Отражение судьбы Марко Поло в стихах Можейко

                (Трагедия путешественника: отражение судьбы Марко Поло в поэме Игоря Можейко – Кира Булычева)

                Запоздалый юбилей

         В 1954 году исполнилось 700 лет со дня рождения Марко Поло – великого путешественника, первым поведавшего европейцам о дотоле совершенно неведомом для них экзотическом мире стран и народов Востока. Столь внушительная круглая дата отмечалась повсеместно, в том числе и в Советском Союзе, поскольку географический, а уж тем более героический пафос открывания нового и неизведанного в нашей огромной стране в тот период весьма поощрялся. Однако громоздкая государственная машина в первые послесталинские годы, как видно, оказалась чересчур медлительной и неразворотливой. По крайней мере, классическая форма юбилейных чествований – выпуск книг, посвященных очередному парадно-показательному увековечиванию героических деяний предприимчивого итальянца, – отчего-то запоздал на несколько лет: знаменитый труд венецианца, «Книга о разнообразии мира» (или, с другим вариантом названия, «Книга чудес света») вышла из печати лишь в 1955 году, под нейтральным заглавием «Книга Марко Поло» [1], а на следующий год книжные прилавки пополнились изданием его переводной биографии, принадлежащей перу Г. Харта [2]. Наконец, спустя еще два года увидел свет объемистый сборник исторических повестей и рассказов Виктора Шкловского [3], куда была включена его давняя, еще тридцатых годов, повесть о Марко Поло «Земли разведчик», гораздо ранее уже выходившая в серии «Жизнь замечательных людей» [4].

         Таким образом, в конце концов, эффектная юбилейная дата, хотя и с изрядным запозданием, но все-таки была зримо отмечена и зафиксирована, став частью культурно-просветительской политики Советского государства. Жесткий режим «железного занавеса» хотя бы отчасти компенсировался для простого советского человека возможностью через художественно-биографическую литературу немного приобщиться к общемировому историческому достоянию.

         Практически одновременно и параллельно с процессом идеологического воспитания советского народа развивалась весьма интенсивная внешнеполитическая экспансия коммунистической системы далеко за пределы своих собственных границ. Происходившее под маркой интернационалистской помощи развивающимся странам и режимам победившей народной демократии активное внедрение советских специалистов в различные отрасли экономики многих африканских и азиатских государств, естественно, требовало соответствующего кадрового обеспечения, так как во все времена идеи широко экспортировались не только путем торговли продукцией и технологиями, но и при самом прямом и непосредственном участии людей, оказывавших от лица своей страны ценные услуги новоприобретенным геополитическими партнерам. Содействие Советского Союза бывшим колониям, как раз в те времена одна за другой освобождавшимся от гнета империалистической эксплуатации, являлось важной составной частью глобальной стратегии распространения идеологии социализма по всему миру. Это направление было одним из наиболее приоритетных в политике СССР, так что советские граждане очень активно привлекались к его более или менее успешной реализации.

         Среди тех, кому на рубеже 1950-х – 1960-х годов довелось потрудиться в качестве молодого советского специалиста в нескольких странах Юго-Восточной Азии и Африки, оказался выпускник Московского государственного педагогического института иностранных языков имени Мориса Тореза, начинающий журналист и литератор Игорь Можейко, позднее сникавший всемирную известность как классик отечественной фантастики под псевдонимом Кир Булычев. Но всё это было еще впереди. А тогда, летом 1957-го года, когда его направили в Бирму в качестве переводчика (с английского языка) на строительство в ее столице, городе Рангуне, «Технологического института и других “объектов дружбы” между бирманским и советским народами» [5, с. 99], такие поразительные перспективы, конечно, еще не могли отчетливо просматриваться. (I) Творческая биография лишь начиналась, причем, как это нередко бывает у многих дебютантов, только-только пробующих свои силы и еще не нашедших наиболее органичной для себя литературной формы, первые опыты Можейко были почти исключительно поэтическими. Именно в этот период он написал большое количество стихотворений, преимущественно лирических, и как минимум одну поэму. Вот о ней и пойдет речь в этой статье.

                Поэт под присмотром

         Два года, проведенные в Бирме, с лета 1957-го до середины 1959-го, стали для Можейко первым опытом знакомства с заграницей – и знакомство это началось сразу же с такой поистине редкостной восточной экзотики! В главах под названиями «Завхоз на строительстве» и «Беда не приходит...» из своей мемуарно-автобиографической книги «Как стать фантастом», написанной уже в конце жизни, Можейко-Булычев с яркой иронией и добродушным юмором воссоздал те противоречивые и незабываемые впечатления, которые он испытал в бирманских условиях. Во многом это была действительно фантастика – своего рода подготовительная школа к будущей серьезной работе над художественной прозой. Но один эпизод первой главы имеет опосредованное отношение к теме поэтического творчества. Повествуя о механизме всеобщей слежки со стороны секретных сотрудников советских спецслужб, негласно приставленных к нашим специалистам в Бирме, Булычев вспоминает, как один из таких «сексотов», работник торгпредства по имени Петя, непрошено и назойливо рылся в его рукописях:

         «Однажды я проспал и очнулся от чужого присутствия в комнате. Не шевелясь, я приоткрыл глаза и увидел, что Петя сидит перед моим письменным столом, открыв ящик.
         Неожиданно он повернулся ко мне и сказал:
         – Не притворяйся, что спишь. Я же вижу, что притворяешься... А я тебя будить не хотел. Пускай, думаю, поспит. А я пока почитаю, что ты тут пишешь. И должен признаться, сомнительные у тебя стишки, а по уровню не достигают.
         Стихи я разорвал тем же вечером. И не потому, что испугался, но стало стыдно, будто он увидел меня голым» [6, с. 138].

         К счастью, отнюдь не все бирманские стихи Можейко постигла такая печальная участь. Многое все-таки сохранилось, хотя при жизни автора не публиковалось, а увидело свет уже только в посмертном издании – большой книге стихотворений, объединившей избранные поэтические тексты, создававшиеся с 1956 по 2003 год [7]. Некоторые из вошедших туда стихотворений были написаны как раз в Бирме, в 1958 и 1959 годах.

         К числу наиболее интересных и примечательных стихотворений относится стихотворение «Марко Поло» – несомненный отголосок относительно недавно прошедших юбилейных торжеств, навеянный колоритным образом великого итальянского путешественника. Кроме того, присутствует в этих строках и некоторый психологический подтекст: как в свое время Марко Поло оказался в чужих экзотических краях, так теперь сам Можейко находился за тысячи километров от родины, в окружении бирманских ориентальных красот. Правда, по сюжету стихотворения для 70-летнего Марко Поло всё уже заканчивалось – печально и горестно, тогда как Можейко было всего лишь 24 года и жизнь еще не принесла ему трагических разочарований, подобных скорбным переживаниям усталого итальянца.

                Запавших глаз морщинистые ямы
                Светились равнодушием пустынь.
                Неправда, – балабонили упрямо
                Прикованные лавками купцы.

                Увидеть те края не в нашей власти,
                Туда еще неведомы пути.
                (Как если б я сказал, что был на Марсе
                И прилетел оттуда невредим).

                И он молчал, молчал десятилетья,
                Не объяснив резонов и причин.
                Лишь иногда хлестали память плетью
                Глаза давно умершей Кокачин.

                Лишь иногда припомнится усмешка,
                Какой с ним попрощался Хубилай.
                И вспомнится, как чинно и неспешно
                Дорога караванная вела.

                За ужином ударится о блюдце
                Мутнеющая старчески слеза.
                Ни времени к минувшему вернуться,
                Ни средств, чтоб в настоящем доказать [6, с. 20].

         Некоторые детали этого замечательного стихотворения нуждаются в контекстуальном пояснении.

                Негоциация или романтика?

        Обстоятельства биографии Марко Поло в общих чертах широко известны. Покинув в 17-летнем возрасте родную Венецию вместе с отцом и дядей, занимавшимися купеческим промыслом, он двадцать четыре года провел в странствиях по Востоку, побывав, в частности, в Китае, которым правил тогда монгольский завоеватель – хан Хубилай, младший сын Чингисхана. Марко Поло стал приближенным ханского двора и усердно выполнял многие поручения правителя, последним из которых было повеление сопровождать морским путем из Китая в Персию приемную дочь хана, 17-летнюю красавицу Кокачин, сосватанную за персидского принца.

         Трудное плавание продолжалось более двух лет, и всё это время Марко Поло и Кокачин ежедневно находились рядом на корабле. Когда же, наконец, мореплаватели после тягостных злоключений в пути достигли персидских берегов, выяснилось, что к тому моменту уже успели умереть и хан Хубилай, и принц-жених, так что монгольская сирота осталась одна на чужой стороне, а Марко Поло продолжил плавание без нее домой, к венецианским лагунам. На родине его ждало богатство, налаженный семейный быт (он выгодно женился на богатой венецианке), но, вместе с тем, недоверчивое и скептическое отношение земляков к его рассказам о тех «чудесах света» или «разнообразии мира», которые позднее были записаны с его слов и легли в основу знаменитой «Книги Марко Поло».

         Стало быть, по внешним признакам судьбу Марко Поло вряд ли можно счесть слишком уж тягостной и неудачной. Но в лирическом изображении Можейко финал жизненного пути венецианца предстает в совсем ином – трагическом свете, как роковое проявление непоправимого разлада между человеком с глубоким и богатым внутренним миром и окружающими его обывательски приземленными, заурядными современниками.

         (Кстати, очень выразителен и знаменателен образ опережения времени – сравнение уникального путешествия Марко Поло в Китай, тогда практически недостижимый для европейцев, с полетом на Марс. Космическая тематика и символика была в те годы чрезвычайно популярна: только что, буквально накануне, в 1957 году, был запущен первый искусственный спутник Земли и уже вовсю шла подготовка предстоящего первого полета человека в космос. Не этот ли общий пафос покорения вселенной определил в дальнейшем неослабевающий интерес Кира Булычева к космическим сюжетным линиям его фантастики?)

         В можейковском стихотворении Марко Поло предстает отнюдь не в качестве прагматично расчетливого купца, добившегося в конечном счете желанного материального благополучия, а, скорее, в образе человека, наделенного чуткой душевной организацией, не лишенного налета некоей сентиментальности, до самого конца дорожащего воспоминаниями о романтике дальних странствий, перепутьях трудных и опасных дорог. Даже мысли о покойной Кокачин предполагают способность испытывать сильные и продолжительные чувства – может быть, граничащие с любовью. Эти личностные качества, приписываемые автором своему лирическому герою, прямо противоположны тем свойствам буржуазного дельца и своекорыстного предпринимателя, которыми (вероятно, в угоду господствовавшей в 1930-х годах моде на социально-классовые штампы) наделил Марко Поло в посвященной ему биографии Шкловский. Можно почти наверняка предположить, что Можейко читал его историческую повесть «Земли разведчик», а свою собственную интерпретацию образа великого венецианского путешественника сознательно или неосознанно полемически противопоставил чересчур прямолинейно-категоричным социологическим оценкам Шкловского:

         «Два года плыли корабли. Марко Поло было сорок лет, Кокачин было девятнадцать. Они вместе держали вахту.
         Марко Поло любил охоту и не знал любви, хотя видел много женщин.
         Марко Поло следил за звездами, вел корабль, торопился к дому, которого не знал, и думаю я, что прошла любовь мимо купца, как транзитный товар» [8, с. 149–150].

         Исходя из сословно-классовой концепции Шкловского, причиной человеческой, личностной несостоятельности Марко Поло в финале жизни объявлялась его психологическая зависимость от купеческого ремесла, от той роли негоцианта, которую он ставил превыше всего:

         «Марко Поло сообщал ученым не то, что они хотели знать.
         Марко Поло хотел создать книгу для купцов» [8, с. 180].

         Вину за слишком позднее, а потому уже совершенно бесполезное и бессильное разочарование в упущенных возможностях сполна ощутить по-настоящему человеческие чувства, Шкловский возлагает на буржуазную, то есть заведомо предосудительную с официальных советско-марксистских позиций купеческую профессию Марко Поло: «Глупый купец, ты сам продал свое счастье! Если бы был жив великий хан, Марко Поло пешком бы пошел обратно в страну, где много вер и где не верят ни в одну и знают, что мир велик» [8, с. 186].

         У Можейко нет подобной классовой подоплеки. Для него трагизм судьбы Марко Поло заключается не в расплате за коммерческий эгоизм, которому были принесены в неоправданную жертву искренние и живые человеческие чувства, а в страшном одиночестве человека, оставшегося непонятым и неоцененным тем временем и той средой, под условиями которых ему пришлось завершать свое последнее земное странствие. Трагедия путешественника, по Можейко, это невозможность вернуться в тот незабываемый мир, который стал таким душевно волнующим и неотразимо манящим к себе человека, хотя бы однажды побывавшего там.

                Капитаны дальних странствий

         Через год после написания стихотворения о Марко Поло образ знаменитого венецианца вновь воплотится у Можейко в поэтической форме, на этот раз – в объеме целой поэмы под названием «Путешественники», посвященной им Эрнсту Ангарову, своему близкому другу по многочисленным туристическим вояжам в школьную и институтскую пору жизни. Так что название поэмы – это не только дань уважения и восхищения продолжателями дела Марко Поло, но и в какой-то мере шуточный, скрытый, понятный только посвященным намек на их собственные совместные с Ангаровым странствия по просторам Советского Союза.

         Поэма была прислана из Рангуна в Ташкент, где тогда работал Ангаров, в 1959 году. В воспоминаниях о Булычеве адресат четко зафиксировал этот памятный момент: «Игорь живет в Рангуне то один, то с Кирой. (II) Иногда я получаю от него письма. Не очень часто, зато каждое – подарок. Например, в письме стопка фотографий, сделанных им самим. Это значило, что он сам их снял, проявил и напечатал. О, счастливые времена творческой черно-белой фотографии ручной работы на еще не иссякшем галоидном серебре! Самый грандиозный подарок состоял из нескольких машинописных листков со стихами. Называлось это сочинение “Путешественники” и написано было про Можейкиного любимца Марко Поло. Я даже нахожу между ними некоторое сходство» [9, с. 57–58].

         В этой поэме также можно заметить элементы полемического противопоставления можейковской романтической образности социологическим выкладкам Шкловского. Совсем не случайно, в частности, что и биографическая повесть Шкловского, и лирическая поэма Можейко начинаются с одного и того же – с описания Венеции, но если у Шкловского владычица лагун воспроизведена в нейтральных, сугубо деловитых тонах («Венеция торговала солью, железом, стеклом, сукном и военной помощью» [8, с. 15]), у Можейко этот город приобретает явно негативные, подчеркнуто гротескные черты:

                Надежно закуплен, добротно отстроен.
                Там склады беременны жиром товаров,
                И город, как тесто, ползет из опары.
                И горло купцы прогрызают друг другу,
                И крепкие зубы богатству порукой... [7, с. 23]

         Скептическое отношение венецианцев к возвратившемуся из долгих и дальних странствий соотечественнику передано вполне достоверно и точно, в строгом соответствии с исторической истиной, однако акценты расставлены по-разному. Шкловский скупо констатирует очевидные факты, видя им простое психологическое объяснение: «Того, кто ездил далеко и рассказывает удивительные, другим неизвестные вещи, считают лжецом» [8, с. 163]. Можейко же намеренно разоблачает и высмеивает обывательский, самодовольно ограниченный взгляд венецианских домоседов на увлекающегося романтика-путешественника, которого они были не в силах понять и чьим удивительным рассказам оказались органически не способны поверить. Изображение их преувеличенного злорадства – типичный лирический способ заклеймить пошлую толпу, извечно враждебную всему неординарному и выдающемуся:

                Сегодня особенный, тайный праздник.
                Под маской сочувствия пляшет, как леший,
                Кусая усы, озорная усмешка.
                Глаза лицемерно прикованы к полу.
                Сегодня умрет путешественник Поло –
                Хвастун и зазнайка,
                Навравший с три короба
                О землях и людях, которых нету.
                Поло, полжизни бродивший по свету,
                Не выбрав для выгоды ближнюю сторону [7, с. 23].

         Но главное отличие лирически-экспрессивного поэтического замысла Можейко от спокойной биографически-повествовательной прозы Шкловского со всей отчетливостью проявилось в финале поэмы. Одна и та же художественная деталь, использованная каждым из авторов, сыграла в контексте их произведений совершенно разные роли. Знаменитые венецианские застекленные окна особняков были мимоходом упомянуты внимательным к бытовым деталям Шкловским: «Ночью в домах холодно. Окна широкие и открываются внутрь, и этим здесь гордятся» [8, с. 183]. А у Можейко эта бытовая деталь переросла в символ отчаянного порыва человеческого духа прочь из замкнутого мещанского мирка на свободный и безграничный простор зовущего к себе вольного и неисчерпаемого мира, который умирающий Марко Поло в последний раз усилием воли смог увидеть в большом венецианском окне, не обращая уже никакого внимания на окружившую тесной толпой его смертное ложе «живучую» торгашескую родню и недоброжелательных представителей городских властей:

                Никто не подумал, что рядом окно.
                Минуты толкали к последнему вздоху.
                Ему все равно ведь – уже все равно,
                Ему ведь тепло и совсем не плохо. <...>
                Но он их не видел.
                Ему предстояло
                Закончить скитанья последним делом.
                Он сбросил давящее одеяло,
                Он выжал на жилах натруженных рук
                Свое умиравшее медленно тело
                И моря увидел сверкающий круг [7, с. 24–25].

         А сквозь поспешно затворенные ставни этого окна внезапно, подобно потрясающему грому, олицетворяя апофеоз преемственности никогда не угасающей стихийной тяги к смелым и отважным путешествиям, в соответствии с художественными законами романтического искусства к ложу умершего предшественника подошли сначала «друзья и спутники» Марко Поло по его странствиям, а затем неведомые ему продолжатели его дела, его подлинная родня по вечной неуспокоенности духа, по неукротимому стремлению в неизведанные дали, пролагатели новых путей, первооткрыватели и первопроходцы:

                Не выстоять ставням!
                Шаги неустанны:
                Ведет Магеллан по камням капитанов,
                По улице тихой, по середине.
                У старого дома, как бриги в гавани,
                Сошлись пожелать ему доброго плаванья
                От имени Скотта, Седова и Стэнли,
                От имени Нансена и Ермака,
                Избивших подошвами милую Землю,
                Ступавшие, где не ступала нога.
                Сошлись разорвавшие сети широт,
                Сошлись потерявшие бурям счет [7, с. 27].

         В отличие от Шкловского, для которого великий венецианский путешественник был всего лишь историческим персонажем давно прошедшей эпохи, Можейко воспринимал дело Марко Поло как идейный завет, обращенный к потомкам, а его самого – как духовного современника людей всех эпох, в том числе и тех, идущих по линии литературной традиции от гумилевских «Капитанов», мысленных свидетелей последних мгновений его земного бытия:

                Пора. Их зовут перевалы и долы.
                И с ними уйдет путешественник Поло,
                Чтоб, в море догнав убегающий ветер,
                С тобой и со мною идти по планете [7, с. 27].

         Так трагедия личной человеческой судьбы умершего путешественника была преображена в поэтическое утверждение его бессмертия в веках и памяти поколений.

                Примечания

         (I)  Гораздо позднее он так сформулировал суть своего участия в советско-бирманском проекте: «Шел 1957 год, и вдруг оказалось, что наша страна совсем не одинока на Земле, а есть еще много государств, с которыми можно не только враждовать, но и дружить. Развелось немало свободолюбивых, трудолюбивых и прогрессивных бывших колоний, которым не мешало бы помогать и привлекать их за это к борьбе с международным империализмом. Для этого понадобились переводчики. <...>
         Мы строим в Бирме Технологический институт, современный отель, госпиталь в горах, в Таунджи. А Бирма дарит нам в ответ соответствующее количество риса.
         Для нас это было предприятие большое, тем более одно из первых строительств такого рода за пределами социалистического лагеря» (Булычев К.  Как стать фантастом: Записки семидесятника. – Челябинск: Околица, 2001. – С. 126).

         (II)  Кира Алексеевна Сошинская, жена И. В. Можейко (они поженились в 1957 году, незадолго до его командировки в Бирму), художник, автор замечательных иллюстраций ко многим книгам Кира Булычева.

                Литература

    1.  Книга Марко Поло. – М.: Географиздат, 1955. – 376 с.
    2.  Харт Г.  Венецианец Марко Поло. – М.: Изд-во иностранной литературы, 1956. – 318 с.
    3.  Шкловский В. Б.  Исторические повести и рассказы. – М.: Сов. писатель, 1958. – 588 с.
    4.  Шкловский В. Б.  Марко Поло. – М.: Журнально-газетное объединение, 1936. – 352 c.
    5.  Вяткин А.  Игорь Можейко на ученой стезе и не только // Кир Булычев и его друзья: Мемориальный сборник произведений Кира Булычева и воспоминаний о нем его друзей. – Челябинск: Челябинский дом печати, 2004. – С. 97–103.
    6.  Булычев К.  Как стать фантастом: Записки семидесятника. – Челябинск: Околица, 2001. – 325 с.
    7.  Булычев К.  Стихи: Сборник стихотворений / Сост. К. А. Сошинская. – Челябинск: Рекпол, 2004. – 283 с.
    8.  Шкловский В. Б.  Земли разведчик (Марко Поло): Историческая повесть. – М.: Мол. гвардия, 1969. – 224 с.
    9.  Ангаров Э.  Наш друг Игорь Можейко // Кир Булычев и его друзья: Мемориальный сборник произведений Кира Булычева и воспоминаний о нем его друзей. – Челябинск: Челябинский дом печати, 2004. – С. 7–71.

        Январь 2014

                (Статья написана в соавторстве с М. Ю. Манаковым)