Алексей и Анастасия отрывок из повести

Я шагал по земле, было зябко в душе и окрест.
Я тащил на усталой спине свой единственный крест.
Было холодно так, что во рту замерзали слова.
И тогда я решил этот крест расколоть на дрова.
И разжег я костер на снегу, и стоял и смотрел,
Как мой крест одинокий удивленно и тихо горел…
А потом зашагал я опять среди черных полей.
Нет креста за спиной…
Без него мне еще тяжелей

Роберт Рождественский


Алексей шел посреди людной улицы, не разбирая дороги. Навстречу ему двигалась толпа - какие-то мужчины и женщины, старики и дети, но он не видел лиц, не замечал - кто во что одет, не понимал - какое сейчас время года и время суток. Его потерянный вид отпугивал прохожих, и он шел в толпе, но один. Он и чувствовал себя одним, бесконечно одиноким, как когда-то, в детстве, когда поздним вечером друзья неожиданно разбежались по домам, и он остался стоять посреди опустевшего двора, смотрел на окна домов, в которых загорался свет, на бескрайнее черное небо, усеянное крупными звездами, и ему казалось, что он остался единственным человеком на всем белом свете, и никто не подойдет к нему и не уведет с собой в домашний уют. Он шел, и все мысли его были заняты маленьким Сережей. Прошло уже три дня, как Сережу увезли в больницу с менингитом, и течение болезни не обещало хорошего исхода. И сейчас он шел в НИИДИ - институт детских инфекций на беседу с лечащим врачом с таким чувством, с каким на суде ждут вынесения смертного приговора. Но в том ужасе и страдании, которым было охвачено все его существо, была одна светлая нота: никогда еще не чувствовал он так остро и пронзительно, как дорога ему его семья, как дорог маленький Сережа, как дорога Анастасия, которая уже несколько суток не отходит от ребенка. И, странное дело, как дорого ему само ощущение страдания и возможной потери, без которого он никогда, наверное, не научился бы ценить то, чем обладал. В повседневной суете он не понимал, и не дорожил любовью близких ему людей, и только сейчас, когда мысль о возможных последствиях этой страшной болезни бросала его в холодный пот, он ощущал, что держит в ладонях как бы пригоршню чистейшей родниковой воды. Одно неосторожное движение, одна неправильная мысль, и вода прольется, и тогда все пропало. Только бы не расплескать, - думал Алексей, - Господи, помоги Сереже, и помоги мне !
   

Облупившиеся корпуса старой больницы выглядели холодно и неприветливо. Во дворе инфекционного отделения он увидел не то санитара, не то дворника, который вез на тележке баки с пищевыми отходами. Это был нестарый еще человек, высокий и худой. Алексей взглянул на его лицо, и содрогнулся. Это было лицо идиота - человека поврежденного какой-то страшной болезнью. Наверное, из бывших пациентов, - почему-то подумал Алексей, и поспешил пройти мимо. Палата, в которую он вошел через несколько минут, была довольно опрятной и светлой. Кроме Сережи там лежал еще младенец двух лет с огромной головой на тоненькой шее. Он беспомощно крутил глазками, и лицо его не выражало ничего кроме бесконечного страдания. Анастасия слегка улыбнулась, увидев Алексея, и, сделав шаг навстречу, уткнулась головой ему в грудь, ища защиты. Алеша неуверенно обнял ее, затем отстранил от себя, и взглянул в лицо. Было видно, как она устала и измучилась за эти дни. Одета она была в свой любимый домашний халат и шлепанцы. Но даже в таком, казалось бы, неприглядном виде она ему нравилась, и влекла к себе не столько внешней красотой, сколько внутренним мягким и тихим светом, льющимся из глубины ее глаз. В эти глаза он мог смотреть бесконечно, как бы пытаясь найти ответы на какие - то ему одному известные вопросы, потом прижимал ладони к ее щекам, и целовал веки и ресницы, а она доверчиво молчала.


 Я так устала, - сказала она, - ты принес что- нибудь поесть?
- Нет, забыл, как всегда.
- Да, как всегда, я другого и не ожидала.
- Я вечером еще заеду, мама обещала курицу приготовить, вот и привезу.
- Да, привези.
- Когда придет врач?
- Обход уже был.Ты опоздал.
- Как опоздал? Что она сказала?
- Сказала, что если мы верим в Бога, то лучше нам молиться. Ближайшие дни решат   исход болезни. Пока есть слабая надежда, что наступит перелом к лучшему.
- А если нет? То есть, если не к лучшему?
- Если нет, то ты сам слышал, в прошлый раз, она все объяснила. Но я не могу этого даже в мыслях допустить. Не верю, что он может погибнуть.


Настя заплакала, как могут плакать только женщины, сотрясаясь всем телом от глухих рыданий. Ее фигура на больничной кровати вдруг стала такой маленькой, почти невесомой, и Алексею захотелось взять ее на руки, прижать к себе, и спрятать куда-нибудь, например, туда, где находится сердце. Как защитить ее от того большого горя, которое обрушилось на них по чьей-то воле? Или не по чьей- то воле, а просто случайно? Но что значит случайно? Почему это случилось с ним, а не с Пашкой Соловьевым, или Наденькой Белецкой? Этот вопрос не давал ему покоя в последние дни. Он подошел к кроватке, на которой лежал Сережа. Мальчик был без сознания, голова, лежащая на тощей больничной подушке, была закинута назад, ноги неестественно согнуты. Алексей прижался губами к горячему лбу. Только живи, - прошептал он, - пожалуйста, живи.
Прощаясь с Анастасией, Алексей еще раз обратил внимание на большеголового младенца.

- А с этим ребенком что?
- Я же говорила, у него гидроцефалия. Родители от него отказались, вот его и возят из больницы в больницу. Сегодня приходил батюшка, крестил его, так что это Коленька, в честь Николая угодника. Сказал, что теперь будут в храме молиться за него.
Алексей вздрогнул.

- Молиться? Да о чем молиться? Ведь видно же, что ему уже ничем не поможешь! Понимаешь ли ты? Никто, никто в целом мире не может ему помочь! А нашего еще можно спасти. Да, нужно молиться, но как? Я, наверное, совсем не умею этого делать.
Алексей поцеловал Настю, и быстро вышел из палаты.
   

Вечером, после работы Алексей пошел в Никольский собор. В ярко освещенном храме шла вечерняя служба, народу было много, и это озадачило Алексея. Он любил, чтобы в храме было немноголюдно, становился за колонной, стараясь быть незаметней, и шептал свои нехитрые молитвы.


- Вы к мощам стоите? - обратилась к нему благообразная старушка.
- К каким мощам? - не понял Алексей.
- Ну как же, сегодня праздник преподобного Сергия, вот икону с частицей мощей привезли. Вы будете прикладываться, а то я вперед пройду?
- Да, конечно буду, - поспешил заверить Алексей.

Какое совпадение, - думал он, - и именно сегодня я сюда зашел, значит Бог привел. Очередь двигалась медленно. Люди неспешно клали три земных поклона, целовали икону, и подходили к строгому седому монаху, который чертил им кисточкой крест на лбу. Алеша пробовал молиться про себя знакомыми словами церковных молитв, но выходило холодно и нескладно. Тогда он стал молиться по - своему:

- Сынок у меня есть, Сережа, Сереженька, хороший такой. Помоги ему, пожалуйста, ты все можешь, Господи! Спаси его!

Это не была обычная молитва. То, что он вначале пытался шептать про себя, или произносить мысленно, превратилось в какой - то внутренний вопль, страшный и душераздирающий. И если бы не было в храме этой толпы людей, то он вырвался бы наружу, сотряс бы древние стены, и долго витал бы под сводами глухим эхом, пугая крылатых архангелов.               

- Сынок у меня есть, слышишь? Ты слышишь меня?

Его сотрясали беззвучные рыдания. Всю силу своей веры, всю любовь свою к этому страдающему мальчику вложил он в свою молитву, и, кажется, если бы было самое жестокое человеческое сердце, которое услышало бы это стенание, то и оно содрогнулось бы, и уступило этой просьбе. 

   
Когда Алексей вышел на улицу, было уже темно, но он все равно не замечал, как осень вызолотила сквер вокруг собора, ему недосуг было шуршать опавшими багряными листьями, и предаваться созерцанию. Нужно было звонить Насте, узнавать о состоянии Сережи.
Анастасия не сразу взяла трубку.


- Ну как вы, есть новости, был вечерний обход?
 Молчание…
- Да, был.
- И что сказал врач?
- Ему стало хуже. Надежды тают, и если он выживет, то может остаться инвалидом.
- Этого не может быть!               
- Знаю, что не может, но это факт. Хотя я все еще надеюсь на чудо. Приезжала мама, привезла курицу, так что можешь сегодня не приезжать. Завтра жду тебя утром. Целую. 

Без Насти и Сережи в квартире было холодно и неуютно. Алексей хотел поужинать, но  оказалось, есть было физически невозможно. Тогда он сел за письменный стол, и стал думать, обхватив голову руками. То, что произошло с ним в этот день, глубоко потрясло его. Он слышал и от Насти, и от знакомого священника, что нужно молиться с верой, и все исполнится, что вера горы переставляет, а тут ведь не горы, а всего лишь маленький Сережа, который мечется сейчас в бреду, которому врачи хоть чем - то пытаются помочь. А тот, в кого он верил, на кого возлагал последнюю надежду, тот отвернулся него. На память приходили все старые обиды и недоумения, связанные с верой. Вспомнился грубый и неприятный священник, который отказался крестить сына его друзей. Но дело было даже не в личных обидах. Подобные ситуации всегда можно извинить и объяснить человеческим фактором, но Тот, к кому он обращался в храме, это ведь не «человеческий фактор». Алексей почувствовал, что на его сердце ложится какая-то невыносимая тяжесть, что холод и равнодушие окутывают его, как коконом, и он согласился с этим, не сопротивляясь, он принял это состояние и весь отдался ему. Он взял блокнот, и стал чертить в нем какие-то бессмысленные фигуры и цифры, он был задумчив и сосредоточен.  Затем он написал: "все будет хорошо". Немного подумал, зачеркнул написанное и вывел: "все будет плохо". Снова перечеркнул и написал: "будь, что будет!" И с этим "будь, что будет" ему предстояло жить, и это было предательством лучшего в себе, того лучшего, что он еще утром боялся расплескать. Это было предательством Сережи и Насти, и их любви. Наконец, предательством Того, кто дал ему эту любовь, и дал ему сына!

Алексей встал из-за стола, снял свой нательный крест, и положил его на полку, рядом с иконами. Он лег спать, но ему не спалось. Начинала мучительно болеть голова. В темной комнате он лежал, не смыкая глаз, и свинцовая тяжесть разлилась по всему его телу. Тогда он закрыл глаза, стараясь заснуть, но ему стали мерещиться какие-то ужасные, гадкие твари. Иные из них были без лица, их образ лишь смутно угадывался, и он был ужасен. Иные имели лица, как бы знакомые, но как он ни силился, не мог их вспомнить и узнать. Все они как бы насмехались над ним, но не слишком явно. Они ему не угрожали, но угроза явственно чувствовалась при их приближении. Они то удалялись, почти полностью исчезая из сознания, то приближались, и тогда сердце леденело, и, казалось, еще мгновение, и он умрет. Наконец кто-то произнес,- "мы все знаем, у нас все записано". Алексея охватил ужас, он сделал усилие, и открыл глаза. Он не мог этого больше выносить.
Почему Ты мучаешь меня, - шептал он сквозь слезы,- неужели Тебе мало того, что я страдаю, что страдает Сережа? Так убей меня сразу, но я не знаю, чем я заслужил эту муку, за что Ты хочешь меня убить!
 
Это была самая тяжелая ночь в его жизни. Он еще долго не спал, посылая в небеса свои безумные вопросы, и не слыша ответа. Наконец, под утро он забылся тревожным сном, а когда проснулся, то понял, что ничего не изменилось, и остаток жизни он проживет так, как написал : «будь, что будет».