Разгульная кумпания Петра Первого

РАЗГУЛЬНАЯ «КУМПАНИЯ» ПЕТРА ПЕРВОГО

А ведь долгое время юный царь Пётр своих буйных наклонностей особо не проявлял и вёл себя, как подобает православному властителю Третьего Рима. Порой нехотя, неусидчивый и порывистый, но в царском облачении, он посещал все официальные церемонии в Кремле и у Патриарха. Ходил на богомолье по святым местам. Во многих храмах и монастырях до сих пор хранятся его богатые дары и вклады, которые он делал в церковные праздники. Всячески выказывал уважение матери, жене и наставникам, учил и почитал обычаи и традиции предков.
И вдруг Пётр резко изменился. Случайно познакомившись на дипломатическом приеме с европейским авантюристом, приехавшим в Россию сделать военную карьеру, Францем Лефортом, юный Пётр сразу проникся к нему симпатией и уважением.
Согласие идей и сходство наклонностей, порой весьма порочных, навсегда связали этих людей. Царь нашёл во Франце помощника, учителя и друга. Именно с подачи своего фаворита и под его прикрытием Пётр решил построить свою новую резиденции в Немецкой слободе, подальше от вопросов бояр на кремлёвских заседаниях Думы, вечно недовольной родни и жалоб жены в Преображенском.
С Немецкой слободой многое связано в жизни Петра, проведшего детство по соседству.
Его отец, царь Алексей Михайлович, набрал оттуда иноземцев в наставники и учителя любимому сыну. Они-то и привили юному царю любовь к европейским порядкам, особенно военным, приносили ему всякие чудные безделицы и книжицы, одевали его в свои наряды. И вскоре, не без их участия, произошло весьма символичное событие для всей русской истории.
Едва вступив на престол в 1689 году, уже через несколько месяцев — весной следующего года — Пётр первым из русских государей нанёс официальный визит в дом иностранца! Царь отужинал в Немецкой слободе у шотландца Патрика Леопольда Гордона. Уточню, что к тому времени Гордон давно прозывался на православный манер — Петром Ивановичем.
И, тем не менее, на лицо невиданное доселе нарушение дворцовых традиций, выражаясь современным языком — государственного протокола! Миропомазанник, наместник Бога на земле, и к простолюдину, да ещё басурманину — в дом!
Конечно, надо признать, что шотландский патриот, сторонник Стюартов, ревностный католик генерал Гордон, всё-таки долгие тридцать восемь лет своей жизни посвятил верной воинской службе русскому престолу. Но, протокол, он, как говорится, и в Африке, протокол! Думаю, Патрик был бы счастлив уже тем, если бы его пригласили на ужин в его честь в Грановитую палату Кремля. Впрочем, это Пётр не любил Кремль, а ужинал он к этому времени с Гордоном не раз.
Патрик Гордон прибыл в Москву 2 сентября 1661 года и был лично представлен царю Алексею Михайловичу. Государь устроил ему испытания в фехтовании и стрельбе из мушкета, подробно расспросил о жизни и европейских порядках, подивился его военному опыту и познаниям, и сразу присвоил чин майора, зачислив в полк к земляку шотландцу — полковнику Джону Кроуфорду. Круг замкнулся, потому что именно офицер русской армии Кроуфорд в 1660 году, попав в польский плен под Смоленском, пригласил на русскую службу Патрика Гордона, служившего тогда в частях воевавшего с русскими польского короля Яна Собеского. Протекция Кроуфорда создала прецедент — Гордону сразу дали офицерское звание, хотя иноземцы-офицеры принимались в царское войско рядовыми солдатами.
Новоиспеченный майор-драгун служил честно и храбро. Летом 1662 года Гордон отличился при подавлении Медного бунта. В 1664 году Патрик получает звание полковника и назначается командиром драгунского полка. С 1670 по 1677 год он служит начальником гарнизона в украинском городе Севске, на границе с Речью Посполитой. А с 1677 по 1678 год, уже при царе Фёдоре Алексеевиче, принимает участие в русско-турецкой войне, героически обороняет с вверенными его командованию войсками крепость Чигирин от османских и крымских войск. За оборону Чигирина 20 августа 1678 года царь производит его в генерал-майоры. И в течение нескольких лет Патрик Гордон был единственным иностранцем в московской армии, имевшим генеральский чин.
Поселился Гордон в Москве, разумеется, в Немецкой слободе, где сразу стал очень популярен среди соседей — за ум, образованность и сметливость. Он выписывал из Англии книги и газеты, не брезговал занятиями коммерцией, давал деньги под процент. Патрик, знавший английский, шведский, польский, русский и латинский языки, блестяще владел пером, писал в день по 15—20 писем в разные европейские города. Из переписки с родственниками он получал сведения о новациях в королевской английской армии, о новых научных открытиях и технических изобретениях.
Вот к такому человеку в дом, пренебрегая традиционным протоколом, и пожаловал любопытный юный царь Пётр.
Конечно, он был под впечатлением, как от хозяина, так и от его окружения. Что-что, а быть галантными иноземцы умели и умеют! А ещё, какая у Гордона была библиотека, особенно по военному делу и фортификации! О книги! Это государь ценил высоко, хоть сам писал с ошибками до конца жизни.
Теперь Пётр стал часто наведываться в некогда далёкую, но такую желанную Немецкую слободу.
Позже, в петровское правление в московских полках служили многие шотландцы-роялисты и, в частности, шесть представителей клана Гордонов.
И всё-таки, официальный приём в доме иностранца, да ещё в Немецкой слободе, это уже был политический шаг юного царя, ясно указывающий на дальнейший вектор его стратегии.
А вскоре, 3 сентября 1690 года, государь станет гостем своего друга, соратника и, что уж там скрывать, теперь и главного собутыльника Франца Лефорта.
«Дом Лефорта, — утверждает современник, — сделался одним из центров общественной жизни иноземного населения, где собиралась образованная часть общества: иноземные послы и министры-резиденты, купцы и воины…»
Вот портрет Лефорта, составленный одним из его биографов: «Он обладал обширным и очень образованным умом, проницательностью, присутствием духа, невероятной ловкостью в выборе лиц, ему нужных, и необыкновенным знанием могущества и слабости главнейших частей российского государства; это знание было ему необходимо при обтёсывании этого громадного камня. В основе его характера лежали твердость, непоколебимое мужество и честность. По своему же образу жизни он был человеком распутным и тем, вероятно, ускорил свою смерть». Согласитесь, парадоксальная характеристика.
Но лучше всех о Лефорте может сказать сам Лефорт. Покидая родную Швейцарию, он писал по дороге в Россию: «Одним словом, матушка, могу уверить вас, что Вы услышите о моей смерти или моем повышении». Куда уж лаконичнее!? В этом была его программа. Возможность сделать карьеру хотя бы с опасностью для жизни привели молодого Франца в Россию. Однако вскоре эта страна стала для него второй родиной.
В «Записках» его старшего брата Ами (Амадея — прим. автора) Лефорта, в связи с приездом Франца в отпуск из Киева в Женеву, говорится: «В беседах своих он представлял картину России вовсе не согласную с описанием путешественников. Он старался распространить выгодное понятие об этой стране, утверждая, что там можно составить себе очень хорошую карьеру и возвыситься военною службою. По этой причине он пытался уговорить своих родственников и друзей отправиться с ним в Россию». Надо отметить, что многие предприимчивые и ловкие европейцы последовали этому совету и не прогадали!
Лефорт ещё до приезда в Россию многое успел повидать и натворить. Родился он в женевской состоятельной купеческой семье в 1656 году, хотя предки его были баронами из Шотландии. Отец страстно хотел сделать из сына коммерсанта, и в 1674 году отправил его в Марсель для обучения в торговой школе. Но Лефорт учился не долго. Вскоре он бежал из школы и поступил юнкером в Марсельский гарнизон. Решение это он принял, боясь быть исключенным из благородного сословия. Во времена Людовика XIV во Франции заниматься коммерцией могли только простые люди — «ротюрье».
Вернувшись на родину, Лефорт сошёлся со своими сверстниками-бунтарями, состоявшими в оппозиции против церковного абсолютизма, господствовавшего тогда в Женевской республике.
Но в 1675 году в девятнадцатилетнем возрасте он неожиданно отправляется в Россию с бывалым прусским воякой полковником Яковом фон-Фростеном, который вербовал за границей людей на службу русскому царю. Видимо, Франц попросту бежал из Швейцарии от преследования властей.

«В 1675 году на ярмарку в Архангельск прибыл голландский торговый корабль. Привёз он не одни товары заморские, но и ратных людей иноземцев; то были полковник Яков фон-Фростен, подполковник фон-Торнин, маиор Франц Шванберг, капитаны: Станислав Тшебяковский, Филипп фон-Дерфельд, Иван Зенгер, Яков Румер и Франц Лефорт, поручики: Ян Бузн. Питер Юшим, Оливер Дергин, Михель Янсын и два прапорщика. Уроженцы разных земель, проведшие годы бурной жизни, во вкусе известных кондотьери, на многих службах в Свейской, Барабанской, Галанской и Шпанской землях, у польскаго короля и у „цесаря крестьянскаго“. Соединились эти лица под предводительством фон-Фростена в одной общей мысли: в Московии иноземцев хорошо принимают, а особенно хорошо им платят; надо туда ехать».
Охотник за хорошей жизнью с большим трудом добрался до Москвы, буквально за несколько месяцев до смерти царя Алексея Михайловича. После долгих хождений по инстанциям большинство из его товарищей — ловцов «синий птицы удачи», устроились в Пушкарский приказ, а охладевший к поискам службы Франц, прервал попытки поступить в русскую армию и перебивался случайными доходами в Немецкой слободе.
Наконец-то, в 1678 году, Лефорт поймал свою «голубку» — женился на дочери полковника Сухэ, двоюродной сестре первой жены генерала Гордона. Этот брак дал Францу возможность поступить на службу в русскую армию. Лефорт вступает в полк в чине капитана под начальство всё того же генерала Патрика Гордона и участвует под его командованием в борьбе с турками и крымскими татарами в 1676 году, в Чигиринских походах 1687—89 годов. Правда, говорили, что особым ратным умением он не отличился.
Карьеру Лефорт делает за счёт общительного характера и приобретает себе некоторую популярность ещё до знакомства с Петром. В правление Софьи Алексеевны он уже пользуется прекрасным расположением к себе влиятельного фаворита царевны — князя Василия Голицына.
Помимо русского, Франц владел итальянским, французским, голландским и английскими языками, поэтому всегда был полезен при дворе.
Особенно отразилось на его карьере решение, принятое им в дни стрелецкого бунта 1689 года, когда будущему императору пришлось бежать в одних подштанниках от бунтующих стрельцов, руководимых царственной сестрицей Софьей, в Троице-Сергиеву Лавру. Лефорт явился туда с выражением своих верноподданнических чувств Петру в тот момент, когда исход борьбы двух сторон был ещё далеко не ясен. Этим он заслужил особое расположение к себе молодого царя.
Но есть свидетельства того, что именно Лефорт стал одной из причин стрелецкого бунта. «Ненависть, которую питают все москвичи к генералу Лефорту и каждому немцу» зажгла фитиль народного возмущения.
Летом 1698 года стрельцы в челобитной боярину А. С. Шеину жаловались, что «…в том же (1695 — прим. автора) году будучи под Азовом, умышлением еретика, иноземца Францка Лефорта,.. чин (отряд — прим. автора) их московских стрельцов подвел он, Францко, под стену безвременно (не в то время — прим. автора) и, ставя в самых нужных в кровех местах, побито их множество…». В первом Азовском походе из-за некомпетентности Лефорта погибло три тысячи солдат из его отряда. Вот почему стрельцы «намеревались зажечь все Немецкое предместье, разграбить и истребить его, немцев всех до одного перебить…» — писал немецкий дипломат Иоганн Корб. — «Один стрелец, утверждавший, что генерал Лефорт подал повод к восстанию, был подвергнут допросу самим царём в присутствии Лефорта: царь спрашивал, знает ли он названного генерала, какими прегрешениями заслужил тот всеобщую ненависть и признаёт ли стрелец действительными случайно возведённые на Лефорта преступления… Царь распорядился колесовать этого стрельца главным образом за то, что он осмелился назвать генерала Лефорта виновником царского путешествия».
С подавления стрелецкого бунта они окончательно стали неразлучными друзьями, и Пётр сделал Лефорта советчиком в делах Европы, торговли, войны и флота. Об этом Пётр высказался так: «Гораздо пристал с охотою учиться геометрии и фортификации; тако сей Франц чрез сей случай стал при дворе быть безпрестанно в комнатах с нами». Однако, это не мешало царским привычкам. На пиру в Немецкой слободе у полковника Чамберса «его царское величество схватил генерала Лефорта, поверг его на землю и топтал ногами», — вспоминал неусыпный Корб.
Отныне царь часто гостил в Немецкой слободе. Сюда он наезжал со своими приближенными целыми «поездами». Князь Б. И. Куракин, хорошо знавший окружение Петра, поясняет: «Помянутой Лефорт был человек забавной и роскошной или назвать дебошан французской. И непрестанно давал у себя в доме обеды, супе и балы…»
Ему вторит В. О. Ключевский в «Русской истории»: «…Франц Яковлевич Лефорт, авантюрист из Женевы, пустившийся за тридевять земель искать счастья и попавший в Москву, невежественный немного менее Меншикова, но человек бывалый, веселый говорун, вечно жизнерадостный, преданный друг, неутомимый кавалер в танцевальной зале, неизменный товарищ за бутылкой, мастер веселить и веселиться, устроить пир на славу с музыкой, с дамами и танцами, — словом, душа-человек или „дебошан французский“, как суммарно характеризует его князь Куракин, один из царских спальников в этой компании».
Умел Лефорт угодить царю! Здесь Пётр научился «танцевать по-польски с одной практики… В его доме, — открывает секрет Куракин, — первое начало учинилось, что его царское величество начал с дамами иноземскими обходиться, и амур начал первой быть к одной дочери купеческой, названной Анной Ивановной Монсова. Правда, девица была изрядная и умная. Тут же в доме Лефорта началось дебошство, пьянство такое великое, что невозможно описать…».
И вот уже 20 июня, а потом 22 октября 1691 года царь официально присутствовал на пиру в доме Иоганна-Георга Монса.
По некоторым свидетельствам Иоганн-Георг Монс (по другим источникам — Монсон — прим. автора) считался бондарем, именовался виноторговцем или даже золотых дел мастером, а другие свидетельствуют, что он слыл отпетым карточным шулером! Доподлинно известно лишь то, что Иоганн-Георг был сыном обер-вахмистра кавалерии Тиллемана Монса и Маргариты, урожденной Роббен.
Родился Монс в Вестфалии. В 1657—1659 годах будто обучался бочарному ремеслу в Вормсе. Во второй половине XVII века Иоганн-Георг приехал с семьей в Россию и поселился в Москве. К 1690 году он имел собственный дом и входил в круг зажиточных жителей Немецкой слободы.
Но молодого Петра притягивал дом Монса, конечно же, из-за доступности его дочки Анны (Анна-Маргрета фон Монсон — прим. автора). Она стала царской фавориткой более чем на десять лет! Государь привязался к ней намертво и из-за этого не только развёлся со своей женой царицей Евдокией Лопухиной, родившей ему наследника, но и даже думал жениться на Анне.
С поры их первого знакомства Анна Монс была принята в лучшем обществе Немецкой слободы и вместе со своей сестрой Модестой Балк и матерью Матреной (Модестой) Ефимовной (Фильевной) Монс, урождённой Могерфляйш (Моргелис) входила в «кумпанию» — ближний круг Петра.
«Компания Петра, — Рассказывает В. О. Ключевский — …он вполне отдался своим привычным занятиям, весь ушёл в „марсовы потехи“. Это теснее сблизило его с Немецкой слободой: оттуда вызывал он генералов и офицеров для строевого и артиллерийского обучения своих потешных, для руководства манёврами, часто сам туда ездил запросто, обедал и ужинал у старого служаки генерала Гордона и у других иноземцев. Слободские знакомства расширили первоначальную „кумпанию“ Петра. К комнатным стольникам и спальникам, к потешным конюхам и пушкарям присоединились бродяги с Кокуя».
Далее наш историк уточняет: «…Иногда здесь появлялся и степенный шотландец, пожилой, осторожный и аккуратный генерал Патрик Гордон, наёмная сабля, служившая в семи ордах семи царям, по выражению нашей былины. Если иноземцев принимали в компанию как своих, русских, то двое русских играли в ней роли иноземцев. То были потешные генералиссимусы князь Ф. Ю. Ромодановский, носивший имя Фридриха, главнокомандующий новой солдатской армией, король Пресбургский, облечённый обширными полицейскими полномочиями, начальник розыскного Преображенского приказа, министр кнута и пыточного застенка, «собою видом как монстра, нравом злой тиран, превеликий нежелатель добра никому, пьян по вся дни», но по-собачьи преданный Петру, и И. И. Бутурлин, король польский или по своей столице царь Семёновский, командир старой, преимущественно стрелецкой армии, «человек злорадный и пьяный и мздоимливый.
Обе армии ненавидели одна другую заправской, не потешной ненавистью, разрешавшейся настоящими, не символическими драками. Эта компания была смесь племен, наречий, состояний. Чтобы видеть, как в ней объяснялись друг с другом, достаточно привести две строчки из русского письма, какое Лефорт написал Петру французскими буквами в 1696 году, двадцать лет спустя по прибытии в Россию: SlavouBoghstotiprecholsdorovaougorrodvoronets. Daj Boc ifso dobro sauersit I che Moscva sdorovou buit (здорову быть). Но ведь и сам Петр в письмах к Меншикову делал русскими буквами такие немецкие надписи: мейн либсте камарат, мейн бест фринт, а архангельского воеводу Ф. М. Апраксина величал в письмах просто иностранным алфавитом: MinHerGeuverneurArchangel. В компании обходились без чинов: раз Пётр сильно упрекнул этого Апраксина за то, что тот писал «с зельными чинами, чего не люблю, а тебе можно знать для того, что ты нашей компании, как писать». Эта компания постепенно и заменила Петру домашний очаг. Брак Петра с Евдокией Лопухиной был делом интриги Нарышкиных и Тихона Стрешнева: неумная, суеверная и вздорная, Евдокия была совсем не пара своему мужу. Согласие держалось, только пока он и она не понимали друг друга, а свекровь, невзлюбившая невестку, ускорила неизбежный разлад. По своему образу жизни Пётр часто и надолго отлучался из дома; это охлаждало, а охлаждение учащало отлучки.
При таких условиях у Петра сложилась жизнь какого-то бездомного, бродячего студента. Он ведёт усиленные военные экзерциции, сам изготовляет и пускает замысловатые и опасные фейерверки, производит смотры и строгие учения, предпринимает походы, большие маневры с примерными сражениями, оставляющими после себя немало раненых, даже убитых, испытывает новые пушки, один, без мастеров и плотников, строит на Яузе речную яхту со всей отделкой, берет у Гордона или через него выписывает из-за границы книги по артиллерии, учится, наблюдает, всё пробует, расспрашивает иноземцев о военном деле и о делах европейских и при этом обедает и ночует, где придется, то у кого-нибудь в Немецкой слободе, чаще на полковом дворе в Преображенском у сержанта Буженинова, всего реже дома, только по временам приезжает пообедать к матери».
В доме Лефорта (он находился поблизости от нынешнего Дворцового моста, на окраине слободы — прим. автора) Пётр впервые встретил и своего будущего «друга сердечного» Александра Меншикова, о котором сам Лефорт сказал царю, «что может он с пользою употреблен быть в лучшей должности».
Места для разгула «кумпании» вскоре стало не хватать. И зимой 1692 года к дому Лефорта решили пристроить большое помещение — деревянный дворец. Уже в мае следующего года Франц писал на родину о том, что эта «зала будет без сомнения диковинною в русской земле».
Необходимость строительства объясняет писатель и историк Мориц Фёдорович Поссельт, имевший на руках подлинные документы архива Лефорта (из семейного Женевского архива рода Лефортов и депеш голландского резидента фон Келлера — прим. автора), один из лучших его биографов: «Царь встречал немалые затруднения в устройствие своих веселых собраний: он не мог делать этого ни в Кремле, где появлялся только в торжественных случаях, ни в Преображенском, где жил со своим семейством… Выбор царя, конечно, пал на дом Лефорта. С этой целью даны были хозяину богатые денежные средства расширить дом, убрать его, приспособить во всех отношениях для удобства и приятного пребывания государя… Между тем необходимость иметь поскорее обширное помещение для гостей и для праздников заставила отказаться от первоначального плана (строительства отдельного дворца — прим. автора) и ограничиться пристройкой к данному дому большой залы».
Племянник Лефорта — Ф. Сенебье писал 22 сентября 1693 года: «У его превосходительства (Ф. Лефорта — прим. автора) есть очень красивый и большой зал, подходящий для приема 1500 человек; он роскошно обит тканями и его скульптурная отделка драгоценна; все вызолочено так, что он действительно может считаться красивейшим царским залом. Наш монарх подарил ему 15 больших шёлковых ковров с золотой отделкой. Помещение такой чрезвычайной величины и так исключительно отделано во всех частях, что достойно восхищения. Стоимость его оценивается в 14000 талеров. Меблировка необычайно роскошна, там находится много серебряных столовых сервизов, оружие, ювелирные изделия, картины, зеркала, ковры, — всё в высшей степени интересные и ценные вещи. Двадцать красивейших лошадей стоят в его конюшне, а у его дверей находится постоянно караул из 12 человек». Действительно, ненависть москвичей к Лефорту заставляла держать у его дома постоянную охрану.
29 апреля 1694 года Лефорт закатил здесь отвальную Петру, уезжавшему в Архангельск: «Приглашён был весь двор, т.е. князья и бояре. В большом зале, который я построил благодаря щедротам его величества, разместились вдоль окон более двухсот человек. Солдаты, которые должны были ехать с нами, были угощены после обеда, и было выпито за счастливое путешествие его царского величества. Присутствовало также и дамское общество, иностранное или немецкое, но не танцевали вследствие траура по царице-матери».
Теперь здесь, в резиденции Франца Лефорта, а не в Кремле, начали принимать иноземных послов.
9 сентября 1695 года австрийский посол Игнатий Христофор Гвариент подготовил на имя императора Леопольда Первого депешу о тех приемах: «На следующий день (после аудиенции у Петра Первого — прим. автора) я по приглашению его царского величества был приглашен на большой пир, данный генералом Лефортом от имени царя и на царские издержки… На нём должны были присутствовать многочисленные бояре, князья, знатнейшие военные чины и почти все находившиеся в Москве немецкие дамы».
В марте 1694 года Лефорт сообщает в письме своему брату: «В саду имеются пруды, которых здесь нелегко найти, и в них множество рыбы. По другую сторону реки у меня есть парк, где находятся разнообразные дикие животные. Мой дом самый красивый и самый приятный из всех в окрестности; люди этой страны приходят сюда, чтобы посмотреть его как редкость».
Время здесь проводили весело. Историк Макаров в «Заметках о казенных московских зданиях, существовавших в конце прошлого осьмнадцатого столетия и о некоторых ещё и ныне существующих» писал: «Простолюдины звали этот дом мурлыжным, что на ладу (понимая, что тут мурлыкали, пели и ладили — прим. автора). Государь император Пётр Великий, знаток и любитель пения, когда случалось ему бывать в Москве, посещал этот дом не редко и сам ладил партезное пение. Спавшие с голоса певчие, как бы в честь себе, добавляли к своим фамилиям прозвание «Марлинских…» Отсюда и пошло название дома на Лефортовской площади, который и поныне именуется «Марлинским».
Годы шли, и за счёт потакания петровским порокам авторитет Лефорта стремительно вырастал в глазах молодого государя. Говорили, что в озлоблении на сестру княжну Софью Алексеевну буйный царь хотел казнить её, но только вмешательство друга Франца спасло жизнь царевны. Кстати, здесь упомянуть и о том, что Лефорт отказался лично участвовать в казни стрельцов, как не уговаривал его Пётр.
Царь поручил Лефорту переформировать Первый выборный полк, составляя его из отборных бывалых русских и иноземных солдат и офицеров. Хитрый Лефорт добился права строительства слободы для полка недалеко от своего дома. Слобода, а по ней и сам полк, получили имя фаворита царя. А полк стал образцом при формировании из «потешных» собственной гвардии — в него собрали все «сливки» воинского общества.
Создание профессиональных полков вскоре помогло успеху над турками под Азовом. Лефорт в триумфальном шествии победителей въезжал в Москву в запряженном шестериком царском экипаже, сам царь Пётр скромно шёл позади адмиральской колесницы, одетый в форму флотского капитана. А авторы победы А. Шеин, А. Головин и П. Гордон плелись в конце процессии.
Эта «виктория» подняла авторитет России, заставила Европу внимательнее приглядеться к русским делам. В Московию хлынула волна европейских дипломатов. Стали возникать торговые миссии. Петру понадобилась новая резиденция, в духе времени. Учитывая силу традиции и не желая умалять роли исторических центров, молодой царь не мог вести новое большое дворцовое строительство в Москве, не противопоставив его Кремлю.
Тогда он решил сделать это от имени Лефорта, издав 9 января указ: «Лета 1697… государь и великий князь Пётр Алексеевич… указал из приказа каменных дел в Ново-немецкой слободе на дворе адмирала Франца Яковлевича Лефорта построить каменные палаты мерою и образцом против чертежу. А к тому палатному строению за всякие припасы и задатки взять ныне в приказ каменных дел из разряду денег тысячу рублей».
Когда листаешь в архиве древних актов документы того времени, то отчётливо понимаешь, как торопился царь. Следом последовали новые и новые указы. От 13-го, от 21-го, от 25-го января. Петру не терпелось.
И строительство забурлило…

Подробности: Книга Владлена Дорофеева «Проклятие Кукуя. Тайны и были Немецкой слободы и её обитателей». https://ridero.ru/books/widget/proklyatie_kukuya/