Спринт-история Булычева и псевдоэнциклопедии

                Жанр и жизнь

         В филологической науке уже издавна прочно утвердился постулат о том, что литература является художественным отображением жизни. Это положение имеет универсальный характер и в полной мере приложимо ко всем литературным формам и направлениям, не исключая и область научной фантастики, потому что даже самые экзотические образы и неправдоподобные сюжеты все-таки, в той или иной мере, представляют собой трансформированные модели реальных людских отношений. Как бы виртуозно ни была осуществлена мистификация, но сквозь нее всегда будут отчетливо проступать узнаваемые черты обыденной повседневности. В этом плане литература действительно оказывается своего рода вернейшим зеркалом эпохи, а ее отличие от документалистики преимущественно обусловливается лишь гораздо большей степенью эстетической переработки жизненного материала, положенного в основу тех или иных художественных произведений.

         А раз так, то совершенно закономерно, что литературные жанры столь же разнообразны, как и сама жизнь. Есть среди них весьма распространенные, но иногда встречаются и очень редкие, представленные небольшим количеством текстов, которые, тем не менее, на протяжении достаточно длительного времени выстраиваются в последовательный ряд, но не по ранжиру, а именно по жанру, точнее – по совокупности жанровых признаков, тесно взаимосвязанных между собой и преемственно переходящих из века в век, из одной национальной литературы в другую, от далеких предшественников к позднейшим последователям. В итоге формируется устойчивая литературная традиция, а в ее рамках целенаправленно создается канонический ряд художественных текстов, отдельные образцы которых органично вписываются в общий тематический, композиционный и стилистический контекст. Об одном из таких исторически сложившихся жанровых рядов и пойдет речь в этой статье.

                Английский образец – французский вариант

         Начать придется несколько издалека. Как известно, эпоха европейского Просвещения XVIII столетия может быть по праву названа очень плодотворным периодом развития всех сторон человеческой образованности и культуры, включая как серьезные результаты ученых штудий, так и легкие творения изящной словесности. Более того, отточенная литературная форма была прямо и неразрывно связана с глубоким научным содержанием того, что в изобилии сочинялось и печаталось в это чрезвычайно благоприятное для гуманитарных занятий время. Наука и литература не просто шли параллельными курсами – они зачастую объединялись в единый мощный поток просветительской деятельности, оказывая вдвойне эффективное воздействие на самую широкую читательскую аудиторию, особенно чутко восприимчивую к искусному сочетанию интеллектуальной мысли и художественного слова. Эстетичность стиля становилась характерным признаком популярных трактатов, а специальные знания преподносились в общедоступной, удобной для усвоения манере.

         Именно этими качествами выгодно отличался среди многочисленных справочных изданий той эпохи фундаментальный двухтомный «Всеобщий словарь искусств и наук», составленный английским литератором-популяризатором Эфраимом Чамберсом и с успехом выдержавший в Лондоне с 1728 до 1746 гг. целых пять переизданий, пользуясь неизменно повышенным спросом у стремящихся к повышению своей образованности состоятельных читателей.

         Английский пример оказался заразителен для французских книгоиздателей, и четверо из них, во главе  с предприимчивым Ле Бретоном, вознамерились выпустить по лондонскому образцу парижскую версию, переведя оригинал на французский язык и дополнив его кое-каким новым материалом. Для общего редактирования предполагавшегося переиздания-переделки был привлечен известный литератор, критик и философ Денни Дидро. Выбор его кандидатуры оказался тем ключевым обстоятельством, которое неожиданным образом радикально преобразило первоначальный замысел. Дидро вдохновился предложенным ему делом и вместо простого «технического» участия в переводной компиляции разработал самостоятельный проект создания универсальной многотомной энциклопедии, которая в систематическом порядке охватывала бы максимально широкий спектр теоретических и практических знаний. Идея понравилась Ле Бретону и его компаньонам, а Дидро получил карт-бланш на привлечение необходимых для такой сложной работы многочисленных сотрудников. Так было положено начало знаменитой «Энциклопедии, или Толковому словарю наук, искусств и ремесел», не только прославившей имя Дидро и его ближайшего помощника Д’Аламбера, но и заодно принесшей огромную прибыль всей честной компании издателей.

         Само слово «Энциклопедия» из имени нарицательного превратилось с тех пор в название труда, ставшего классическим олицетворением французского Просвещения, да, пожалуй, и всего XVIII столетия. Отдельные тома «Энциклопедии» выходили в свет с 1751 по 1780 год, вобрав в себя более 60 тысяч словарных статей, не считая многочисленных специальных таблиц, приложений и указателей [1, с. 239–240]. Всего было издано 35 полновесных томов – внушительный постамент для вечного памятника энциклопедистам-просветителям, сумевшим с изумительным мастерством и блеском преобразить заимствованный английский почин в самобытный французский канон.

         Но так уж повелось на свете, что никакое действие обычно не обходится без противодействия, а высокие образцы почти всегда неизбежно подвергаются пародийному снижению и переиначиванию. Не стало в этом отношении исключением и капитальное детище Дидро и Д’Аламбера. Ирония и юмор – коренные свойства французского национального характера – нашли себе в «Энциклопедии» превосходный материал для активного формального использования и насмешливо-сатирического обыгрывания. Здесь очень кстати сказались жанровая перекличка и типологическое пересечение с давней литературной традицией так называемых «Словарей светских людей» – образцов демократической сатиры, направленной на идейную борьбу с феодально-аристократическими основами французского общества, высмеивавшими бессодержательную и паразитическую жизнь высших сословий. Составленные в виде справочных пособий энциклопедического типа, такие «Словари» в заведомо абсурдной, пародийной и отчасти даже провокационной форме давали язвительно-саркастическое истолкование понятиям и терминам из обихода столичной знати, освещая отнюдь не научные вопросы, а такие проявления дворянского быта, как щегольство, транжирство, волокитство, пристрастие к азартным играм и тому подобным светским развлечениям. Фон оттенял сюжет. Внешняя форма такого псевдоэнциклопедического словаря, нарочито ориентированного на авторитетный образец просветительского издания Дидро и Д’Аламбера, резко с ним контрастировала своим явно несерьезным, юмористическим, «салонным» содержанием, подчеркивая комический характер литературной игры и одновременно обостряя сатирическую антидворянскую направленность критических выпадов.

         Иными словами, читателям демонстративно предлагалась не энциклопедия гуманитарных знаний, а энциклопедия светских пороков, эффектно обличающая их самодовольных носителей, которые, вместо ожидаемого интереса к наукам, выказывали заинтересованность лишь в последних новинках моды, придворных интригах и сплетнях, верховых лошадях, охотничьих собаках и прочих аналогичных атрибутах пресловутого «высшего общества», полностью дискредитировавшего себя в глазах авторов этих сатирических «Словарей». Такого рода издания выходили чаще всего, по понятным причинам, анонимно, дабы не навлечь на обличителя заслуженные неприятности со стороны властей. Впрочем, в истории французской литературы осталось имя Антонио Фабио Стикотти, итальянского комического актера, подвизавшегося на парижской сцене: его остроумный и велеречиво названный «Словарь светского человека, исторический, литературный, критический, моральный, физический, военный, политический, характеристический и общественный», хотя и был составлен еще до выхода первых томов «Энциклопедии», в дальнейшем, после смерти автора, переиздавался уже в стилизованном под энциклопедию виде.

                Германия – Россия: от Рабенера до Фонвизина

         Не секрет, что влияние французской культуры в эпоху Просвещения, да и гораздо позднее, интенсивно распространялось на всю Европу. Германия, будучи близкой соседкой Франции на континенте, разумеется, не могла не испытать на себе ощутимого воздействия литературных форм и общественных идей, активно продвигавшихся с той стороны Рейна. На немецкий язык основательно и педантично, со свойственной этой нации добросовестностью, переводилась не только «Энциклопедия» Дидро и Д’Аламбера, но и многочисленные образцы сатирической и юмористической литературы, которыми так славились среди других народов остроумные французы. Вот и немецкие авторы по мере сил старались если не напрямую подражать своим галльским собратьям, то хотя бы использовать отдельные элементы их творческой манеры, осваивать жанровые модели и, опираясь на удачные чужеземные образцы, разрабатывать собственное актуальное эстетическое и социальное содержание литературного творчества.

         К числу литераторов Германии XVIII века, глубоко воспринявших французскую жанровую традицию «Словарей светских людей», принадлежал и Готлиб Вильгельм Рабенер, создавший собственный впечатляющий сатирический аналог – «Опыт немецкого словаря», имевший такую же направленность на язвительное разоблачение духовного убожества и умственного ничтожества дворянской знати, как и пародийные компиляции Стикотти и его современников. Исследователи творчества Рабенера обоснованно отмечали, что этому писателю, представителю ранних этапов просветительского движения в Германии, «особенно удавались обличения невежества, педантизма, барской спеси и вообще человеческой глупости; его сатиры – портретная галерея неисправимых дураков и ничтожеств разного рода, иногда очень искусно осмеиваемых» [2, с. 951].

         Благодаря Рабенеру французский сатирический жанр псевдоэнциклопедии оказался успешно пересажен на немецкую почву и быстро приобрел большую популярность, вышедшую далеко за пределы Германии – в частности, достигнув России. В этом нет ничего удивительного: постоянные контакты между двумя странами непрерывно и плодотворно осуществлялись при активном посредничестве немецких ученых, составлявших в то время подавляющее большинство членов Петербургской Академии наук. Сочинения Рабенера, среди других книг и периодических изданий, на льготных условиях выписываемых академиками и без труда пересекавших границу Российской империи, почти сразу же оказывались известны и доступны русским литераторам. По справедливому замечанию автора лучшей монографии об отечественной сатире XVIII века Ю. В. Стенника: «Русская сатирическая литература становилась наследницей целого комплекса новых, малоизвестных до того в России жанровых форм» [3, с. 201].

         Существенную роль сыграл и фактор литературной моды. Любая новинка всегда привлекает внимание, так что некоторые энергичные журналисты, прежде всего А. П. Сумароков, не преминули воспользоваться понравившимся им примерами. Знакомство русской публики с популярным в Европе сатирическим жанром произошло в 1759 году, когда в издаваемом Сумароковым журнале «Трудолюбивая пчела» был опубликован сделанный А. А. Нартовым перевод из Рабенера под заглавием «Опыт немецкого словаря, расположенный по русскому алфавиту» – первый в отечественной литературе образец пародийного толкового словаря [2, с. 201]. Прецедент состоялся весьма успешно, и в дальнейшем русские литераторы XVIII столетия неоднократно с удовольствием обращались к жанровым возможностям таких «Словарей», пародийных справочников и сознательно профанированных энциклопедий. Наиболее показательные случаи жанрового заимствования перечисляет Ю. В. Стенник: «Традиции сатиры Рабенера прослеживаются и в журналах Н. И. Новикова “Трутень” (1769) и “Живописец” (1772), где был помещен оригинальный “Опыт модного словаря щегольского наречия”, принадлежавший Д. И. Фонвизину, а также в созданной им “Придворной грамматике”» [4, с. 424].

         Вместе с тем не остались без употребления и менее критические, более развлекательные приемы составления пародийных словарей, с преимущественной юмористической, а не сатирической установкой. В этих случаях русские литераторы ориентировались уже не столько на строгого моралиста Рабенера, сколько на коммерческие компиляции французских авторов «светских» словарей. К числу таких сочинений для досужего чтения можно отнести появившиеся в 1790-е гг. анонимный «Опыт вещественного российского словаря», «Новый карманный словарь для щеголей и красавиц» Н. П. Осипова, а также составленный ловким и «переимчивым» (по удачной пушкинской характеристике) Я. Б. Княжниным «Опыт толкового словаря». Таким образом, композиционные и стилевые приемы черпались из самых разных источников, но все они укладывались в общее русло французско-немецкого сатирического жанра. В результате русскоязычные, как полупереводные, так и вполне оригинальные тексты, с полным правом подключились к международному жанровому ряду, в котором просветительские тенденции «Энциклопедии» прихотливо переплелись с традициями «Словарей светских людей».

                Предшественники и продолжатели русского «Сатирикона»

         В русской сатирической литературе и журналистике XIX – начала ХХ вв. интересующий нас жанр знал и взлеты, и падения, и, наконец, подвергся существенной модификации. Но обо всем по порядку.

         Прежде всего, будет явно не лишним хотя бы вкратце отметить такую специфическую разновидность пародийного словаря-справочника, как составленный на рубеже 1810-х – 1820-х гг. А. Ф. Воейковым, самым желчным из всего круга литераторов-«арзамасцев», «Парнасский адрес-календарь, или Роспись чиновных особ, служащих при дворе Феба и в нижних земских судах Геликона, с краткими замечаниями об их жизни и заслугах». Язвительно переиначивая форму официальных информационных изданий, содержавших краткие сведения о служебном положении известных деятелей на придворном, чиновничьем или военном поприщах, Воейков снабдил по большей части весьма критическими характеристиками полсотни литераторов-современников, расположив весь материал в порядке словарного перечня. Естественно, что в те годы наполненное таким саркастическим пафосом полемическое произведение не могло появиться в печати, зато активно распространялось самим автором среди своих единомышленников и литературных соратников.

         К сожалению, в более позднее время интерес к жанровой традиции сатирических словарей и пародийных энциклопедий был в значительной мере утрачен. Можно указать лишь единичные случаи использования приемов, восходящих к образцам Рабенера или французских литераторов-просветителей. Так, в частности, очень выигрышно выделялся на пестром фоне периодики конца 1850-х – начала 1860-х гг. сатирический журнал «Искра», выходивший под редакцией В. С. Курочкина и Н. А. Степанова. Многочисленные талантливые авторы, печатавшиеся в «Искре», сознательно обращались к богатейшему жанровому арсеналу европейской и отечественной сатиры, самим своим творчеством на деле осуществив живую плодотворную преемственность с накопленным их предшественниками опытом работы в различных жанрах. Нашлось среди этих жанров место и основательно подзабытой в ту пору старинной форме псевдоэнциклопедии. Ее обновленным примером стал цикл публикаций под названием «Выдержки из практического словаря» (в ряде номеров – «Материалы из практического словаря») в 1859 и 1860 гг. Акцентирование практического характера словаря иронически противопоставлялось так называемому Академическому словарю – многотомному толковому словарю русского языка, чье издание, осуществляемое специально для этого созданной Российской академией, затянулось на долгие десятилетия, начавшись еще в конце XVIII столетия. «Искровцы» же намеренно подчеркивали названием своего «Словаря» злободневную общественно-политическую актуальность освещаемой в сатирическом ключе эпохи начавшихся реформ, не имеющих ничего общего с отвлеченным и рутинным академизмом прошлого.

          Увы, жанровый почин «Искры» не был подхвачен тогдашней русской журналистикой. Приемы пародийной лексикографии надолго остались невостребованными. Прошло полвека, прежде чем энциклопедическая форма всеобъемлющей сатиры вновь оказалась взята на вооружение группой авторов, достойно продолживших дело своих предшественников 1860-х гг. Речь идет о литераторах-«сатириконцах», сотрудниках лучших русских юмористических и сатирических журналов предреволюционных лет – «Сатирикон» и «Новый Сатирикон», во главе с блистательным королем остроумия А. Т. Аверченко. И он сам, и его коллеги по перу буквально возродили угасавшую жанровую традицию, вдохнули в нее новую жизнь и, подобно «искровцам», наполнили ее злободневным социальным содержанием. Показательным примером мастерского использования почти забытых к тому времени приемов пародийного терминологического истолкования может служить опубликованный в 1913 г. в «Новом Сатириконе» «Полный словарь слов», красноречиво скрепленный именем Фомы Опискина – гротескного персонажа сатирической повести Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели». Литературная маска удачно сочеталась с жанровой конструкцией, образовав новаторское художественное единство, зло бичующее мещанскую обывательщину и политическую реакцию.

         Однако самым ярким, артистичным и ставшим с тех пор классическим образцом оригинальной трансформации псевдоэнциклопедического канона стала выпущенная в 1911 г. отдельным изданием иллюстрированная «Всеобщая история, обработанная “Сатириконом”». Эта книга разнообразно и в высшей степени изобретательно демонстрировала способы провокационной пародийной профанации официально-казенного стиля подачи фактов в исторических компендиумах и учебниках. Четыре ведущих автора журнала – Тэффи (Надежда Бучинская), Осип Дымов (Перельман), Аркадий Аверченко и Иосиф Оршер, печатавшийся под псевдонимом О. Л. Д’Ор, в пародийной манере изложили соответственно историю древности, средневековья, нового времени, а также историю России от призвания варягов славянами-новгородцами до изгнания Великой армии Наполеона в 1812 году. Охват исторического материала был и впрямь энциклопедическим, но юмористическая стихия, пронизывающая все разделы этой компактной по объему книги, не оставляла ни малейшего сомнения в ее истинной жанровой природе. Четкая установка на ироническое развенчивание штампов и стереотипов, годами вдалбливавшихся казенной школьной наукой в головы учащихся, оказывалась внутренне сродни просветительскому пафосу сатириков XVIII века, а виртуозная манера повествования делала «Всеобщую историю» замечательным литературным произведением.

         Налетевший на Россию вскоре после выхода книги революционный вихрь разметал ее авторов по чужбине – русскому зарубежью, а сам труд «сатириконцев» в советскую эпоху был обречен на почти полное забвение, став настоящей библиографической редкостью. И только в 1990 году наконец-то увидело свет переиздание этого уникального памятника столь редкого литературного жанра [5]. Конечно же, такое примечательное явление не могло остаться незамеченным. Пример «сатириконской» «Всеобщей истории» оказал заметное влияние на многих российских юмористов и сатириков. Еще бы! Но дело здесь вовсе не в простом подражании или стилизации. Нет, всё намного сложнее и гораздо интереснее – трансформация старинного жанра продолжилась в совершенно новых условиях.

                Эдуард Успенский и Кир Булычев: идея и дело

         В 40-м номере «Литературной газеты» за 1994 год, на хорошо известной всем любителям юмористики 16-ой полосе, в знаменитой рубрике «Клуб “12 стульев”» появилась довольно большая публикация выдающегося отечественного писателя-фантаста Кира Булычева под интригующим заглавием: «Спринт-история. Подготовительные материалы». Открывалась публикация развернутой преамбулой, в которой излагалась предыстория создания опубликованных ниже фрагментов текста, представлявшего собой блестящий пример основательно подзабытого к тому времени жанра пародийно-сатирической энциклопедии. Преднамеренно провоцируя потенциальных читателей, Булычев иронически объявил, что появление «Спринт-истории» знаменует собой (не более и не менее!) рождение новой гуманитарной науки для широкого потребления, а точнее, конечно же – пародийной псевдонауки, юмористически обыгрывающей штампы массового сознания и остроумно развенчивающей расхожие стереотипы обывательского представления об истории и культуре. Таким образом, просветительская установка на очищение истины от ошибочных представлений реализовывалась в легкой и доступной форме пародии на традиционный тип энциклопедически-справочных изданий.

         Однако, стремясь соблюсти историческую справедливость, автор «Спринт-истории» не стал приписывать авторство самой идеи произведения такого редкого жанра целиком себе, а прямо назвал имя подлинного отца-основателя новейшего течения пародийного энциклопедизма: «Название этой псевдонауки придумано не мной, но идею подсказал Эдуард Успенский, предложивший мне участвовать в создании Великой Энциклопедии для Неучей, которая позволила бы желающему стать интеллигентным человеком за полчаса. В этой энциклопедии статьи должны так просто и доходчиво объяснить абсолютно все, что свежеиспеченный миллионер Пупкин по прочтении ее почувствует себя своим в обществе академиков и скульпторов» [6] (I).

         Как явствовало из дальнейшего изложения событий, Успенский так и не реализовал свой замысел, поэтому воплощать идею на практике довелось уже одному Булычеву. И вот здесь-то первоначальный псевдоэнциклопедический проект претерпел существенные изменения. О том, в чем именно эти новации заключались, лучше всего сказал сам творец «Спринт-истории»: «Но так как мне была отведена роль автора исторического раздела, то я начал подбирать темы и статьи, поняв притом, что имею дело не с историей как таковой, а со спринт-историей, намеренной низвести любое событие или лицо до абсурдной простоты. Притом спринт-история не лжет, хотя позволяет себе протягивать разноцветные ниточки из прошлого в настоящее, для того чтобы специфический читатель мог скорее и глубже впитать в себя историческое прошлое» [6].

         Итак, идея претворилась в дело, а историческая наука притворилась псевдонаучной «Спринт-историей». Получившийся вследствие этого результат имел немалый успех: фрагменты пародийно-сатирической энциклопедии печатались в 1990-е годы на страницах газет «Вечерняя Москва», «Книжное обозрение» и еще в ряде периодических изданий. Продолжились публикации и позднее, а полный текст, в виде самостоятельной отдельной книги, увидел свет в 2000 году в Челябинске, в серии «Для узкого круга», включавшей избранные, преимущественно малоизвестные массовому читателю, произведения Кира Булычева. «Спринт-история» по праву заняла среди них одно из наиболее видных мест. Издание было щедро снабжено иллюстрациями, которые тщательно подобрал сам автор, снабдив их юмористическими подписями, акцентировавшими внимание на ключевых моментах сопровождавших их коротких статей. К этой книге Булычев специально написал особое предисловие, тонко спародировав зазывающий стиль рекламных объявлений, обычно назойливо встречающихся в разного рода популярных коммерческих справочниках: «Читатель, взявший с собой на дело мой скромный труд, за полчаса достигнет уровня знаний, который поможет ему на равных беседовать с женой нидерландского посла, Майклом Джексоном или самой Лаймой Вайкуле» [7, с. 4]. Здесь же были анонсированы предполагавшиеся (скорее всего, только в шутку) продолжения псевдоэнциклопедического проекта, так и оставшиеся, к сожалению, неосуществленными: «В настоящее время автор работает над Спринт-литературой и Спринт-географией. Скоро школьное и институтское образование отменят как пустую трату детского времени» [7, с. 4].

         Заключительный пассаж метил, кажется, в чрезмерно распространившиеся вспомогательные пособия для не слишком-то прилежно обучающейся молодежи, наподобие сомнительных компендиумов под многообещающими заглавиями: «Все произведения классической литературы в кратком изложении» или «Гегель за 90 минут». Демонстрируемый такого рода горе-справочниками поверхностный, чересчур легковесный подход к постижению основ науки и овладению азами культуры как раз сродни пародийному проекту Булычева, но, в отличие от «Спринт-истории», реализуется безо всякой иронии, на полном серьезе, вызывая комический эффект в глазах действительно образованных и культурных людей. Как видим, ирония Успенского и Булычева продолжает оставаться более чем актуальной. А ведь это и есть лучшее оправдание проделанного труда.

                «Сатирикон» и «Спринт»: параллели, варианты, расхождения

         Обосновывая характерные принципы творческого метода, примененного в процессе создания «Спринт-истории», Булычев справедливо заметил, что «простота науки требует особых усилий от автора. Главное – отыскать правильный тон» [6]. Ему это вполне удалось, а весьма полезным и очень кстати пригодившимся подспорьем для выбора нужной стилевой тональности оказалось то самое переиздание «Всеобщей истории, обработанной “Сатириконом”», повторно вошедшее в литературный обиход как раз незадолго до начала работы над «Спринт-историей». Знакомство с результатами коллективного творчества своих предшественников оставило ощутимые следы в индивидуальном труде Булычева, в чем можно будет наглядно убедиться, сопоставив некоторые параллельные фрагменты, точнее – одни и те же исторические сюжеты, изложенные им вслед за «сатириконцами».

         Вот, например, как Осип Дымов повествует о захвате столицы Западной Римской империи германскими племенами: «Две недели вандалы грабили и разрушали Рим, они иначе не могли поступить: у них уж было такое имя. При этом они несомненно обнаружили вкус и понимание, так как уничтожали именно те картины, которые были наиболее ценны» [5, с. 86]. Одиозную этимологию названия печально знаменитого в истории варварского народа в созвучном тоне воспроизводит и Булычев: «ВАНДАЛЫ. Древние германцы, жестокие враги Рима, придумали варварство и вандализм, чтобы оправдать свои безобразия. В ответ на упреки говорили: “Что с нас возьмешь, такие вот мы вандалы!”» [7, с. 22].

         Тэффи высмеивает репутацию римского сибарита-гастронома Лукулла: «Тем временем в Риме выдвинулся своими пирами проконсул Лукулл. Он угощал своих приятелей муравьиными языками, комариными носами, соловьиными ногтями и прочею мелкою и неудобоваримою снедью и быстро впал в ничтожество» [5, с. 55]. Булычев также не очень-то высоко ставит историческую репутацию тщеславно-прихотливого патриция: «ЛУКУЛЛ. Римский полководец. Одержал много побед на полях сражений, но стеснялся о них рассказывать. Зато очень гордился пирами, которые закатывал на весь город. Вот молва ему и отомстила. Кто помнит полководца Лукулла?» [7, с. 71].

         Использует Булычев и столь излюбленный «сатриконцами» прием заведомого исторического анахронизма, вводящего явно современный подтекст в рассказ о давно прошедших событиях. В частности, для оглушительного успеха соратников Жириновского на выборах в Госдуму в декабре 1993 года Булычев полемически находит своеобразный прецедент из античной практики: «КАЛИГУЛА. Римский император (12–41), который настолько не уважал Римскую государственную думу, что избрал в нее лошадь от либерально-демократической партии» [8, с. 55]. К аналогичным издевательским партийным отождествлениям, только на сугубо русском историческом материале, прибегал до него «сатириконец» О. Л. Д’Ор: «С первого дня своего основания Москва была кадетскою, так как была основана одним из лидеров этой партии князем Долгоруковым, по директиве ЦК.
         Но мало-помалу она правела. Сначала перешла к октябристам, которые сильно принизили ее значение. Потом Москвою завладела Торгово-промышленная партия, представителем которой в то время был Иоанн Калита» [5, с. 263]. (II)

         Вообще говоря, именно на почве русской истории в «Спринт-истории» больше всего пересечений с соответствующим разделом «сатириконской» «Всеобщей истории», и надо признать, что в целом ряде случаев Булычев предлагает варианты более удачные и интересные, чем у своего предшественника с вычурным псевдонимом О. Л. Д’Ор. Судите сами. «Сатриконец» так описывает Ледовое побоище: «Узнав о тайном решении Александра побить их, рыцари высадились на Чудское озеро и построились там свиньей.
         Александр, увидев это, перехитрил их, построив свое войско свинобойней. Ливонцы потерпели поражение и побежали» [5, с. 262].

         Объяснение русской победы у Булычева выглядит несколько иначе: «АЛЕКСАНДР  НЕВСКИЙ. Русский князь XIII века, побивший немецких рыцарей на льду Чудского озера. У псов-рыцарей были тяжелые латы, и они провалились сквозь лед. У наших лат не было, и они остались наверху» [7, с. 8].

         Но особенно показательно расхождение двух интерпретаций в обрисовке дальнейших событий. Если О. Л. Д’Ор вскользь упоминает: «Еще бОльшую победу одержал Александр над шведами» [5, с. 262], то версия Булычева гораздо оригинальнее, лучше вписываясь в реальный исторический контекст, который был вовсе не благоприятен для судьбы победителя: «В пылу боя Александр Невский не заметил, что Русь покорили татаро-монголы. Так что сразу после победы он был вынужден им сдаться» [7, с. 8].

         Не остался обойден вниманием и еще один активно прославлявшийся в официальной историографии патриотический подвиг людей средневековой Руси – организованное Кузьмой Мининым и князем Дмитрием Пожарским народное ополчение в 1612 году. О. Л. Д’Ор представил это событие как выгодную коммерческую операцию: «Тут же наскоро стали продавать дворы и вырученные деньги отдавали Минину.
         Кто покупал дворы – никому из историков неизвестно. А может быть, известно, но из стыдливости они это скрывают.
         Полагают, что была основана тайная патриотическая компания по скупке домов и имущества» [5, с. 291–292].

         «Спринт-история» трактует эти же факты в терминах вездесущего шоу-бизнеса: «МИНИН  И  ПОЖАРСКИЙ. Первый известный случай русского спонсорства. Нижегородского купца Минина можно условно считать продюсером, а воеводу Пожарского режиссером изгнания надоевших поляков из России» [7, с. 79].

         При характеристике исторических перипетий, происходивших в России в XVIII веке, Булычев, в отличие от своего коллеги-«сатириконца», мог опосредованно актуализировать богатый общественно-политический опыт века ХХ-го, и благодаря этим аллюзиям на жизнь советского общества предлагаемые им интерпретации получили более злободневное содержание. Дело касалось заселения сибирских территорий. О. Л. Д’Ор, касаясь биографии Меншикова и прочих опальных вельмож второй четверти XVIII столетия, так взглянул на разворачивавшиеся события:

         «Сделавшись временщиком, сановник старался как можно больше сослать в Сибирь народу.
         Делалось это не от злости, а от практичности ума. Каждый временщик думал:
         “Чем больше сошлю в Сибирь вельмож, тем веселее мне потом будет”.
         Так понемногу стала заселяться Сибирь.
         Пионерами в Сибири оказались временщики, что дало повод тогдашним острякам острить:
         – Как видите, и временщики могут на что-нибудь пригодиться...» [5, с. 322].
         
         Булычев же проницательно соотнес судьбу низвергнутой правительницы Российской империи принцессы Брауншвейгской с общей участью бесчисленного числа советских граждан в более позднюю эпоху: «АННА  ЛЕОПОЛЬДОВНА (1718–1746). Внучатая племянница Петра I, на три четверти немка. Ее выдали замуж за Антона Брауншвейгского, которому она родила младенца Ивана, и тут же по смерти Анны Иоанновны попала на трон при сыне. Не зная русского языка, не поняла, почему ее через несколько месяцев скинули с престола и отправили на Север, где она вскорости померла. Так и не догадалась, что стала жертвой русского обычая осваивать Север силами интеллигенции» [7, с. 10–11].

         Шаржированными штрихами обрисовывая злоключения, выпавшие на долю Наполеона Бонапарта, Булычев соединил воедино черты, которыми О. Л. Д’Ор по отдельности наделил двух незадачливых воителей, потерпевших поражение в России – шведского короля и французского императора. Вот что сказано о первом из них:

         «Карл принадлежал к секте “бегунов”. Всю жизнь он к кому-нибудь или от кого-нибудь бежал.
         Бежал к Мазепе в Полтаву, но Ворскла и русские солдаты произвели на него удручающее впечатление, и он убежал из Полтавы к татарам.
         У татар он остался недоволен кумысом и убежал к султану.
         Узнав, что у султана много жен, Карл XII поспешил бежать от соблазна к себе на родину, где у него не было ни одной жены.
         Из Швеции бежал к полякам. От поляков снова куда-то убежал» [5, с. 308–309].

         Бесславный финал русской кампании Наполеона воспроизведен с элементами драматического действия: «Французы в бегстве выказали большую сметку.
         Впереди всех бежал Наполеон. Для скорости он бежал на лыжах. Остальные бежали пешком.
         – Ишь, прыткие! – удивлялись наши мужички. – Как ловко бегут! Только пятки сверкают. Сейчас видно, что грамотные» [5, с. 336].

         В булычевской «Спринт-истории» образ императора французов, помимо реалий собственного бегства из России, вбирает в себя псевдоспортивные достижения, приписанные в свое время «сатириконцем» королю Швеции: «НАПОЛЕОН. Французский полководец, который прославился тем, что умел бегать. Сначала убежал из Москвы, потом с острова Эльба. Французы до сих пор почитают его за неимением других великих бегунов» [7, с. 84].

         С наполеоновской эпопеей связано и юмористическое толкование понятия «шапкозакидательство», перенесенное в слегка измененном виде на страницы «Спринт-истории» из «Всеобщей истории, обработанной “Сатириконом”». О. Л. Д’Ор относит это явление к Отечественной войне 1812 года: «Народ русский вскипел.
         – Как? – гремели по России негодующие голоса. – Какие-то французишки смеют идти на нас войной? Да мы их шапками закидаем!
         Шапки страшно вздорожали в один день. Все патриоты спешили накупить себе шапок для закидывания французов» [5, с. 333].

         А у Булычева эта отличительная особенность русского национального характера ведет происхождение еще со времен монголо-татарского ига: «ШАПКОЗАКИДАТЕЛЬСТВО. Тактический прием русской армии. Воинам выдавались меховые шапки. Отступая, воин мог кинуть шапку на снег, и татарин останавливался, чтобы ее подобрать. Но если вся армия бросит шапки одновременно, то у нее будет достаточно времени, чтобы перегруппироваться и с новыми силами ударить по врагу, занятому примеркой наших шапок» [7, с. 125].

         В общем, пародийно-сатирическая традиция, мастерски запечатленная «Сатириконом», нашла в «Спринт-истории» Булычева достойное художественное развитие и – отчасти – идейное переосмысление.
               
                Тонкость мыслей по-французски и по-русски

         Уникальной особенностью «Спринт-истории» является то, что у нее есть не только русские корни, уходящие прежде всего к «сатириконцам», но и, так сказать, легкий французский акцент. Среди многообразных интонаций этой книги можно явственно уловить отдельные переклички с «Лексиконом прописных истин» Гюстава Флобера. В самом деле, сатирический «сборник тонких мыслей» (такой подзаголовок дал своему сочинению в 1853 году сам французский классик) и пародийную «энциклопедию для идиотов» (по исходному замыслу Успенского) сближает не только общая жанровая природа, но и единый пафос язвительного разоблачения пошлости, профанирования серьезных знаний, подмены науки и культуры дешевыми суррогатами, рассчитанными на низкопробный обывательский вкус. Анонимный персонаж – самодовольный буржуа, с позиций которого составлен «Лексикон», – предстает во многом сродни тем карикатурным «новым русским», чьему пониманию должна соответствовать «Спринт-история» при ее буквальном прочтении и восприятии.

         В отечественном литературоведении дана очень верная характеристика убогому духовному миру обобщенного сатирического адресата флоберовского «Лексикона»: «Свои затрепанные суждения о предметах он берет напрокат, он щеголяет ими в обществе, в печати, совершенно не заботясь о том, что они выражают. Он изрекает то, что полагается произносить в определенных случаях жизни. На каждый такой случай он имеет про запас готовое изречение» [8, с. 499]. Точно такими же атрибутами социального поведения наделен и гипотетический читатель «Спринт-истории», использующий отрывочные познания, почерпнутые из псевдоэнциклопедии, чтобы при случае блеснуть ими на светской вечернике или гламурной тусовке. Что ж, это вполне закономерно: буржуазно-мещанский тип мышления всегда и всюду однотипен – и во Франции в середине XIX столетия, и в России на рубеже XX–XXI веков.

         В «Спринт-истории» есть несколько параллельных мест с «Лексиконом», показывающих, что Булычев не только хорошо усвоил ироническую манеру Флобера, но и сумел дать собственные варианты некоторых «прописных истин». Так, в «Лексиконе» кратко сказано о легендарном древнегреческом поэте: «Гомер. – Никогда не существовал. Знаменит своим смехом: гомерический смех» [9, с. 359]. В «Спринт-истории» находим пародийное пояснение этого выражения: «ГОМЕРИЧЕСКИЙ  ХОХОТ. Очень громкий хохот. Почему он приписывается слепому старичку Гомеру, спевшему самые несмешные поэмы на свете, история не знает» [7, с. 35].

         В случае с Америкой пояснение еще обширнее. Флобер лаконичен: «Америка. – Прекрасный пример несправедливости: ее открыл Колумб, а названа она по имени Америго Веспуччи» [9, с. 355]. Булычев не ограничивается общей информацией, но конкретизирует ее довольно подробно: «АМЕРИГО  ВЕСПУЧЧИ (1451–1512). Итальянский путешественник. Ничего не открыл, но побывал в Новом свете, открытом Колумбом. Написал о своем плавании книжку и послал ее деловому издателю Вальдзеемюллеру. Тот начал рекламную кампанию, в которой утверждал, что его клиент открыл Новый свет и потому имеет право дать ему свое имя. Так как всем было все равно, как называть эту дикую отдаленную землю, то никто не стал спорить с издателем, и на картах появилась Америка. Нам повезло, что энергичный издатель не назвал Америку своим именем. Представляете: Соединенные Штаты Вальдзеемюллерики!» [7, с. 9].

         Употреблен Булычевым и его излюбленный прием расширения хронологического контекста – отсылка к позднейшим по отношению к комментируемому историческому факту событиям. Флобер намеренно мимоходом, неполно и неточно упоминает о драматической судьбе злополучного Пьера Абеляра:

         «Абелар. – Иметь какое-либо представление об его философии или же знать названия его произведений не обязательно.
         Скромно намекнуть, что Фюльбер его изуродовал.
         Могила Элоизы и Абелара; если вам станут доказывать, что она не подлинная, воскликните: “Вы лишаете меня иллюзий!”» [9, с. 354].

         Булычев приводит дополнительные сведения о событиях, связанных с могилой Абеляра и его возлюбленной, отчего вся эта история приобретает еще более трагический характер, а пресловутое торжество исторической справедливости выглядит как очередная горькая насмешка судьбы:

         «АБЕЛЯР (1079–1142). Знаменитый христианский философ. В молодости не выносил философии, а хотел жениться на красавице Элоизе. Этим вызвал негодование ее дяди, который нанял бандитов, и те кастрировали юношу. Тогда он разлюбил Элоизу и полюбил философию.
         Справедливость восторжествовала через семьсот лет. В 1828 году французы отыскали в соответствующих провинциальных монастырях прах Абеляра и Элоизы и похоронили их рядышком на знаменитом кладбище Пер-Лашез. Впоследствии у их могилы в 1871 году расстреливали коммунаров» [7, с. 5].

         Вслед за Флобером Булычев пародирует дилетантское, полуневежественное отношение к науке. Во Франции в XIX веке были в ходу досужие толки о египетских иероглифах, незадолго до того расшифрованных выдающимся ученым Шамполионом. «Лексикон» интерпретирует эту информацию по-обывательски:

         «Иероглифы. – Древний язык египтян; его изобрели священники, чтобы скрывать свои преступные тайны.
         И подумать только, что находятся люди, которые их понимают!
         В конце концов, может быть, это просто шутка» [9, с. 364].

         Булычев модернизирует ситуацию, причем место загадочных иероглифов занимают новомодные почеркушки, отнюдь не выполняющие какой-либо сакральной функции, а как раз наоборот: «ГРАФИТТИ. Научное слово, обозначающее всего-навсего любую старую надпись, нацарапанную или намазанную на стене. Археологи стесняются признаться, что девяносто процентов графитти до сих пор не опубликованы из-за соображений благопристойности» [7, с. 36].

         «Могила Эвереста», точное местонахождение которой вовсе не обязательно знать новоявленному богатею, – этот наглядный символ географического невежества сатирического адресата «Спринт-истории» совершенно аналогичен таким же заведомым топонимическим ляпсусам в «Лексиконе»: «Гольфстрем. – Знаменитый город в Норвегии, недавно открытый» [9, с. 359]; «Лагуна. – Город на берегу Адриатического моря» [9, с. 367].

         Наконец, подобно Флоберу, Булычев тоже дает читателям авторитетные рекомендации по артикуляционной риторике, долженствующей приукрасить их речь: «ТУТАНХАМОН.  <...>  Слова “Гробница Тутанхамона!” надо произносить с торжественным придыханием» [7, с. 115]. 

         Похожие советы из области интонационного красноречия неоднократно встречаются и в «Лексиконе»: «Макиавеллизм. – Слово, которое надо произносить с трепетом» [9, с. 369]; «Изящество. – Говорить перед каждой статуей, которую осматриваешь: “Не лишено изящества”» [9, с. 364]; «Квадратура круга. – Неизвестно, что это такое; но когда о ней говорят, надо пожимать плечами» [9, с. 365].

         Но при всем очевидном сходстве пародийно-сатирических советов русского и французского авторов между ними есть одно существенное отличие. Энциклопедический характер «Спринт-истории» подчеркнуто рекламируется в авторском предисловии, тогда как «Лексикон прописных истин» открыто третирует такую форму универсального знания: «Энциклопедия. – Смеяться над ней из презрения, как над старомодным произведением, и даже ругать» [9 с. 384]. Нет, зачем же так прямолинейно? Надо тоньше, тогда ирония будет проникать глубже. В этом отношении отечественная «Энциклопедия для идиотов» способна быть применительно к нашему доморощенному «новорусскому» читателю куда более действенным средством, чем французский «Сборник тонких мыслей».

                Плутарх отдыхает!

         «Спринт-история» получила, как говорится на журналистском сленге, хорошую прессу. Среди разнообразных откликов и читательских мнений выделяется своей основательностью и доказательной аргументацией большая рецензия известного литературного критика и обозревателя А. В. Щербака-Жукова. Стилистически обыгрывая название серии, в которой вышла книга Булычева («Для узкого круга»), он выразительно озаглавил свою рецензию риторическим вопросом: «Узок круг или тонок слой?» Разумеется, вторая часть вопроса более точно характеризует пародийно-сатирический взгляд Булычева на состояние современной культуры, всё более активно теснимой и подавляемой ширпотребным масс-культом самого вульгарного толка. Рецензент весьма справедливо оценил специфическое положение автора в расшатанной и перемешавшейся социальной среде переходного периода новейшей истории нашей страны: «Потрясающий эрудит, историк по образованию, Кир Булычев в афористичной форме поясняет значение мудреных слов, излагает замечательные исторические события, раскрывает тайны веков. Иногда он наподобие сатириконовцев с улыбкой пересказывает учебник истории, иногда – откровенно смеется над предполагаемой неграмотностью читателя этой книги, между строк лукаво подмигивая тем, кто способен оценить его юмор» [10]. В целом верно и указание на генетическую взаимосвязь «Спринт-истории» с предшествовавшей жанровой традицией отечественной литературы: «Это ироническое произведение восходит своими корнями к “Новейшему Плуарху” Даниила Андреева со товарищи и “Всемирной истории, обработанной «Сатириконом»” – однако с правкой на яркие приметы нашего времени» [10].

         Однако если в отношении многочисленных перекличек с коллективным трудом «сатириконцев» сомнений действительно не возникает, то совсем не так просто обстоит дело с творением еще одной группы авторов, уже советской эпохи – Д. Л. Андреева, В. В. Парина и Л. Л. Ракова, – произведением, создававшимся в 1950–1953 гг. в условиях, несопоставимых с комфортной обстановкой дореволюционного «Сатирикона», а именно – в камере Владимирской тюрьмы для политзаключенных, где все трое оказались по ложным обвинениям в контрреволюционной деятельности. Составленный ими сборник биографий вымышленных исторических персонажей, пародирующий манеру «Сравнительных жизнеописаний» Плутарха, относится все-таки к другому жанровому ряду, нежели сатирические энциклопедии, да и в «Спринт-истории» используется обратный, зеркальный прием: исторические деятели там совершенно реальные, а вот биографии их снабжены заведомо фантастическими, неправдоподобными эпизодами, резко диссонирующими с устоявшимися канонами традиционного восприятия личности того или иного общеизвестного литературного классика.

         Вот что, например, сообщается в «Спринт-истории» о ранних годах жизни А. П. Чехова: «ТАГАНРОГ. Город на берегу Азовского моря. Назван так потому, что некогда в тех местах охотились на таганов, желчь которых ценится в китайской медицине. Последнего тагана убил будущий писатель Антоша Чехов, который подкармливал охотой бедствующее семейство» [7, с. 109].

         Не менее диковинные факты приписываются творчеству Ф. М. Достоевского, чей трагически-пророческий дар получает совершенно неожиданное преломление в судьбе одного из главных «бесов» русской революции, так обостренно предчувствовавшейся писателем: «ТРОЦКИЙ Лев Давидович (1879–1940). В самом деле обыкновенный Бронштейн. Дьявольски хитрый еврей, смог возглавить Красную армию и победить в гражданской войне, чтобы никто не догадался, что он троцкист. Однако был разоблачен и убит топором, о чем рассказано в романе Ф. Достоевского, где из соображений безопасности имена действующих лиц изменены» [7, с. 115].

         Нет, до таких поистине головокружительных исторических (а точнее, конечно, псевдоисторических) поворотов не додуматься никакому Плутарху – ни древнему, ни новейшему! Фантастичность подобных статей «Спринт-истории» впечатляет, ведь недаром ее автор – всемирно признанный мастер фантастики.

         Раз уж зашел разговор о пародийных писательских биографиях, то следует упомянуть о типологической близости нескольких фрагментов «Спринт-истории» с еще одним жанровым образцом сатирической полемики, упоминавшимся ранее и, казалось бы, давно вышедшим из употребления – «Парнасским адрес-календарем» Воейкова. Представителям враждебного литературного лагеря в свое время крепко доставалось от его язвительно-желчных комментариев к их, так сказать, послужному списку на литературном поприще. При этом реальные факты дополнялись саркастическими оценками, а общая критическая направленность замечаний подрывала незаслуженный, с точки зрения Воейкова, авторитет его антагонистов. Для кое-кого из них он нашел в высшей степени колоритные и не лишенные своеобразной гротескной фантастичности определения-характеристики: «П. И. Голенищев-Кутузов, беседист, почетный член общества завистливых, обучает змей пресмыкаться по книге, которая есть плод его долговременных опытов» [11, с. 599]; «Гр. Д. И. Хвостов, обер-дубина Феба в ранге провинциального секретаря; обучает иппокренских лягушек квакать и барахтаться в грязи» [11, с. 600].

         А вот какие в буквальном смысле адские перспективы сулит «Спринт-история» одному чрезмерно политизированному радикальному деятелю зарубежного искусства: «СИКЕЙРОС Альфаро (1896–1974). Пример того, что гений и злодейство совместимы, а порок не наказуется. Выдающийся мексиканский живописец, притом коммунист и террорист, организатор покушений на Троцкого, умер на свободе и в богатстве. Говорят, что и на том свете устроился – рисует портреты руководящих чертей» [7, с. 103].

         Сходство приемов показательно, хотя в данном случае оно, скорее всего, случайно. Но всё же нельзя не признать, что стиль и дух воейковских памфлетных выпадов вполне созвучны такой, в частности, оценке, данной в «Спринт-истории» классику советской литературы: «ГОРЬКИЙ  Алексей Максимович (1868–1936). Великий русский пролетарский писатель. После тяжелого детства и молодости отсиживался на острове Капри, пока Родина не позвала его обратно инспектировать Соловки и придумывать афоризмы. Придумал слова: “Если враг не сдается, его уничтожают”. Получил за это центральную улицу в Москве и был уничтожен, хотя сдался» [7, с. 36]. Вот так эхо давних жанровых традиций иногда очень даже различимо слышится в новейших произведениях.

         Но, впрочем, здесь важно не упустить из виду одно очень существенное обстоятельство. В отличие от абсолютного большинства литераторов, разрабатывавших в разные годы те или другие жанровые формы пародийно-сатирических энциклопедий, словарей и справочников, автор «Спринт-истории» имел многолетний позитивный опыт сотрудничества в настоящих энциклопедических изданиях, и об этой стороне его деятельности следует сказать чуть подробнее.

                Энциклопедии большие и маленькие

         Как известно, энциклопедии бывают самыми разными – и по объему, и по методу изложения материала, и по назначению. Среди многообразных критериев можно условно выделить один: кому именно адресованы такие универсальные многотомники? Исходя из возрастных особенностей восприятия информации, проистекает естественное разделение энциклопедий на издания, предназначенные для взрослых, и на те, что рассчитаны на детей. В обоих случаях требуется дифференцированный подход, и одному и тому же человеку зачастую бывает совсем не просто отыскать верный способ по-разному донести знания до аудиторий, состоящих из больших и маленьких читателей. Следовательно, тем большего уважения заслуживает автор, сумевший успешно справиться и с тем, и с другим видом энциклопедической работы. А как раз таким автором был на более ранних этапах своей биографии, в 1960-е – 1970-е гг., будущий создатель «Спринт-истории».

         Наверняка почти все, кто интересуется личностью и творчеством Кира Булычева, знают, что под этим псевдонимом публиковал свои литературно-художественные произведения ученый-востоковед, доктор исторических наук Игорь Всеволодович Можейко. А вот многие ли заглядывали в фундаментальные академические энциклопедии, изданные в совсем еще недавнем прошлом, – «Советскую историческую энциклопедию» («СИЭ») или 3-е издание «Большой советской энциклопедии» («БСЭ»)? При желании они могли бы найти там достоверные свидетельства о вкладе Можейко в отечественную ориенталистику, как на официальном языке называется наука о странах, народах, культурах Востока, его прошлом и настоящем. В «СИЭ» Можейко является одним из соавторов статьи о Бирме (им написан раздел о средневековом периоде ее истории) [12], а в трех из тридцати томов «БСЭ» помещены три его статьи, связанные не только с давней историей этой страны, но и с событиями, происходившими в эпоху Второй мировой войны [13–15].

         Однако и в том, и в другом издании не обошлось без осложнений: при коллективной публикации в «СИЭ» фамилия Можейко оказалась пропущена в итоговой подписи под статьей, а одну из своих авторских статей в «БСЭ» он вынужден был подписать псевдонимом И. Всеволодов, которым, кстати, не раз пользовался в некоторых других своих академических  и научно-популярных трудах. Хорошо, что в дальнейшем такие ситуации больше уже не повторялись. Когда в 1999 году увидел свет тематический том «Страны. Народы. Цивилизации» специальной просветительской «Энциклопедии для детей», до сих пор регулярно переиздающейся, то авторство всех семи статей Можейко о Юго-Восточной Азии было указано безо всякой утайки [16–22].

         Востоковедческие интересы и симпатии заметны также и в «Спринт-истории». Чтобы по достоинству оценить автобиографический подтекст одной из статей, как раз по бирманской истории, надо знать авторские пояснения. Но сначала – текст самой статьи: «ПАГАН. В этом слове нет ничего неприличного. В средние века город Паган был столицей одноименного государства в Бирме. Его давно покинули жители, но там остались тысячи каменных пагод и храмов. Но ни одного дворца, дома или дачи, ибо жители Пагана были буддистами и верили, что жизнь человека настолько мимолетна, что нет смысла возводит для себя каменные чертоги. Задумайтесь об этом, покупая кирпич для вашего трехэтажного коттеджа в Барвихе» [7, с. 88].

         О философско-мировоззренческом выводе – чуть позже, а перед этим надо привести отрывок из автобиографической книги Булычева «Как стать фантастом», чтобы стало ясно, какие воспоминания и ассоциации связывались у автора с этим историко-географическим названием. Рассказывая о своей работе в Институте востоковедения, Булычев, в присущей ему юмористической манере, добрым словом помянул каламбур, спровоцированный названием его кандидатской диссертации: «Паганское государство (Бирма, XI–XIII вв.»: «Мой научный руководитель, потомственный интеллигент и талант на все времена, академик Александр Губер именовал меня “мой паганый аспирант”. Такая вот академическая шутка. Мне кажется, что он не хотел сказать ничего дурного» [23, с. 293]. Прошлое обычно вспоминается с удовольствием, вот и давнишняя, но не забытая «паганская история» по-своему отразилась в «Спринт-истории».

         Ну а что касается не столь уж и шуточного, а вполне даже серьезного осмысления и интерпретации судьбы архитектурных шедевров Пагана, запечатлевших свойственное религиям и культурам Востока углубленное отношение к вечному и бренному, истинным и ложным ценностям, то эти мировоззренческие установки были в значительной мере близки и созвучны самому Булычеву. Отнюдь не случайно в состав «Спринт-истории» оказалась включена статья, которая имеет характер не столько сатирического парадокса, сколько философской притчи: «КОНЕЦ  СВЕТА. Понятие религиозное. Обычно его ждут во время стихийных бедствий или на рубеже нового века. Когда обходится, забывают и некоторое время отдыхают от ожиданий. На самом-то деле конец света понятие личное. Каждая лампочка перегорает» [7, с. 63].

         Да, к сожалению, это так. Для автора «Спринт-истории» эта истина уже сбылась. В утешение можно лишь сказать, что свет все-таки остается. Просвещение не исчезает и не утрачивает своего воздействия на людей, даже когда самого просветителя уже нет с ними. А Булычев был настоящим просветителем, верным европейским традициям, которые уходят своими питательными корнями в эпоху французских энциклопедистов.

                Это – абсурд...

         В наше время для очень многих так называемых простых людей роль «Энциклопедии» Дидро и Д’Аламбера с успехом играет адаптированный к потребностям ускоренного и упрощенного получения информации тип электронного источника, наиболее известным и популярным образцом которого можно с полным на то правом признать «Википедию». Казалось бы, мечты энциклопедистов-просветителей исполнились: знания пошли в народ, а сам процесс обработки и размещение концентрированных результатов освоения этих знаний стал поистине общенародным делом. Спорить с этим не приходится, да и зачем? У каждого века свой стиль, свои формы, свое содержательное наполнение. Традиционные академические энциклопедии и впрямь не так широко доступны, как та же «Википедия» с ее миллионами ежедневных посещений в Интернете. Персональные компьютеры обеспечивают завидный коллективный эффект! Другое дело, что далеко не всегда легкость доступа, простота структуры и удобство использования являются определяющими критериями качества контента и достоверности материала. Было бы желание, а извратить можно любую, даже самую благую идею.

         К Интернет-проектам это относится в первую очередь. Массовость аудитории «Википедии» почти автоматически предполагает наличие в рядах ее пользователей не только тех, кто действительно всерьез нуждается в основательных и точных знаниях, глубоко заинтересован в систематическом самообразовании, но и тех, кто в полной мере подпадает под определение потенциальных адресатов «Спринт-истории» – доморощенных самоучек в худшем значении этого слова. Всё обо всем в кратчайшее время – это и в самом деле спринтерский пробег по верхушкам, а точнее – банальное верхоглядство, способность быстро нахватать необходимый минимум сведений, достаточный для общения хоть с «самой» Лаймой Вайкуле, хоть с любой другой звездой примерно такого же калибра. Дело за малым – найти бы еще предмет общения...

         Но, как бы там ни было, а это все-таки полбеды. Гораздо хуже то, что среди сетевых пользователей просто пруд пруди самозваных затейников-пародистов, вполне искренне считающих себя людьми остроумными и литературно одаренными. Ближайшим полем приложения собственных авторских амбиций некоторые из них выбирают всё ту же пресловутую «Википедию», создавая в подражание ей юмористические аналоги – вроде всяческих разновидностей «Абсурдопедии», зубоскальски пародирующих свой виртуальный энциклопедический образец [24]. И надо отдать анонимным авторам должное: иной раз пародия оказывается вполне адекватной оригиналу. Впрочем, это ли называется: быть на высоте?

         Таково нынешнее состояние жанровой традиции, когда-то столь активно внедрявшейся в массовый обиход веселыми сочинениями Стикотти и иже с ним. Подобную стилевую и содержательную трансформацию правильнее было бы считать деформацией. Пересмешничество – низший сорт юмора, а чтобы удачно пародировать энциклопедию, неплохо было бы самим обладать энциклопедически разносторонней и, что самое главное, энциклопедически основательной образованностью. Этого-то зачастую и не хватает любителям шутовского абсурда. Для чего же тогда их смехотворные потуги? Они перестают в конце концов быть смешными. Пусть уж лучше сетевые авторы направят свою неуемную энергию на просвещение, а не на развлечение. Если же они захотят получить неискаженное, полноценное представление о внутреннем потенциале жанра пародийно-сатирической псевдоэнциклопедии, то можно рекомендовать им почитать на досуге «Спринт-историю» Кира Булычева: вот это – настоящая литература.

                Примечания

         (I)  С замечательными по своей едкости и остроте саркастическим пафосом и художественным мастерством Булычев охарактеризовал круг гипотетических адресатов задуманной Успенским «Энциклопедии для идиотов» двумя годами позднее, в столь же необычном по жанровому своеобразию интервью с самим собой: «То есть не для идиотов в медицинском смысле этого слова, а для тех состоятельных людей, которые вылетели за неспособность и лень со второго курса ПТУ, а теперь ездят на мерседесе телесного цвета, окунают своих Дульциней в лагуны Сейшельских островов, а отроков держат в Итоне или Гарварде. Таким людям некогда овладевать знаниями, да и незачем. Богатому лучше не знать, сколько будет дважды два или где могила Эвереста, – ведь от многая знания много печали. Но вот уложить для них науку в конфетки размером со сникерс и сказать потом: “Открой ротик, Жора, сейчас тебе сделают вкусно и полезно”, – вот это можно. <...> С помощью спринт-истории любой нувориш или его охранник сможет овладеть историей за полчаса, не особенно напрягая свой мозжечок» («Я ворон, а не мельник!»: Интервью с самим собой / Кир Булычев – Игорь Можейко // Книжное обозрение. – 1996. – 19 ноября, № 46. – С. 9).

         (II)  Можно, кстати, отметить еще один параллельный образчик преднамеренного анахронизма, связанного именно с Москвой. Петербуржец О. Л. Д’Ор, недолюбливавший Москву и посмеивавшийся над ее притизаниями на всероссийское культурное первенство, гротескно иронизировал по поводу Иоанна Калиты, при котором «для привлечения жителей в Москву были построены Художественный театр, Станиславский и Федор Шаляпин» (Всеобщая история, обработанная «Сатириконом». – Л.: Сов. писатель, 1990. – С. 264).
         Москвич Булычев тоже, в свой черед, соотнес узнаваемые приметы родного города с эпохой другого правителя: «КОЛОМЕНСКАЯ  ВЕРСТА. Царь Алексей Михайлович приказал промерить расстояние между Кремлем и его дачей у метро “Коломенское” и поставить столбы через каждую версту» (Булычев К.  Спринт-история: Энциклопедия. – Челябинск: Околица, 2000. – С. 62).

                Литература

    1.  Люблинская А.  История в Энциклопедии // Историческая мысль в Энциклопедии Дидро и Д’Аламбера. – Л.: Наука, 1978. – С. 233–255.
    2.  Рабенер Готлиб Вильгельм // Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. В 86 т. Т. 50. – СПб.: Тип. И. А. Ефрона, 1898. – 961 с.
    3.  Стенник Ю. В.  Русская сатира XVIII века. – Л.: Наука, 1985. – 364 с.
    4.  Русская сатирическая проза XVIII века: Сборник произведений. – Л.: Изд-во ЛГУ, 1986. – 448 с.
    5.  Всеобщая история, обработанная «Сатириконом». – Л.: Сов. писатель, 1990. – 352 с.
    6.  Булычев К.  Спринт-история: Подготовительные материалы // Литературная газета. – 1994. – 5 окт. (№ 40). – С. 16.
    7.  Булычев К.  Спринт-история: Энциклопедия. – Челябинск: Околица, 2000. – 129 с.
    8.  Елизарова М. Е., Гиджеу С. П., Колесников Б. И., Михальская Н. П.  История зарубежной литературы XIX века. – М.: Просвещение, 1964. – 616 с.
    9.  Флобер Г.  Сочинения. В 3 т. Т. 3. – М.: Худож. лит., 1984. – 415 с.
    10.  Щербак-Жуков А.  Узок круг или тонок слой? // Книжное обозрение. – 2001. – 26 февр. (№ 8). – С. 16.
    11.  Поэты-сатирики конца XVIII – начала XIX в. – Л.: Сов. писатель, 1959. – 765 с.
    12.  Васильев В. Ф., [Можейко И. В.], Муранова А. П. и др.  Бирма // Советская историческая энциклопедия: В 12 т. Т. 2. – М.: Сов. энциклопедия, 1962. – Стб. 444–463.
    13.  Можейко И. В.  Аун Сан // Большая советская энциклопедия: В 30 т. Т. 2. – М.: Сов. энциклопедия, 1970. – С. 413.
    14.  Можейко И. В.  «Тридцать товарищей» // Большая советская энциклопедия: В 30 т. Т. 26. – М.: Сов. энциклопедия, 1977. – С. 209.
    15.  Всеволодов И. В. [Можейко И. В.]  Шрикшетра // Большая советская энциклопедия: В 30 т. Т. 29. – М.: Сов. энциклопедия, 1978. – С. 477.
    16.  Можейко И. В.  Мьянма (Бирма) // Энциклопедия для детей. Т. 13: Страны. Народы. Цивилизации. – М.: Аванта+, 1999. – С. 389–393.
    17.  Можейко И. В.  «Мы наш, мы новый мир построим...» // Энциклопедия для детей. Т. 13: Страны. Народы. Цивилизации. – М.: Аванта+, 1999. – С. 392.
    18.  Можейко И. В.  Природа Таиланда // Энциклопедия для детей. Т. 13: Страны. Народы. Цивилизации. – М.: Аванта+, 1999. – С. 397.
    19.  Можейко И. В.  Камбоджа // Энциклопедия для детей. Т. 13: Страны. Народы. Цивилизации. – М.: Аванта+, 1999. – С. 410–413.
    20.  Можейко И. В.  Таинственный Ангкор // Энциклопедия для детей. Т. 13: Страны. Народы. Цивилизации. – М.: Аванта+, 1999. – С. 411.
    21.  Можейко И. В.  Вьетнам // Энциклопедия для детей. Т. 13: Страны. Народы. Цивилизации. – М.: Аванта+, 1999. – С. 413–416.
    22.  Можейко И. В.  Лаос // Энциклопедия для детей. Т. 13: Страны. Народы. Цивилизации. – М.: Аванта+, 1999. – С. 416–418.
    23.  Булычев К.  Как стать фантастом: Записки семидесятника. – Изд. 3-е: дополн. и сокращ. – Челябинск: Околица, 2001. – 325 с.
    24.  Абсурдопедия: (Электронный ресурс). URL: http://www.absurdopedia.net

        Август 2012

                (Статья написана в соавторстве с М. Ю. Манаковым)