Если вспомнить

    Чаще всего не бываю на официальных церемониях поминовения на Куйбышева 42.
Правда, в этот раз - в 21-й год - пришёл к мемориалу.
    Друзья-сослуживцы из политотдела, пресс-службы, управления кадров заметно постарели.Про себя-то самого всё хочется тешиться: «Э-э, а ведь я-то ещё ничего себе!» А на самом-то деле… Там же…
    Замечаешь с лёгкой грустью, что некоторые твои бывшие подчиненные лейтенанты, теперь полковники. Это ж как быстро всё.
    Впрочем, вовсе нет в этом ничего удивительного! Скорее всё закономерно.
Поздоровались, пообнимались, поострили над своими изменившимися физиономиями и фигурами. Пообсуждали свои болячки и пенсионерские заботы. Кто-то похвастался, что ещё работает.
    Было как-то неуютно. С Волги дул пронизывающий, пробиравший холодком ветер. Кажется, всем хотелось упрятаться в воротники пальто и капюшоны курток.
    Родственники погибших стояли группой отдельно. Было им должно быть не очень приятно, что мы улыбаемся, шутим.
    Радуемся встрече.
    Кажется, не к месту.
    Владимир Петрович Глухов в сторонке давал интервью для телевидения. Я потом посмотрел. Его попросили, вспомнить те дни. Он ответил коротко:
    - Было тяжело. Очень тяжело.
    Началось поминовение. Сначала венки и цветы возложили официальные лица, молодые сотрудники, курсанты… Потом пошли все остальные: родственники, сослуживцы.
    Я, было, пришёл без цветов, но Руслан Пантелеев - тот самый, служивший под моим началом в инспекции по личному составу лейтенантом, ставший полковником уже давным-давно, поделился со мной гвоздичками.
    Перед возложением заранее нашёл на мемориальной плите три фамилии: Илларионов, Краснов, Филин. Они погибли не в том давнем пожаре, но также в огне, только через год, с небольшим. На второй чеченской. Положил гвоздички под ними.
    О них в следующем эпизоде воспоминаний.

    А в тот пожар мне лично повезло.
    Я избежал его.
    Был заместителем начальника отдела профессиональной подготовки и командовал отделением боевой и физической подготовки управления кадров. Располагались мы под крышей клуба им. Ф.Э. Дзержинского.
    Каждый вечер за минут двадцать-тридцать до 18 часов Валериан Воронцов – начальник отдела собирал своих заместителей: Сергея Брылёва и меня с отчётами о проделанной работе за день.
    Заведено ещё было при Андрейкине. Строго было тогда, кто помнит. Утром план – вечером отчёт.
    Они-то вдвоём в одном кабинете сидели, а мне нужно было из клуба выдвигаться. Я приказывал своим «бойцам» ждать меня, и топал на Куйбышева 42.
    Да недалеко это, конечно.
    Редко засиживались за шесть вечера.
    Иногда совещание занимало минут пять. Я возвращался обратно. Если не было срочных и неотложных указаний, в 18-00 отправлял личный состав по домам.

    В тот день совещание не случилось.
    Воронцов хворал чем-то простудным. Брылёв позвонил мне после обеда и сообщил, что отпросился у Радченко и уходит, поскольку заболевает, вероятно, заразившись от Воронцова, начальственно добавил: - Ты остаёшься за старшего.
«А то я и не знал, - подумалось мне с лёгким раздражением, - без твоей команды непременно бы стал искать, кому бы подчиниться».
    Вслух не стал говорить, зная щепетильное, почти болезненное честолюбие Сергея Ивановича.
    Утром, то ли накануне этого же дня, мне позвонил Володя Клименко и сообщил, что попал по «скорой» в кардиоцентр, что-то с сердцем и давлением, но «сейчас всё уже в порядке».
    Была середина недели. Служебный день тихий, без «запарки». К его окончанию многие отпрашивались на концерт Ларисы Долиной.
    После пожара кто-то горько пошутил: «Надо было организовать коллективное посещение всем ГУВД».
    Часа в четыре дня я решил успеть до конца службы съездить навестить болящего друга. Оставил за старшего Влада Васикова и, взяв служебную машину, отъехал от служебных забот.
    В кардиоцентре был «тихий час», никого не пускали в палаты, но поскольку я был в милицейской форме и сказал, что переговорить нужно по служебным делам, мне сделали исключение, выпустили Клименко ко мне.
    Мой друг потихоньку «выполз» в приемный покой, и мы проговорили с ним минут тридцать-сорок. Увидев, что я поглядываю на часы, Володя отправил меня на службу, хотя я заверял, что меня там сейчас никто не ждёт. Начальство-то, мол, захворало в полном составе. А на часы гляжу по привычке.
    Но бывший коллега по милиции настоял.
    Подъезжая к перекрёстку улиц Ленинградской и Галактионовской, я глянул на часы. Было где-то без 25 минут шесть вечера. Уже темно. Я решил, что пока доеду до клуба, пока поднимусь на пятый этаж, рабочий день как раз и кончится.
    Смысл ехать?
    Чтоб идти обратно пешком?
    Остановил машину, водителю велел направляться в гараж и пошёл домой.
    Войдя во двор своего дома на Ленинградской, увидел на белом снегу чёрные точки мелкой копоти. Кусочки пепла, похожие на только что сгоревшую бумагу, редко опадали сверху, пахло горелым. У пробегающей соседки, разбиравшей палатки рынка на Ленинградской, спросил:
    - Здесь что, кто-то костёр недавно жёг или горит что-то?
    - Никто не жёг, с чего взял-то?
    - Ты не видишь, пепел летит?
    Она хихикнула, подначивая:
    - Может УВД твоё горит!
    Неприятно как-то екнуло внутри, хотел обругать явно поддатую, но сдержался.
    - Окстись, какое УВД!?
    «Вот язва», - подумалось мне ей во след.
    Стало как-то беспокойно на душе. Зашёл домой и тут же позвонил Васикову:
    - Как дела? У вас всё в порядке, нормально? Никто не звонил?
    Выслушав его заверения, что всё в порядке, все на месте и ждут меня, я «огорчил» его, что не подъеду, в 18-00 они могут быть свободны.
    Было в тот момент, наверное, совсем близко около шести.
    Успокоился, снял шинель, обувь. Из прихожки вышел в комнату, постоял, глядя в телевизор, который смотрела дочка, и, опустившись в кресло, стал не спеша снимать форму.
    Через несколько минут раздался звонок телефона. Маша выбежала из комнаты в прихожку и взяла трубку: - Да, мам… Дома. Да вон в кресле сидит, снимает форму. Пап, мама тебя.
    Не спеша поднялся, подошёл, взял трубку и услышал:
    - Ой, Валер, тут УВД горит!
    - Как горит? Да тревогу учебную наверно объявили.
    - Да какую тревогу, тут люди из окон четвертого этажа выпрыгивают, разбиваются… Я сама еле успела выскочить…
    Представилась на мгновенье картинка с пеплом во дворе, будто пазл соединился на секунду с тем, что сейчас может быть с УВД и не стал больше ничего уточнять.
    - Иди домой. Я сейчас оденусь и побегу на службу.

    Помню, как бежал. Казалось, мороза не было вовсе. Ветра тоже, только со стороны Волги ощущался едва уловимый «тягун».
    В воздухе явственно и противно пахло горелым, обильно и заметно опадал с неба пепел.
    Бежал к ГУВД по Молодогвардейской до улицы Венцека, по ней на площадь Революции, здесь меня встретила и окликнула Марина:
    - А я решила вернуться, пойду с тобой, а то ты куда-нибудь ещё полезешь.

    По пути начала рассказывать, как выбиралась.
    Кабинет пенсионного отдела располагался на третьем этаже в самом конце коридора крыла здания по улице Пионерской, как раз через стенку с Управлением ФСБ и с лестничной клеткой запасного выхода во двор ГУВД.
Где-то без пятнадцати минут шесть по громкой трансляции объявили тревогу. Сообщили о загорании и скомандовали покинуть здание.
    - Все подумали, что учебная, стали не спеша собираться. Через какое-то время в коридоре раздался крик: «Выходите, выходите, быстрее, быстрее»! Потом, дверь в кабинет распахнулась и Леша Лукин – наш компьтерщик закричал на нас: «Да, выбегайте же, это пожар, проводка в коридоре уже горит».
    Марина не стала наводить порядок на столе, у входа набросила пальто, выскочила в коридор и увидела, как от центральной лестницы во всю четырехметровую высоту коридора надвигается стена дыма. Марина обернулась и закричала остальным:
    - Да бросайте же всё, дым рядом...
    Выбегая вместе с другими на запасную лестницу, а затем на улицу, успела заметить мельком, как кто-то, кажется Ольга Сергеевна Аграфенина, глядя на стену надвигающегося дыма, ещё пытается закрыть служебный кабинет непослушными руками.
    Лица тех, кто выскочили из здания буквально через минуту после Марины, уже были покрыты копотью.
    Глянула вверх и увидела, что творится на верхних этажах.
Они горели, как ей показалось, больше в местах соединения обоих крыл со зданиями УИН и УФСБ, из окон шёл густой дым, заполнявший двор.
    А люди страшно кричали у окон и пытались спастись…

    Когда мы подошли к ГУВД, горело больше правое крыло по Пионерской, верхние этажи, 5-й, 4-й.
    По Куйбышевской из окон, где лопнули стёкла, пока шёл только дым.
    У крыла здания по Куйбышевской я увидел и подошёл к Алексею Зубкову. Он, прошедший Афган, даже в этой невероятной ситуации, сохранил своё всегдашнее чувство юмора, а может, заглушая только что испытанное чувство страха, балагурил. Надсмехаясь над собой, рассказал, как «корячился», выбираясь из окна третьего этажа по лестнице, поданной пожарным. Но первым отказался спускаться, велел пожарному переставить лестницу к соседнему окну, из которого просила о помощи сотрудница паспортно-визовой службы.
    Потом помогал своему спасителю держать лестницу. Когда кто-то спускался с четвертого этажа, пожарный посоветовал ему держать лестницу, находясь под ней, а не сбоку. Воспользовался Алексей советом буквально за несколько секунд до того, как на то место, где он только что стоял, рухнула сорвавшаяся с лестницы полная женщина: «Она б, наверно, меня убила».
    Из окна четвертого этажа по колеблющейся лестнице спускалась женщина. Временами казалось, что она едва-едва держится на ней и вот-вот сорвётся.      Обошлось.
    Затем лестницу приставили к окнам кабинета начальника следственного управления. Выбравшись боком из проёма окна, по ней стал спускаться Олег Иванов – начальник отдела следственного управления.
    Из двери центрального входа, откуда валил густой дым выскочил пожарный с КИПом за спиной и, сорвав маску, стал кому-то докладывать, что на полу первого этажа и на лестницах до второго никого не обнаружил.
    Мгновениями всё происходящее казалось каким-то невероятным, нереальным, страшным сном. Будто из какого фильма-катастрофы.
    От накалившего внутри кабинетов воздуха стали лопаться стёкла в закрытых оконных рамах. Вслед за густым дымом, поначалу вываливавшимся из проёмов, постепенно из всех окон стали вырываться языки пламени.
    Пожарные кричали, чтобы собравшиеся вокруг отошли подальше и не мешали.
    Я попытался было пройти во внутренний двор, но дорогу мне преградил пожарный, раздраженно, зло и с какой-то уничижительной интонацией бросил мне:
    - Товарищ подполковник, ну не надо мешать, некого уже здесь спасать, некого!
Хотел было возмутиться, но вовремя спохватился, поняв, что это будет нелепым, подчинился.
    В глазах многих сотрудников, только что выбравшихся из горящего здания, стояло оцепенение. Одни молчали. Кто-то нервно вскрикивал или вздрагивал на каждый хлопок вылетающего оконного стекла, кто-то давился кашлем, и его отправляли к машинам «скорой», кто-то возбуждённо рассказывал, как он выбрался, кто-то молчал и отрешённо вытирал своё покрытое копотью лицо. Начальники подразделений, сотрудники расспрашивали друг друга, уточняя, кто выбрался из здания, кто разбился, кого увезли на «скорых»
    Олег Иванов без куртки, оказавшись на земле, дрожал от холода и нервного перевозбуждения. Рассказывал срывающимся голосом, что был в кабинете у Суходеева А.П. – начальника следственного управления, докладывал результаты работы, когда прозвучал сигнал тревоги.
    Услышав крики и шум в коридоре, Олег по просьбе Александра Павловича выглянул. В коридоре густой дым, вся центральная лестница уже в дыму. Из окон кабинета увидели подъезжающие пожарные машины. Олег предложил подождать, пока подадут пожарную лестницу.
    Но Олег - мужчина худощавый, а Александр Павлович – довольно полный. Даже из окна ему было бы трудно выбраться на шаткую пожарную лестницу, верхняя ступенька которой к тому же, не доставала до подоконника. Створки окон кабинетов всех заместителей начальника ГУВД были очень узкие, так как из них почти наполовину составлялись овалы стен кабинетов, выходящие на Куйбышевскую.
    Эвакуироваться из здания по пожарной лестнице он отказался, увидев, вероятно, как срывались с неё и разбивались люди. В их числе была и его заместитель Фадеева Алевтина Ивановна. Понял, наверно, что его может постичь та же судьба.
    Александр Павлович взял свой противогаз. Сказал, что попытается спуститься по центральной лестнице, натянул на лицо маску и вышел из кабинета в дым.
    - Кто-нибудь его видел?
    Олегу никто не ответил.
    Кто знал, тот понял, что Александр Павлович остался внутри. Потому что обычный противохимический противогаз забивается дымом-копотью через десяток секунд.
    Отрешённый с закопчённым лицом стоял Боря Крикушин – мой недавний коллега по пресс-службе.
    - А ты как выбрался?
    Он стал рассказывать, что в половине шестого зашёл в кабинет на втором этаже. Когда объявили тревогу, вместе с хозяином кабинета подумал, что она учебная. Через несколько минут выглянул в коридор, там был густой дым. Попытался двинуться к центральному выходу, но буквально в несколько секунд понял, что дышать нечем:
    - Я лег и по коридору пополз. У самого пола, всё таки, дышать ещё было можно. Сначала к центральной лестнице, но там уже открытый огонь был, даже ладонью пламя почувствовал. Повернул назад к запасному выходу в конце коридора, дергал все двери. Закрыты были. Думал уже всё, конец. Подёргал последнюю, открылась. Попал в кабинет, а там Андреев, Хазанов, Овчаренко. С ними вместе по связанным шторам спустился...
    Тут Цыпкайкин нам лестницу приволок из гаража. Как он её притащил? Тяжеленная страшно...
    Мы её подставляли потом к окну, чтоб машинистка наша спустилась.
    Я подал Борису платочек, чтобы он отёр с лица остатки сажи.
    - А они где?
    - Пошли, кажется, в клуб.
    Чуть наклонившись ко мне, сказал тихо:
    - Это Бог меня спас. Я уже собирался повернуть к другой стене коридора, там же запасной выход. Только не знаю, дополз бы?
    А ОН мне сказал: «Открой ЭТУ дверь».
    Я не поверил Боре тогда.
    Вернее, я тогда не верил.
    Подумалось: «В шоке, надо бы домой отправить».
    Борис говорил лихорадочно, а в глазах стояла отрешённость, будто ещё ТАМ был…
    Я посоветовал ему ехать домой.
    Борис попал в больницу через день на следующий. А сразу после пожара вышел на работу. Кашлял и задыхался, но старался держаться мужественно. Отказывался от «скорой», но ожог верхних дыхательных путей был явный.
    Уверен, пожар надорвал Борино сердце. Позже, уже на пенсии был инфаркт, тяжёлая операция. Он не дожил даже до 60-ти лет.

    Расспросив встреченных сотрудников отдела профессиональной подготовки, убедился, что все «наши в наличии». Нам повезло. В основном здании был только кабинет Воронцова и Брылёва, кабинет отделения учебных заведений располагался в здании УИН, а боевой и физической подготовки - в «Дзержинке».
    Пожар между тем вошёл в апогей мощи.
    Крыши уже не было, перекрытия рушились, языки пламени взлетали выше стен здания, как будто кто-то поддувал снизу, как домну, этот гигантский огненный смерч.
    Пожарные непрерывно снизу доверху проливали оба крыла здания в местах его соединения с УФСБ и УИН.
    Жар стал такой интенсивности, что пожарным пришлось поливать дома и на противоположной стороне по Пионерской. Они парИли и, казалось, вот-вот вспыхнут.
Куйбышевская улица была шире, но и здесь дома пролили на всякий случай.      Вероятно, воды из магистральных трубопроводов не хватало, и пожарные протянули рукав прямо из Волги.
    В огонь лили и лили воду.
    По Куйбышевской часть кирпичной стены четверного этажа рухнула, открыв сплошную стену огня. Отдельные куски огненной плазмы временами вырывались из бушующего котла и, рванувшись ввысь, будто живые, зависая, опадали, исчезали, уступая новым языкам свирепого пламени.
    Ещё остававшиеся у здания сотрудники от усилившегося жара отошли за середину перекрёстка и ждали чего-то, не в силах, казалось, уйти от этого места, понимая, что ТАМ кто-то так и остался навсегда.
    Когда огонь стал стекать вниз за верхнюю кромку стен, я решил, что больше здесь делать нечего. Сотрудники моего отдела, за которых, в первую очередь, у меня болела душа, к счастью, все остались живы.
    Мы с Мариной пошли домой.
    Нам, едва появившимся на пороге, Маша сообщила, что звонили родственники.
Оказалось, что в новостях центрального телевидения уже показали пожар и сообщили, что в горящем здании погибли десятки сотрудников милиции. Всем звонившим Маша сообщила, что с нами всё в порядке.
    Передала Марине, что звонила работница бухгалтерии УВД и попросила ей перезвонить или сходить на ул. Чапаевскую и узнать, дома ли проживающая там кассир финансово-экономического отдела.
    Мы отправились к её дому, который располагался в двух кварталах от Главка.
На Чапаевской за улицей Венцека фонари не горели. Вероятно, электричество отключили из-за пожара. Было не только темно, но и пустынно. Казалось, люди затаились в своих квартирах.
    Только в западной части неба над домами ещё светилось зарево пожара, будто от адского зева преисподней. Невольно вышли на угол Чапаевской и Пионерской. Глянули на Куйбышева 42, на контуры черных стен со светящимися огнём проёмами окон, и на видневшиеся силуэты стоящих людей и работавшими за ними пожарными.
    У кого-то ещё хватало сил смотреть на это вблизи…
    В темноте подъезда мы с трудом нашли нужную квартиру, постучали, но ответом была тишина. Потом кто-то вышедший на стук из соседней квартиры сообщил, что из этой все ушли на пожар. На наш вопрос, не знает ли он о возвращении с работы его соседки, ничего определённого сказать не смог.
    Вернувшись домой, Марина сообщила звонившей Елене Костиной, что, скорее всего, дома кассир не появлялась.
    Мне лично было почти понятным, что она погибла.
    Кассир, не может просто всё бросить и выбежать из здания. Ей надо спрятать в сейф деньги, бумаги строгой отчётности, закрыть его, одеться, включить сигнализацию, выйти и закрыть на ключ двери, сначала внутреннюю, потом коридорную. Если она не успела выйти из внутреннего помещению кассы, то после отключения электричества дверь могла автоматически заблокироваться. Из окна по пожарной лестнице она тоже не могла бы выбраться, окно было забрано решёткой…
    На третьем этаже…
    Так по инструкции должно было быть.
    Учитывая быстроту задымления третьего этажа, надежды на её спасения не было.
    В нашу квартиру звонки продолжались. Кроме родных звонили друзья, знакомые, сослуживцы, однокурсники, одноклассники мои и Марины.
    Лёша Зольников – бывший командир отделения дивизиона вневедомственной охраны Самарского РОВД, где я в 1982-86гг. служил замполитом, около полуночи позвонил из Сакраменто штата Калифорния. Он там жил со своей семьей уже года три-четыре.
В Калифорнии было утро и в новостях показывали наше горящее здание главного управления. Он знал, что мы с Мариной работаем в ГУВД. Переживал за нас и извинялся за поздний звонок.
    Почему-то вспомнилось, как он звал в гости: «Долетите из Москвы до Сиэтла, там пересадка до Сакраменто. Вы только билеты купите туда и обратно, а я здесь вас обеспечу всем. Съездим на Тихий океан».
Лёша, Лёша! Где мы и где Сакраменто… с Тихим океаном!? Да даже и Черное море - где? Нам тогда зарплаты месяцами не платили.
    Тогда!
    Да и сейчас, если задуматься, то же самое. Не разлетаешься на пенсию. Ну, какое Сакраменто… Блин…

    Легли спать поздно.
    Хотелось уснуть, забыться, но как только закрывал глаза, начинал видеть горящее здание ГУВД.
    На черном фоне стен оконные проемы, пылавшие огненной лавой, виделись, как дьявольские глазницы; то возникали тени людей, застывших вокруг, как статуи.
    Представилось, что если б Воронцов не заболел, я бы пошёл к нему на совещание… Как раз бы попал в «замес». Как удачно, Валерьян, ты прихворнул! Да и Клименко «вынудил» меня к нему поехать.
    Лежал не двигаясь, стараясь не потревожить сон Марины, которой досталось переживаний и тревог несоизмеримо больше меня. Слышал её тихое дыхание, видел её профиль на фоне света уличных фонарей Ленинградской и вдруг от внезапной, невольно возникшей мысли о жути, которая могла бы случиться с ней, родной и близкой, невольно содрогнулся. Захотелось перекреститься.
    - Не спишь? – вдруг спросила жена... Вздохнула прерывисто и, не дождавшись ответа продолжила:
    - И я не сплю. Всё время пожар перед глазами вижу.
    - И я вижу.
    Опять стали вспоминать картины пожара.
    Уснули глубокой ночью.

    Утром двинулись к Главку.
    Куйбышевская от площади Революции в сторону Управления была перекрыта гаишниками. Сообщили, что сбор личного состава в клубе им. Ф.Э. Дзержинского, предложили идти параллельно по улице Степана Разина.
    У её пересечения с Пионерской прибывшие из Москвы «эмчээсники» монтировали свои палатки и снаряжение.
    В зале клуба собрались все, кто остался в строю после пожара.
Сбивались в группы, говорили вполголоса, перешептывались, рассказывали, перебивали друг друга, вспоминая мгновения страшного вечера.
    Рассаживались в зале по подразделениям.
    После команды: «Товарищи офицеры»! на сцену вышли начальник ГУВД В.П. Глухов и два его заместителя: Г.П. Радченко и В.А. Ульянов.
    Владимир Петрович говорил четко, с большими остановками, выверяя каждое слово. Сообщил, что в результате пожара Управление понесло значительную утрату личного состава, но, несмотря на тяжёлое положение, поддаваться унынию, паническим настроениям нельзя.
    - Как никогда, нужно всем проявить мужество, собранность, работать с максимальной самоотдачей, обеспечить надлежащий уровень организации, не потерять управление и контроль работы органов внутренних дел области.
    Объявил о своих приказах по переносу места дислокации ГУВД, переводу всего личного состава в здание УВД г. Самары на улице Мориза Тореза и об образовании комиссии по похоронам, председателем которой назначен Радченко, а его заместителем Ульянов. В состав комиссии вошли также все находящиеся в строю начальники управлений и самостоятельных подразделений или исполняющие их обязанности.
    - Предстоит выполнить, в первую очередь, тяжёлую и ответственную работу. Обнаружить с помощью сотрудников МЧС, прибывших из Москвы, тела погибших. Провести экспертизы, опознания, достойно предать погибших земле, позаботиться об их семьях, о всех пострадавших сотрудниках.
    Выглядел Глухов, хотя и осунувшимся после бессонной, вероятно, ночи, но собранным и жёстким. Объявил, что отбывает на Мориса Тореза и будет находиться по телефонам начальника УВД г. Самары Рахлина В.С.
    Поручил Радченко продолжить совещание.
    Геннадий Петрович стал называть фамилии сотрудников, находящихся в больницах на излечении, погибших. Поперхнулся от кома в горле и на его глазах навернулись слёзы.
    В зале повисла неловкая тишина.
    Виктор Александрович даже сделал попытку продолжить зачитывание, но Радченко взял себя в руки и продолжил называть фамилии пропавших без вести.
    Последних было большинство.
    Это были те, кто остался в сгоревшем здании.
    Объявил минуту молчания.

    В первый день после пожара все надеялись, что находившиеся в больнице все будут среди живых, но, к прискорбию, некоторые из них скончались. Это было особенно больно.
    Первоначально списки пропавших тоже были неточны.
    Один из сотрудников, кажется уголовного розыска, должен был 11-го февраля отбыть на несколько дней в командировку, но уехал накануне. Его посчитали среди пропавших. Узнав о пожаре, он не сообщил о себе уверенный, что его посчитают находящимся в командировке. Живым он объявился по возвращению.
    Было и так, когда сотрудник, выбравшись из здания в шоковом состоянии, сразу уехал домой, ночью стало плохо с сердцем, попал по «скорой» в больницу.
    А на службе его тоже первоначально посчитали среди пропавших без вести…

    После совещания Геннадий Петрович собрал личный состав управления кадров и напомнил о служебном долге всем, кто после благополучного выхода из пожара, отправились домой, вместо того, чтобы помогать спасать личные дела и заняться учётом личного состава.
    Для себя я посчитал, что упреки были справедливы как для меня лично, так для сотрудников отдела профессиональной подготовки, хотя Петр Егоров – наш инспектор принял участие в эвакуации хранилища личных дел сотрудников и входил в горящее здание.
    Однако, если быть справедливыми до конца, команд спасшемуся личному составу на какие-либо четкие действия во время бушующего пожара никто не отдавал. Абсолютное большинство действовало по наитию. Кто как смог и как был на что способен.
    Я, как старший по отделу, убедившись, что весь личный состав в наличии, посчитал для себя, что на тот момент и в тех условиях это было достаточным.
Впрочем, спорить на эту тему и тогда и сейчас не имело и не имеет смысла.

    После совещания Радченко поручил мне и Васикову с ребятами из отделения боевой и физической подготовки войти в сгоревшее здание через запасной выход и попасть в его кабинет на втором этаже. Он примыкал к зданию УФСБ и попал под непрерывное проливание водой. Нужно было забрать там всё, что сохранилось: документы, форменную одежду, памятные сувениры, подарки, которые ему вручали на его недавнее пятидесятилетие. Забрать из сейфа табельное оружие - пистолет Макарова и сдать его оружейникам, а документы и приказы передать ему.
    Радченко передал мне ключи от своего массивного и уникального дореволюционного сейфа.
    Поначалу нас не пускали постовые и пожарные, которые контролировали сгоревшее здание. Сохранялась опасность обрушения стен. Я объяснил, по поручению кого и для чего мы действуем. Нас пропустили.
    В коридоре второго этажа и в кабинете на полу почти по щиколотку стояла вода, с потолка капало. Штукатурка на нем набухла и была готова обрушиться. Стены от самого пола и до потолка были закопчены до черноты, остро пахло горелым и затхлым запахом отсыревших панелей из ДСП.
    Мы собрали всё, что сохранилось и могло в дальнейшем пригодиться в работе, в том числе и письменные принадлежности со стола Геннадия Петровича.
Конечно же, прихватили обнаруженную ополовиненную бутылку коньяка, стоявшую в ящике меблированной стенки. Вероятно, Геннадий Петрович в день рождения, который был за десять дней до пожара, угощал поздравителей.
    Упаковали вещи, документы в найденные коробки и в форменную одежду, связав её рукава.
    С улицы внезапно усиленная громкоговорителем прозвучала команда:
    - Внимание! Всем находящимся в здании УВД немедленно покинуть его. Создалась опасность обрушения!
    Команда передавалась несколько раз. Мы, не испытывая судьбу, поспешили её исполнить.
    Собранные вещи перенесли в свой кабинет в клубе им. Дзержинского. Разобрали коробки, узлы. Одежду разложили у батарей отопления. Бумаги, приказы я вложил в отдельную папку, некоторые были с грифами секретности.
    Кто-то почистил пистолет, кто-то присматривался к различным сувенирам, настроение было унылое.
    Надо было, что-то делать, но что?
    Состояние зависания во времени и пространстве.
    Все уехали в городское УВД, а у нас кабинеты, то есть места службы не пострадали. По идее, можно было бы продолжать заниматься повседневными делами здесь. Хотя, насколько они могли быть повседневными в данной ситуации, судить было нелепо.
    Васиков ушёл к оружейникам сдавать пистолет и узнать, из-за чего выдавалась команда о выходе из сгоревшего здания.
    Возвратился через минут пятнадцать-двадцать. Оказывается, «эмчээсники» при осмотре подвалов обнаружили взрывчатку, то ли изъятую, то ли боезапас. Сначала подумали, - мыло, а это пластит оказался.
    Для эвакуации взрывчатки, на всякий случай, подстраховались с командой на немедленный выход из здания всех посторонних.
    На рассказе Влада все как-то оживились. Кто-то вспомнил, что у экспертов на пятом этаже могли находиться на исследовании боеприпасы, возможно гранаты, потому что во время пожара слышались наверху сильные хлопки…
    Потом кто-то предложил: - А чё мы на эту бутылку смотрим? Ноги все промочили, да и помянуть надо народ… А?
    Я было, сначала воспротивился:
    - А если Геннадий Петрович спросит про коньяк?
    - Да ладно! Он уже забыл. Десять дней прошло со дня рождения. В крайнем случае, свалим на пожарных!- сказал кто-то.
    Да, совесть нас не мучила.
    Помянули.
    Каждому досталось по глотку, но честно, на короткое время как-то расслабило.
    Когда отдавали форму, бумаги и карточку-заместитель на пистолет Геннадий Петровичу, он посмотрел на своё спасённое хозяйство, спросил:
    - А вы бутылку коньяка не видели в шкафу. Мне на день рождения подарили. Шикарный коньяк. Там оставалось не меньше половины.
    Мы беззастенчиво соврали, что не находили. Предположили, что может кто-то до нас раньше заходил. Двери шкафов были все распахнуты.
    Но на пожарных не стали ссылаться. Чего обижать наших, хоть и за глаза.
    Свалили на «эмчээсников»-москвичей.
    Потом как-то при застольной встрече я признался, что мы его коньяком тогда помянули погибших, покаялся.
    А тогда…
    - Ну, да ладно,- махнул рукой Геннадий Петрович, - Нет, так нет! Коньяк-то уж очень хороший. Сейчас бы не мешало грамм по сто принять от давления.
    - Геннадий Петрович! А можно нашему отделу проигнорировать переезд на Мориса Тореза. У нас же кабинеты в полном порядке. Связь работает. Документация вся здесь. Какой нам смысл туда переезжать?
    Геннадий Петрович покачал головой:
    - Нет уж, всем так всем. Приказ генерала. Никаких изменений. Давайте собирайтесь. Я тоже из клуба выезжаю.

    Вторая половина дня была посвящена колготне и бестолковости нашего переезда. Долго, как неприкаянные, болтались в здании УВД Самары, подыскивая себе, хотя бы, один кабинет. Картина, когда сотрудники одного управления выезжали, а другие въезжали, когда никто не знал кто, где и как располагается, представлялась полным хаосом. Ко всему прочему, в здании шёл ремонт, затеянный Рахлиным - недавно назначенным начальником управления города. Как оказалось теперь, не ко времени.
    Только к концу дня всё стало утрясаться, но состояние, что все вокруг двигаются по замкнутому кругу, не отпускало.

    Утром в пятницу я пришёл к Геннадию Петровичу на совещание. Он сразу спросил: - Ну что, устраиваетесь?
    - Куда ж деваться, переезжаем потихоньку.
    - Тебе, Валерий Егорыч, придётся заниматься похоронами. Принято решение организовать похороны завтра в субботу. На данный момент могут быть похоронены около двадцати погибших. Сейчас ведутся переговоры с родственниками.
Единственное место, где можно организовать одновременное прощание для такого количества погибших – Дворец спорта на Молодогвардейской.
    Все мои замы и начальники отделов чувствуют себя хреново. Наглотались дыма, могут попасть в больницу. Воронцов, Брылёв болеют. Больше поручить некому. Бери машину, езжай к директору Дворца, договаривайся предварительно, потом подвезём письмо.
    Ты должен определить, где, что должно располагаться, что и как будет всё проходить, как оформить зал.
    Виктор Александрович будет решать все хозяйственные и финансовые вопросы, держи связь с ним. Начальники управлений отвечают за всю подготовку к прощанию погибших: гробы, фото, венки, транспорт. Какие будут возникать проблемы, сразу звони мне, ему, будет решать.
    Попытался было что-то возразить, но понял что это бесполезно и не ко времени, как в том столкновении с пожарным около горящего ГУВД.
    Если честно, я был просто ошарашен предстоящим исполнением неординарного поручения.
    Нет, я знал технический порядок проведения военной церемонии похорон ещё со времени срочной службы во внутренних войсках и потом в политотделе УВД, но никогда не занимался лично всей организацией похорон даже одного человека.
    Здесь же предстояло; с одной стороны, - руководить очень деликатным и очень, в случае каких-то издержек, ранимым для родных и близких трагически погибших людей, процессом, а с другой, - масштаб предстоящего мероприятия, объём выполнения задач, которые я попытался себе представить, просто подавляли морально и показались непостижимым для меня делом.
    Но деваться было некуда. Отказываться и ссылаться на что-то в тот момент, было бы невозможным, в принципе.

    Владимир Алексеевич Асеев - директор на мои объяснения о предоставлении Дворца для церемонии прощания с погибшими, конечно, сразу согласился, но попросил всё же подвезти письмо-запрос.
    Собрал руководителей всех служб. Вероятно, бухгалтер заикнулся было об оплате, но директор тут же его оборвал:
    - Так, с оплатой – не к месту. На его попытку всё же прояснить с оплатой, Владимир Алексеевич, повысив голос, пресёк:
    - Я сказал, позже разберёмся!
    Меня спросил: – Сколько человек будем хоронить?
    - Сейчас точно ответить не могу. Вероятно, около двадцати. Может чуть больше или меньше.
    - А сколько всего погибло?
    - На сегодня около шестидесяти. Точного количества сказать нельзя. В больницах находятся люди в очень тяжёлом состоянии.
    В кабинете повисло долгое молчание, потом кто-то все же выдохнул:
    - Да-а-а! Беда! Все офицеры?
    - Среди пропавших без вести есть гражданские, вольнонаёмные.
    - А остальных погибших? Здесь намечаете? – с неловкостью и, как бы извиняясь, спросил директор.
    - Не знаю. Других нужно ещё раскопать, установить личность, опознать, узнать, что скажут родственники.
    В это время директору кто-то позвонил, и он стал отвечать:
    - Да, да! Ну, конечно. Да, мы уже обсуждаем порядок. Здесь вот представитель с УВД, подполковник… Как ваша фамилия? – спросил он меня…
    Назвал мою фамилию звонившему.
    - Да конечно, предоставим всяческую помощь. Да, да.
    Положил трубку.
    - В области объявили траур. От губернатора звонили. Сказали, что во второй половине дня кто-то прилетит из Москвы. Будет руководить подготовкой к прощанию. Видно какое-то большое начальство из столицы прибудет. Ну, что, товарищ подполковник, пойдём, будем определяться.
    Фойе Дворца явно не подходило для прощания.
    Поле арены было со льдом. Директор опередил мой вопрос:
    - Лёд будет укрыт сборным деревянными щитами. Это отработано, мы и во время концертов так делаем.
    Владимир Алексеевич был человеком опытным и сразу довольно четко наметил, где и что будет находиться. Я только соглашался.
    - Ну, что вроде бы определились? Выясняйте, в какое время будете завозить погибших. Но до этого мы должны расставить постаменты под гробы. Ткань нужна чёрная для траурных драпирований. Государственный флаг с траурной лентой поднимем. Для трансляции соответствующей музыки записи у нас есть.
По письму…
    Привезите, на всякий случай. Хотя может уже и не надо. Администрация области расходы общие берёт на себя.

    Я вернулся и доложился Радченко о намеченном плане прощания. Определились по времени, когда и что будет происходить, в какой последовательности.
    - Давай пообедай. И снова поезжай в Дворец спорта. Контролируй подготовку. Администрация губернатора тоже будет оказывать помощь...
    - После обеда пребывает первый замминистра генерал-полковник Фёдоров Валерий Иванович. Это наш непосредственный куратор, начальник главного управления кадров, статс-секретарь министра. Надо не ударить в грязь лицом.
    Геннадий Петрович помолчал.
    - И так глаза некуда девать…
    Выглядел Геннадий Петрович, мягко говоря, плоховато. Через несколько дней тоже попал в больницу.

    Вернувшись во Дворец, увидел, как укрывается ледяное покрытие. Кто-то приехал по поручению от Ульянова Виктора Александровича, определиться с размерами постаментов. Я спросил, где будут делать? Узнав, что одновременно в нескольких исправительных учреждениях - колониях, предупредил по совету директора Дворца, чтоб проверяли на прочность. Постаменты должны были иметь наклонную поверхность, и под тяжесть гробов с покойниками могли просто «поехать» и сложиться, не дай, бог!
    Приехал кто-то из строевого подразделения, выяснить о количестве и порядке действий траурного караула, охраны здания.
    С представителем ГАИ определились с размещением транспорта на придворцовой площади.
    Из ОМОНа сообщили, когда приедет для осмотра здания сапёрное подразделение.
    Из медотдела интересовались, где и как будет размещаться медпункт.
    Директор сообщил мне, что звонили из оркестра ПриВО и предупредили о своём прибытии на траурный митинг.
    После первоначальных минут моей растерянности, неуверенности в себе, только сейчас я понял, что, кроме меня, огромное количество людей включилось в этот скорбный процесс, чтобы прощание прошло с искренним сочувствием родным и близким погибших, чтобы хоть в какой-то мере смягчить их боль.

    Заместитель министра приехал во Дворец ближе к вечеру со своим помощником - здоровенным под два метра генерал-майором. Сопровождал их только Радченко.
    Я доложился, представился. Заместитель министра а затем генерал-майор пожали нам с директором руки.
    «Новый начальник управления воспитательной работы»,– шепнул на мой немой вопрос Геннадий Петрович про генерал-майора.
    Высокое начальство прошлось по фойе, заглянуло в зал.
    - Ну что у вас тут, показываете, рассказывайте.
    Пояснения мы поделили с Владимиром Алексеевичем. О том где, что будет располагаться, рассказывал он. Я излагал, как и в каком порядке всё будет проходить.
    Докладывали мы, надо признаться, волнуясь, несколько сбивчиво, поэтому Федоров нас прервал и сказал, по смыслу примерно так, как Василий Иванович в известном фильме: «На всё, что вы здесь говорили, наплевать и забыть. Теперь слушай, что я говорить буду!»
    Увидев в моих руках папку, кивнул на неё:
    - Записывайте подполковник.
    Далее генерал-полковник подробнейше изложил весь порядок траурного прощания: от оформления входа в здание до места расположения траурных флагов и знамени ГУВД.
    - Завтра из Москвы прибудет министр Сергей Вадимович Степашин. Прибудут делегации и руководители ближайших областей и республик Поволжья, может и прилегающих областей Казахстана. Для делегаций определите места на трибуне. Они будут присутствовать только на время траурного митинга. В административном помещении, - обратился заместитель министра к директору, - необходимо для них организовать поминальный обед типа шведского стола. Скромно, но достойно.
    Посмотрел на директора выразительно. Вероятно, думал, что тот, то ли не знает, что такое шведский стол, то ли насколько скромно, но достойно. Однако у Владимира Алексеевича было понимающее лицо.
    Замминистра продолжил:
    - Полагаю, на площади перед Дворцом будет огромное скопление людей. Многие из них устремятся для прощания в зал. Необходимо очень четко организовать систему охраны и весь порядок прощания.
    Геннадий Петрович! Надо будет собрать руководителей подразделений, личный состав которых будет задействован на мероприятии. Настроить их самым серьёзным образом на четкие, неукоснительные действия по соблюдению порядка и обеспечению безопасности вокруг и внутри Дворца, но одновременно предельно вежливые и тактичные действия личного состава, учитывая момент. Может быть, я сам с ними встречусь.
    Геннадий Петрович потом рассказал, что замминистра встречался с нашими командирами и провёл инструктаж действительно лично.
    - Вести траурный митинг будете вы, - замминистра посмотрел на генерал-майора, - вы подполковник, поступаете в его распоряжение. Текущий контроль подготовки и выполнение всех дальнейших технических действий и мероприятий во время прощания за вами. Всё. Завтра на 10-00 всё должно быть подготовлено. Вы мне доложите,- обратился он к генерал-майору.
    Так, товарищ директор, давайте посмотрим подтрибунные помещения.

    Выходя из Дворца вместе с заместителем министра, генерал-майор остановился и, задержав меня и директора, глядя на нас сверху вниз, сказал, градируя слова:    - Учтите подполковник, что Я приеду во Дворец к 9-00. Чтобы к ЭТОМУ времени ВСЁ было готово!
    - Так точно, товарищ генерал-майор,- заверил я его.
    Когда они уехали, Владимир Алексеевич посмотрел на меня и, перейдя на «ты», явно сочувствуя, стал успокаивать:
    - Да, всё нормально будет. Собственно, осталось только завести постаменты и установить. Первые пять уже завезли. Кстати, я велел всё же укрепить их дополнительно, для надёжности. Вашим работникам сказал, чтоб и остальные делали также. Ты только позвони ещё раз начальству, чтоб они накрутили плотников.
    Позвонил, попросил «накрутить».
    Время подходило к девяти вечера.
    Понаблюдал, как укладывали паласы, ковры, устанавливали микрофоны, проверили звучание траурной музыки, подняли флаг России с траурной лентой, задрапировали вход, как велел замминистра. Ещё раз продумал и наметил где, что будет…
    Подошёл директор: - Поехали-ка по домам. У меня здесь остаются на всю ночь дежурные. Я им объяснил, если подвезут постаменты, где и как установить. Всё сделают, как положено. Все же понимают… Такое горе…
    Помолчал.
    - Меня тоже из администрации губернатора накрутили… А чего накручивать? Делаем всё, чтоб было как можно достойнее…
    - Езжай подполковник домой. К 9-00 всё будет подготовлено. Я здесь буду с шести утра.
    - Тогда и я к шести подъеду.
    На том и расстались.

    Дома кроме жены и детей были Петр Николаевич и Людмила Семёновна - мои тесть и теща.
    - Ты где так задержался, отмечал, что ль уже? – спросил, усмехаясь, Петр Николаевич.
    - В смысле? Чего отмечать – то?
    Тут меня сквозануло: «Ё-моё! Сегодня же мой день рождения!» С утра Марина, Маша и Егор поздравили, а потом за последующими событиями дня я о нём забыл напрочь.
    - Да какое тут отмечание. Меня назначили ответственным за организацию траурного прощания во Дворце спорта. Столько всего за день… Завтра к шести утра там уже быть надо.
    Стал рассказывать, как намечается провести прощание.
    Настроение было не праздничное и с днём рождения мы быстро закончили.

    Когда в шесть утра я входил в Дворец спорта, директор уже был в зале. Устанавливали очередную партию подвезённых постаментов. Плотник Дворца спорта проверял их на прочность.
    Через час подвезли последние постаменты. Даже с запасом. Дерево постаментов было сырое тяжёлое и не приподъемное.
    Я даже попытался подсобить, увидев, как под их тяжестью, кряхтят рабочие.
Владимир Алексеевич остановил и «приструнил»:
    - Подполковник, прекрати. Несолидно как-то в форме таскать, дотащат сами – это их работа.
    Вместе с директором «прошлись» по всем пунктам плана подготовки. Вроде бы всё было готово, но чувство тревоги не оставляло. Высокому начальству, имевшему опыт столичной помпезности, могло что-то и не понравиться.
    В это же время от Васикова пришла информация, что кроме уже намеченных для похорон, возможно, привезут для прощания погибших сотрудников управления по борьбе с экономическими преступлениями. Необходимо выставить ещё два постамента.

    Генерал-майор появился в 9-00.
    На входе остановился и, критически осмотрев траурную драпировку, которая была сделана так, как велел заместитель министра, приказал переделать её по-другому.
    Директор тут же дал команду на переделку.
А меня почему-то заело: «Мне дал команду генерал-полковник, первый заместитель министра. Сделано так, как он приказал. Является генерал-майор, начальник воспитательного управления и начинает исправлять, а мне потом отвечать».
    - Товарищ генерал-майор, с товарищем первым заместителем министра согласована эта форма драпировки? – не спросил нормально, а вякнул, как можно, деликатнее, находясь за его спиной.
    Повернулся он ко мне всей своей массой, нависая так, как будто хотел ринуться на меня с высоты роста в лобовую атаку:
    - Товарищ подполковник, вам генерал-майор, приказывает. Вопросы излишни! Понятно!
    «Да-а! начальник управления воспитательной работы МВД РФ в воспитании знал толк. Придавил генерал-майорством. Наверно, недавно получил - наслаждается».
    - Так точно, товарищ генерал-майор!
Мы двинулись для осмотра дальше. Владимир Алексеевич, приблизившись, шепнул:
    - Чего ты нарываешься? Сказал, переделать - переделаем.
Генерал-майора всё остальное, в основном, удовлетворило. Указал по мелочам на другие недостатки.
    - Оркестр, надеюсь, в полном составе будет? А то бывает, две трубы да барабан с тарелками!
    - Так точно! Оркестр Краснознаменного Приволжского военного округа будет в полном составе.
    Выслушал, как будет работать охрана, траурный караул, оцепление, где будут располагаться делегации, где будут снимать верхнюю одежду участвующие в траурном митинге, к какому времени будет готов поминальный стол и прочее, прочее. Словом, как должно быть, он очень хорошо знал и помнил.
    Через час с небольшим приехал замминистра. Встречали мы его на улице. Генерал-майор перед входом предупредительно, стараясь заглянуть ему в лицо, начал:
    - Валерий Иванович, я тут дал команду переделать траурную драпировку на входе. Как вам?
    «А-а, - отметил я с удовлетворением и почти злорадно, - не согласовывал заранее. Одно место-то жим-жим. Не у меня одного. Решил заранее сообщить, подстраховаться, на всякий случай».
    Заместитель министра почти равнодушно осмотрел новое драпирование:
    - По-другому, так по-другому. Главное - обозначена траурность и скорбь. Флаги с траурной лентой над входом есть - хорошо.
Заместитель министра явно не оценил старания генерал-майора, наверно тот огорчился.
    Осмотрев готовность арены, спросил директора: - У служебного входа наледи нет? К приезду министра подчистите, если что.
    И отбыл в аэропорт, встречать министра.

    Город знал о времени прощания с погибшими. Заранее на площади перед Дворцом стали скапливаться люди.Генерал-майор приказал пока никого не пускать и ушёл в подтрибунное помещение, а может проследить, нет ли наледи у служебного входа…
    Через какое-то время ко мне подбежал начальник охраны Дворца:
    - Сотрудники УВД подходят, может их пропускать?
Поначалу хотел было найти воспитателя-генерала за разрешением, а потом подумал, что излишне.
    Ну, чего тут, в самом деле!
    - Пускайте по удостоверениям и предупреждайте, чтобы поднимались на трибуны.
Появился гаишник. Ему сообщили по рации о приближении автобусов с телами погибших и сопровождающими родственниками.Дал команду оркестру исполнять траурные мелодии. В последующем, когда оркестранты приуставали, включали записи печальной музыки по радиотрансляции Дворца.
    Стали заносить гробы. Близких родственников рассаживали рядом, других, сослуживцев просил занять скамейки на первых рядах трибун за бортиками арены, напротив «своих» погибших. Незадолго до начала траурного митинга подвезли для прощания погибших сотрудников УБЭП.
Встал на свои места караул.
    Я, предупредил начальника караула, чтобы следил за своими бойцами. Да и сам периодически проходил, заглядывая в лица и глаза ребят.Опасался, что напряжение может некоторых из них просто вырубить из сознания, и они упадут в обморок.
    Чтобы предупредить такую же беду у родных погибших, почти с каждой группой родственников дежурили медицинские работники.
    Началась церемония прощания.
Отдельные люди, группы, делегации организаций, предприятий шли с цветами, венками, либо просто сжав в руках свои головные уборы.Некоторые, когда видели среди родственников погибших знакомых, останавливались, кланялись, выражали соболезнования. В такие моменты старался приблизиться к остановившимся, и просил, не задерживаться надолго.
    Людей было очень много.
    Тысячи.
    Они шли и шли…
    Некоторые проходили на трибуны, и сидели там молча, другие снова выходили из Дворца и стояли на площади.Весь город воспринял трагедию близко к сердцу, как свою собственную беду.
    Без удивления узнал знакомые по фотографиям в СМИ лица нескольких, так называемых, криминальных авторитетов, положивших букеты гвоздик. Чего удивляться? Люди – есть люди.
    Прибывали делегации управлений и министерств МВД областей и республик страны. После возложения венков направлял генералов и полковников в подтрибунное помещение, где ожидалось прибытие министра внутренних дел С.В. Степашина.
    В какой-то момент возникла необходимость позвонить. Попросил мобильный телефон у оказавшегося рядом Журкина Л.Н. - заместителя начальника УВД г. Самары. Он дал. Принимая после звонка от меня телефон, спросил:
    - Ты что? Так сильно переживаешь?
    Я, недоумевая, посмотрел на него, даже не понимая, о чём он.
    - Ты глянь в зеркало на себя. Ты на лицо, как…
    Не найдя слов , закончил: - Похудел сильно.
    Ну да! Совет был как раз ко времени. Мне сейчас только и смотреться в зеркало. Я пожал плечами и пошёл заниматься своими делами.

    Наконец меня подозвал генерал-майор-воспитатель и приказал дать команду, перекрыть людской поток с улицы и прекратить прощание горожан.
    Министр МВД России С.В. Степашин, губернатор К.А.Титов вышли из подтрибунных помещений. Их сопровождала большая группа руководителей различных организаций и ведомств, среди которых, неожиданно для меня, были знаменитые Мстислав Ростропович и Галина Вишневская, которые находились в Самаре в связи с постановкой оперы «Иван Грозный» в нашем театре оперы и балета.
    Обошли полукруг гробов, попрощались с каждым погибших, что-то говорили родственникам, склонившись…
    Успокаивали… Заверяли… Обещали… Сочувствовали.
    Начался траурный митинг.
    Выступил Степашин, выразил соболезнование от имени президента страны, правительства, МВД. Были и другие выступавшие.
    Почтили погибших минутой молчания.
    Под траурную музыку оркестра гробы стали выносить из зала.
Возникла неловкая ситуация с венками от делегаций различных организаций, которые ставились отдельно на противоположной от гробов стороне арены.
Людей для их выноса не хватило. Венков было огромное количество. Просил помочь остававшихся ещё на трибунах наших сотрудников, но их тоже уже было мало, пришлось выбегать на улицу и просить людей, стоявших у Дворца.
    Поначалу люди переглядывались, не решаясь, зайти во Дворец. но потом какая-то женщина, обернувшись к толпе негромно попросила:
    - Ну… Что? Давайте поможем… Женщины…
    И народ пошёл.
    Дирижёр оркестра спросил у меня, могут ли они быть свободными после похорон на кладбище, будут ли их ещё привлекать для похорон других погибших.
На тот момент, сам не зная, что будет завтра, ответил, что сказать что-то определённое сейчас не могу. То, что будем привлекать и для других похорон, - да, но когда?
    Поблагодарил за участие в траурном прощании.
    На кладбище я не поехал, ощущал себя вымотанным до предела.

    Когда почти все автобусы уехали, на улице меня нашёл водитель управления кадров. По-моему, это был всё тот же Цыпкайкин.Передал от Пети Овчаренко скорбную новость, что в «Пироговке» вчера вечером умер Игорь Фролов - наш коллега по управлению кадров. С утра, кажется, Влад Васиков, помогавший в организации похорон, об этом уже сказал вскользь, я даже подумал, что и Игоря привезут для прощания. За хлопотами дня как-то забыл об этом.
    Оказывается, Игорь попал в больницу сразу после пожара. С вечера среды до вечера пятницы был в реанимации. Стало лучше. Врачи приняли решение перевезти в обычную палату. Санитарка прибыла с каталкой, чтоб поднять его на верхний этаж. Игорь - большой и сильный внешне человек, вероятно, постеснялся, что его будет на каталке везти маленькая женщина. Пошёл наверх сам. На лестнице стало плохо, упал. Реанимационные мероприятия ничего не дали. От физической нагрузки и, вероятно, из-за ещё забитых копотью обожжённых лёгких начался их отёк. Сердце остановилось.
    - Завтра похороны из квартиры Игоря. Овчаренко просил вас договориться с оркестром на завтра.
    Я от души и почти с остервенением заматерился…
    - Что ж вы так поздно-то. Неужели раньше не могли сообщить. Оркестр уехал. Дирижёру уже сказал, что на завтра они свободны… Где я вам сейчас найду оркестр?
Ладно. Подожди меня здесь, что-нибудь придумаем. Оденусь и выйду.
    Ощущение душевного опустошения и какое-то сосущее чувство вины, что вот, казалось бы, человек спасся, вышел из огня?
Ну как же, так-то всё? Почему никто не предусмотрел, не остановил, что нельзя ему идти самому?
    Ни на что ответа нет, ни на что…
    Побрёл в подтрибунные кабинеты, вспоминая, где я оставил свою шинель.
Навстречу попался директор Дворца:
    - Мне из администрации сообщили, что похороны остальных будут из другого здания, какого-то дома культуры. Мы постаменты и все траурные принадлежности уберём. Со складируем в одном месте. Вам ещё понадобятся. Передай, кто там у вас будет дальше заниматься.
    - Хорошо, хорошо!
Но на самом деле подумал: «Чёрт бы с ними, этими принадлежностями, мне-то, что до них!»
    - Ты бы зашёл в буфетный зал. Все уже уехали. Перекусил бы чего. Там ещё много осталось. Да и помянуть... Чего стесняешься.
    - Да я не стесняюсь. Не до этого…
    В одном из кабинетов нашёл свою шинель.
Оделся и, поколебавшись, направился в буфет. Действительно, чего бы, не отведать со шведского стола. Время-то было не сытное. А тут возможность вкусить чего-то такого, чем попотчевали самого министра.
    Но не удалось.
    Я открыл дверь, заглянул.
    Они были в зале вдвоём, сидели у стола, боком к двери.
    Момент был интимный.
    Вишневская как раз вкладывал в рот Ростроповича какой-то лакомый кусочек. Потом взяла со стола ещё кусочек, понесла ко рту Ростроповича и глянула на дверь. Я отпрянул и закрыл её.
    Заходить внутрь мгновенно расхотелось. Будто застал их за чем-то непристойным.
    Чувство неприязни, даже брезгливости вдруг возникло. Сам чёрт не разобрался бы тогда, что вдруг со мной стало. Мысль буквально засвербела: «Людей хоронят, а они тут! На кладбище не поехали. Даже расселись у шведского-то стола».
Откуда вдруг взялась эта вспышка? Шёл к машине и успокаивал себя. Чего раздухарился-то? Старые люди, устали, присели перекусить.
    Тебе-то, что?
Сам ведь тоже не поехал на кладбище и тоже собирался что-нибудь перехватить, задармачка...
    Но негодование всё не проходило.
    Долго не проходило.
    Спустя много, много времени я осознал, как глупо и непоправимо поддался вспыхнувшей гневливой неприязни, лишив себя возможности разделить трапезу и возникшей бы, наверняка, пусть куцей, но беседы с великой певицей и не менее великим музыкантом, вызывавшими у меня чувство, если не восхищения, то уж во всяком случае, уважение.
    В конце концов, упрощённо я объяснил себе потом свои внезапно вспучившиеся отрицательные эмоции, пословицей: «Сытый голодного не разумеет», но в обратном порядке.Голодный сытого, то ж – не разумеет.
    Хотя в моём случае что-то ещё, что-то ещё было…
    Но неразумное – точно.
    А может, то давнее фото в газете? 1991 года, августовское? Ростропович с АК-74. А на коленях у него голова спящего «защитника» Белого Дома. Вычурно мне показалось тогда, фальшиво. Даже неприязнь к Ростроповичу возникла. Может и это вспомнилось?

    Между тем вопрос с оркестром для похорон Игоря надо было решать.
Дал команду везти меня на Вилоновскую. В воинскую часть 7407 на набережной Волги. Там был оркестр, с которым я во времена срочной службы в армии выступал на полковых концертах и дивизионных смотрах художественной самодеятельности.
Когда на КПП я объяснил, зачем прибыл, дежурный офицер огорчил меня:
    - Оркестранты уже отбыли по домам. У них только дежурный прапорщик остался.
    - Прапорщик, так прапорщик. Попробую с ним переговорить. Разрешите пройти?
    - Хорошо. Сейчас я вам, товарищ подполковник, помощника вызову, проводить.
    - Да не надо, товарищ капитан. Я здесь служил двадцать лет назад, срочную. Знаю, где оркестр располагается. Позвоните только прапорщику, чтобы он двери открыл внизу, а то я помню, они любили запираться, чтобы их кто-то внезапно не застал… за репетицией.
    Капитан понимающе улыбнулся.
    Прапорщик был ещё тот. Из того ещё, давнишнего состава оркестра. Имени его я уже не помнил, но и он меня не признал. Напоминать ему не стал.
    Рассказал о ситуации.
    Прапорщик позвонил новому начальнику оркестра домой. Объяснил, выслушал ответ и заверил меня, что часть оркестра будет для похорон собрана. Оказалось, что они уже задействованы завтра на похоронах ветерана внутренних войск.
    - Завтра к КПП нужен автобус. Я вынесу инструменты, и мы проедем по адресам наших ребят, соберем. Я обзвоню, у кого телефоны есть. А уж у кого нет, будем ездить наудачу. Вы только автобус - часам к восьми! А то, пока погрузимся, по городу помотаться придётся. Думаю, как раз где-то к часам 12-ти и подъедем на вынос.

    Зайдя домой, вспомнил реплику Журкина, шагнул вправо и повернулся к зеркалу. Оно было в квартире на Ленинградской у самой входной двери на стене.
Вид был, действительно! Тот ещё!
    Вернее, совсем не тот!
    Я просто «сошёл с лица». Вспомнил, что в прошедшие дни почти ничего не ел. Чисто, что-то перехватывал наспех, либо ограничивался питьём воды, чая с бутербродом. Да, особо-то сильно и есть не хотелось.Позвонил в гараж УВД. Объяснил куда и для чего необходим автобус.
    Ночью приснился сон.
    Площадь перед Дворцом спорта. Огромная масса народа. Отдельные люди почти неразличимы – черная монолитная толпа. Стоят автобусы. Понимаю, что вынос тел уже состоялся, их уже загрузили в автобусы. Вижу себя самого. Почему-то бегаю от автобуса к автобусу, что-то, кому-то говорю в черноту раскрытых ещё дверей. Наставляю на что-то, но голоса своего не слышу. Вижу всё это со стороны, издалека. Примерно, из окна 5-6 этажа бывшего Дома быта «Горизонт». Потом куда-то улетаю в сторону улицы Полевой спиной к ней. Автобусы отъезжают. Дворец и площадь, и чёрная толпа уменьшаются, уменьшаются…
    Такой странный сон.

Утром я оказался у части раньше автобуса. Прапорщик уже натаскал к КПП инструменты и нервничал, что можем не успеть объехать всех необходимых оркестрантов.
    На опоздавшего водителя я тут же «напустил всех собак». Он вяло отмахнулся от меня:
    - Товарищ подполковник, да я после вчерашних похорон в первом часу ночи домой попал, а меня опять с утра назначили. Сегодня воскресенье… Скажите спасибо, что вообще поехал. Мог и отказаться… Просто, куда уж тут отказываться…
    Сбором оркестрантов мы занимались несколько часов. На улицу Фадеева подъехали перед самым выносом.
    Сдал оркестр Пете Овчаренко. Водителя попросил после похорон развести всех оркестрантов по домам и поблагодарил заранее.С Игорем я простился у его дома, на кладбище не поехал.
    Влез в двадцатый трамвай, плюхнулся на сиденье у окна, привалившись к нему плечом и, почти в полудрёме, благо – народу было мало, ещё минут сорок трясся до Ленинградской.
    О чём думалось, не помню. Было только ощущение, что порученные похоронные дела на этом дне завершились для меня совсем. Как дошёл до дома, что делал в квартире до конца дня, не помню ни мгновенья.Может, завалился спать.Как будто отключился.

    На следующий день на совещании комиссии по похоронам командовал уже Виктор Александрович Ульянов.
    Геннадия Петровича уложили в больницу.
    Перед Виктором Александровичем не стояла проблема выбора ответственного за организацию церемонии прощания.
    - Валерий Егорыч, ты уже все знаешь, что нужно делать. Будешь заниматься похоронами и всех остальных по мере опознания погибших. Определяться на каждый день, в каком количестве хоронить - по готовности тел для похорон. Тебе будут докладывать. Прощание из Клуба железнодорожников на Льва Толстого. Там танцевальный зал, говорят, большой. Он отдельный от остальных помещений клуба. Никому мешать не будем. Поезжай, определись. Я уже дал команду перевозить постаменты и разные похоронные атрибуты из Дворца в клуб.
    Всё логично!
Понятно, что любые возражения были бы с моей стороны неуместными.
    Уже в самом клубе произошла встреча со священником Покровского кафедрального собора, который сообщил, что клуб находится на территории, которая окормляется священниками именно этого собора. Якобы, владыка Сергий, на церемонии прощания во Дворце испросил и получил согласование на проведение отпевания погибших. У кого испросил и с кем согласовал, не помню, да и неважно.
    Для меня лично тогда было совершенно необычным, что погибших сотрудников милиции будут отпевать во время официальной военной церемонии прощания. Я был неверующим.
    Позвонил Виктору Александровичу и сообщил, что священник настаивает на отпевании.
    Тот, на всякий случай, посоветовался с Радченко. Причин для отказа у нас не было.
    Однако, необходимо было убедиться, не будет ли возражений у родственников. Могли же быть принципиальные атеисты. Кроме того, среди погибших были сотрудники с фамилиями, которые свидетельствовали о принадлежности к лицам не православной конфессии.
    Но родственники, священнослужители - как мусульманский, так и иудейский, согласились, что в эти скорбные дни для живых и мертвых Всевышний един.

    Для меня лично началась неделя наверно самая чёрная в жизни, я бы сказал беспросветная.
    Сплошной эмоциональный провал.
    Из всех 57 погибших, кажется, только одного-двух человек хоронили вне общей церемонии прощания, то есть из мест проживания. Игоря Фролова и ещё, кажется, боюсь ошибиться, Валентины Забродиной. Может и ещё кого-то.
Так произошло в силу известных причин. В организации церемонии прощания с ними я не участвовал.
    Когда закончился траурный митинг во Дворце, был уверен, что буду заменён при проведении следующих траурных церемоний.Честно, уже тогда был выпотрошен и физически, и особенно душевно.
    Но волею судеб мне предстояло прощаться с каждым из оставшихся непогребённых ещё целую неделю.
    Изо дня в день перед глазами стояли гробы, слышались подавленные рыдания родных и близких погибших, звуки траурной музыка и голоса отпевавших священников.
    Преследовал запах кадильного дыма.
    Угнетающе действовали закрытые гробы.
    Некоторые были маленькие, будто хоронили ребёнка. Тогда даже слух прошёл, что в пожаре погибли дети. Якобы кто-то из сотрудников забрал до окончания работы ребёнка из «увэдэвского» 132 детсада.
    Но, как позже услышал от начальника УГПС А.В. Жаркова, температура горения здания была такой высокой, что от некоторых трупов оставались одни остовы без рук и ног.
    Перед гробами стояли фото.
    В лицо я знал всех этих людей, когда они были живы, до этого момента я прослужил в УВД без малого 13 лет.Со многими я почти ежедневно здоровался.
С некоторыми бывал в командировках, участвовал в совещаниях, с кем-то беседовал, с кем-то проводил проверки, у кого-то получал какие-то материалы, с иными отдыхал на турбазе «Дубки»…
    Теперь они были, вернее, то, что от них осталось, под гробовыми крышками.
В первый день прощания из Клуба железнодорожников привезли для похорон особенно много гробов. Разборка сгоревшего здания и опознание найденных останков шли уже дней пять.
    Вместе с закрытыми гробами привезли для прощания умершего на четвертый день в больнице Олега Кильдюшева. Гроб с его телом поставили отдельно от закрытых.
Мы с ним были почти ровесники. Он всего на год младше и на год позже пришёл в милицию. А в УВД нас взяли почти одновременно. Он относился к типу сотрудников, кого, казалось, не коснулась, так называемая, профессиональная деградация. Он наивно негодовал на неисполнительность, для него диким явлением было предательство интересов службы, был начитанным. Мне импонировало общение с ним, умным и доброжелательным человеком.
    Теперь вот пришлось прощаться, провожать в последний путь. Душевно растревоженный прошедшими похоронами из Дворца спорта я стоял у гроба Олега со спазмом в горле и шептал:
    - Олежек, Олежек, что ж ты не выкарабкался-то?
    Большинство ушедших были женщины. Некоторые совсем молоденькие, красивые, как помниться, и в жизни и на портретах. Родственники старались выбрать фотографии, где они выглядели ещё моложе, ещё красивее. Любимые и неповторимые для кого-то дочери, мамы, жены…
    Вспомнились похороны из Дворца Валентины Неверовой – редактора газеты «Право». Глядя на её портрет, припомнил её молодой во времена моей учёбы в 1974-75 годах в школе молодых журналистов газеты «Волжский комсомолец». Она тогда была корреспондентом. Несколько раз выступала с лекциями перед нами, делилась журналистским опытом. Была улыбчивой, весёлой, остроумной.

    Ежедневное, казалось бы, чужое горе терзало душу и сердце. Неизвестно от чего возникло и не проходило чувство безотчётной вины перед погибшими.
    Каждодневное соболезнование стало болезненным почти физически. Ходил всё время с комом в горле и близкими слезами.
    Временами, всё происходящее и моё собственное состояние стало откровенно злить и опротивело до предела.
    Но вместе с душевными терзаниями ежедневно приходилось суетиться и переживать из-за различных технических, бытовых проблем похорон, которые неизбежно возникали, приходилось их решать.
    В середине недели в больницу попал и Виктор Александрович. На себе он тащил бОльшую, основную часть всей организации похорон. Ко мне стали обращаться по вопросам, которых до этого момента я не касался, когда он был на месте. Это стало раздражать ещё больше. Я стал взвинчен и нетерпим самому себе.
    Проводив похоронную процессию на кладбище, к концу дня определялся цинично, сколько будем хоронить завтра. Выставлялось требуемое количество постаментов, или убирались лишние. После чего пешком брёл домой на Ленинградскую. А там Марина рассказывала, как развозит деньги пострадавшим сотрудникам по больницам. Как сейчас помню, потрясающую сумму - по 10 тысяч рублей. Как Марина уверяла, некоторые получали, плакали и целовали руки. Было от чего. Зарплат вовремя не платили, как всем тогда, дефолт страны произошёл всего полгода назад.
    Вспоминая эти дни, перечитал свой дневник за 1999 год.
    Привожу дословно запись от 2 февраля – за неделю до пожара: «Крайняя нужда в деньгах. Нет даже на хлеб. 4 февраля будет первенство УВД по лыжным гонкам. Чем черт не шутит, может, попаду в призёры. За третье место – 200 рублей, а первое – все пятьсот».
    Участвовал, только не помню, попал ли я тогда в призёры… Должно быть, попал. Всё таки отвечал за физическую подготовку всех подразделений! Тренировался.
Пример, чёрт, побери, показывал!
    Вот так вот. Да, нет – не голодали. У меня был домик-развалюшка с участком земли в деревне. Чего уж говорить… Мою семью выручали запасы садовой и огородной продукции с Винновского деревенского участка. У других-то, наверно, было похуже.
    По ночам навязчиво стали снится гробы и зажжённые свечи.
Гробы уплывали в черноту, а пламя свечей колебалось от их движения.
    Старался успокаивать себя, несколько раз на дню забегал к дежурившим в клубе врачам, и они мне щедро накапывали в рюмочку настойку пустырника(конечно, хотелось чего-либо покрепче) и советовали требовать замены. Измеряли давление и качали головами – надо бы на больничный.

    На девятый день пришёл к месту сгоревшего УВД.
    Вернее к расчищенной площадке на его месте. В сумерках, в разных местах его периметра стояли группки сотрудников вокруг стоявших на земле горящих свечей. На тех примерно местах, где на верхних этажах либо на тротуарах у стен нашли свою кончину их товарищи.
    Это были для меня самые печальные, проникновенные и щемящие сердце поминальные девять дней. Ощущение было такое, будто души покойников ещё витают над площадью сгоревшего здания.
    Буквально через день-два скорбное место огородили бетонным забором. С угла поставили ворота из алюминиевых листов, а перед ними установили временный обелиск из черного камня.
    Съездил раз, чтобы «развеяться», на кладбище. Постоял у могилы Игоря Фролова.
    Место захоронения на новой части кладбища, где теперь мемориал, тогда выглядело стыдливо неряшливо, заброшено.
    Стояла оттепель.
    Плохо выровненная поляна с глыбами вывернутой на поверхность, налипавшей на обувь земли и глины, остатками какого-то чапыжника и полыни, поставленными у могил крестами, произвела ещё более угнетающее впечатление.

    А в клубе священники, которые менялись, занимались своим делом, соблюдая все каноны отпевания, добросовестно, с чувством, как говорится, толком и расстановкой.
    Некоторые родственники погибших и без того измученные горем, долгим поиском тел, ожиданием и процессом опознания, не участвовавшие до этого в отпеваниях, жаловались на их длительность. Меня они тоже выматывали. Я даже просил священников сократить, по возможности, время отпевания. Батюшки, надо признаться, вникая в ситуацию, шли навстречу.
    Каждый день очередной похоронной церемонии вызывал всё большее и большее душевное опустошение, настроение тоски и безнадёги.
    Стало казаться, что даже родным и близким погибших было легче, чем мне.
    Это уж совсем было, куда не шло…
    На месте только одного человека мне бы не хотелось оказаться в те дни.
    Владимир Петрович Глухов в генеральской форме каждый день прибывал в клуб, выстаивал отпевание, выражал соболезнование родственникам. И уходил. Не могу сказать, каждый ли раз он ездил на кладбище.Но уверен, что каждый день был для него ещё большей пыткой, чем для меня. Но внешне он держался довольно твёрдо. Только ему самому известно, как ему это удавалось.

    Наконец с похоронами было завершено.
В первую же ночь после ранее снившихся гробов приснилась мистическая фантасмагория.
    Я пришёл ко входу в какое-то помещение, в котором мне нужно было что-то непременно получить или узнать. Но его охраняла фантастически огромная крыса. Мало того, крысу оберегала свирепая чёрная собака. Она грозно лаяла, отгоняя меня от крысы, но одновременно этим лаем как бы говорила, оправдываясь, что делает это по принуждению и, вообще-то, относительно меня, ничего плохого не имеет. А когда я стал уходить, обиженный и раздосадованный, ко мне подбежала вдруг сама крыса и, заговорив, к моему удивлению, стала заискивающе пояснять:
    - ТО, за ЧЕМ ты пришёл, тебе и не нужно вовсе. Всё у тебя есть и ещё будет, не переживай. У тебя и так всё хорошо, горевать и обижаться нечего!
    Как не странен и таинственно символичен был этот сон, но проснулся я в хорошем настроении. Вероятно, моё подсознание образно подсказывало мне, что все мои личные печали прошедших дней не такие уж самые большие, как могли бы быть, на судьбу сетовать не стоит.
    В то же утро, было это либо в субботу, то ли в воскресенье прибыл в УВД на Мориса Тореза.
    Выходные были отменены, жизнь Главка текла напряженно, однако работать не пришлось. Меня отправили в поликлинику, шла диспансеризация всех сотрудников.
Терапевт, измерив давление, выписала мне больничный лист, посоветовав побеседовать ещё и с психиатром, после того, как я поделился с ней своими снами. Я, было, пообещал, но подумав, пришёл к выводу, что этого делать не стоит. Ещё не хватало психиатру запоминаться.
    Поступил простенько. Отправился домой отсыпаться.
Занимался этим дней десять, а то и чуть больше. Читал, отъедался. Больше мне никаких мистических похоронных странностей не снилось.

    Иногда на полдня, когда требовалось, выходил на службу.
По-моему, в эти же дни стали выдавать прошлые задолженности по зарплате. Если честно, это приободрило особенно.
    Потом всем выдали полный комплект новой формы, даже новую кобуру с протиркой к пистолету Макарова и маслёнкой. Это даже развеселило. У меня и старая в сохранности была. Хотел отказаться, но Влад Васиков убедил, что пригодится.
    Пригодилась. После увольнения на пенсию присвоил на память.
    Когда на службу в полицию поступил сын, подарил ему.

    После больничного пошёл докладываться к Радченко. Он к тому времени уже выписался из больницы.
    В приемной увидел на стойке папку с небрежной надписью крупными буквами: «Для награждения».
    - Это что за награждённые? – спросил у секретаря.
    - За пожар! Кто отличился при спасении.
    - Интересно, интересно. А можно глянуть, кто у нас отличился?
    - Да, пожалуйста.
    Я открыл папку и стал перебирать представления. Чем больше я просматривал, тем больше поднималась в душе, мягко выражаясь, волна возмущения. Было от чего!
    За время похоронных дней я вольно и невольно выслушал десятки откровений спасшихся сотрудников, родных погибших о том, как и что они запомнили о пожаре, о тех, кто спасся, как спасался, кого спасал, кто был в каком состоянии, кто кому помогал.
    Рассказы эти были часто противоречивы, потому что об одном и том же событии, факте, человеке я выслушивал по нескольку версий. Для меня это не было удивительным.
    Люди, находясь в одной и той же стрессовой ситуации, могут её описывать совершенно по-разному и даже противоположно.
    За эти по-своему для меня страшные дни похорон я пришёл к выводам очень простым.
    Подвигов, по-настоящему, в общепринятом смысле, никто не совершал.
    Люди, в первую очередь, спасали сами себя и, если могли, помогали, тем, кто оказывался рядом. Сейчас-то у меня сложилось мнение, кто реально спасал, кого бы я представил к наградам… Их было совсем немного.
    А тогда…
    Из-за густого дыма в коридорах кто-то прорывался сквозь него, затаив дыхание, другие, оказавшись в западне кабинетов, подгоняемые скапливавшимся в них дымом и подступающим пламенем, выламывали решётки на окнах; рвали и связывали друг с другом ленты штор и спускались по ним; собрав всё мужество, задыхаясь, ждали, когда им с улицы подадут лестницы и, собрав все силы, чтобы не сорваться, спускались по ним, некоторым сил не хватало; некоторых огонь выдавливал на подоконники окон, и они срывались с них, кто-то пытался из окна прыгать на рядом растущие тополя, единицам просто везло, когда во внутреннем дворе попадали на наклонную крышу над входом в подвал и, скользнув по снегу на ней, оставались живы.
    Но некоторые женщины задохнулись в дыму только потому, что пытались вернуться и захватить свои личные вещи. И от осознания этого становится ещё горше.
    Прохожие, оказавшиеся рядом со зданием, делали всё возможное для спасения. Курсанты военно-медицинского факультета пытались ловить людей на свои шинели, на принесённые откуда-то одеяла. На руках уносили от стен автомашины, чтобы ближе к окнам могли подъехать автолестницы.
    Со двора здания тушили пожар сотрудники УФСБ.
    Спасали своё здание и «уиновцы».
    Всё, что могли и даже больше сумели сделать наши самоотверженные пожарные. По-моему, их не в чем ни укорить, ни упрекнуть.
    Осознавая трагедию, её огромную, высокую жертвенность у меня за время похорон тогда сложилось совершенно определённое представление, что награждать кого-то за всё произошедшее невозможно.
    А уж, прочитав в некоторых представлениях на награды о чуть ли не подвигах на пожаре, красочно описанных, я просто вознегодовал. Причём тех, кого бы я сейчас представил к наградам, тогда в представлениях не было.
    Как так можно было?! На костях заживо сгоревших искать себе славу и награды героев? Лицемерие и мерзость полнейшая.

    Вот с этим чувством я и вошёл в кабинет к Геннадию Петровичу.
Доложил, что прибыл, готов приступить к исполнению и сразу задал вопрос, когда аттестационная комиссия собирается решать вопрос по наградам? Видя моё возбуждённое состояние, Геннадий Петрович спросил в свою очередь меня:
    - А что, у тебя предложения для награждения есть?
    - Предложения есть, только не для награждения. Я просмотрел представления. Не хочу за глаза о ком-то сейчас говорить, но очень прошу решение по награждению выносить, очень и очень продуманно. У меня по некоторым кандидатам есть совершенно иная информация в отличие от текста представлений. Я за время похорон многого наслушался и многое узнал.

    А представьте, как болезненно будут воспринимать награждения, в случае известных всем иных мнений, родственники погибших!

    Вот если вы, Геннадий Петрович, лично уверены и знаете, что человек достоин награждения, только тех и предлагайте, и утверждайте. В принципе каждый сотрудник сейчас имеет свои представления о достойных к награждению, но все эти мнения, уверяю, противоречивы. По каждому представлению должны быть свидетели и конкретные подтверждения. Кто и кого спас. Я лично считаю, что награждать вообще никого не надо.
    - Ну, это ты преувеличиваешь! Наши ребята спасли личные дела, дежурная часть всё вооружение, боеприпасы вынесла, Знамя.
    - За спасение вещей, ценностей – согласен. За спасение людей представление должно быть очень конкретно и без придумок об «опасностях обрушения, рисках задохнуться и падающих на головы горящих обломках».
    - Я сам также думаю, не у тебя одного такие мысли. Ладно, спасибо, учтём.
    Не думаю всерьёз, что именно моя бурная реакция на многочисленные представления к наградам повлияла на выбор кандидатов для награждения, но их, действительно, было мало.
    Если я не ошибаюсь, и мне не изменяет память, медалями были награждены сотрудники управления кадров и дежурной части.
    Все трагически погибшие в том страшном пожаре находились при исполнении служебного долга. Они награждены орденами Мужества посмертно.
    Вечная им память!

    Ближе к концу весны меня вызвали в прокуратуру.
    Вначале следователь-женщина пояснила, что я приглашён для проведения опроса в связи с расследованием уголовного дела, возбуждённого по факту пожара в ГУВД Самарской области и установления меня в качестве потерпевшего. Заполнив стандартные графы личных данных, она задала первый вопрос.
    - Где вы находились во время пожара в здании ГУВД?
Я пояснил, что в здании ГУВД во время пожара не был и потерпевшим себя не признаю.
    - Вы тоже отпрашивались на концерт?
Мне показалось тогда, что спросила она с глубоко запрятанной неприязнью. Даже не в интонации вопроса, а в коротко брошенном на меня взгляде, оторвавшись от написания протокола.
    Спросила и взглянула.
    - Нет, отделение профессиональной подготовки, которым я командую, располагалось тогда в клубе им. Дзержинского. Около здания ГУВД я оказался, когда пожар уже полыхал в полную силу. В тушении и спасении людей не участвовал.
    Рассказывать, что я уезжал в кардиоцентр не стал. Показалось, что эта подробность, в сущности, схожа с отпрашиванием на концерт, да и не нужна она теперь.
    - Так. А почему тогда вас подали в списках, как проходившего лечение в результате пожара.
    - Видите ли, после пожара я участвовал в организации похорон почти всех погибших, вероятно, перегрузился отрицательными эмоциями, подскочило давление. Пришлось уйти на больничный.
    - Так, ещё раз прямой вопрос. Признаёте ли вы себя потерпевшим в результате пожара в здании ГУВД.
    На мой отрицательный ответ, она стала заверять, что некоторые основания на признание меня потерпевшим у меня есть, попросила подумать и даже стала убеждать:
    - После признания потерпевшим могут последовать определённые компенсационные выплаты. Что-то может и со здоровьем случиться. Вы сможете сослаться на пожар.
    - Что вы меня уговариваете. Я же сказал, нет. А выплаты, кому положено, уже получили.
    Про крысу во сне я тогда точно вспомнил.
    Когда она стала записывать, я продолжил:
    - Впрочем, косвенно меня можно признать потерпевшим. В пожаре сгорела моя очень ценная книга.
    Следователь подняла на меня вопросительный взгляд.
    - Жена тоже служит в ГУВД. Брала на работу словарь пословиц и устойчивых выражений латинского языка. Готовились газету рисовать к 23-му Февраля.
    Следователь криво усмехнулась: - А-а! Dura lex, sed lex. Помню, помню.
    - Совершенно верно! Для юристов это основная латинская мудрость. Другие можно и не запоминать.
    - Тоже юрист?
    - Нет, историк.
    - А как попали в милицию.
    - Партия сказала - надо, комсомол ответил - есть!
А словарь стоил всего 90 копеек. Покупал, будучи ещё студентом. Сейчас таких книг не выпускают. Жаль. Но претендовать на компенсацию как-то жирновато.
    - Да уж! Прочтите и распишитесь. Знаете как?
    - Приходилось брать объяснения.
    - Прочитайте сначала.
    - Верю в непогрешимость «государева ока».
Напоследок я всё же откровенно иронизировал в обмен за её скрытую предвзятость.
Хотя может, я и накручивал себе тогда то, чего не было на самом деле.

    На этом можно бы было закончить мои личные воспоминания о том пожаре.
    НО!
    Пожар породил множество слухов и конспирологических версий.
И вечный вопрос: - Кто виноват?
    Стремительность распространения задымлённости, пламени, внезапное одномоментное возникновение очагов видимого возгорания в противоположных крыльях большого здания, огромные жертвы требовали какого-то вменяемого объяснения.
    Ну, не умещались в головах людей очевидные факты, что после объявления пожарной тревоги в 17-52, буквально, через 30 минут здание полыхало в разных местах и спасать кого-либо было уже невозможно и некого, а ещё через 30 минут перекрытия здания рухнули.
    И пока расследование не закончилось, объяснения появились.
    Какой-то московский экстрасенс, якобы, заявил, что поджог совершили два человека, один из которых был сотрудник ГУВД, который был очень обижен за наказание и отстранение от должности. Он провел в здание бывшего зэка, и они вдвоём распылили какой-то легковоспламеняющийся газ или разбросали какой-то порошок. Сделали это по заказу каких-то высокопоставленных лиц для уничтожения уголовных дел, возбужденных и законченных производством по результатам оперативных мероприятий, организованных бывшим начальником ГУВД А.И.Андрейкиным и проведённых на АвтоВАЗе за полтора года до пожара. За высокопоставленными лицами скрывается, якобы, чуть ли ни всесильный тогда Борис Березовский, который разорял завод через небезызвестную тогда АВВА.
    Самое интересно то, что в эту версию поверили даже некоторые оперативники.
Версия, конечно, довольно стройная, но только в первом приближении.     Неправдоподобная уж очень она.
    Но она же, в какой-то мере позитивная, потому что героизирует и делает погибших сотрудников жертвой криминала, но не результатом банальной недисциплинированности и беспечности, как это следует, по существу, из уголовного дела.
    Выявление повышенного содержания фосфора в пепелище для какого-то знатока краеведения стало основанием объяснения интенсивности горения здания. В 1942 году во время выхода немцев к Волге в Сталинграде, на случай занятия ими и Куйбышева, здание УВД стали, якобы, готовить к уничтожению и заложили в различные ниши фосфорные шашки с капсюлями. По минованию опасности капсюля изъяли, а фосфор так и остался – вот потому-то так и горело здание.
    Ну-ну! Знатоки!
    Одной рукой, стало быть, если поверить в эту версию, готовили уничтожение здания УВД, почему-то одно из всех в городе? А другой рукой, строили на расстоянии, если по прямой, в шести кварталах подземное убежище для Сталина?
    Как-то эта версия с подготовкой к уничтожению здания УВД совсем никчёмная.
    А наличие необычно высокого содержания фосфора объяснилось уничтожением огнём довольно большого количества различной техники и оборудования, имевшего в корпусах и деталях фосфорные соединения.
    Кроме слухов о гибели детей в пожаре, говорили, что сгорели подозреваемые в преступлениях и свидетели, вызванные в тот день на допросы.
    Полагаю, что разбирать эти версии и слухи - бессмысленное занятие, поскольку родились они и распространялись тогда, большей частью, пишущей братией. О них мне поведал Володя Клименко, работавший тогда в газете и навестивший меня дома во время моего больничного.
    Для меня важнее вспомнить и рассказать о словах двух авторитетных профессионалов, которые для меня объяснили после пожара очень многое, если не сказать, что всё.

    Если мне не изменяет память, в 1997 году в УВД проводилась очередная учебная тревога по «обнаружению в здании возгорания». Все сотрудники, как положено, вовремя покинули здание(при этом, как это водится, практически, все знали день, а некоторые и примерное время учебной тревоги), пожарные вовремя прибыли, растянули рукава, проверили средства пожаротушения, действия личного состава и т.п.
    Казалось бы, всё хорошо!
    Однако, на самом деле, не придавали должного значения этим тревогам.
    Не при-да-ва-ли!
    И, по настоящему, не у-чи-ли личный состав действиям в случае возгорания!
Вот была точно, присутствовала эта необъяснимая, смертельно опасная беспечность у сотрудников.
    Конечно не у всех! Конечно!
    Но, как положено, в тот же день, либо на следующий состоялось оперативное совещание у А.И. Андрейкина. Я в должности начальника отдела общественных связей(пресс-службы) и пресс-секретаря начальника Главка участвовал в нём.    Докладывал Карпов Анатолий Константинович – тогдашний начальник управления государственной противопожарной службы.
    Сидел я «на месте пресс-службы» в торце стола как раз напротив Анатолия Ивановича. Слева за столом сбоку первым располагался Авцин Борис Григорьевич – начальник информцентра, вторым рядом с ним сидел Карпов.
    Анатолий Константинович доложил о результатах учения по привычной схеме. Что в соответствие с приказом начальника ГУВД состоялись учения. Во столько-то объявлена тревога. Во столько-то прибыла первая пожарная автомашина. Во столько-то личный состав покинул здание и так далее, и так далее. Всё по нормативам!
    - Оценка действия личного состава Главка и пожарных расчётов «удовлетворительная». Карпов сделал маленькую паузу:
    - Можно даже сказать – «хорошая».
    А потом снова сделал паузу, кажется, внутренне на что-то решаясь, сказал:
    - Но, а если действительно случится пожар – все сгорим.
    В кабинете от этих слов, неприятно поразивших всех, повисла нехорошая тишина.
    Показалось даже, что все голову вобрали в плечи, на всякий случай, ожидая «бури».
    Ну, да! Все понимали, здание старое, недостатков в пожарной безопасности много и правила пожарной безопасности сотрудниками ГУВД соблюдаются, мягко говоря, недостаточно. Можно это ставить в упрёк и требовать, неукоснительного их соблюдения, аргументировать, конечно, но так жёстко давать оценку?!
    Жестоко даже, с явной аффектацией, зачем?
    Анатолий Иванович до этих слов, слушавший Карпова, просматривая какие-то бумаги и одобрительно кивавший головой в ходе доклада, поднял глаза на докладчика. Мне показалось, что у них с Карповым был уже на этот счёт разговор и затевать его снова для Андрейкина показалось, вероятно, сейчас не к месту, на публику, так сказать, и явным противопоставлением ему.
    Его сангвинический подбородок стал ещё сангвиничнее, я бы даже сказал, свирепо сангвиничным.
    Слова, каждое по отдельности, полетели в Карпова, как будто каменья:
    - Вы - что - такое – говорите, – товарищ - полковник?
    По едва заметному движению Бориса Григорьевича я понял, что под столом он ищет своей ногой стопу Карпова, чтобы надавить на неё, стараясь таким способом хоть как-то предостеречь того, не обострять ситуацию, смягчить возникающий конфликт.
    Борис Григорьевич и меня как-то «успокаивал» таким способом.
    Он прекрасно понимал, что Анатолий Иванович уже «закусил удила» и ничем хорошим для Анатолия Константиновича этот разговор не закончится.
    Но по заострившемуся и без того худощавому лицу и вспухшему желваку на правой скуле Карпова я понял, что усилия Авцина бесполезны. Анатолий Константинович сделал это явно специально, заострил окончание доклада до скандальности, решившись на именно такое продолжение совещания.
    - Так точно, товарищ генерал! Вы знаете, что не подписан акт обследования здания Главка по противопожарной безопасности. Мероприятия по устранению недостатков выполнены только в части касающейся УГПС.
    Андрейкин его перебил:
    - Правильно! Вы отвечаете за противопожарную безопасность, вот и занимайтесь и делайте всё, что необходимо!
    Но Карпов не отступал:
    - Товарищ генерал! УГПС сделано всё, что было возможным. Спецпокрытием обработаны опоры и перекрытия чердака, смонтирована сигнализация. Но снять, к примеру, «дээспэшные панели», поставить противодымные двери в коридорах мы не можем. В случае пожара на любом этаже, в любом из крыльев здания, центральная лестница тут же заполнится дымом.
    - Зачем вы это говорите сейчас? Вы знаете, что бы выполнить мероприятия, надо работу Главка останавливать.
 
    Конечно, через двадцать с лишним лет трудно воспроизвести с точностью весь разговор, но ключевые фразы, именно те, что я привёл, запомнились.
    Вероятно, Анатолий Константинович – без сомнения, профессионал в своём деле высочайшего уровня, решил ещё раз, хотя бы таким бескомпромиссным и конфронтационным способом, обратить внимание руководителей ГУВД на ту смертельную опасность, которую таило здание Главка в случае пожара.
    Ну не мог же он потребовать от руководства ГУВД введения драконовских мер по соблюдению правил противопожарной безопасности личным составом Главка? Обучения личного состава действиям в случае пожара. А это тоже было необходимым, а может и основным требование в соблюдении противопожарной безопасности в данных обстоятельствах. Но такое условие, поставленное им – подчиненным - было бы уже личным оскорблением для Андрейкина, как начальника, не обеспечивающего должную дисциплину сотрудников по соблюдению противопожарной безопасности!
    После совещания кто-то сказал в пол голоса, кажется тот же Борис Григорьевич:
    - Да-а-а! Карпов или собрался на пенсию, или уже рапорт написал.
    Действительно Анатолий Константинович вскоре вышел на пенсию, впрочем, как и Анатолий Иванович Андрейкин.
    Можно только представить с какой горечью Анатолий Константинович встретил трагическое известие о пожаре и жертвах в ГУВД. Ведь это страшно вдвойне, когда сбываются твои самые жуткие предположения, высказанные для заострения обсуждавшейся проблемы!

    Тем не менее, резкая оценка Карпова, данная противопожарному состоянию здания, всё же сыграла свою роль.
    Именно после этого совещания требования по соблюдению противопожарной безопасности усилились.
    Во дворе ГУВД по распоряжению А.И. Андрейкина постоянно круглосуточно стала дежурить пожарная автомашина с полным расчётом пожарных, которые в течение дня периодически посещали служебные кабинеты и следили за соблюдением пожарной безопасности. Это действовало. Беспечность куряк и любителей попить чайку с помощью кипятильника под угрозой самого строгого дисциплинарного взыскания сдерживались какое-то время.
    Но вскоре Анатолий Иванович ушёл на пенсию.
    А автомашина с пожарными?
Толи в период «междуцарствия», либо когда уже был назначен В.П. Глухов, она периодически исчезала со двора.
    По сути, это была большая роскошь! Держать на «постоянке» в ГУВД целый пожарный расчёт с техникой, «на всякий пожарный». Пожары-то нужно было тушить реальные, а не ждать во дворе ГУВД. Поэтому эта дежурная автомашина периодически выезжала на действительные возгорания.Пожарных автомашин не хватало. Тогда ведь тоже проводили «оптимизацию», в том числе и противопожарной службы. Сокращались целые военизированные пожарные части и отряды.
    А судить здраво!
Так, если бы даже пожарная автомашина и была во дворе ГУВД на месте в том феврале, вряд ли бы всё было по-другому.
    Почему?
Это пояснил уже после пожара, уволенный на пенсию приемник Карпова Жарков Александр Васильевич.

    Как-то я был в кабинете у одного из начальников отдела управления кадров в здании на Мориса Тореза. Жарков зашёл к нему по вопросу увольнения из органов внутренних дел, о котором было ему объявлено после служебной проверки и приказа министра МВД РФ в марте.
    Конечно, мы посочувствовали Александру Васильевичу, что ему, практически, одному приходиться отвечать за пожар «по полной».
    Владимиру Петровичу Глухову было объявлено о неполном служебном соответствии – другого никто и не ждал.
    На момент пожара Глухов проработал в должность начальника фактически полгода.
    Был уволен также и Виктор Александрович Ульянов – заместитель начальника по тылу – ответственный за противопожарное состояние здания. Казалось бы, ему быть главным ответчиком за пожар.
    Но в управлении кадров все знали, что назначенный и.о. заместителя по тылу Е.М. Голиков, по существу, только подписывает бумаги, а практически, всеми вопросами организации работы тыловых подразделений, подготовкой выделенного для Главка здания на Соколова, продолжает заниматься Ульянов, он же организует работы по сооружению мемориала погибшим на кладбище.
    По всей вероятности, между Глуховым и Ульяновым было заключено негласное соглашение, что в случае быстрого ремонта нового здания на Соколова, Глухов будет ходатайствовать перед МВД о восстановлении Ульянова в прежней должности.   Может, были и другие договорённости… Кто знает…
    Впрочем, эту информация я привожу лишь для контраста с положением Жаркова на тот момент. Ему снисхождения ждать не приходилось.
    Как мне показалось, он принял приказ в отношении себя как должное и неминуемое. Мне даже подумалось тогда, что он воспринял его с облегчением, так как мог подумывать и о возбуждении в отношении себя уголовного дела. Впрочем, это только мои личные предположения.
    Конечно, зашёл разговор о причинах пожара, непредсказуемости, быстроте его распространения.

    Вот что запомнилось из его версии пожара.
    Здание УВД было построено в 30-е годы. Все балки перекрытий в здании были деревянными и поэтому с естественными межэтажными огромными пустотами. Только здание УИН, примыкавшее к ГУВД по улице Куйбышевской через переход на втором этаже лестничной клетки запасного выхода, было после второго пожара в нём перестроено с бетонными перекрытиями.
    Межкабинетные перегородки в ГУВД, были составлены из двух деревянных щитов, обиты дранкой и оштукатурены. Некоторые из них имели внутри для звукоизоляции прокладку - толстую кошму - шерстяную плотно прессованную ткань, которая со временем, а со времени строительства здания прошло не менее 60 лет, превратилась, большей частью, в пылевоздушный пожароопасный наполнитель, получивший свойство гореть, примерно так, как тополиный пух на улицах во время цветения тополей. Конечно, такие стены заменялись во время ремонтов и перепланировки на пожаробезопасные гипсовые блоки, но кабинеты с прежними перегородками оставались.
    Трубы отопления, водоснабжения, канализации; электрические провода и другие кабельные соединения; образовавшиеся трещины создали естественные, пусть небольшие, но отверстия, для воздушной тяги. Ими было пронизано всё здание. Поэтому огонь, возникший от непогашенной сигареты в кабинете на втором этаже, как показала экспертиза Всероссийского НИИ пожаротушения МВД, проник внутрь стены и тут же по почти порохообразному наполнителю в межэтажных перекрытиях «разлетелся» по нему.
    Причем по естественной тяге, в первую очередь на верхние этажи. Огонь быстрее, буквально из розетки, появлялся там, где, например, была в кабинете открыта форточка, где внезапно распахнули дверь. Наиболее интенсивно вытяжку вверх на чердак «обеспечили», вероятно, лестничные клетки запасных выходов, которые были как раз на концах обоих крыльев здания.
    Сотрудники до появления дыма сидели в кабинетах, не подозревая, что буквально в нескольких сантиметрах за их спиной в стене бушует пожар.
    Почему пожар распространился с такой скоростью после объявленной тревоги?
    Жарков пояснил, что до её объявления, загорание набирало мощь, по всей вероятности, около часа.
    Когда всего через четыре минуты после поступления сигнала о пожаре в 17-56 прибыли первые пожарные автомашины, из окон третьего, четвертого и пятого этажей шёл мощный густой дым. А на тротуаре у здания уже лежал труп женщины-сотрудницы, сорвавшейся, вероятно, с подоконника верхнего этажа.
    То, что пожар начался намного раньше, чем время, когда его обнаружили в кабинете на втором этаже, мне было понятно с самого начала. Запах дыма я почувствовал и увидел пепел на углу Ленинградской и Галактионовской где-то в 17-35. По прямой, это, примерно, в четырёх кварталах от ГУВД.
    Мало того, на самом пожаре сотрудники отделения учебных заведений профподготовки, рассказали мне, что, примерно, в 17-10 в УИН почувствовали запах дыма.
    Дежурные УИН, помня о двух пожарах в здании УИН ранее, побегали по этажам и кабинетам, но, не обнаружив никаких других проявлений загорания, успокоились.
    Почему этого запаха на верхних этажах не почувствовал никто в самом здании ГУВД, непонятно.
    А может он был, но никто, как говорится, «не чухнулся»?
    Когда обнаружили, взломав двери, пожар в кабинете на втором этаже, и дежурная часть объявила тревогу, на верхних этажах кабинеты уже были задымлены и люди пытались спасаться.
А может звонки в дежурную часть о запахе дыма были, но им не придали должного внимания?
    А может кто-то не выполнил своих обязанностей, теряя время, занимался обзвоном (кабы чего не вышло) для принятия решения свыше?
    Помнится подобный обзвон в критической ситуации у военных!
    Но тогда, в результате, на Красной площади Москвы приземлился всего лишь самолётик пресловутого Руста, а здесь не принятое вовремя решение стоило жизни 57 человек.
    Вряд ли кто-либо сейчас ответит на все неясные вопросы.

    Но кто-то же несёт вину за тот страшный пожар?
    В первую очередь молва перемалывала косточки бывшим руководителям ГУВД.
    Не упрекали, пожалуй, только Василия Петровича Чистякова - уж очень давно он был начальником.
    А вот Василия Федоровича Шарапова упрекнули, что ему - «пришлому» - было «все равно»;
    Геннадию Александровичу Данкову вместо турбазы «Дубки» и пионерлагеря «Дзержинец» надо было заняться зданием УВД;
    Юрию Гавриловичу Малыгину - не украшать его ракушечником и не менять деревянные рамы на окнах на алюминиевые, а внутри переоборудовать всё;
    Анатолию Ивановичу Андрейкину не ужесточать дисциплину и повышать организацию службы, а улучшать условия службы и заботиться о людях.
    Понятно!
    Мы же лучше всех знаем, как надо было!
    После того как всё прошло!
    Больше всего, конечно, досталось Владимиру Петровичу Глухову. Особенно за то, что во время пожара его не было в здании. Будто его личное присутствие могло спасти и людей, и здание.
    Хотя, возможно, что-то было бы по-другому и даже, наверняка, по-другому, а возможно и всё…
    Особенно много шептались, когда ему осенью присвоили генерал-лейтенанта.
    Хотя если рассудить здраво! Не многие после такой страшной трагедии смогли бы, как он, не сломаться и обеспечить организацию, управление и контроль деятельности органов и подразделений внутренних дел области.
    Но здесь разговор идёт, всё таки, о моральной стороне, которую не избыть вещами материальными и итогами служебной деятельности.

    Кто же собственно конкретно виновен в возникновении пожара?
Следствием установлено, что он начался в кабинете № 75 на втором этаже. В нём располагались следователи. После пожара услышал безжалостную фразу: - Вот следственных и наказал бог! Сами зажгли – их всех больше и погибло.
    Действительно, их погибло много – девять человек, но больше всего погибло экспертов-криминалистов – двенадцать человек. Столько же, сколько следователей погибло сотрудников управления борьбы с экономическими преступлениями, в других подразделениях от одного до шести человек.
    Большинство погибших были женщины – 30 человек.
    А было ещё несколько сот потерпевших. Я знал людей, кто за полгода до пожара бодро маршировал на параде Самарской милиции, посвящённом вручению нового Знамени, а после пожара превратился в полного инвалида. Многие после лечения так и не вышли на службу, а отправились на пенсию. У некоторых произошёл сильнейший внутренний психологический надлом, который обернулся позже психическими и соматическими хроническими заболеваниями…
    Почему же так и не были установлены виновники?
Казалось бы, известны личности, кто располагался в злополучном кабинете, но следствие так и не назвало того, кто…
    Фигуры умолчания.
    Не признались?
В кабинете располагались следователи-женщины. Как минимум, две.
    Обе курили? Кто из них?
    Был слух, какую-то женщину-следователя уговаривали, убеждали признаться…
    А коли признания нет? Как докажешь в этом случае?
    Пожар отпечатков и окурков не оставил.
    Обвинить напрямую без признания не посмели?
    Была, как мне кажется, ещё одна причина, что «авторство» пожара так и осталось инкогнито.
    Следователь, несмотря на однозначную экспертизу Всероссийского НИИ пожаротушения МВД, вероятно, не был уверен до конца в том, что пожар начался именно в этом злополучном кабинете.
    Может быть, и ему показалось невероятным, как от окурка могло сгореть такое огромное здание?
    Как?
    Есть в этой трагедии и закономерное и что-то почти мистическое.
    Закономерное, потому что наш пожар не был единственной трагедией того времени в России. Взрывались многоэтажные дома с безмятежно спящими людьми, людей рвало в клочья в поездах метро и в железнодорожных экспрессах, в общественном автотранспорте, аэро и железнодорожных вокзалах.
    В многочисленных криминальных разборках гибли сотни и тысячи людей, процветали заказные убийства, похищения людей и продажа их в рабство.
    Страна сполна расхлёбывала последствия так называемой перестройки.
    Страшный, кровавый Молох шествовал по развалившейся на осколки стране и сбирал всё новые и новые жертвоприношения.
    Всего лишь через полгода началась вторая чеченская, с новыми смертями и гибелью наших сотрудников.

    Когда я писал этот материал, то, конечно, разговаривал о давнем пожаре со многими знакомыми и коллегами по службе. Кто-то охотно делился воспоминаниями, для кого-то они были настолько болезненными, что они не хотели будить свою память полузабытыми картинами трагедии.
    Уже закончив писать, я неожиданно узнал ещё об одном локальном пожаре в здании ГУВД, о котором знало ограниченное число лиц. Случился он во времена руководства Юрия Гавриловича Малыгина. Примерно, по той же причине, что и в кабинете № 75. Загорание тоже успело уйти в стену и перекрытие, но незначительно. Вовремя успели заметить, тщательно пролили и стену и перекрытие. Было это уже в нерабочее время. Кто был виновником этого пожара, в чьём кабинете мне не могли сказать. Можно только догадываться… Но можно точно уверить, что из-за сокрытия этого возгорания уроком для всего личного состава ГУВД оно не послужило.

    После проведенных бесед лишь одно было однозначным для меня: пожар остаётся в памяти людей незаживающей раной неизбытой кем-то вины и вечным укором перед памятью о 57 безвременно ушедших сослуживцев, товарищей, друзей, каждый из которых для кого-то был самым родным, самым близким и единственным.

    Всё таки, не люблю бывать на официальных церемониях поминовения.
    За суетой: какие венки купить, кому напомнить, кого бы не забыть, кому за кем стоять, кому за кем ходить, где-чей венок поставить…
    За неловкими моментами самой церемонии уходит нечто глубоко сердечное, то торжественное и одновременно возвышенно-скорбное состояние души, которое, думается, посещает всех людей во время поминовения близких.
    Да нет! Это не осуждение официальных церемоний.
    Я сам и подготавливал, и участвовал в них, и возлагал венки, и суетился, чтоб было всё правильно, достойно, торжественно, вовремя.
    Но каждый раз остаётся щемящее чувство неудовлетворённости, что всё не так, что неискренне до конца, формально, что не так мы всё делаем, не так мы их поминаем.
    Ну а как?
    Как избыть то тягостное чувство чёрной пропасти в своей памяти об этом дне?   То состояние оцепенения от творившегося на твоих глазах невозможного и невероятного?
    От бессильного и бессмысленного чувства негодования, безнадёги, отчаяния сжимается по-прежнему сердце…
    Даже после стольких лет, если задуматься и вспомнить…