Туман

Туман.


Наш потрепанный взвод, измотанный и обессиленный, остановился у небольшого, на удивление чистого ручья, журчанием звавшего нас издали, окутанный непроглядным туманом, нависшим вокруг нас с самого начала этой нескончаемой войны. Мы радостно побросали свои винтовки на землю, принялись пить чистую освежающую воду, прозрачную до самого дна. Давно уже на моей памяти не было настолько чистой воды, не отравленной химикатами, без радужных узоров масляной пленки, без багрового оттенка кровопролитных боев. Да, войны здесь не было. Война не дошла до этих мест – деревья не поломаны взрывами, без отметин  выстрелов и осколков, земля не изрыта ни военными сооружениями, ни воронками снарядов и бомб, в землю не вросли брошенные орудия, под ногами не мешаются дырявые каски, россыпи поржавевших гильз и невзорвавшихся снарядов. Тяжелые ботинки здесь еще не ступали на поломанные кости, не крошили остатки черепов, никто из нас ещё не натыкался на столбики с табличками, наспех зарытых братских могил.
Но мы пока не сильно обращали на все это свое внимание, мы жадно пили освежающую воду ручья, кто черпал воду руками, кто набирал ее в каску и пил оттуда, кто уже вдоволь напился воды, набирал давно пересохшие фляги. Вдоволь утолив свою жажду и переводя дух, я обратил свое внимание на удивительно чистый воздух, свежий и прохладный, как вода в этом волшебном ручье, наполняя легкие до краев, до боли, щекоча все внутри. Но непроглядный туман, к которому все уже давно привыкли, все равно никуда не делся, все так же плыл по прохладному воздуху, то сгущаясь, растворяя в себе все вокруг, то снова слегка подтаивал, даря взору близкие предметы и совсем размытые очертания предметов вдали. Говорят, что именно из-за этого неведомого тумана, незаметно опустившегося на нас практически сразу, с начала объявления войны, мы так долго и тяжело возимся с нашим злобным врагом, желающим забрать у нас все. Смерть врагам! Победа за нами!
Сначала нам объявили, что наше командование специально распылило эту завесу, чтобы мы могли незаметно подобраться к позициям врага, который питается нашими детьми,  не чтит нашего бога, не желает оставить нас в покое, пока мы все не умрем. Именно поэтому под покровом завесы тумана, щедро распыленной нашими выдающимися командующими, мы смогли выставить мощные батареи крупнокалиберных орудий, единым мощным залпом мы нанесли серьезный урон нашему ненавистному противнику, но и враг не дремал, в ответ мы получили множество снарядов, косивших наши ряды. Наши пушки с грохотом отправляли врагу снаряды залп за залпом, а противник залп за залпом посылал снаряды в нашу сторону, щедро осыпая наши позиции смертью. Когда кончился последний снаряд, отправленный на сторону нашего злейшего врага, мы, оставив тяжело раненых на позиции, поскольку  с самого начала, когда враг застал нас врасплох, все средства были пущены на оружие и боеприпасы, чтобы как можно скорее смести врага и вернуться назад, потому ни медикаментов, ни врачей среди нас не было, были солдаты, всем сердцем ненавидящие своего противника, по приказу пошли в атаку на изрытые снарядами орудий безлюдные позиции коварного врага. О, да, непременно, враг был коварен, коварен настолько, что заставил нас вести войну вслепую, в наших же городах, на нашей же земле, довольствуясь тем, что мы вместе с противником крушили наши же дома, памятники. Практически наощупь мы двигались вперед,  стреляя на любые шорохи, шаги, голоса, не желая оставлять нашему злейшему врагу ни шанса на хоть какую-нибудь победу, даже самую малую. Мы знали, как наш противник хитер, коварен и жесток, мы видели тела мирных жителей, разгромленные школы, больницы, музеи и жилые дома, мы узнали о том, что туман опустил наш злейший противник, чтобы разобщить и затуманить нас, чтобы ему было проще победить нас, и это ему практически удалось! Наша армия брела и разбредалась, когда наша армия разделилась, в непроглядном тумане на части, противник начал стрелять в нас, а мы в него, более крупные соединения делились на более мелкие, а враг уже был вокруг, он пронизывал наши ряды, сея хаос, панику и неразбериху. Но мы по-прежнему продолжали воевать, мы вели огонь вокруг себя, уже точно не разбирая своих и врагов, но мы выполняли нашу главную задачу – одержать победу любой ценой, не давая отдыха и пощады врагу. Ибо только нашей слабости и желал противник, нашей смерти. А мы желали смерти врагам, не замечая, как наш отколовшийся от общего войска полк под непрекращающимися обстрелами и огнем превратился во взвод потрепанных солдат, потерявшими возможность, да и желание как таковое, жить, за что еще больше ненавидели нашего злейшего врага, все еще забиравшего наших детей, забирая наше будущее.


Никто толком так и не понял, как мы набрели на этот нетронутый, обойденный войной стороной край, такой молчаливый, тихий и спокойный, словно скорбивший с тихим пением журчащего ручейка.
Напившись воды и набрав полные фляги, солдаты отдыхали у мелодично звенящего ручейка, все теперь молчали, направив свои пустые, измученные взгляды в бездонную пустоту непроглядного тумана, каждый сидел или лежал на прохладной душистой, благоухающей траве, уже позабытой в боях. Каждый думал о своем, был погружен в свои мысли под певучее журчание воды, единственное, что нарушало нависшую безмолвную тишину.


Я посмотрел на свои часы, которые остановились, невесть зная когда, так долго я не смотрел на их циферблат. Сколько мы воевали? Как давно мы у ручья? Вряд ли кто смог бы на это ответить. Я пальцем постучал по стёклышку часов, покрутил заводную головку, потряс их на руке, но ничего не дало желаемого результата. Они все так же стояли, а безжизненные стрелки указывали на три тридцать семь. Я уже когда-то отдавал эти часы в мастерскую. Давно. Еще до начала войны. Часовая мастерская находилась недалеко от моего дома. В ней работал приветливый часовщик, который всегда с радостью и неподдельным интересом принимал часы на починку, выслушивая своих посетителей. Он работал там всю мою жизнь, сколько я себя помню. Еще будучи совсем маленьким, я ходил к нему вместе со своим дедом, мастер тогда был еще совсем молод, но уже тогда носил очки. Потом отец посылал меня в мастерскую с его часами, в то время я считал эту мастерскую чем-то сказочным, а часовщика – неким волшебником, умеющим заставлять время бежать заново.


А кто теперь сможет починить мои остановившиеся часы? Еще в самом начале войны, через пару дней после всеобщей мобилизации, когда мы все стояли в одном большом строю, а холёный генерал, в красивой парадной форме со сверкающими рядами боевых наград, с высокой трибуны вещал нам пламенную речь о злейшем и коварном враге, о нашей исключительной миссии, о том, что все только в наших руках, что никто в этом не виноват, просто враг не оставляет нам никакого иного выбора, кроме как дать отпор мерзким чудовищам, желающим только нашей смерти. Смерть врагам! Победа за нами! Именно через два дня после этого я шел по развалинам нашего города, который я и не сразу узнал из-за его ужасной метаморфозы – смесь обломков бетона, кирпича, асфальта, обрывков одежды и обломков мебели, все в огне и дыму, ни одной живой души, кроме пришедших солдат, и ничего выше колена. Я едва ли смог бы показать на то место, где стоял мой дом,  и где располагалась та самая часовая мастерская, что была недалеко от моего дома, но я точно могу сказать, что теперь их там нет. И вряд ли хоть где-то еще есть…
На всякий случай я положил часы в свой нагрудный карман.
Послышался шорох, неуверенный топот солдатских сапог, глухое бряканье металла на противоположном берегу ручья, который можно было перешагнуть без особых усилий.


Сквозь все еще нависающий туман проглянулось несколько силуэтов солдат с оружием. Мы с облегчением вздохнули. Наши. Скоро соберемся все вместе, и нам сообщат о наших дальнейших действиях. Появилась надежда, что у этих есть хоть немного провизии, лекарств или сигарет. Да чего там! Хоть кто-то еще выжил.


Фигуры приближались к нам, и неведомая дымка почти перестала скрывать их от нас. Мы поняли, что эти потрепанные окровавленные и грязные люди были не нашими, не из наших подразделений. Кто-то вскричал: «Враг!». И мы мигом подскочили, похватав с земли свое оружие. По ту сторону ручья тоже что-то вскричали, и, отбросив свою усталость прочь, направили свои винтовки на нас.
Мгновение нависшую тишину нарушал только безмятежно журчащий ручеек, текущий по своим делам из ниоткуда и в никуда, скрытое съедающим, окружающим все вокруг туманом.


Такой тишины, скорее всего, не было бы, будь у нас еще патроны, поэтому мы стояли, не шевелясь, боясь дышать, уставив лишь дула винтовок на своих врагов, стоявших по ту сторону озорно журчащего ручья.


Их было немногим больше нас, больше нашего, так же как и мы – молодые, старые раны замотаны, свежие и нет, с пустыми безразличными глазами, уставшие и растерянные.


Я, как и мои боевые товарищи, растерянно смотрел на своих врагов, видя в них самих себя, видели некое, слегка преломленное, искривленное отражение самих себя, никаких зубов, когтей или рогов, только бешеный страх, растерянность и обида в чумазом обличье солдата.


Туман рассеялся вовсе, будто его и не было совсем никогда. А из-за горизонта со всех сторон показался распускающийся лес.


Распускающийся лес стремительно расползающихся грибов.