Глава 8. Детские горести и военная тайна

Вечером мы с Таней и бабаней собирались   провожать родителей. Отец поторапливал всех, нервничал, что долго прощаемся, что они с мамой могут не успеть на поезд. Бабаня, как всегда, собрала  им с собой всякой снеди: банки с «вышнёвым» вареньем ( ещё одно её словечко ), немного картошки достала «с погреба», положила пирожки, взяла у соседки тёти Поли Горбуновой  парного молока трёхлитровую банку, отлила в  литровую маме.
- Накось молочка ишшо с собой, - протянула она отцу банку,  чтоб в сумку поставил.
- Мама, да ребята ж у вас остаются, вам нужнее.
- Не скажи, - проговорила бабаня, - Вальке-то нужно сейчас тоже, а то вона бледная она какая, ей сейчас надо исть как следоват.
 Я забеспокоилась, слушая их разговор. Мама сидела на диване у стола. Я подбежала, забралась к ней на диван,  обняла её за шею, потом повернула её лицо к себе:
 
- Мамочка, ты заболела?
- Нет, Олюшка, что ты! Нет. Всё хорошо.
- А почему бабаня говорит, что тебе надо есть «как следоват»?
 Мама рассмеялась. Наверное, у меня, шестилетнего ребёнка, было в этот момент не по-детски серьёзное лицо. Она обняла меня и сидела так некоторое время, покачиваясь, точно баюкала.
- Всё хорошо, правда. У нас с папой есть одна тайна, о которой ты осенью узнаешь. Ты ведь потерпишь до осени?
 Услышав слово «тайна», я сразу перестала беспокоиться, а шёпотом спросила маму:
- Военная тайна?
Она  сначала рассмеялась, а потом серьёзно сказала:
- Нет, тайна не военная. Я тебе её расскажу, когда вы от бабани приедете, хочешь?
Я изо всех сил закивала головой. Конечно, я хотела знать тайну. Только пусть мама будет здоровой и никогда-никогда не болеет! Пусть пьёт молоко и ест бабушкины пирожки с «вышней».
  Я беспокоилась потому, что прошлой осенью мама  серьезно заболела, её даже положили в больницу, и папа остался с нами один. Он, конечно, вкусно мог готовить манную кашу и «мятую» картошку, по утрам провожал меня в садик. Из детсада, правда, забирал меня брат Лёшка, по тем временам разрешали старшим братьям забирать младших детей из детсада. Мы с папой вечером споласкивали в тазике ноги, читали книжку со сказками, он кормил нас ужином и  укладывал меня спать, а брат Лёшка ещё доучивал уроки. Но без мамы было очень грустно, порой до слёз.
   Однажды  я улеглась рано, часов в шесть вечера  - в садике в обед не спала. Вечером, часов в восемь  проснулась, а в комнате никого нет. Лёшка  ушёл на секцию бокса, а папа  навестить маму в больницу и отнести ей горячий бульон и молоко. Так как мы жили в квартире «на троих»- в коммуналке, то папа попросил соседей за мной приглядеть, если что.
  Когда я проснулась, в  комнате было темно, была осень, темнело  рано. Я позвала папу, брата. Никто не ответил. Слезла с кровати, походила по комнате – никого. Слёзы текли по щекам, и я всё повторяла: «Мамочка, папочка, я к вам хочу». Попыталась открыть дверь, но она была закрыта на ключ, наверное, чтобы я вдруг не ушла из дома. Я боялась плакать громко, мне казалось, что если услышат соседи, это будет стыдно. Соседи ходили по кухне, что-то готовили, я слышала их голоса, но позвать кого-нибудь мне тогда и в голову не пришло.
  Слева  у  двери  в комнате  стоял шифоньер, похожий на бабушкин, только с зеркалом на одной створке. И, чтобы мне не было так одиноко, я подошла к зеркалу и плакала с ним, со своим отражением. Наплакалась я так, что, когда папа с Лёшкой вместе пришли домой и открыли дверь, я бросилась к папе и ничего не могла сказать несколько минут, только всхлипывала. Папа взял меня на руки, как маленькую,  и ходил по комнате, похлопывая легонько меня по спине и приговаривая:
- Лёлечка, дочечка, всё хорошо, мы дома, дома. Чего ты испугалась? Не надо никого и ничего бояться, ты же дома, дом тебя бережёт. Я к маме в больницу ходил, её завтра выпишут.
  А я всё всхлипывала и продолжала плакать ещё сильнее, потому что мне было себя жалко, что я одна в темноте плакала, а ещё потому что, наконец, выписывают маму – это я от радости тоже плакала. А когда я успокоилась, наконец, то снова уснула прямо на плече отца.
  С тех пор я очень не хотела, чтобы мама вдруг снова заболела. Пусть лучше я потерплю  и не узнаю тайну до осени, но пусть мама не болеет.

  А теперь вот мама с папой уезжают, а мы остаёмся у бабани на целых две недели. Вот всё было уложено в сумки. Папа скомандовал: «Присядем на дорожку!» Мы присели на диван, бабаня оперлась на высокую кровать боком, Таня с Лёшкой сели на стулья. Через несколько секунд отец встал: «Ну что? В путь?» «С Богом!», - сказала бабаня, и мы все пошли провожать родителей. Провожали их только до тропинки, ведущей с горы в долинку с ручьём и домом лесника. Папа и мама ещё раз нас всех обняли и поцеловали и, сказав, что приедут за нами через две недели, торопливо отправились в сторону леса. А мне снова стало немножко грустно, и слёзы сами покатились из глаз, когда я махала родителям вслед.  Бабаня смахнула мои слезинки и сказала:
 - Ты чаво эт плакать надумала? Пошли-ка пироги исть с молочком. Сейчас Таня книжки тебе читать будет. А мама с папкой-та приедут, не беспокойся. А завтра мы в лес за грыбами пойдём. Супу с ними наварим,  душистаго!
- За грыбами?
- За ними, дочка, за ними!
- И душистого супа сварим?
- А то! С петрушкой! Вку-уснай!
  А я всё шла и оглядывалась в сторону леса, куда ушли наши папа и мама. И теперь надо было только ждать, когда они вернуться. Но на следующий день жизнь пошла своим чередом, и я снова погрузилась в мир необыкновенных открытий вокруг меня.

Фото автора