Rip current. Кольцо Саладина. 36

Пятница пролетела в предпраздничной суете. Дописывали, доупаковывали, довязывали. Бегали с Таткой по магазинам, искали торт, смотались даже в «Диетку» на Смоленской за селёдочным маслом и, стоя в очереди, придумали взять не только к столу, а всем нашим мужчинам ещё и в виде праздничного гостинца. Татка тут же, не отходя от кассы, сочинила селёдочный тост практически в стихах, и мы, давясь от смеха к огромному неудовольствию очереди, быстренько накалякали его в записную книжку.
И всё это было поверх. Было лишь пёстрым фоном, который прикрывал самое важное. И это важное трепетало внутри, прорывалось наружу, било нескончаемым живым потоком, озаряя меня, меняя меня, управляя мной по своему хотению, размыкая губы, сияя в глазах… И я смеялась громче, чем всегда, задумывалась чаще, чем всегда, возможно, даже я была красивее, чем всегда…
К концу рабочего дня наш скромный «чайный домик» за шкафами был похож на магазинную витрину в старые добрые доперестроечные времена. Расторопные наши сотрудницы уже уставили его домашними соленьями, и сквозь стекло аппетитно глядели то красные помидорные щёки, то оливковые огуречные бока, то светленькие перечные дольки, тонущие в томатном обольстительном мареве.
- Научные дамы, - бормотала Татка, обглядывая шеренгу банок, - возятся, какие-то запасы крутят… А ненаучные, вроде нас с тобой, бесхозяйственные обормотки, сидят голодные… Вот голову на отсечение, что ты даже не посмотрела, что твой батя привёз. Даже в сумку не глянула.
Я не глянула, точно. Меня, как всегда в минуты душевного волнения, еда перестаёт волновать вообще.
- И что там в сумке? – дежурно спрашиваю я, думая о своём.
- Там всё стратегическое. Картошка. Моркошка. Макарошка. Можно две недели не думать о хлебе насущном. Но я смотрю, тебе это не отзывается. Совсем уже со своим князем оторвалась от реальности.
Всё так. Я не здесь. И волнует меня отнюдь не картошка и не сыр, который я режу на аккуратные дольки. Я встревоженно поднимаю голову.
- Слушай, а вдруг правда: ракушка – это подарок на прощанье?
- Тогда бы он тебе адрес и телефон не оставил.
- Телефон - это чтобы мне сказать потом по телефону «прощай».
- Тогда бы он это в записке написал.
- Писать «прощай» - это слишком сентиментально для мужчины.
- А по телефону и вовсе неподъёмно. И адрес зачем? Чтобы ты, после того, как тебе по телефону сказали «прощай», поползла бы на коленях по указанному адресу молить о прощении?
- Не знаю… - я качаю головой.
- Вот позвонишь – и всё узнаешь, - вразумляет меня Татка. - Давай сюда колбасу. Сейчас по пакетам распихаем, завтра только на бутерброды разложить. А то я завтра без тебя с тоски умру в нашей богадельне. Хорошо хоть Олежка никуда не денется, хотя он тоже не любитель застолий. У тебя во сколько электричка?
- На девятнадцать поеду.
- Может, сейчас позвонишь?
Я смотрю на телефон – и всё обрывается во мне. Нет, не сейчас, не в суете. Потом, когда никого не будет вокруг…
- Нет.
- Боишься?
- Да.
- Чего?
Всего я боюсь. Что ответит. А потом окажется, что он женился. Что не ответит. И я буду думать, что он мне приснился, что нет его на свете! Нет. Нет!
И вдруг капает что-то на руку, горячее, жгучее. Моя слеза. Господи боже мой, правда, с ума сошла…
- Так огурчика хочется, - бормочет Татка. - Давай банку откроем?
Я шмыгаю носом, беру открывалку, подцепляю жестяной край, нож срывается, царапает ожогом руку. Бросаю нож и с досадой лижу царапину языком, а Татка качает головой и забирает банку.
- Кулинар! – цитирует она «Покровские ворота». - Держи огурец. Колбаски возьми. Голодная ведь…
- Нет.
А огурчик такой хрустящий, ароматный. И я понимаю, что да, Татка права, голодная я. Только есть всё равно не смогу.
- Может, чайку?
- Нет, давай уж всё доделаем - и я побегу.
- Ты мне только отзвонись сразу, а то я не усну.
- Конечно, отзвонюсь…
Мы режем вдвоём, я поминутно гляжу на часы.
- Слушай, я должна покаяться, - говорит вдруг Татка, тяжело вздыхая. – Не убьёшь меня?
- Что ещё?
- В общем… я почти знала, что Астахов будет на конференции.
- И не сказала мне, злыдня.
- Слушай, я подумала: вот скажу – у неё испортится настроение, и она поедет расстроенная. А вдруг в ректорате что-то отменят, он не поедет – а настроение у тебя уже испорчено. Я думала-думала…
- Ладно, живи, - я отмахиваюсь. - Мне теперь неважно. Вадим какой-то…Правда, он мне все материалы достал для отчёта.
- Крутой мужик, - похвалила Татка. – Хоть и сволочь.
- Мои соседки тоже убеждали меня насчёт хорошей партии.
- А партия, действительно, неплохая, - говорит Татка значительно.
- Да чёрт с ним совсем! - сердито кричу я, взмахиваю ножом – и опля, располосовываю лезвием палец. Кровь струится и прячется в ладонь.
- Суй быстро под воду! - командует Татка и бежит к полочке, где у нас покоится аптечка.
Вода льётся в белую раковину, окрашиваясь алым.
- Слушай, подруга, - вздыхает Татка. - Села бы ты подальше от колющих и режущих предметов. А то от тебя к вашей свиданке ничего не останется.
К нашей свиданке. Опять у меня обрывается под ложечкой, я закрываю глаза, а Татка заливает меня зелёнкой и заклеивает пластырем.
- Сиди и не двигайся, - говорит она. – Дышать можешь. Жаловаться на жизнь можешь. Но не шевелись.
И вот я сижу и жалуюсь.
Как не знаю, что говорить, если услышу его голос. Как замирает моё сердце в немом остолбенении. И какая я в целом дура. Не умею жить. Не умею любить. Не умею хранить то, что имею...


В пятом часу я вышла под сумеречное небо, отчаянно труся. Вот сейчас всё случится. В любом из автоматов. Свободных будок, как назло, много, я иду мимо, потому что боюсь. Возле метро тоже свободные автоматы, но я упрямо иду мимо. Холодея, леденея, горя. Дышать уже вообще невозможно, сердце тарахтит, словно я пробежала стометровку. Это вот как называется – все будки свободны, все! Это же странно, почти страшно!
Нет, я лучше возле дома позвоню.
В растрёпанных чувствах, я вошла в метро, совсем уже дошла турникетов, в последний момент повернулась и кинулась обратно на волю.
Вошла, как зомби, в первую попавшуюся будку. Негнущимися пальцами набрала номер. Стало тяжело стоять. Я медленно сползла по стенке на корточки
Глупо… Но вот так со мной…
Трубка не отвечала долго, я даже начала успокаиваться, и, когда уже было собралась подниматься и уходить, услышала его голос.
Хорошо, что не встала - снова во мне всё ухнуло вниз, а потом взлетело вверх.
- Добрый вечер, - я сделала чудовищное усилие над собой, чтобы эти два слова прозвучали легко и просто. В трубке после моих лёгких и простых слов зависло молчание. Молчали долго – так долго, что у меня зазвенело в ушах.
- Алло, - не выдержав напряжения, окликнула я.
- Здравствуйте, - осторожно прозвучало в трубке, и я вдруг поняла, что он там, у себя, где-то далеко, в другой галактике, просто боится поверить. Он просто боится поверить, ошибиться. Он точно так же не верит, что это я! Радость взмыла, опалив лицо, стало вмиг жарко, я стянула шапку, захотелось засмеяться и заплакать одновременно.
- Князь, - позвала я, и закусила губу и зажмурилась, чтобы не расплакаться. – Князь, это ты?
- Пани, - быстро сказал он, и заговорил вдруг лихорадочно, без пауз, сбивчиво. - Пани. Где ты? Где? Только не бросай трубку. Я тебя прошу! Слышишь меня? Алё? Пожалуйста, не бросай трубку. Я тебя умоляю! Я с ума тут схожу. Не уходи. Просто скажи – где ты? Где ты?
- Я… здесь, я…здесь, я никуда не денусь…
- Где ты? Просто скажи! - требовал он. - Послушай, я сейчас приеду! Не уходи с этого места, я сейчас немедленно приеду! Я сейчас возьму такси!.. Ты только скажи, где ты? Я уже бегу!
- Я тебе сейчас побегу! – вдруг услышала я фоном женский голос и слегка обмерла. Он был не один.
Что-то там произошло, в другой галактике, голоса стихли, но стали более нервными – и вдруг я услышала голос Норы.
- Привет, - сказала она таким тоном, как будто мы только вчера расстались. – Я насчёт приеду. Я понимаю ваши порывы, но я его никуда не пущу, не обижайся. Если можешь, приезжай к нам. Но из дома я его не выпущу. Я его лучше убью.
- Что случилось? – еле промолвила я.
- Да ничего особенного. Просто он тут болен, и нам надоело за ним ухаживать.
- Болен? Что с ним?
В голове понеслись картины одна страшнее другой, перед глазами встало его неподвижное лицо в палате. Значит, он не оправился с того раза, и его привезли в Москву лечить! Боже мой, что-то с ним серьёзное… Но как же он нашёл меня? Он же приходил к нам домой! Или это всё-таки не он, а его посланец?
- Не слушай её! – заорали где-то совсем рядом таким знакомым родным голосом, и всё во мне засмеялось от этого голоса, всё перепуталось в голове.
- Нора, что с ним? Скажи пожалуйста. Я же так и не знаю. Я с тех пор так и не знаю, что с ним. Я не дозвонилась… Что с ним?
- Воспаление хитрости, – сказала спокойно Нора.
По звукам я поняла, что у неё пытаются отобрать трубку и что она эту трубку не отдаёт. «Иди в задницу», услышала я тихое, но ожесточенное.
- На, держи своего князя, - смилостивилась, наконец, Нора, в трубке щёлкнуло, и я услышала знакомое «Белка!
И у меня всё-таки брызнули из глаз слёзы. Но теперь уже было не страшно. Теперь уже можно было. Я всхлипнула, потом шмыгнула…
- Белка моя…Ты плачешь?
- Нет, - прорыдала я, и услышала, как он засмеялся.
- Господи, я так люблю, как ты плачешь…
- Ты садист?
- Да, да!
И я смеялась сквозь слёзы.
- Ты не слушай её, я сейчас приеду! – уверял он. - Стой там! Куда-нибудь зайди, чтобы не мёрзнуть. Только скажи, куда. Я сейчас буду…
- Не надо никуда приезжать. Я сейчас еду домой. Приеду двадцать четвёртого, в воскресенье. Ты дождёшься меня?
- Я? Дождусь? Ты ещё спрашиваешь? Да я тебя буду ждать, как тысяча чертей! Буду сидеть возле двери до двадцать четвёртого! Спать буду под дверью! Слушай, - он понизил голос, - ты только не теряйся, пожалуйста, слышишь? Я тут чуть не умер без тебя. Вообще чуть не сдох, поняла?
- Я никуда не денусь. Я приеду и тебе позвоню.
- Я буду ждать! Весь вечер и всю ночь! И весь завтрашний день! Я клянусь! Потом сяду под дверь и буду ждать тебя на половичке. Как верный пёс!
И я опять смеялась сквозь слёзы.
А потом вышла из будки, вся в счастливых слезах, в счастливом оцепенении, и какое-то время стояла без единой мысли, глупо улыбаясь не то весеннему, не то новогоднему чувству, захлестнувшему всё моё существо.
Кончилась темень. Снова солнце. Снова я живая.
Я постояла ещё минуту, приходя в себя, потом зашла в тот же автомат и набрала Татку.
- Наташка, всё хорошо, - тихо сказала я в трубку без лишних слов. – Мне будет нужна наша комната в воскресенье вечером.
- Отлично, - тихо сказала Татка без лишних слов. – Будет вам наша комната в воскресенье вечером.

продолжение следует.