Польза от философии не доказана

        Третьего дня мне приснился мой ученый кот, которому я сообщил недавно, что намерен написать небольшую статью на тему «Польза от философии не доказана, а вред от нее возможен». Честно скажу, я не знал, что написать в ответ на это замечание имперского академика Платона Александровича Ширинского-Шихматова. Но уже само имя этого «чистого (идеального) бюрократа» настраивало на философский лад. Однако работа не шла, и я решил ее отложить. И вот тут как тут мой ученый кот «Феликс».
        Я часто обсуждаю с ним мысли, которые порой приходят в мою пустую голову. Феликс молча сидит в кресле и внимательно смотрит, поворачивая голову из стороны в сторону, как я хожу из угла в угол кабинета и декламирую свои заветные мысли. Очевидно, что он слушает меня. Но по его невозмутимому виду нельзя определить, что он сам думает по поводу моих мыслей. Можно только заключить о его философском отношении к моим «откровениям». И вот тут этот сон. Скажу сразу: Феликс мне никогда еще не снился. Но в этом сне он не только мне приснился, но и, на удивление, разоткровенничался.
       Представьте себе такую картину: я сижу в аудитории не за своим преподавательским столом, как мне привычно, а за студенческой скамьей и вместе с другими преподавателями, смахивающими на диковинных животных, слушаю лекцию моего кота «Феликса» о пользе и вреде философии. Он самоуверенно восседает на кафедре и, внимательно, не моргая, смотрит на слушателей своими зелеными глазищами. Вдруг Феликс нагибает свою голову к самой кафедре, перебирая своими бархатными передними лапками, и поднимает свой змеящийся хвост, которым бьет себя по пухлым, откормленным бокам. Он смотрит в одну точку, прямо на меня, как будто я самая лакомая добыча, аппетитная мышь. И тут (О боже!) он встает, так, что у меня все опускается, и я со страхом жду, что он погонится за мной, и непроизвольно вскакиваю со своего места, так что все мои соседи начинают шикать на меня и указывать, чтобы я немедленно сел на свое место. Я вынужден подчиниться требованиям, но страх не проходит, - он только уходит вглубь моего существа,  нервно пульсируя и распространяясь волнами по всему телу, так что я ощущаю жар на своих щеках. А в это время Феликс, совершив почетный круг по кафедре, усаживается обратно на место лектора и, призывно мяукнув гортанным голосом в сам микрофон, от которого у меня появляется звон в ушах, начинает, прижмурившись, свою ученую речь, перемежаемую негромким мурлыканьем.
       - Дорогие товарищи, уважаемые коллеги, почтенные господа! Позвольте мне, так сказать, приступить к развязке: к определению места и роли философии в нашей жизни. Скажу сразу: я не могу скрыть свои претензии к оной дисциплине, которая живет, да, да, господа, не побоюсь косых взглядов в свой адрес, за наш счет. Вы только посмотрите на эти невозмутимые лица с их философским отношением к жизни. Пока мы бегаем, суетимся, делаем научные дела, эти субчики, с вашего позволения, отсиживаются в стороне и занимаются созерцанием дельного, сделанного нами. Они, видите ли, умом зрят в сущность вещей, с точки зрения которого оценивают наши достижения.
       Вот мы, ученые, ставим вопросы на место, решаем проблемы и получаем ответы. Для чего нам нужна философия? – спросил мой кот, помедлив после десятисекундной паузы, которую я отметил машинально, смотря на секундную стрелку циферблата напольных часов, стоявших перед кафедрой.
       Кто-то рявкнул у меня за спиной: «Для обобщения». Я повернулся назад и прямо у себя за спиной наткнулся взглядом на существо в сером шерстяном костюме с мордой волка. Оборотень скалил зубы, обдавая меня вонью тухлого мяса, застрявшего у него в желтых клыках, с которых капала, пузырясь пеной, грязная слюна. Он стоял на задних лапах, уперев передние в стол и нервно подрагивал, злобно пожирая меня своими зелеными в щелочку зрачками.
       - Совершенно правильно, Ликан Тропович. Как ему не знать, что значит обращать философов в научную веру. Мы, ученые, придерживаемся такого правила: «Доверяй теоретическим терминалам, но проверяй базой опытных данных». Ведь хорошо сказал, не правда ли, Лев Львович? – промурлыкал кот Феликс, обратившись за поддержкой к рыгающему под стол царю ученых, сидевшему на главном месте в президиуме.
       - Кто сказал «мяу»? – громовым голосом обрушился на уши собравшихся президент академии наук животного царства, как только избавился от застрявшей у него в глотке кости Апполинарии Антиповны Г-ну из дружественной Забубении.
       Секретарь академии Апологет Апологетович Сусликов вскочил на задние лапы и, приняв позу ученого обозревателя, окинул зал пристальным взглядом, потом стал настороженно принюхиваться к наэлектризованному воздуху зала научных заседаний, сложив передние лапки на уровне своей впалой груди, пока не учуял запах кота Феликса, метившего территорию трибуны, подергивая задней лапой.
       - Так это докладчик, - профессор Котов, Феликс Эдмундович
       - Что за му… Ах, да Эдмундович, - Ну…
       - Что – ну? – переспросил кот Феликс, старательно вылизывая свои молодильные шарики.
       - Ну, дальше что? Гну или нагну? И бросьте заниматься своим… гм, туалетом, когда я вас спрашиваю.
       - В смысле? – озадачился Феликс Эдмундович.
       - Гнать философов в шею или нагибать для внушения?
       - Ах, в этом смысле. Нет, лучше поставить на вид, чтобы видно было, что они делают голенькие. По-моему, они могут полезно делать только одно: употреблять слова только в том смысле, в каком имеют нас поставить в известность.
       - Как? Кого имеют? Нас?! Попрошу не выражаться: употреблять. Я вам не… эта самая. Если вы имели в виду, что они имеют нас, то я приму меры. Ставлю вас в известность и на голосование.
       - Не скажите, меры следует применять по мере измерения члена академии и примирения, фу-ты, Госпади, примеривания по нему смысла, - заметил свернувшийся в кружок слева от президента академии его зам. по контактам Пал Палыч Удавкин.   
       - Ты это о чем, кум? О члене самой академии или его члене?
       - Лев Львович, теперь понимаете, что такое философия? Это игра смысла слов: одно дело, совокупный член всей академии как многочлен круга ученых в качестве имени класса ученых, обозначающего их общий ученый признак, а другое дело – отдельно взятый член… круга академии. Кстати, в случае с этим членом, который входит и не входит одновременно сам в себя как в класс, в круг членов, мы имеем концептуальный парадокс. Не мы играем словами, а их, философов, смысл играет нами, учеными. Я же говорю только о том, что нужно находить общий язык с философами. Душить, так сказать, их собственными словами.
       - Это как же, как его, - в твою душу мать? – спросил в сердцах Лев Львович.
       - Вы подали верную мысль, Лев Львович. Пал Палыч прав: нужно объединяться с философами, находить с ними общий язык. Вот что вы сейчас сказали? – спросил неугомонный кот Феликс.
       - Ну,  и что я сказал? – недоуменно повторил президент академии.
       - Чисто конкретную философскую идиому или философему: «В твою душу мать». Только подумайте, что она означает! Оказывается, у меня есть душа. И она та еще мать.
       - Чья мать? Ваша или души?
       - Ну, вы же сами сказали: «В твою душу мать», то есть, «моей души мать». 
       - Да, но я просто так сказал, не подумав, а вы как какой-то драный философ тут же развели целую антимонию-антиномию: в твою душу мать – ума не занимать.
       - Подождите. Дайте подумать, - попросил Удавкин, разворачиваясь во всю длину своего многочлена. Потом добавил, - И в самом деле здесь имеется в виду не мать, то есть, не в смысле «иметь мать», но «быть рожденным» словом, говорить матом. Можно переформулировать «в твою душу мать» в «в твою душу мат». Как это понять? Не так ли: человек рождается в материи в качестве души, а душа  возвращается в материю в мате?! Вот такой диамат.
       - Ну, хватит мудрить, мудрилы, - призвал к ясности понимания спорщиков Лев Львович. - Неужели и так не понятно: В тебя или в душу мать!? Речь идет о тебе или душе «такой-то» матери в значении «иди к такой-то матери». Но здесь не «к ней», а «в нее» самую: душу или дырку, через которую можно попасть вовнутрь - в душу. В душу можно попасть через употребление личного местоимения первого числа единственного числа.
       - Хорошо. Вот мы и пойдем, чтобы понять место и роль философии в нашей жизни, - предложил кот Феликс. - Значит, мы уже определили, что занимаясь философией, мы идем, следуем путем, так сказать, «дао», в саму суть, в, ну, это самое, в начало рождения. Извините, дорогие товарищи, не могу договорить от волнения. Эта суть есть мать, то есть, материя как вместилище души и даже сама душа мира. Вот оказывается, почему меня всегда тянет туда.
       - Ну, прямо, пипец, - не сдержался секретарь академии.
       - Постойте, Сусликов, острить. Так вы говорите: тянет понюхать? – спросил, усмехаясь, Лев Львович.
       - Да, но не только, также тянет и проникнуть, прикоснуться к тайне души. Она лежит там, на дне. Она - яйцо, а в ней игла. Игла, ось мира, вокруг которой все вертится. Там душа, чувство Я, сознание меня.
       - Да, вы, батенька, философ. Не ожидал. Какой конфуз. Кто недавно честил почем зря философию, как не вы, Феликс Эдмундович? – упрекнул кота Феликса Пал Палыч Удавкин.
       - Да, есть такой грех. Вот так неожиданно и зафилософствуешься. Как раз в этом, - в колдовской власти мыслей в словах, - возможный вред философии, отвлекающей нас от прозы жизни. Так, по-научному, просто влечение к размножению, а по-философски, симпатия как причина рождения мира в сознании.
       - И в самом деле, Феликс Эдмундович, ваша идея о том, что Я есть сперматозоид в яйце матери мира, носит не научный, а мифологический характер. Однако она может иметь пользу как метафора того, что начало мира представляет не частицу, яйцо, а, зерно в виде струны (string), Я не как круг, а как член, - решил поддержать лектора секретарь академии.
       - Неужели только в этом метафорическом или гипотетическом намеке на знание вся польза от философии? – строго спросил Лев Львович Мышкин Феликса Эдмундовича Котова.
       - Вся истина в яйце, а в яйце жизни игла духа как разум, - выпалил кот Феликс.
       - Так значит корень мира – разум?
       - Разум есть тело духа, как тело жизни – материя.
       - Позвольте, наконец, господа, сказать слово дипломированному философу, - раздался голос, дребезжащий как фанера под рашпилем, зажатая в тисках. Он принадлежал старику в панаме, из которой торчали во все стороны пепельные волосы. Тряся от немощи своей жидкой бородкой, тот промямлил, -  Друзья, не будем волноваться и по порядку разберемся. 
       - Мы вас внимательно слушаем, Сидор Авессаломович, - проронила несколько слов худая как сушеная вобла второй зам. президента академии Алиса Патрикеевна Щукина. Она быстро, пока никто не видит, облизала свои тонкие губы, размалеванные яркой помадой, показав мелкие, но острые как бритва зубы, и закрыла от удовольствия глаза, - видимо, вкус помады доставлял ей неизъяснимое, прямо-таки плотоядное наслаждение. 
       - Большое спасибо! Я вот что думаю: тело имеет душу, а разум – дух. Это отвечает тому, о чем говорил Феликс Эдмундович. Философия изучает разум, тогда как наука – тело. Для нее пределом рассуждения является душевная материя, а для философии – разумный дух. Философия нужна для определения, конца науки. Главное держаться за философию как за свой научный конец. Тогда философия будет конец, а наука – пипец.
       - Ви знаете, Сидор Авессаломович Козлевич, в таком разе не наша наука будет пипец, а нашей науке придет пипец, - изрек мысль, полную горького пессимизма, академик от таких-то наук Зоил Апокалиптикович Мойдодыров.
       - Что вы на это скажите, наш дражайший философ? - рыкнул на бедного Козлевича президент академии Мышкин.
       Академический философ Козлевич, не спеша снял со своего сгорбленного носа очки, медленно протер толстые стекла и водрузил их обратно на нос. После минутной паузы, когда по рядам зала заседаний прокатилась волна нетерпеливого ожидания, он разлепил губы и проблеял: «Друзья, давайте жить дружно. Мы, философы, в вашем полном распоряжении. Владейте нами. Мы к этому привыкли. Вспомните, как мы оп;сали миф, а потом потешили богословие. Вот теперь мы обоснуем науку.
       - На что это вы намекаете, Сидор Авессаломович своим «обоснуем»? – подозрительно  спросил с Козлевича глава академии.
       - Обоснуем – это значит, категорически вставим концептуальную затычку в самое чувствительное место науки, чтобы из нее не пролилась ни одна капля драгоценного знания. И вот, когда вы переполнитесь информацией, переработанной в знание, то оно потечет в направлении истинного положения дел. Указателем направления послужит регулятивная идея истины.
       Как только  философ закончил свою речь, второй зам президента академии перестала красить свои губы и беспокойно заерзала на стуле. Она осторожно спросила: «Сидор Авессаломович! На сколько процентов будет обеспечена безопасность… этого самой вставки вашим концептом нашего… научного чувствилища? И потом, где ваша пресловутая мера, раз вы даете нам переполниться «тем самым»?
       - Данная философская операция будет настолько безболезненна, насколько вы уже привыкли к употреблению философских принципов. Это чисто техническая операция по смене философских заглушек. Главное подобрать нужный размер, названную вами, Алиса Патрикеевна, меру под вашу, с позволения сказать, прорезь, щель в научном незнании, чтобы минимизировать проникновение вовнутрь ложных ходов мысли.
       - Так чем будет переполняться научное чрево, если вы перекроете канал поступления полезного материала познания? – принялся за свое оспаривание товарищ Мойдодыров.
       - Как чем? Конечно, вашей благоприобретенной информацией, которая поступает из менее чувствительных входов на познавательную переработку. Важно перекрыть ваши самые чувствительные каналы связи с внешней средой, через которые ничего не должно поступать, чтобы не повредить вашей… гм, душе. Но это не мешает вам сливать обратно в среду продукты энтропии. Когда они дойдут до нее через многочисленные телесные фильтры, то примеси незнания к знанию будут наименее вредными для вашей… души. Здесь мы следуем безошибочному принципу, известному еще древним философам: подобное познается подобным, - наша пробка, пардон, щель понятия находит вашу терминологическую щель, прикрывая ее от возможного вторжения иллюзий, обмана на свой счет.
       - Но как быть тем, у кого не щель, а, мягко говоря, выступ? - озабоченно озадачился академик математики Крол Кролевич Королевич, качая головой из стороны в сторону так, что не мог не зацепиться своими длинными ушами за начес Марьи Ивановны Ежиковой как самого известного специалиста по мозгам.
       - Крол Кролевич, вы слишком не переживайте: насадки - амплификаторы - на ваш выступ не так болезненны, как прическа Марьи Ивановны. Не забудьте, ваш выступ тоже оснащен щелью. Только она не такая широкая, как у некоторых членов академии.
       - Это вы на что намекаете? – ощетинилась Марья Ивановна.
       - Только на разницу в инь-ян. Вам, Крол Кролевич, как и мне полагается, временный предохранитель, а не постоянный пояс Софии. Его также легко натянуть, как и снять. 
       - Да, это какой нужно взять презерватив, чтобы натянуть на всего меня для предохранения сознания от «сырой реальности»? – искренне удивился первый зам президента академии Удавкин.   
       - Но для чего он нужен, если наши спутницы опоясаны Софией или заткнуты пробками понятия? -  наивно удивился мой кот Феликс.
       - Как для чего? Разумеется, для платонической любви, - ответил, ухмыляясь в бороду, профессор Козлевич, звонко стукнув своим копытцем по паркету зала заседаний, как будто приглашая Феликса Эдмундовича в качестве члена в свой философский круг.
       От такого любезного приглашения у моего кота сам собой запрыгал хвост. Это был верный признак того, что он злится.
       - Теперь я, наконец, прекрасно понял, в чем заключается смысл фразы: «Польза от философии не доказана, а вред от нее возможен», - отрезал Феликс Эдмундович. Вероятно, он вспомнил, что я чуть его не кастрировал, чтобы он не описывал всю квартиру. Ничего себе: даже у котов есть комплекс кастрации.
       - Я так и не понял, - какую ментальную защиту вы предлагаете с тыла? – задала сакраментальный вопрос недогадливая глава академии.
       Кто-то из заднего ряда выкрикнул: «Куда вам понять, ведь вы не козел»!               
       Тут услужливый секретарь академии Сусликов наклонился и сказал что-то президенту академии на ухо. Было видно, как медленно наливается кровью морда Льва Львовича и начинает топорщиться его грива.
        Козлевич, превозмогая свой страх, от которого борода заходила ходуном, проблеял: «В наш век политической корректности платоническая любовь как чистая любовь для любви, а не для нечто другого, например, для  размножения, имеет право на существование и защищена законом».
       - Козлевич, скажи спасибо Аполлинарии Антиповне Г-ну, что я сегодня сыт. Я все сказал. На этом наше заседание о пользе и вреде философии для науки считаю закрытым.
       - Позвольте, Лев Львович, но мы так и не подошли к рассмотрению такого важного аспекта обсуждаемой темы, как польза и вред философии для власти, - заявил академик политической науки Михаил Михайлович Медведев, перегородив своей тушей весь путь на выход.
       - Михаил Михайлович, неужели из сказанного вам не ясно, что польза для власти от философии будет только в том случае, если власть возлюбит по Платону философию. Соответственно вред от философии возможен, если, напротив, философия полюбит власть по тому же Платону, - стал увещевать политолога первый зам президента по контактам.
       - Нет, я не понял: в чем будет польза власти от философии?
        - Михаил Михайлович, в Платоне, в его любви будет польза власти. Полюбите философию, но не давайте ей любить себя. И, пожалуйста, не задерживайте нас. Заседание уже закрыто. Представление закончилось. Мы можем уже не представлять, а только предоставить вас и профессора Козлевича друг другу. Занимайтесь чем хотите, только избавьте нас от такой философии, - сказал напоследок президент академии наук животного мира.
       На этом мой сон прервался, и я проснулся, так и не досмотрев до конца, чем закончилась встреча политолога с философом: кто кого уговорил.
       Сон как голос бессознательного дал мне возможность понять животную философию. Но что может сказать не голос животного в человеке, а его сознание о том, нужна ему философия или нет, а также нужен ли человек философии?
       На мой пристрастный взгляд, польза от философии очевидна и не требует доказательств, хотя бы потому, что философия имеет смысл как занятие самим смыслом. Прямая польза есть философии не от науки и власти, а от самой себя. Философия нейтральна по отношению к науке. От науки ей нет прямой пользы. То есть, не наличие науки, а ее отсутствие вредно для философии. Для науки же есть прямая польза от философии, ибо научное исследование невозможно не только без вычисления, измерения и наблюдения, но и мышления. Только мышление в науке имеет прикладное, вспомогательное, а не основное, целевое значение, как в философии. Поэтому философия полезна науке инструментально, а не финально.
       Так же полезна философия и политике для того, чтобы в виде идеологии нравиться тем, кем она управляет, чтобы они примирялись со своей ролью управляемых в интересах управляющих. Но в отличие от науки, политика вредна самой философии. Заигрывания философии с политикой никогда не доводили до добра. Достаточно вспомнить увлечение Платона политикой и то, как оно сказалось на его печальной судьбе. То, что сделал политик Ленин с философией, ясно как день всем беспристрастным философам.
       В быту философия является вредной, не годной вещью. Поэтому она не нужна обывателям.
       Религия не может существовать без философии, но не всегда, а только на достаточно высоких этапах своего развития. Философия вполне может обойтись без религии.
       Больше всего общего у философии с мистикой и тем искусством, в котором есть не столько магическое, сколько символическое, спиритическое измерение.
       Итак, все просто: философии нужен человек только в том случае, когда он не может обойтись без философии. Без нее не может обойтись философ, уже по самому понятию того, что он философ. Другие люди вполне могут обойтись и без философии. Чтобы быть человеком, не обязательно быть умным, - можно пользоваться и чужим умом. Важно только, чтобы он был рядом. Плохо то, что философия состоит не сплошь из одних умных людей. Ее понять тоже можно: где их найти в таком количестве, чтобы стать человеческим занятием. Поэтому можно быть философом и не быть умным человеком. Для ума есть философия.