ll

На пути возникло тёмное строение с пыльными стёклами. Фонарь горел мутным светом, несмотря на раннее время. Это оказалась типография, (как гласила сверху прибитая табличка), в глубине которой слегка моргала лампа накаливания, кидая отблески на стены. Вайнер решил спросить про гостиницу тут, не бездельем же маяться, да и попытка — не пытка… Особенно, когда голова отключиться готова, точно её выдернули из розетки ещё полтора суток назад.

— Как раз вовремя, — прямо перед дверью, когда мужчина готов был открыть дверь и раздался бы лязгающий металлический звон колокольчика, Марка за плечи зацепили пальцы хваткой твёрдой, поравнявшись в один скачок.

Неизвестный прихлопнул в ладоши, поправляя пенсне на носу небрежно. Ростом не отличался, и теперь Марку не было так удивительно цоканье слышать каблуков, на манер дьявольских копыт, но настойчивость пугала.

— Пошли, пошли, чего встал! — Вайнера буквально затолкали в двери.

«Вот и продадут меня на органы, и умру я молодым, красивым и непризнанным».

Марк отвлёкся и не услышал, что говорил ему собеседник. Глянул на старый печатный станок, что по виду не выглядел даже не бутафорским, а наоборот. Где-то читал он про это, и на память выглядело на манер упрощенной и грубой печатной машиной Фридриха Кёнига. Такое старьё…

— Погодите, мне сюда не надо, я не туда попал, и я не тот… — Вайнер был перебит жестом вальяжным и его целенаправленный вскид рук был встречен ещё более сжавшейся ладонью на запястье и недовольным тоном:

— Невнимательный человек тоже начал переходить через дорогу не на тот свет и попал на тот!

Полиграфические инструменты были разложены на столах, но людей было немного, да и не давали ему рассмотреть или продохнуть хотя бы, всё время переключая внимание на себя. Мужчине попытался Вайнер снова возразить, но то было пресечено нескромным жестом. Они оказались после в неширокой, вытянутой подвальной комнате, да под какой-то монолог «О великих переменах».

В эту минуту на писателя было уставлено по меньшей мере десять пар глаз. Однако люди эти напоминали ему более тени, кто повыше, кто покрупнее, и с его приходом точно было остановлено какое-то празднество, уступая место заинтересованности и оценки, диалогу посерьёзнее.

Прокашлявшись, речь начал мужчина, лет пятидесяти на вид, с заметной проседью в волосах, что стоял в отдаленном углу у камина.

— Видеть вас всех рад, товарищи! — огласил выступивший вперёд, и тут же смолкли звуки граммофона. — Несомненно, все знают цель нашего собрания…

«Похоже, все, окромя меня», — нервно подумал Марк, принимая из рук всё того же неизвестного сигарету да что-то, напоминающее по вкусу разбавленный водой виски. Сразу отставил на подоконник от греха. Тот с улыбкой какой-то лицемерной встал неподалёку, заставляя инстинктивно отодвинуться и принять положение наблюдателя у окна. Отхлебнул нерешительно немного после призывного удара стенками, поморщившись, думая, что всё же ему более любопытно. Его с кем-то точно перепутали…

— Лев Алексеевич! — Марк, надеясь остаться в стороне, постучал по стеклянной стенке стакана, незаинтересованно повернув голову. — Уж было даже незнамо у кого спросить о вас, а вас все нет и нет! — к их скромному дуэту с Вайнером подошёл высокий и худощавый мужчина, вида болезненного, у которого было много следов оспы на лице… Упомянутый снял пенсне, кинув его в нагрудный карман небрежно, и протянул руку крепкую.

— Георгий Яковлевич, столько бы ещё не видел, — обладатель гордого имени, протянул руку для рукопожатия, но само с первого раза не произвёл со смешком. — Вот уж тайна Мадридского двора!

— Мы уже здоровались с вами.

— А если так, то зачем вы вообще полезли?! Забывчивость — это заболевание! Только появились, уже проблем не оберешься! — фыркнул Лев, что не намеревался диалогов разводить, напоминал инфернального фразёра.

— Простите, идеальные люди, — сквозь смешок сжатых зубов проговорил Георгий.

— Мне от ваших извинений не легче, не греют-с, однако скучал по возможности нахождения здесь, — более примирительно изрёк спутник.

— Да чего не услышишь только про вас, то искать «по бабам шляющегося», то «в кабинетике статейки клепающего, восхищающегося своей гениальностью», то «Чем ему еще заниматься? А, конечно! На митингах глотку драть может… Вот еще вариант, туда и идите», — отмахнулся Георгий.

— Знаете у кого спросить, а так, обо мне сериал снимать можно, — самодовольно произнёс Лев.

— Вы, право, тут первый раз? — почуяв неладное произнёс собеседник, цепляясь за Вайнера, дабы немного сгладить угол. — Не посвящены, стало быть…

— Что уж тут посвящать, — едко вставил свои пять копеек Лев, — прямо у входа встретил, как уж тут быть непосвященным, а умы светлые нам нужны.

— Чёрта не отмоешь, как ни старайся, вам ли о светлости говорить, Лев Алексеевич? — у Марка от количества незнакомых людей зарябило в глазах, и забыть имена он мог, если бы хотя бы знал…

— Михаил, замолкните, не сарафанное радио, да послушайте тёзку: полезнее будет, — было у Льва желание промыть этому товарищу рот с мылом, да верёвку протянуть на остатки.

— Вы бы себе союзников и покровителей не из оппозиционеров выбирали, — присвистнул Михаил Карлович, одаривая взглядом непонимающего писателя, что только и мог переводить взгляд с одного на другого человека. Жест был неприятный, и прикосновения его вызывали желание оттереться, улыбка разрезала его лицо, — коли ум ваш светел, а там. Бог шельму метит, — улыбнулся мужчина, цокнув каблуком.

— Охамел!

— И мы должны пользоваться этим! — послышался слева удар по столу громкий и вскрик, что перебил реплику Льва. — Жестко и без рассусоливаний! Пока наиглавнейшая задача — агитировать, морально подготовить массу к тому, что это придётся безжалостно задушить!

— Лучше молчать и показаться дураком, чем заговорить и развеять все сомнения, — высказал Георгий, что тоже нахождению здесь Михаила был не рад и все же, правду следует подавать так, как подают пальто, а не швырять в лицо, как мокрое полотенце.

Было ощущение цирка и катавасии несусветной. Михаил Карлович вскинул руки со снисходительной улыбкой «сдаюсь», метнув перед уходом во Льва реплику последнюю, точно пробка вылетела из бутылки шампанского, брызгая в разные стороны: «Вы жизни же мне не дадите мне после этого! А я так хочу умереть своей смертью! Отойдите от меня!» и показательно отошёл сам.

Марк отвлёкся на речь того, кого представили Василием Ивановичем или как уж там, чёрт их разберёт, немного абстрагируясь от реплик и гомона сущего. Секция, секта, все в голове имело вид нелицеприятный и наинелепейший. Собеседники его тоже замолчали и ощущение нахождения не в своей тарелке обострилось.

— Вы только послушайте, Боже правый: «Запрет — это как раз то, где человек свободен, потому что он говорит: это нельзя, а всё остальное — как хочешь. Что такое право? Это и есть самая большая несвобода! Я вам могу сказать, что чем больше прав у нас будет, тем менее мы свободны» как, право, тут не плакать! Вот куда ведёт нас наше будущее! И за это люди голосуют, это едят!

На секунду молчание разрезало комнату.

— Горожанам по барабану, кто капитан у штурвала, не дай бог лишь горя от ума, — проговорил Лев, выступая вперёд с артистичным жестом. — Руководить, значит — предвидеть!

— Если власть — это клоунада — борьба с ней белиберда! — поддержано было достаточно живо, давая прочувствовать некий авторитет. — И зачем нам тогда в калашный ряд?!

— И не надо нам про обман! Где Баранов электората, игра без правил!

«А у меня полная голова дурмана, призванье марать бумагу… И всё», —подумалось Марку, пока он остался один на один с курящим Георгием, ибо Лев Алексеевич направился в центр комнаты под одобрительный и просящий гул.

— А вы, гляжу, давно стали отстаивать точку зрения данную? — в дискуссию вступил Михаил Карлович после шёпота рядом сидящего человека.

Тот шёпот напомнил брошенный собаке «Фас», направляя взгляд на кучку согласившихся с Львом Алексеевичем. — Те места более не хлебосольны в демократии, подались снова в радикализм? Политическая проституция! Пообещает что-то вам сегодня мэр поболее, так и вообще на сторону консерваторов перебежите! Как вы нас возглавите!

— Заткните свой поганый ха… рот! — проговорил Георгий резко, но по первому слогу слова последнего, скорее это было более грубое и жаргонное «хавальник», умело сдержанный переговоркой на каком-то иностранном языке, точно он сторожевой пёс порядка.

— Теория естественного отбора учит, что в борьбе побеждает наиболее приспособленный. Это значит: ни лучший, ни сильнейший, ни совершеннейший, — только приспособленный, — с видом и манерой нотации сказал Лев.

— Стоило лишь узнать о готовящемся заговоре на мэра! — выступил Михаил Карлович, что будто возглавил данную небольшую коалицию, поднимаясь с насиженного места, но вынужден был опуститься, пересечённый репликой:

— Господа, не время ругаться нам! — примирительно произнёс старший тёзка, поправляя очки в крупной оправе. — На выходных оно должно свершиться, слишком много положено, второго шанса ждать ещё сколько! Не ради этого упускать!.. — от переизбытка эмоций мысли выходили сумбурными, казалось, он излучает более одухотворённый посыл.

— Вы же ни разу не демократии хотите, а власти… Вы людям чуть не отмену того же «Юрьева дня» обещаете! — этот человек привлёк внимание Марка ещё как он встал, осаждая жестом Кауфмана. В отличие от сидящих в гимнастерках и одеждах попроще людей, только он и пара вокруг сидели в щегольских пиджаках на манер старой моды аристократии. — Надо не выжидать, а брать, что ваши слова, если людям это не сдалось.

— Главное прокукарекать, а там хоть не рассветай, — плюнул безразлично, закатив глаза, Лев. — Мы не люди: в чудеса не верим.

Марк подсыпающий оказался в эпицентре обсуждений, и он подкожно понимал, что и его слов в том числе ждут. Отец его, доморощенный политолог, с уверенностью бы сказал о лево-правом расколе и занял бы позицию центриста, но выбора, пожалуй, Вайнеру не оставлял хотя бы человек, с которым он сюда и попал… Кружок социал-демократов, но чуял подвох, и не только в откровенной ксенофобии и неприятии, но и меж людьми своего же круга.

Надо было уходить ровно тогда, когда только почуял запах гари, а теперь, когда ты превращаешься в живой факел… Это даже занятно.