Осенняя любовь

                «Если хочешь обрести женщину, скажи ей, что любишь ее.
                Если хочешь потерять женщину, влюбись в нее».
                (Из жизни)


         Я, наверное, никогда не научусь понимать женщин.
         Она была красива и умна. Редкое, в общем-то, сочетание. А какие у неё были глаза! Тёмный изумруд с искорками. И голос. Низкое контральто с лёгкой хрипотцой. Хотя она никогда не курила. Что вы, как можно! Она заботилась о своём теле – сауны, массаж, мази. Да, по правде говоря, было о чём заботиться, - тело было роскошным, в общем, Венера Милосская, только с руками. Руки, кстати, тоже были прекрасны.

         Я влюбился в неё практически мгновенно. Только пискнул где-то внутри голосок инстинкта самосохранения, да коротенькая вспышка красного огонька «осторожно!», и всё. Нет человека! Весь «майнд», как говорят англичане, заволокло розовым сиропом.

         В то время она была свободна. Скрылся за горизонтом развод с прежним мужем, дети подросли, и начали играть в самостоятельность, пытаясь слепить из того, что было, свои уникальные жизни. А я тоже одиноко застрял на одном из своих жизненных перекрёстков, сидел у обочины и рассматривал накопившийся нехитрый багаж, размышляя над тем, что делать дальше, – то ли провести ревизию и отобрать из него что-нибудь ценное, то ли выбросить всё скопом, и, посвистывая, двинуться дальше налегке. Я напоминал себе солдата, натёршего ногу во время марш-броска. Рота ушла дальше, скрылась в пыльном облаке дороги, а я всё перематываю портянки, пытаясь не глядеть на кровавые шрамы и  надеясь (ещё надеясь!) догнать своих до темноты.

         Но сначала была встреча.
         Тот год выдался для меня нелёгким, начальство прочно закрепилось у меня на шее, свесив ноги и умело погоняя. В качестве компенсации за достижения в беге с препятствиями, помимо премии, был обещан отпуск в августе, а не в январе, как светило из графика. Самым изощрённым садизмом явилось то, что оно (начальство) сумело заинтересовать в результате меня самого. И я поскакал! Да так, что сам потом удивился своей прыти. Всё-таки я свою работу любил! Ну, и естественно, при таком раскладе результат оказался весьма неплохим. И все остались довольны, и отпуск был предоставлен. Я выпал в него с грандиозными планами на отдых, которым, как обычно, (и я знал это!) не суждено было реализоваться. Так и получилось!

         Лето заканчивалось, а вместе с ним заканчивался и мой суматошный отпуск, бездарно потраченный на шальные, бессистемные поездки по друзьям в поисках «оазиса отдохновения», как выражался один из них. И вот, в какой-то момент я внезапно осознал всё это, и увидел себя сидящим в компании за вечерним столом на веранде чьей-то дачи. В руке у меня был очередной стакан, магнитофон выдавал что-то в стиле «диско», а вокруг меня волнами колыхались умные разговоры.

         «Что же я здесь делаю?» – вертелось у меня в голове. Я всматривался в лица окружающих, большинство из которых были мне незнакомы, – друзья приятелей моих друзей, силясь понять канву общей беседы, но не было ни канвы, ни беседы, только отдельные восклицания, женский смех, чей-то бас и музыка. Уже начинало темнеть, под потолком веранды горела жёлтая лампочка, и на её свет начала слетаться вечерняя мошкара.

         Внезапно в общем хаосе разговоров моё ухо уловило фразу на английском языке. Потом ещё одну. Повернувшись на знакомые мне звуки, я увидел её.

         Она рассказывала подругам об Австралии. О том, какая это чудесная страна, какие там замечательные люди, как приятно ей было с ними общаться. Прихватив свой стакан, я переместился поближе к их небольшой группе, любопытствуя, какими судьбами человека могло занести к антиподам. Однако через несколько фраз я понял, что был неправ: она не была в Австралии, а наоборот, несколько её австралийских коллег приезжали в наш город для какой-то совместной работы. Но всё равно я обратил на неё внимание, она рассказывала очень образно, к месту цитируя высказывания гостей, причём, в основном, на языке оригинала. Чувствовалось, что с людьми работать она умеет. Кстати, это впоследствии подтвердилось, - она работала врачом-психиатром, причём авторитет в медицинских кругах у неё был высокий.

         Пора было и мне обратить на себя её внимание. Дождавшись небольшой паузы в её монологе, я произнёс: “Excuse me, would you say it one more…”1 Она подняла на меня глаза и произнесла красивым голосом: «Надо говорить не “one more”2, а “once more”3.
      -  Простите, я не успел сказать всей фразы. Я имел в виду “one more time!”4, здесь очень шумно, и я не расслышал…
      -  Тогда понятно, всё правильно. – Её голос на фоне других звуков просто завораживал.
      -  Я перебил Вас, пардон, продолжайте.
      -  Да нет, я уже всё рассказала, и потом, мои подруги уже слышали это в разное время.

         Пока мы перебрасывались нарочито вежливыми фразами, её окружение потихоньку рассеивалось. Кто-то отошёл к столу, кто-то удалился на улицу, нескольких дам разобрали для танцев. Музыка загремела громче, разговаривать стало невозможно.
      -  Ну, что, пойдёмте и мы потанцуем? – предложил я, вставая.
      -  Нет, я бы предпочла прогуляться.
      -  Прекрасно, поддерживаю! Вы не покажете мне окрестности, а то я здесь в первый раз? – я взял её под локоть, и мы сошли со ступенек веранды в сумрак улицы.

         Стоял великолепный августовский вечер. Тёплый, нежный. Разговаривая ни о чём, мы медленно пошли по тропинке, ведущей к реке. Там на берегу раздавались голоса гостей, которые ушли раньше нас. Моя спутница держала меня под руку и осторожно ступала по плотной траве рядом с вытоптанной тропинкой, поддевая носками кроссовок редкие опавшие листья. Было заметно, что ей это нравится.

         Она негромко отвечала на мои вопросы, а я, поддерживая беседу, буквально купался в звуках её голоса. Иногда она поворачивала лицо ко мне, пытаясь перехватить мой взгляд, и тогда её изумрудные глаза отражали искорки горящих вдали фонарей.

         Я подумал, что такие минуты запоминаются на всю жизнь: запах вялой травы в воздухе, пронизанном свежестью реки, стрекотание вечерних кузнечиков, ощущение покоя и неясный восторг оттого, что всё у тебя получается. И ещё тепло руки идущей рядом женщины, прелесть её голоса и неописуемая красота её чудных глаз. И неважно было, что чувствовал я себя немного глупо, я просто отвык от этого ощущения, а оно смутно напоминало мне о давно прошедшей юности.
 ______________________________
1. Извините, вы не могли бы повторить ещё один… (англ.)
2. один раз (англ.)
3. ещё раз (англ.)
4. ещё один раз (англ.)

         Вот так, благоговея, я довёл свою спутницу до берега реки, где расположилась небольшая группа ушедших раньше гостей. Темнота сгустилась и уже была готова расположиться на всю ночь, но она ещё не была плотной, и случайный взгляд, пущенный над спокойной водой смог бы без труда различить осоку и камыши противоположного берега. В тишине вечера слышались лишь плеск слабых волн и отдельные негромкие слова.
 
         Мы подошли, когда шутливый спор среди собравшихся на берегу был в разгаре. Оказалось, что нашлось несколько энтузиастов, которые предлагали искупаться.

          Честно говоря, было довольно свежо, и поддержки большинства эта идея не получила. Мне, например, было трудно даже представить, как я раздеваюсь и прыгаю в эту тёмную шевелящуюся воду. По спине даже пробежала дрожь.

         Но, как оказалось, я был косным ретроградом. Моя спутница подошла к двум своим подругам, перекинулась с ними несколькими словами, после чего они стали спускаться к воде. Мы деликатно отошли от берега, давая возможность им раздеться, и вот через несколько минут послышался первый всплеск, а за ним – ещё и ещё, зазвучали возбуждённые голоса, смех, а по спокойной глади вечерней воды побежали круги. Не было ни визга, ни призывов присоединяться. Я снова поёжился. Ко мне подошёл мой друг – хозяин дачи.

      -  Что, завидуешь? – он похлопал меня по спине.
      -  Какое там. Даже представить себе не могу, как в эту воду можно залезть.
      -  А вот Диана может, – сказал он с какой-то скрытой гордостью, имея в виду мою новую знакомую, – представь, она каждое утро обливается водой из-под крана.
      -  Снимаю шляпу, – вяло  ответил я и отошёл в сторону, закуривая.

         Вечер выдался просто чудесным. Но вода была явно холодной, это чувствовалось по всему, особенно, по той неповторимой свежести, которой дышит вечерняя река накануне осени. Ещё во всём чудится продолжение лета, но какие-то неуловимые признаки его конца иногда проникают в сознание, и глубже, в душу, заставляя сжиматься сердце от сладкой грусти. Именно в такие моменты в голову закрадываются мысли о бренности бытия и смысле жизни.

         Через несколько минут голоса купающихся и плеск воды стихли. Я бросил сигарету и повернулся к реке. И замер. Из воды выходила она, моя новая знакомая. На матовой коже сверкали жемчужинами капли воды.

         Она медленно подняла из груды одежды приготовленное заранее полотенце и повернулась к нам в профиль. Сказать, что это было рождение Венеры из пены морской – это не сказать ничего. Андерсеновская русалочка могла отдыхать в стороне. Это было зрелище! Целый каскад мыслей пролетел у меня в голове. Самая простая была: «Господи, они здесь, а я чёрт-те где! Они могут наблюдать эту красоту хоть каждый день!». Но конечно, я не пялился на прекрасную картину во все глаза. Я старался смотреть как бы в сторону. И видел боковым зрением, что данный сюжет привлекает не только моё внимание.

         Мужская половина компании нарочито заинтересованно обсуждала прелести охоты и рыбалки, а что до женской, то там стихийно возникли разговоры о сохранении здоровья и гладкости кожи лица, но чувствовалось по всему, что все всё понимают, и не всем по душе тот плохо скрываемый интерес, который возбуждала эта необычная женщина.

         Как потом оказалось, именно тогда подлетел ко мне голый крылатый мальчик с луком и стрелами. Подлетел и пальнул. И попал. Правда, осталось загадкой, сколько стрел выпустил бесштанный сорванец, одну или две? Но в тот момент я об этом не думал. В сторону отлетело всё: жизненный опыт, прошлое, удачи и ошибки, любовные увлечения и разочарования, всё то, что делало меня мной – цельным человеком, относительно прочно стоявшим на ногах.

         Вот так и начался наш роман. Вечеринка затянулась, наступила прохладная летняя ночь. После общей болтовни, танцев, тостов и снова болтовни я оставил толпу гостей и вышел на крыльцо. На улице не было никого, только она, одиноко стоящая у калитки.

          Всё решилось в секунду. Я подошёл к ней сзади и приобнял её за плечи. Она мгновенно повернулась ко мне лицом, и наши губы нашли друг друга. Мы, не сговариваясь, вышли за ворота и отправились бродить по тёмным аллеям дачного посёлка, целуясь с исступлением, как в юности. Мы почти не разговаривали. Слов не было, за нас говорила плоть, разбуженная нашей нечаянной встречей, истосковавшаяся по человеческому теплу. Мы просто растворились друг в друге.

          А потом была ночь. И только одна мысль: «если б можно было не дышать!», потому что мои губы просто не могли оторваться от её тела, такого послушного, такого желанного. И она таяла на моих руках, и раскрывалась, как цветок, и не оставляли нас силы до самого рассвета.

          Мой отпуск подошёл к концу. Я вынырнул из него немного оглушённым тем мощным крещендо, которое подарила мне судьба в его последние дни. Механически я вышел на работу, но скоро понял, что стал совершенно другим человеком. Остатки сознания пытались анализировать происходящие во мне перемены, но как-то вяло, неуверенно, постоянно натыкаясь на нелогичность выводов.

«Ну что, собственно, произошло? – задавал я себе простой вопрос, –Обыкновенная случайная встреча двух обыкновенных людей в конце лета. Так почему же где-то внутри меня всё время ворочается какой-то холодок? Почему я всё время думаю о ней, вижу то ртутный блеск капелек воды на её коже, то изумрудную бархатистость её чудных глаз, то слышу завораживающий звук её голоса? А её губы…. Ну не влюбился же я!?».

Так я впервые мысленно произнёс это забытое слово. Покатав его на языке так и этак, я не сумел внятно ответить себе на этот вопрос. Ведь давно подёрнулся туманом тот горизонт, за которым скрылась моя последняя любовь.

         Да, вот так и начался наш роман. Я совершенно «слетел с нарезки», звонил ей почти каждый день, покупал огромные букеты цветов, писал длинные письма, в которых витиевато пытался самовыразиться, и даже начал периодически бродить около её дома, думая ни о чём и прислушиваясь к внутренним ощущениям. Это было какое-то наваждение, почти болезнь. Глядя на работе в экран компьютера, я не видел текста, его заслоняло знакомое лицо. Когда я снимал трубку звонившего телефона, я чувствовал, что сердце сбивается с ритма, это всё моё существо жаждало услышать её голос. Я забывал здороваться со знакомыми на улице, я просто не замечал их. Надо было что-то делать.
 
         Наши встречи были нечастыми, мы оба были заняты на работе. Между тем, лето ушло, накатила осень с её промозглой сыростью.

         Не люблю осень. Она, как старая карга с клюкой, злобно ворчала в водосточных трубах, таскалась по дворам с ржавыми дырявыми вёдрами, заливая землю стылой водой. Знала, подлая, что скоро самой умирать, но навредить напоследок хотела всем. Мне уж точно, во всяком случае, думал я, словно предчувствуя что-то нехорошее.

         Спустя месяц после нашего знакомства я впервые задумался о том, сколько всё-таки стрел выпустил амур в тот незабываемый вечер. Не хотелось представлять его усталым, как сонная муха в конце лета, да ещё и с пустым колчаном.

         Дело в том, что у меня исподволь стало появляться ощущение, что в наших отношениях что-то не так. Внешне всё выглядело прекрасно. Я открыл все шлюзы, сбросил всю заскорузлую броню, нажитую прошлым, обнажил душу и фонтанировал любовью. Но хотелось взаимности. Нет, не так.

         Взаимность отношений, конечно же, была, мне отвечали очень даже благосклонно. Но мне этого было мало. В том смысле, что, пробудившись от многолетней спячки, я настойчиво хотел того же и от Дианы.

         Мне хотелось разбудить её всю, хотелось, чтобы она забыла на какое-то время все свои прошлые невзгоды, залечила рубцы и царапины души, оставленные пережитым, и превратилась наконец из спящей царевны в «дикую женщину», которая, как я точно чувствовал, жила в ней всегда, да только годы без свежего воздуха и прогулок загнали её в анабиоз. Правда, Диана одним порывом могла легко разрушить эту картину.

         Однажды поздно вечером, когда я сидел дома и рисовал свои схемы, раздался звонок. Я открыл дверь и с изумлением увидел Диану в забрызганном дождём плаще.
      -  Что с тобой? – спросила она с порога, – ты  не заболел?
      -  Нет, всё в порядке! А что у тебя случилось? Заходи скорей, ты вся мокрая!
      -  Слава богу!
Диана присела на табурет и сняла мокрые туфли.
      -  Ты понимаешь, я пришла домой и не могла найти себе места! – сказала она, снимая плащ.
      -  Но почему?
      -  Мне показалось, что с тобой плохо… И ты лежишь один, и некому помочь.
      -  Так почему ты так подумала?
      -  Не знаю! Я хотела позвонить, а телефон не работает, у нас во дворе кабель порвали…
      -  Моя милая! – я взял её холодные руки в свои, – всё у меня хорошо! Проходи скорей, будем пить чай.

         В тот вечер она осталась у меня, а я потом ещё очень долго с нежностью вспоминал этот эпизод.

         А иногда меня просто озадачивала реакция Дианы на мои действия. Я, например, при встрече дарил ей цветы – прекрасные кремовые розы, приносил её любимое вино, и всё это принималось с благодарностью, но на следующий день она могла сказать, что забыла поставить цветы в воду, а от вина у неё сегодня тяжёлая голова, а ей надо работать.

         Такие слова рождали во мне чувство вины, и я в следующий раз начинал задумываться, стоит ли так напрягать занятую женщину, не проще ли дождаться, когда она сама соскучится и позовёт меня без всяких условий. Но легко сказать – дождаться. Терпенье моё и так подвергалось серьёзному испытанию, я просто сгорал от постоянного желания видеть её. Я писал ей длинные, пышущие жаром письма, а она отвечала мне скупо и почти без эмоций.

         Но я прощал ей всё. Все капризы и обиды, все женские условности, ведь я любил её как никогда в жизни. Даже однажды предупредил её, что ей никогда не удастся меня обидеть, поскольку  я заранее прощаю ей все возможные слова в мой адрес, сказанные в запальчивости или даже заслуженно.

         Я специально «подставлялся» как мальчишка, в своём всепоглощающем великодушии и даже на миг не допускал, что этим когда-нибудь воспользуются.
Ведь любовь, по моему разумению, особенно такая, не может жить без взаимности, без такого же безрассудного великолепного ответного чувства. Так думал я, стремясь отдать всё, чем владел в то время, всю свою душу, не оставляя на чёрный день ничего. Я ощущал только бесконечную внутреннюю благодарность мирозданию, которое одарило-таки меня таким счастьем.
 
         И всё-таки, несмотря ни на что я верил, что смогу разбудить эту женщину. Ведь она не была холодна от природы, и во время наших нечастых встреч становилась именно такой, какой я хотел её видеть: нежной и порывистой, страстной и безрассудной, доверчивой и слабой.

         Словно царевна-лягушка она снимала при мне вместе с одеждой свою бугристую кожу и становилась собой, такой, какой она была создана природой, не связанной ничем с её внешним миром, кроме меня и моего чувства. Она доверялась мне полностью, а я просто таял от такого подарка.

         Но утром сказка заканчивалась, от меня уходила совершенно другая женщина: немного усталая и собранная, готовая к боям предстоящего дня, отрешённая от прошлого, да, пожалуй, и от будущего. А я, оставшись один, с горечью и жалостью думал о том, сколько же ей пришлось пережить, если она ни при каких обстоятельствах не позволяет себе опереться на протянутую руку, торит свой жизненный путь сама, не жалуясь и не расслабляясь.

         Как-то раз, склонив голову ко мне на плечо, она сказала задумчиво, совсем не в тему разговора: «Знаешь, милый, мы будем счастливы три месяца, не больше, у нас нет будущего!»

         Словно ледяной ветер дунул мне в лицо. Я даже не нашёл сразу, что ответить, пытаясь понять скрытый смысл её слов. Потом неуклюже отшутился дежурной остротой, но фразы этой не забыл.

         С того момента в моём мозгу затикали часы. Мне стало казаться, что Диана знает что-то такое, чего мне знать не полагается, а я, как водомерка, скольжу по поверхности событий, неспособный окунуться в них полностью и понять.

         Ломая голову над загадочностью женской души, я додумался до того, что вызываю в Диане не любовь, а просто некий интерес, такой же, какой вызывает диковинный экзотический зверёк, обладать которым престижно, но не более.

         А что? Я был не похож ни на кого из её прошлых знакомых, она сама не раз мне это говорила. В её окружении наверняка знали про наши отношения, а поскольку одинокая женщина всегда вызывает либо жалость, либо подозрения, то наш роман поднимал Диану в глазах её друзей-подруг до нужного ей уровня независимости.
Вроде всё логично. Но почему тогда она так искренне нежна со мной наедине, почему туманятся её глаза, глядящие мне в душу, почему так податливо её тело, послушное моим желаниям? Ведь так сыграть любовь невозможно!

         Нет, всё не так, думал я. Испытывая естественную потребность любви, привыкшая к независимости, женщина боится её потерять, ей невыносима сама мысль о риске снова довериться другому человеку и получить от него ещё одну душевную травму. А я обрушил на неё настоящий ураган своих нерастраченных чувств. Бедняжка моя! Вот почему так грустны её глаза при расставании, вот откуда взялись эти три месяца. Это тот срок, когда наше взаимное влечение пройдёт неуловимую «точку возврата», после которой уже невозможно легко расстаться.

         Я просто физически ощутил, как медленно, но неотвратимо мы прирастали друг к другу. И мне стало понятно, насколько будет трудно и болезненно разрывать эти побеги, эти нежные сплетённые веточки, пронизывающие души. А их с каждой нашей встречей становится всё больше. И почему-то до сих пор на них не напала никакая болезнь, не сохли они, а росли всё стремительнее, не обращая внимания на смену сезона, погоду, обстоятельства. По крайней мере, у меня – точно. Всё им на пользу! Растут, да ещё и цветут! Так вот, пусть растут! Никаких сроков, решил я, пусть всё будет, как будет.

         «Что же нам делать?» – задавала она мне риторический вопрос.
         «Думаю, жить! – отвечал я ей, окрылённый своими домыслами, – Жить взахлёб, до обмороков и нервных срывов, нестись по облакам, считая не месяцы и годы, а небеса. На седьмом немного отдохнуть. Посмотреть друг на друга и кинуться в объятья. Исходить гневом и печалью, проведя день врозь. Снова лететь, касаясь друг друга крыльями. Целоваться до изнеможения, потом тихо сидеть за столом, переговариваясь глазами. Пить вино и хмелеть не от него. Купаться в прибое и сгорать на пляжном солнце. И любить, любить друг друга до исступления, до дистрофии!»

         Такой вот у меня получался позитив. Я снова бурлил, оставаясь частично слепым, не замечающим очевидного: чем размашистее и великодушнее я был в наших отношениях, тем быстрее мы приближались к развязке.
         Незаметно подкрался третий месяц нашего знакомства. Третий месяц нашего романа…

         Как назло, у меня на работе в очередной раз начался период авралов. Я попал в круговерть комиссий, совещаний, разносов и нервотрёпки. Воцарилась ипподромная рабочая атмосфера. Все носились с горящими глазами, зачастую не помогая, а мешая друг другу. То тут, то там возникали местные очаги провалов, которые нужно было срочно ликвидировать, или, наоборот, локальных успехов, которые требовалось немедленно отметить.

         Захваченный всеобщим искусственным энтузиазмом, я, как и все, носился по кругу, забыв о личной жизни, а порою забывая и о цели всех этих крысиных гонок. Лишь иногда, на каком-нибудь повороте или площадке отдыха я ненадолго вспоминал о том, что меня ждёт прекраснейшая из женщин, но эти мысли были отстранёнными и напоминали мечты ребёнка о конфетке. Но в основном голова была занята работой. Такой был период.

         Но всё когда-нибудь кончается. И скоро должна была кончиться и наша суета. Эта банальная мысль успокаивала меня бегущего, представлявшего себе уже близкую финишную ленточку

         Получилось так, что я несколько дней не звонил Диане и не писал ей длинных проникновенных писем, которыми всегда отличался. Нельзя сказать, что я совсем не думал о ней, что все мои мысли поглотила работа. Нет, конечно.

         Я бы даже сказал, что и в то время не забывал о ней ни на час. Образ Дианы служил мне фоном и, одновременно, стимулом для всех моих действий. Но не тем стимулом, который можно сравнить с морковкой на удочке перед мордой осла.
         Нет, она была для меня словно ростра – фигура на носу древнего корабля, что ведёт его вперёд, и придаёт грозный и притягательный вид всему его облику. А заодно как бы направляет его по нужному курсу. Кстати, и имя её вполне соответствовало этому образу. Ну, как же, Диана – охотница и богиня.

         Иногда на меня вдруг накатывало острое желание позвонить ей. И рука уже тянулась к телефону, но… я отгонял от себя это желание и переключался на что-нибудь другое. Мне не хотелось быть в разговоре с ней не полностью искренним, не хотелось выражаться дежурными фразами, сдерживаясь и отгоняя мысли о предстоящих бегах, планёрках и нахлобучках. Если уж разговаривать, то отдаваться общению полностью, фонтанируя импровизациями и купаясь в её волшебном контральто.

         Такую картину держал я в голове, нимало не задумываясь о возможном настрое моей телефонной визави Дианы в тот виртуальный момент, о том, пожелает ли она полностью отдаться общению со мной. Какие могут быть сомненья!? Конечно, и она будет рада моему звонку. Это же очевидно! И… не звонил. За весь период аврала мы только несколько раз перебросились короткими письмами по электронной почте. Эти письма получились нарочито суховатыми – так, справиться о житье-бытье и дать знать, что сам жив.

         Самое интересное, что и с её стороны письма были такими же, просто дань вежливости. И меня в тот момент это вполне устраивало. О возможных причинах и последствиях я тогда не думал – некогда было.

         А время летело днями и медленно ползло вечерами. И я был уверен, что, несмотря на внешние воздействия, меня несёт вместе с ним к тому долгожданному моменту, когда счастье очередной встречи накроет меня, вернее, нас с головой, и не нужно будет думать ни о чём и ни о ком, кроме неё, купаться в прикосновениях, ощущая только одно – всепоглощающую нежность.

         И вот, свершилось! Говоря языком жокеев, производственный ипподром завершил полную программу всех забегов, на высоком накале провёл финальный тур. Отзвучали министерские фанфары. Отдышались лошади, оторались зрители, нескольких проигравших вынесли с трибун, немногие выигравшие, озираясь и не веря в удачу, трясущимися руками получили из рук замминистра вожделенные бумажки, остальные участники вяло похлопали.

         Процесс бурления постепенно начал стихать, кипучая энергия сменилась солидным однонаправленным движением, являя миру привычную дежурно-серьёзную форму. А в общениях коллег снова появилась человечность.


         Ура, свершилось! Настроение ползёт вверх. Правда, внутри полудохлым червячком копошится чувство вины за долгий перерыв, но ведь всё объяснимо!
Я прижимаю трубку к уху, слушаю гудки и гоню из головы остатки производственных оборотов и канцелярских конструкций. Что-то долго нет ответа! Постепенно доходит, что на том конце никого нет. Вот так!

         Новорождённую эйфорию сменяет лёгкое разочарование. И рой мыслей-упрёков, что мог бы и раньше позвонить, а не ожидать полной «настройки». Кому она сейчас нужна, та настройка!?

         Ещё одна попытка – и снова без результата! Ладно, кроме телефонной связи ведь есть ещё так называемые «крылья любви». Так летим к ней! Вечером после семи она всегда дома. Ну, то есть, почти всегда. И вот – в глазах огонь, на сердце радость, а в руках букет.

         Ещё из такси я увидел тёмные окна её квартиры и почувствовал, как градус ожидания сползает к нулю. Да, недаром сегодня я  ощущал внутри какую-то неуютность. Всё ещё не веря в реальность, я взбежал по лестнице и надавил пуговку звонка. Никого! Дребезжащий звук за дверью словно подчёркивал пустоту квартиры.

         Да, всё забываю напомнить, что в то время, как ни дико это звучит сегодня, сотовая связь только зарождалась. И у нас с Дианой этих чудесных современных телефонов ещё не было. Поэтому можно было понять то чувство безысходности, если не сказать, отчаяния, которому я предался. Такси я опрометчиво отпустил, поэтому остался на тёмной сырой улице в одиночестве, да ещё с неуместным букетом в руках. Заключительным мазком, завершившим картину душевного надлома, стал мелкий противный дождик, напомнивший мне об оставленном на работе зонте.

         Я снова поднялся по лестнице к знакомой квартире и вставил букет в дверную ручку. Потом вышел под дождь и, подняв воротник, отправился к ближайшей остановке троллейбуса.

         Уже дома, пребывая в меланхолии, долго смешивал джин и вермут с соком и водой, искал нужные пропорции и всё проверял на вкус слабенькие коктейли, пока неожиданно не уснул прямо в кресле. Перед этим несколько раз сумел проверить почту, но, разумеется, ничего не получил. Вот так и закончился этот долгожданный день.

         Ночью мне приснился странный сон.
         Я стоял в проёме окна на каком-то высоком этаже – то ли девятом, то ли десятом, рядом на подоконнике стояла женщина, похожая на Диану, и мы готовились… полетать вместе!

         Я уже был готов шагнуть в пустоту, а она почему-то колебалась и, похоже, вообще собиралась остаться на подоконнике, а не прыгать вместе со мной. А я её уговаривал:
        "Помнишь, как мы уже летали? Неужели не помнишь? А я – как сейчас. Особенно запомнился первый раз. Я стою на склоне холма, кругом трава, цветы, лето. Ты стоишь рядом".

         И я начинаю бежать вниз, всё быстрее и быстрее. И ты за мной. Потом что-то напрягается в груди, я прыгаю и… лечу! Руки раскинуты, но махать ими не нужно, просто так удобнее. Я лечу ещё не вверх, а просто планирую над склоном, но он удаляется, и чудится, что высота растёт. Редкие кусты внизу кажутся травой, а лес вдали подёрнут дымкой. Красота неописуемая! Ну, вспомни! Ведь ты была со мной в тот раз!»

         Она молчит, и тогда я прыгаю вниз, чтобы показать ей, что это совсем не страшно. И действительно, совсем не страшно. Я опираюсь на упругий воздух, во всём теле птичья лёгкость, а для любых пируэтов достаточно лишь подумать – и ты уже повернул, куда хочешь. Я взлетаю выше крыши, зову к себе Диану (или кого там?), но она лишь смеётся и отступает вглубь комнаты. А я продолжаю кувыркаться в воздухе, стараясь не задеть провода.

         Потом начинаю уставать. Мышцы внутри не могут больше так напрягаться, я разжимаю их и плавно приближаюсь к земле. Секунда – и я просто бегу по асфальту. Смотрю вверх, на окна дома, но в них никого не видно. Внутри груди ещё держится напряженье, но его слишком мало для полёта. И я это хорошо чувствую. Понимаю, что нужно немного отдохнуть, и тогда снова получится. Вот сейчас, ещё чуть-чуть и я снова поднимусь к ней…
И просыпаюсь.

         Наступило утро, но странное ощущение усталости от полёта не проходило. А весь рабочий день меня не покидало чувство тревоги. Что-то нехорошее явно притаилось впереди.

         Вечером я снова прошёлся по знакомой улице. Её окна были темны. Я на всякий случай позвонил ей пару раз из автомата, но, наслушавшись гудков, бросил это бесполезное занятие и уехал домой.

         За несколько дней весь мой внутренний жар, накопленный за время разлуки, превратился в кучку горячих углей, которые гасли один за другим. Ну, почему? Почему Диана просто исчезла, не оставив никакого следа? Мысль об этом коварстве не давала мне покоя. А может, это знак? Но не слишком ли сложно? Можно ведь просто сказать?

         Погруженный в эти бесплодные мысли, я механически вставал по утрам, шёл на работу и что-то там делал. Потом замечал, что уже темнело, и уходил домой. Шёл, как правило, пешком, продолжая перебирать варианты причин исчезновения Дианы. Так прошла неделя, потом поползла вторая.

         Меня всё больше охватывало какое-то оцепенение, переходящее в глубокую тоску. Жизнь постепенно теряла смысл. Меня перестала интересовать работа, друзья виделись какими-то лишними атрибутами бытия, а природа и вообще всё окружение стали казаться искусственными театральными декорациями.

         Но… всё изменилось в один из вечеров. Я механически просматривал входящие письма по электронной почте, когда заметил одно письмо от неизвестного адресата. Полагая, что это спам или реклама, я оставил его без внимания и занялся остальными письмами.

         Наконец дошла очередь и до него.
         И тут оказалось, что это письмо от Дианы. Послано оно было не из дома, а из другого города. Из того, где жила её дочь, у которой начались какие-то семейные неприятности. И адрес был её.

         Диана писала, что она срочно должна была уехать, извинялась, что не предупредила, и сообщала, что на неопределённое время ей придётся остаться у дочери, чтобы помочь той пережить трудные времена.

         В конце она снова почему-то просила прощения, писала, что начинает привыкать жить на новом месте, а в последней строке сообщала, что через два дня она ненадолго вернётся домой за какими-то вещами и документами.

         Я перечитал письмо и внезапно почувствовал удар где-то в груди, от которого у меня перехватило дыхание. Сознание не хотело принимать новую информацию и одновременно рисовало перед глазами одно короткое слово «Всё!»

         Некоторое время я просто смотрел на экран, не видя его. Перед взором одна за другой проплывали картины из нашего с Дианой, как теперь выходило, прошлого. И почему-то в этих картинах не было солнца, только дождь или хмурые облака. На улице, в парке, у реки и даже в кафе – везде нас преследовал мелкий осенний дождь.

         Встряхнув головой, чтобы отогнать эти мокрые сцены, я набрал в разделе «ответ» только одну фразу: «Когда ты приедешь?» И отправил письмо.

         Она приехала через два дня. Я позвонил ей и попросил встретиться в парке возле её дома, там, где мы часто бывали, гуляя вдвоём беззаботно и счастливо, как казалось мне тогда. Диана ответила, что сможет прийти только вечером, поскольку днём она занята. Мы договорились на шесть часов.

         В полшестого я сел за руль и через десять минут подъехал к парку. Вышел из машины и направился к «нашей» скамейке недалеко от входа, на которой мы много раз сидели и разговаривали. Иногда целовались, а иногда просто молчали, ощущая небывалое родство душ. Так мне казалось.

         Уже зажглись фонари. Как назло начал накрапывать дождь. Мелкий и противный. Пока он не особо беспокоил, но мог передумать и разойтись.

         Я зябко поёжился и вспомнил картинки своих воспоминаний – мир становился похожим на них. Никакого солнца, один осенний дождь, несильный, но настойчивый и постоянный.

         Зонта у меня не было, пришлось прикрыться капюшоном куртки. Так я и ходил возле знакомой скамейки, не решаясь присесть на её мокрые доски. В машину возвращаться не хотелось – из неё не было видно ворот парка.
Ждать пришлось недолго. В свете фонарей я увидел Диану, которая медленно шла ко входу в парк.

         Я поспешил ей навстречу, в последний момент вспомнив, что я без цветов. Но эта мысль быстро была вытеснена другой: мне вдруг остро показалось, что я вижу Диану в последний раз. Почему я так подумал – не знаю. Но из-за этого еле успел спрятать с лица маску отчаяния и нацепить кривенькую улыбку.
      -  Привет! – сказала она.
      -  Привет! – машинально ответил я, вглядываясь в её лицо.
        Она тоже была без зонта, лишь в лёгком плаще и косынке, которые в свете фонарей блестели от дождевых капель.

Диана улыбнулась и вдруг неожиданно погладила меня по щеке.
      -  Любимый! – сказала она, – Как давно я тебя не видела!

        Её глаза блестели, а голос слегка срывался. А у меня что-то заколодило внутри, да так, что я не мог вымолвить ни слова. Сил хватило только на то, чтобы взять её за руку.
Диана заглянула мне в глаза и тихо сказала:
      -  Вот и всё! Всё кончилось!
      -  Как? Почему кончилось? – я был просто сражён её словами.
      -  Я уезжаю! Завтра утром. Мы не увидимся больше!
      -  Но ты же вернёшься?
      -  Не знаю! Там я нужнее!
      -  Но я не смогу без тебя!
        Она снова пристально посмотрела мне в глаза и вдруг прижалась к моей щеке губами.
      -  Милый, милый! – еле слышно прошептала она, – Я всегда буду любить тебя! Но мы не сможем быть вместе…
      -  Диана, любимая, я не смогу жить без тебя! – я тоже перешёл на шёпот.
      -  Сможешь, родной, ты сильный! И я смогу! – она помолчала, – Видно, судьба наша такая!
      -  Диана, не говори так! Я буду ждать тебя! Столько, сколько придётся! Только вернись!
      -  Прощай, мой любимый! Иди, а то я сейчас расплачусь… Иди, не оглядывайся.

        А я обнял её за плечи и не мог отпустить. Горло сдавило, в груди нарастала боль. Диана словно ослабела и не пыталась освободиться. Так мы простояли несколько минут. Или часов – время для меня остановилось.
      -  Иди, мой хороший! – снова шепнула Диана.
        Я повернулся, как зомби и пошёл.

        Я механически шёл к машине, силясь оглянуться, но не мог, потому что в глазах у меня потемнело, и я на какое-то время как бы ослеп. А когда зрение снова вернулось ко мне, то я увидел всю картину откуда-то сверху, отстранённо, но ясно до мельчайших деталей: себя, идущего к машине и Диану, стоящую под дождём.

        Хлопнула, закрывшись, дверь. Он вцепился руками в руль и ещё раз взглянул в забрызганное дождём стекло. Он был таким собранным, таким мужественным, а скулы сводила боль, и в глазах всё расплывалось. Из стекла, отразившись, на него глянула гримаса его лица, которую он считал скупой улыбкой.

         А там, под дождём, в косых лучах тусклого фонаря стояла она, такая сильная и такая слабая, такая умная и такая глупая его женщина, рука её была поднята в прощальном жесте, она не плакала, нет, только почему-то сотрясались её плечи, и столько одиночества, столько горького отчаянья было во всей её неподвижной фигурке, в белом пятне лица с размытыми тёмными кристалликами глаз, в мёртво закушенных губах, что, ощутив оглушительную боль в груди, он завыл, как раненый зверь, а нога уже сама давила на газ, и мотор взревел, унося его в ночь, в пустоту, и давно сдерживаемые слёзы потоками полились по щекам, и вырвался из сдавленного горла надсадный вой: «Я! Не! Могу! Без! Тебя-я-я-а-а-а! Я не могу без тебя! Не могу!»

                ноябрь 2012г. – ноябрь 2020г.
                Обнинск