Бурлак

    Андрей Гаврилов в начале 70-тых годов прошлого века стал лауреатом Московского международного конкурса пианистов имени П.И. Чайковского. Почти сразу после своего триумфа уехал в зарубежные гастроли, да так и не вернулся из них. На долгие годы на Родине о нем забыли.
 
    Но вот он снова в России. Первый концерт в Самаре.  Выходит на сцену высокий, широкоплечий, в белой рубахе с расстегнутым  воротом. Взволнованный. Начинает с объяснений, что в 14-летнем возрасте именно в Самаре, тогда Куйбышеве, он дал свой первый сольный концерт с оркестром Куйбышевской филармонии. Был тепло принят, поэтому, после долгой разлуки с Родиной, решил символически, как в начале  творческой жизни, начать свои гастроли в России именно с Самары.
    Он садится за рояль и дирижер  Михаил Щербаков, поймав его короткий кивок, взмахивает палочкой. Гаврилов ведет за собой оркестр, а Щербаков – уважительный и чуткий всё время посматривает на него, сверяя звучание своего многоголосого коллектива с неожиданными паузами и вариациями знаменитого маэстро.
    Гаврилов колдует над роялем, его мощная игра завораживает слушателей. Не только звучанием, но и выразительностью движений рук, эмоциями, мимикой лица.
Гаврилов всё больше и больше переполняется музыкой, его пальцы начинают, кажется, вонзаться в клавиши. Временами создается впечатление, что перед его руками катятся гигантские валы, упруго давящие на рояль.
    Ураган нарастает. А затем…
    Рояль не выдерживает гавриловской экспрессии  и начинает под пассами его рук отъезжать. Это выглядит невероятно и фантастически. Гаврилов только пальцами касается клавишей огромного инструмента, а тот откатывается от музыканта.
Рабочие, выкатывавшие инструмент на сцену, не поджали стопорными педалями ролики стоек рояля. Забыли. 
    Разгильдяи!
    Щербаков первым замечает «убегающий» рояль и, дирижируя,  пытается глазами, движениями плеч, поворотом головы предупредить Гаврилова о конфузе, который может произойти. Но пианист закрыл глаза и ничего, и никого не видит вокруг.
А зрители-слушатели замирают, затаивают дыхание. И кто со стыдом и негодованием, а кто и с чисто спортивным интересом ждут, чем же это всё закончится…
    Наконец, Гаврилов начинает ощущать, что с роялем что-то не так.
    Он открывает глаза и сразу всё понимает.  Играя, продолжает тянуться за убегающим роялем. Но до конца пьесы длины его рук явно не хватит. А прерваться он уже не может. Подтаскивать под собой стул ближе к роялю негоже. Вынужденная остановка из-за какого-то «простофили» - это и позор, и конфуз, и скандал, и нелепица, и унижение, и черт, знает ещё что! В конце концов – вот так начинать первые гастроли после стольких лет разлуки с Родиной!? Но на самом пределе «убегающего» инструмента, он находит и исполняет  гениальный пассаж.
    В какое-то мгновение музыкальной паузы своими тонкими, но сильными пальцами он ухватисто зажимает инструмент за боковины и одним могучим движением, подтаскивает огромный, многопудовый рояль к себе. И, продолжая играть, тут же надавливает ногой на одну из стопорных педалей, будто наездник, покоряя строптивого скакуна. 
    Произошло это настолько стремительно, органично, в ритме музыкальной фразы, что у слушателей возникает ощущение естественности и  подготовленности этого  исполнительского действа, которому трудно  найти сравнение.
    Но к такому ходу надо же было быть готовым. Куда-то же должна была деться наработанная западная чопорность, утонченность, рафинированность, элитарность музыканта. Отринуться условности, а вырваться что-то  мужицкое, бесшабашно родное. Где-то это всё так и жило в нем долгие годы. Нерусский музыкант, верно, так бы никогда делать не стал, да и не сумел.
    Михаил Щербаков облегченно улыбается. Беда, в первую очередь для него самого, всего концерта и филармонии миновала, а в зале возникают эмоции восторга от невероятного могущества, силы, духовной и физической мощи этого замечательного музыканта.
    Окончание игры Гаврилова вызывает долгие долгие овации. И особую душевную благодарность слушателей-самарян за то, что для своего первого выступления в России, он выбрал именно Самару, и даже нашу доморощенную безалаберность сумел превратить в своё торжество.