Ленинградская правда глава 1

«Они тихо жили,
тихо делали, что могли
и многие умирали...
чтобы жили мы!»
Серия этих Рассказов
посвящаются родным, и
Всем кто ушел в мир иной,
во время блокады Ленинграда!

Пожилой мужчина с седыми длинными волосами и такой же седой бородкой сидел у окна и читал, время от времени бережно перелистывая потрепанные листы видавшей виды тетради... Звали его Вениамин Павлович и в Санкт-Петербург, который он покинул уже много лет назад, он приехал на поезде совсем недавно. В далеком  теперь детстве он был вынужден покинуть этот город. Он мало что помнил о том времени, потому что в момент расставания с городом ему было всего лишь пять лет и память сохранила лишь смутные, отрывочные воспоминания.

Иногда ему казалось, что все те образы, что всплывали внезапно перед ним в минуты задумчивости и не память его вовсе, а полузабытые кадры из просмотренных фильмов. Тем не менее, он точно знал, что родился здесь.

Вениамин Павлович оторвался от чтения потрепанной тетради и посмотрел в окно.

Тихий, но отчетливый стук в тишине заставил его очнуться. В стекло ударился и прошуршал вниз неведомо откуда взявшийся большой кленовый лист, уже прихваченный морозом. Он замер на мгновение, прижатый ветром к нижней кромке окна, будто лишь для того, чтобы привлечь к себе его внимание и спланировать дальше... Вениамин Павлович привстал, чтобы лучше разглядеть его полет и замер...
Лист поднимался вверх. На миг застыл в холодном воздухе на фоне купола церкви, словно летящего над домами! Что-то остро кольнуло в сердце, но то была не обычная боль, что с годами давно стала уже привычной. Сердце снова подсказывало ему нечто, уже давно им забытое! Вениамин Павлович отчетливо, словно наяву, увидел тот крошечный кусочек детства. Он был совсем маленьким и его за что-то ругала мама, она укоряла его и плакала. Он не мог вспомнить, за что же мама так его ругала, но тогда ему было обидно, очень обидно. То был, видимо, тоже осенний хмурый день и он, посмотрев в окно, увидел порхающий кленовый лист, похожий на этот. Лист так же на мгновение замер в воздухе. А он о чем-то тогда подумал? Подумал о чем-то нехорошем. «Прости...» – машинально прошептал старик.
Сколько обид было потом? И не счесть! Он вспомнил, что вдруг остался один, один среди чужих детей. Почему? Куда делась мама? Это уже потом он узнал, что мама умерла и уже никак не могла быть с ним, но тогда было тоже обидно.
Лист, замысловато планируя, медленно скользнул вниз, на тротуар. И на него тут же наступила нога торопливого пешехода. Вениамину Павловичу показалось, что лист жалобно захрустел под равнодушной ногой, а прохожий даже не заметил содеянного. Старик вздохнул. «Вот так и жизнь чью-то – тоже топчем, и не замечаем». Промелькнувшая было мысль тут же забылась, словно улетела, как улетел лист от окна.
Он опять взял в руки старую потрепанную тетрадь и задумался. То была тетрадь его дяди по имени Евгений Николаевич. Хотя какой он ему Николаевич? Дядя погиб, когда был намного моложе его, нынешнего! В тетради были написаны мысли, воспоминания:
«Я смотрю в окно: люди и редкие автомобили внизу, обремененные своими делами, которые представлялись им важными и неотложными. И те, и другие чем-то похожи на опавшие листья, несомые ветром. Им предстояло прожить свои незаметные маленькие жизни, а затем исчезнуть. После них – после основной массы ныне живущих – не останется никаких заметных свершений. Они оставят только детей и внуков, а у кого-то не останется даже их. Но разве их жизни бесполезны? Разве это мало: просто выжить в этой бурлящей, плохо организованной жизни? Как раз благодаря им, незаметным, «маленьким», жизнь, эта разумная жизнь и осуществляется, и сохраняется...»
Вениамин Павлович оторвался от чтения и погладил страницы старой тетради, лежащей на коленях. Автор этого дневника был братом его матери Антонины. По словам родственницы, которая лучше запомнила то, что было в их ленинградском детстве, дядя Евгений был талантливым человеком – сначала бухгалтером, потом библиографом.В свободное время любил рисовать.
«Они жили в историческое время!.. История... – думал Вениамин Павлович, – Ее мы знаем из учебников. Но кто из нас задумывался, чем жили наши бабушки и деды? А прабабушки? Кто-то и не вспомнит как их звали. А они жили и не задумывались о высоких материях. Как мы сейчас не задумываемся, что для потомков и мы тоже станем историей! Мы просто живем. Разговариваем, любим или пытаемся любить. Ошибаемся… Итак, что же ты мой предок пишешь еще?»
«Сегодня шестнадцатое ноября, мой день рождения, в год тысяча девятьсот сороковой! Интересно, кто придет?..»
Забавно, у нас дни рождения почти день в день! Что произошло в сорок первом, теперь я уже знаю, видел, хотя и мало что тогда понимал. Но вот он, тогдашний именинник, еще ничего не знает! Что было, то было, этого уже не исправишь, можно только извлечь уроки, за которые кто-то заплатил самым дорогим, своей жизнью. И Бог им всем судья – не я!..» – Вениамин Павлович встал и перекрестился, глядя на взлетавший в низкие облака далекий крест, что венчал церковный купол. Он сделал это со знанием дела. Выйдя на пенсию по возрасту и под давлением жизненных перипетий, он вдруг уверовал и пришел в церковь... Постепенно он привык ходить туда, помогал, чем мог, благо всегда славился, как мастер – золотые руки. В конце концов он стал старостой и, как мог, служил... Кому? Он особо не задумывался об этом. Как, впрочем, и всю жизнь свою – он просто жил, словно плыл по течению какой-то таинственной реки, реки под названием Жизнь. Он безропотно делал свое дело и только изредка взглядывал на берега, где все плыло менялось, росло и исчезало словно бы совсем без его участия...
Но вот с месяц тому назад он заболел, что было для него полной неожиданностью... Как-то непривычно было оказаться в постели не только для сна. Из-за того вынужденного безделья и полезли, видно, в голову разные воспоминания. Река его жизни словно остановилась, сменившись на тихое течение широкой заводи. И он неожиданно для себя заметил рядом с собой и берег, и людей, что были там. Оклемавшись, он решил, что надо хотя бы на старости лет навестить место, где он родился, город Ленинград.
И он приехал в этот город, сменивший за один век три имени. Свой... Или уже чужой?.. Вениамин Павлович не успел в этом разобраться, потому что с ним, захваченным бурей противоречивых чувств, произошло то, что можно назвать только чудом. Первый же уличный маклер, к которому он обратился у Московского вокзала с просьбой снять комнату или квартиру где-нибудь в центре, дал ему квиток с этим адресом.
С собой Вениамин Павлович привез переданную ему родственницей, навещавшей его во время болезни, тетрадь дневника. Эта тетрадь, хранимая ею как талисман, каким-то чудом уцелела, словно должна была донести что-то важное до сердец потомков... В дневнике было разное, был описан День рождения в 1940 году, было описано блокадное чудо с хрустальным гробом, было много чего еще описано. Вениамин уже несколько раз прочел тетрадь и мог воспроизвести все в памяти, лишь чуть-чуть дополняя воображением то, что не было написано, тем более снятая им только что квартира была той, в которой жил его дядя, да и он сам родился, хотя мало чего помнил... Лишь смутные воспоминания.