие стихи и забивать свободное время общением со знакомыми, которые не очень-то и нужны.

Бог Доминика – он сам и немножко поэзия.  Говорю это с осторожностью, потому что насчет поэзии наверняка не знаю, но помню, что именно она свела этих двоих одним дождливым осенним вечером. И случилось этого ровно пятого сентября.
В то время в определенных кругах были в моде тематические вечера. Собирались творческие люди или около творческие, устраивали маскарады, иногда играли в буриме, в фанты, как если бы были детьми. Духов вызывали. Все это называлось – «марафон», потому что длилось целую ночь. Праздновали восточный новый год - все в костюмах древних китайцев и с обязательным тортом в форме пагоды на столе. Бывали вечера, посвященные Комедии Дель Арте, и тогда квартира заполнялась Арлекинами и Пьеро. Да, они собирались в квартирах. Вроде бы компания друзей, но приходили и совсем случайные люди.

Готовились обычно заранее, чтобы все прошло гладко и красиво. Не беда, что зрителями были сами же участники, но любой из них, забудь хоть слово из своей роли, сгорел бы со стыда. Пятого сентября в связи с ранними дождями, было решено устроить вечер, посвященный Серебряному веку русской поэзии. За неделю были распределены роли – кто будет петь романс, кто стихи читать, кто просто декаданствовать потихоньку. Не у каждого же есть талант.  У Марианны, например, не было. Ее роль заключалась в другом - быть сердцем этого мирка. Вокруг нее сновали все эти художники, поэты, певцы. Она оказывалась самым нужным, самым необходимым человеком для них, по уши погрязших в творчестве. Для музыкантов она была слушателем, для писателей читателем, для художников – первым ценителем. Иногда бывала и Музой, но только для самых близких друзей. Но ничего - справлялась. Думаю, что справилась и с большей нагрузкой, и все только для того, чтобы…. Впрочем, не суть.

Когда все роли были распределены, Марианна вдруг захотела тоже принять участие в игрищах не только как зритель. Даже пьеску маленькую подобрала, вернее один фрагмент из пьесы Альберта Самена «Полифем». Да, тот самый кусок, где отвратительный циклоп признается в любви Галатее, а она его наглядно игнорирует. Творческие люди пожали плечами, развели руками и откуда-то, из плохо освещенного угла, вытащили второго нашего героя – Доминика. По чести сказать, он больше подходил для роли Ликаса – высокий, стройный, слабый на вид. Но в пьесе не нашлось хорошего отрывка с Ликасом, тем более, что и называлась она «Полифем», а не «Ликас». Да и Марианна уперлась, хотела разыграть объяснение в любви с чудовищем, и все тут. Хотя, какая разница, кому читать роль, когда нет ни костюмов, ни декораций, ни грима. Решено было просто освободить полкомнаты и на фоне занавесок поставить стул, изображающий скалу. Все остальное дополнит фантазия зрителей, если, конечно, их не собьет плохая игра актеров-любителей.
Все разошлись, условившись встретиться пятого сентября, в субботу, на том же самом месте. А оба наших героя – остались наедине, репетировать. Но вместо того, чтобы заучивать стихи, они проболтали несколько часов за чашкой кофе, рассказывая друг другу, какие таинственные вещи им приходилось видеть в жизни. Марианна признавалась, что во сне к ней приходил сам Николай Гумилев, а Доминик уверял, что умеет телепортироваться, только нужно очень сильно этого желать.

- Закрываешь глаза и…, - он зажмурился и вытянул вперед худые руки.

- Ах, - вскричала Марианна, увидев, что чашка с кофе, только что спокойно стоявшая на столе, вздрогнула и начала перемещаться кругами. И в ответ на ее «ах!» над головами с треском перегорела лампочка в трехрожковой люстре, а в ванной сорвало кран с горячей водой.

Именно в этот момент наша героиня вдруг подумала: «Боги богами, но надо же и жизнь свою построить как-то. Вот, вроде бы этот – неплох. Конечно, несколько манерен, но зато неглупый и утонченный. И вполне даже годится для обычных земных отношений».

Черт бы побрал эти земные отношения. Если бы ты только знал, сколько глупостей делается из-за желания быть как все, прожить жизнь такую же, как у всех. Любить одного, а замуж идти за другого, только потому, что лучше… такая дурацкая пословица есть – «лучше синица в руках». Это потом, к концу жизни некоторые вдруг понимают, что просто отказались от предначертанного, в угоду никому не нужным традициям. Скажи мне, зачем, для чего нужна эта синица, которая к тому же еще и летает? Ведь крылья ей не обрежешь.

Другой человек, другие талисманы. Те прежние, они хранятся засушенными, и кажется, что не источают никакого аромата, и никак о себе не могут напомнить впредь. В тот вечер начал формироваться новый талисман - из рук, торопливо протянутых к чашке одинаковым движением. Но тогда они еще не знали, какой раскроется цветок. Встретившиеся над чашкой раскрытые ладони напоминали бутон лотоса. Но расцвела лилия, и окончательно оформилась пятого сентября в виде театрального реквизита.

Искусственную лилию из твердой блестящей пленки, подкрашенной с обратной стороны синей краской, сделал настоящий художник-бутафор. Издалека она могла бы показаться живой, но явно не была рассчитана для домашних представлений. И палка-стебель выглядела слишком грубой, и края лепестков неровно обрезаны. Но где возьмешь нормальную голубую лилию? Не росли они в то время. Обычные росли, белые или тигровые, но голубых сроду не было. А в пьесе черным по белому было написано: «Ты знаешь, лилия, цветок тот голубой», вот и пришлось довольствоваться тем, что было. Несмотря ни на что, талисман, символ, знак пророс в этот устрашающий цветок и угнездился в нем. Ведь влюбленным не важен предмет, а важно свое представление о нем. Ладони, бутафорский цветок и еще множество мелких, почти незаметных деталей создавали собственную реальность, реальность мерцающую, манящую, еще не отравленную запахом живых лилий, а потому почти безопасную. Я говорю «почти», хотя иногда видения оказываются сильнее осязаемой действительности, и мы остаемся расщепленными между миром вещным и миром фантазий.

Вот гости расселись по диванам и стульям, вот и Марианна оделила всех кофе и пирогом с вишнями. Скалу на импровизированной сцене уже изображало самое большое кресло, которое только нашлось в доме. Пятнадцать пар любопытных глаз с интересом ожидали «выступления цирка шапито с клоунами», как выразился один журналист. Нет, он не желал никого обидеть, но слыл человеком язвительным, поэтому всячески поддерживал в окружающих такое о себе мнение.

Доминик поднялся и попросил тишины.

- Представьте, - сказал он, - что прямо вот здесь, за пределами этого ковра начинается роща. Вот-вот у этой самой кухонной двери.

Его слова были встречены веселым смехом, совершенно не обидным, но неуместным.

- Оттуда из рощи выйдет Галатея, одетая в тунику и пеплос – все как положено. А вот здесь – скала, - Доминик махнул в сторону кресла, - за ней – море, вон там.
Марианна стояла молча, на том самом месте, откуда она должна была «выйти из рощи». Каждый мог увидеть, что на ней длинная узкая черная юбка и огненно-красная блузка с воротником, напоминающим четыре длинных языка пламени. Как же получилось, что вышла она из рощи, одетой так, как только что описал Доминик? Легкий ветер пробежал по комнате, зашелестели деревья, запели птицы, там, где только что было занавешенное окно – плескалось море, а на скале уже сидел циклоп Полифем в короткой тунике с настоящей живой голубой лилией в руках.

Конечно, это было волшебство, морок, гипноз. Но так бывает, когда двое одновременно верят в то, что изображают.

- Ты знаешь, лилия, цветок тот голубой,
Что на вершинах гор растет?.. Ведь он со мной.
Чтобы его достать, я лазил так высоко,
Цеплялся за кусты вдоль горного потока.
Там бездны черные, откуда слышен звон…
Он вот.

- Спасибо… Да… Вот как! Не пахнет он.

Но вместо того, чтобы отвернуться, как было написано в ремарке, Марианна-Галатея вдруг пробормотала что-то вроде «а почему бы и нет?», охватила лилию ладонями и поцеловала нежный голубой лепесток. В тот же миг пространство наполнилось густым ароматом, сводящим с ума. Все сдвинулось. Оба актера продолжали говорить свой текст, но губы их двигались механически, хотя и оставался еще эффект присутствия. Когда же прозвучало последнее слово, и актеры умолкли, зрители какое-то время тоже молчали, наблюдая как растворяются в воздухе и роща, и море. А Доминик и Марианна продолжают сидеть рядом уже не на скале, а в широком кресле, глядя друг на друга сияющими глазами. И грубая размалеванная лилия, завладев руками обоих, претендует уже на их умы и души.

- Ребята, вы неотразимы, - неприлично громко восхитился журналист и ухватил новый кусок пирога.

Все задвигали стульями, стараясь не смотреть друг другу в глаза, словно только что увидели что-то крайне неприличное. Не подумайте, что там не поощрялся флирт и все, что за ним следует. Вовсе нет. В этом смысле вся компания давно уже породнилась. Женщины переходили из рук в руки, но никогда никто не позволял себе так опуститься, чтобы разыграть почти настоящую любовь. Сейчас же, увидев воочию, как произрастает лилейное чувство, пусть и немного бутафорское, и как бессовестно оно укрепляется прямо на глазах, творческие люди очень возмутились, а некоторые даже и обиделись. Дамы считали такое поведение оскорбительным. А кавалеры, теряющие Марианну, и в ее лице слушателя, читателя и все остальное, были шокированы легкостью, с какой этот юнец забрал у них сердце компании. И вообще, никакие любви не должно были происходить у нее с посторонним человеком. Если бы на месте Доминика оказался бы кто-то из них, то такой расклад был бы наиболее правильным и честным. И ты знаешь, я с ними согласен, как и с тем, что обычно один целует, а другой подставляет щеку. Марианна подставила лицо под поцелуи, надеясь, что для нее это лучший вариант. Хотя, скажу тебе честно, мне больше нравится целовать.

Тут же все спохватились и начали вспоминать: а откуда взялся этот самый Доминик. Кто его с собой притащил? Тот толстый режиссер, что из темного угла вытащил нашего героя, клялся и божился, что сам впервые видит этого молодого человека. Слово «молодой» он произносил так, словно хотел выплюнуть его на пол.

- А для чего тогда ты его тащил? – спросила томная поэтесса.

- Для смеху, только для смеху, - замахал руками толстяк, - я и не хотел ничего такого. Дай, думаю посмеюсь и других повеселю.

- Повеселили, - сквозь зубы процедила поэтесса. - Пойду домой. Марафон окончен.

- А как же стихи Серебряного века? Я Блока хочу читать: «Идут часы, и дни, и годы…», - печальным голосом вопрошал тощенький скрипач. – Я и музыкальное сопровождение подготовил. Как же так?

- Не тряси скрипкой всуе, - назидательно сказала томная дама. – Ну, идемте уже. Кто со мной?

Не бросив даже прощального взгляда на нововлюбленную пару, творческие люди поднялись со своих мест, тем более, что и пирог уже закончился, и отправились восвояси. Да и ладно, кому они были нужны? Но с ними ушел и… Но, не станем вспоминать.

А Доминик и Марианна все также неподвижно сидели, тесно прижавшись и глядя друг другу в глаза. Аромат лилии становился почти осязаемым.

Вот так все и произошло. Нужно ли говорить, что коварная лилия унесла влюбленных в дальние страны, и какое-то время никто о них ничего не слышал.
Прошли годы. Канули в Лету творческие посиделки, неузнаваемо изменилась действительность. Никто больше не собирался лишь для того, чтобы просто послушать или почитать стихи, все желали бы теперь делать это за деньги. Однако за такой эфемерный продукт денег платить никто не хотел. А бюро по трудоустройству предлагало поэтам лишь вакансии дворников или строителей. То есть, та самая новая жизнь, зарождение которой прежде вызывало трепет, жизнь, обещавшая расцвет всего самого прекрасного - пришла.

Марианна вернулась так же неожиданно, как и исчезла. Она возникла на пороге собственной квартиры, прижимая к груди все ту же голубую лилию. Открыла дверь собственным ключом, оглядела запущенное пространство и ткнула цветок в пыльную хрустальную вазочку, даже не налив в нее воды. Зачем нужна вода искусственному цветку? А потом уселась на выгоревший диван, на котором никто не сидел целых двенадцать лет и заплакала. Марианна плакала день, плакала второй, третий четвертый… а лилия, забытая за ненадобностью, все чернела и чернела. Сначала почернели кончики лепестков, внезапно ставших серыми, потом чернота распространилась дальше, и светлой осталась лишь желтая сердцевина, но вскоре и она исчезла. Цветок сделался угольно-черным, монохромным и пугающим.
Марианна не выплакала глаза. Но из светло-карих они стали почти желтыми, полуприкрытые тяжелыми распухшими веками. Так бывает от продолжительных слез. Но никто не знает, что вдобавок к внешним изменениям, человек претерпевает и внутреннюю трансформацию, которая зачастую бывает гораздо ужаснее. Она была уверена, что горюет о муже, потому что сама однажды поверила в то, что безумно его любит.

Куда пропал Доминик, мы не знаем. Марианна ничего не сказала, наверное, потому, что ей некому было сказать об этом. Ведь бывшие друзья куда-то исчезли, а если бы и появились новые, они бы не знали начало нашей истории, и поэтому пришлось бы пересказывать все сначала. Но тот, кто не видел ничего собственными глазами, никогда не сможет представить все так, как оно было на самом деле.

Черная лилия, в конце концов, рассыпалась в прах, как сгоревшая бумага, и жизнь потекла своим чередом. Без потрясений, без любви, без эмоций.

Нет, не подумайте, моя героиня не осталась одна. Она вышла замуж. Без любви, без эмоций. Все это давно выгорело, израсходовалось однажды, но полностью. Новые знакомые говорили, что муж ее красив, но какое ей было до этого дело, если у него не было ясных серовато-зеленых глаз и россыпи веснушек на лице? О, нет, тосковала она о другом, у которого были просто серые глаза и не было ни одной веснушки, но в этом не желала признаваться даже себе самой. На самом деле она опять тосковала о своем боге и люди ей стали не нужны. Зато у нее была кошка, и кошку она любила больше мужа. Поэзия тоже осталась в ней, но из бога превратилась в друга, потому что читать стихи вслух теперь было некому. Но она мысленно проговаривала любимые строки, которые уже не повергали в транс. Иногда в душе, под шум воды она произносила что-то вслух и лишь тогда понимала, что все это пустые слова, которые на самом деле ничего не значат.

Время заменяло в ней образ Доминика, на того, другого, но она даже не замечала подмены. И продолжала рисовать стирающиеся черты не теми красками, создавая иной образ, не имеющий ничего общего с оригиналом. Если бы она могла их сравнить, то сама ужаснулась бы тому, что в ее мечтах присутствует какой-то другой мужчина, которого она когда-то знала, но постаралась забыть. Она носилась с выдуманным идолом долгие годы, не замечая тех, кто находился рядом. Это была настоящая одержимость, замещавшая чувство любви, да и саму любовь. Вот так иногда нас настигает то, от чего мы сознательно отказались когда-то.

Говорят, что время полноценной семейной жизни всегда равняется шести годам, а при удачной перезагрузке продлевается еще на шесть и так далее.  Марианне удалось прожить с Домиником двенадцать, и этот цикл оказался роковым.

Ровно через двенадцать лет круг замкнулся, и она встретила бывшего мужа на улице. Но не узнала. Ведь он совершенно не был похож на того, кто жил в ее душе все эти годы, и чье имя она никогда не произносила вслух. Доминик же идеалов в душе не лепил, и Марианну помнил такой, какой ее и оставил. Поэтому, сразу узнал.

- Привет! – крикнул он. – Как поживаешь?

Она с недоумением смотрела на тощего немолодого человека на кривоватых ногах и с оттопыренными ушами. Конечно, глаза меняются мало, но Доминик был в очках с большим количеством диоптрий, делающих глаза по-рачьи выпуклыми. Редкие волосы с большим трудом скрывали лысину, и только голос показался знакомым.

- Ты меня не узнала? – удивился незнакомец. – Это же я – Доминик. А ты не меняешься. Живешь все там же?

Марианна кивнула, все еще не осознавая, кого видит перед собой. А когда, наконец, поняла, то испытала самое сильное в своей жизни разочарование. Ну, никак этот незначительный человек не соответствовал тому, о ком она лила горькие слезы и даже испортила глаза. Если бы она вняла лилии, почерневшей и подурневшей в первую же неделю после расставания, то просто выкинула бы из головы Доминика и начала бы жить своей неповторимой жизнью. Если появляются знаки, то ведь это не просто так?

- Извините, я не знаю вас, - ответила Марианна. – Вы ошиблись.

Она вернулась домой, поцеловала кошку, и напевая принялась пылесосить ковер. И вдруг вернулись стихи. Это были какие-то незнакомые стихи, нигде не прочитанные, никем не написанные. Они возникали сами собой. Привести их я тут полностью не могу, потому что стихи эти рождались спонтанно и, проговоренные вслух, тут же исчезали. Они нигде не записаны. «Пепел лилии –ля-ля-ля», что-то такое.

А утром в дверь позвонили. Марианна увидела на пороге рассыльного с коробкой в руках. Она расписалась на какой-то бумажке, приняла коробку, удивляясь ее невесомости. С каких это пор посылки ничего не весят?

Под крышкой лежала еще одна коробочка с прозрачным верхом, затянутым пленкой.  Поэтому Марианна сразу увидела голубую лилию элегантно разложенную на атласной белой подушечке. Это была настоящая живая лилия, не бутафорская, не воображаемая. Просто обычный цветок, подкрашенный голубым цветом. Говорят, чтобы добиться такого эффекта, нужно поливать цветы водой с чернилами. Я точно не знаю, как это происходит. Но то, что эта присланная лилия не была никаким талисманом или случайным знаком, Марианна поняла сразу. Цветок не вызывал эмоций, не будил того экстаза, что сродни эйфории. Ничего он вообще не будил, а казался лишь будничным напоминаем о том, что когда-то, возможно, было.

Марианна смотрела на цветок, но видела лишь маячащего за ним Полифема, циклопа, присевшего на скалу, а совсем не того, кто, отправляя подарок, надеялся пробудить в ее душе то, чего никогда не было.

- И я почувствовал, что сумрачные грезы
Моей души вдруг растворились в слезы,
Такие легкие, оставив лишь мечты
Лишь горя светлого и с горем доброты.

Марианна с трудом оторвала целлофан и вынула цветок. Какое-то мимолетное движение пронеслось по касательной мимо ее лба, не задевая сознания. Лишь чуть дрогнула рука и чуть исказились губы, то ли в усмешке, то ли в страдании.

- Нет, - сказала она, - так нельзя. Это должно закончиться. Ну, нельзя же так…

Она взяла лилию двумя пальцами, словно ядовитое насекомое, и небрежно выбросила ее в окно.

Цветок медленно опустился на землю, гораздо медленнее, чем должен был бы падать предмет, выброшенный с большой высоты. Он не хотел расставаться со своим статусом знака или талисмана, хотя соединять воедино было некого. И упал прямо к ногам Доминика, который уже четверть часа топтался под окнами, ожидая результатов своего опрометчивого поступка. Он шел следом за отправленной с посыльным голубой лилией, нисколько не сомневаясь в ответе. Ответ должен был быть таким, как он представлял – слезы, прощение и молитвенные взгляды счастья и благодарности. И уж меньше всего ожидал, что его подарок сыграет свою последнюю роль – роль конечной точки в этой истории.

Ты знаешь, знаешь лучше меня, что настоящие талисманы и знаки не портятся, и вечно остаются с тобой, со мной, с нами. Я никогда не любил лилии, а теперь я их просто боюсь. Давай не будем о них вспоминать, пусть здесь будут анемоны, пусть будет цикорий, а эта голубая лилия, когда-нибудь, увянет совсем, хотя пластик разлагается в почве долго, очень долго.