Сказки Секретного сада. День шестой

Вчера я поздно пришел в сад и вошел в него с другой стороны, мне очень хотелось в одиночестве пройти по аллее и поразмыслить над некоторыми вопросами. Все чаще я испытываю желание остаться в одиночестве, но такая роскошь доступна только ночью. Вот и возвращаюсь сюда после наших дневных разговоров, брожу кругами или просто гляжу на звезды. Но не доходя нескольких шагов до клумбы, я вдруг услышал голоса. Меня это не обрадовало, потому что вначале я подумал, что в сад проникли посторонние. Тогда я отступил в темноту и прижался спиной к тополю, чтобы быть как можно менее заметным, но услышать каждое произнесенное слово. К счастью, скамейка стоит на лужайке, и в свете луны можно многое увидеть, оценить опасность, а уж потом и принять меры. И как же я был удивлен, когда разглядел не злобных разбойников с мачете, а тебя и Габриэля, мирно о чем-то беседующих.
Знаю, что подслушивать нехорошо, а я этого и не делал, только ухватил часть вашей беседы, самый краешек, а потом сразу же окликнул вас. Да-да, так и было. Вот, что я услышал:

- Про милосердие - задумался. Как минимум, сказал бы, что это то, что очень часто путают с тем, что располагается между высокомерной снисходительностью и унизительной жалостью. Но это не оно, не милосердие, - говорил ты.

Габриэль кивал с умным видом, но было видно, что такой ответ его не устраивает. Я понял это по характерному движению его руки. По тому, как он протягивал ее к твоему лицу и водил раскрытой ладонью из стороны в сторону. Он всегда так делает, когда хочет получить ответ как можно быстрее.

Но ты словно не замечал его нетерпения и размеренно продолжал в своем обычном стиле. Да-да, в том самом, в каком ты говоришь обычно со мной. Но как понять твои рассуждения неискушенному и малообразованному существу?

-  Ещё бы вспомнил про бодхисаттв - про их возможность пребывать в состоянии абсолютного осознания всего - всезнания, всепонимания, всеведения и абсолютного же покоя и нирванического вечного блаженства невоплощения и про их возможность никогда не расставаться с этими атрибутами и в тоже время осознанный выбор вернуться в воплощение - в круг сансарического страдания и омрачения - ради освобождения от страданий мириад живых существ - то есть, поднятия до своего уровня, не смотря на обреченность на страдания вместе с ними - вот вариант милосердия.

- Не понимаю, - в отчаянии воскликнул Габриэль. – Чего нирванического? Я же только спросил, что такое – быть милосердным. Ты же понимаешь, как мне это необходимо знать.

В эту минуту я понял, о чем идет речь. Несомненно, Габриэль пытался устроиться к тебе на службу ангелом-хранителем. Я такое уже проходил, но отказал, потому что это означало бы не иметь ни минуты покоя, и возможности остаться наедине с собой. Ты же понимаешь, что ангел из него никакой, он даже не умеет становиться совершенно невидимым, не говоря уже о том, что вряд ли сможет исполнять желания. Разве что, сплетни носить от меня к тебе и наоборот. Но это, конечно, твое дело, я возражать не стану. Попробуй, контракт всегда можно расторгнуть.
И если возникнут какие-то трудности в вашем общении, то я могу дать совет. Когда ты отвечаешь на вопросы Габриэля, а вопросов он задает несметное количество, то лучше перевести абстрактные материи в образы, а там уж, пусть он сам делает выводы для себя. Это несложно и полезно, так как займет его ум на время, и даст тебе немного покоя, раз уж ты решил сделаться нянькой.

Нет, мне не обидно, и ваш сговор за спиной нисколько меня не трогает. Я вообще не могу испытывать те или иные чувства к происходящему, потому что там, где появляются чувства – исчезает искусство. А вы можете продолжать глядеться друг в друга. Я заметил, что вы очень похожи, хотя и не идентичны. Наверное, когда я создавал внешность Габриэля, то воспользовался известным оригиналом. Так случается иногда.

Когда кто-то рядом со мной произносит слово «милосердие», мой разум тут же заменяет его на другое - «эвтаназия». Почему-то более милосердного милосердия я не могу себе и помыслить. Но знаю, что синонимов этому слову ровно столько, сколько живущих на земле людей. Живущих и живших когда-то. А сколько их еще появится в будущем?

Ты знаешь, что такое «иллью» в переводе с кечуа? Перебирая пыльные шкапы памяти, если говорить твоими словами, я наткнулся на это слово. Когда-то мне подарил его один известный писатель, который уже умер. Он застрелился давным-давно, но по странному совпадению, я сейчас нахожусь в том самом возрасте, когда он покончил с собой. И вот нате, шкаф выдал то, о чем я меньше всего думал. Он сказал – «иллью», хотя я не уверен, что произношу это слово правильно. Его нет в словарях, наверное, потому, что это не целое слово, а суффикс. И хотя я читал книгу означенного писателя лет сорок назад и с тех пор ее не встречал, но запомнил и слово, и его значение. Иллью означает движение, ветер, порыв, шум, а иногда даже песню. То есть оно изменяет значение каждого слова, к которому прилипает, придавая ему динамику и свободу. Писатель – наследник империи Великого Инки, несомненно, был милосерден, ведь его предки построили самое милосердное общество на свете, где для каждого нашлось место и занятие. Где никто не голодал, никто не бродяжничал. Где у каждого было все для того, чтобы выжить. Не было только одного, совсем незначительного предмета, такого предмета без которого прекрасно можно прожить, если у тебя есть все остальное. Не было свободы. А для чего мне все ценности мира, когда я не имею свободы? И для чего милосердие, проявляемое ко мне окружающими, если свободы я не имею? Писатель Хосе однажды обнаружил для себя свободу - и застрелился.

Это была великая империя не только по названию, но и по сути. До сих пор ни один правитель не смог повторить того, что сделал Великий Инка. В том самом городе, где теперь наши современники строят дома на древнем фундаменте, называя шершавые камни, обтесанные их предками – «тикк-пукк явар руми», что означает «камень кипящей крови», жила когда-то одна женщина, с поэтичным именем – Канту. Была она не богата, хотя кроме обычного каменного дома имела еще и тростниковую хижину возле кукурузного поля, куда переселялась на время сельскохозяйственных работ. Повинность - мигу она отрабатывала только на кукурузном поле, такая у нее была специализация, своего же надела у нее не было, поэтому к празднику Инти-райми, она возвращалась в город, где и проводила зиму, зарабатывая на жизнь шитьем. Канту была вдовой.

Тот год, о котором мы говорим, выдался удачным. Еще ранней весной, Канту отдала свою дочь, восьмилетнюю Сами под опеку мамасуны, что означало великое пожертвование ребенком во славу империи. Конечно, девочку теперь ожидала неминуемая смерть, но чего не сделаешь для блага своего народа? Слава Инти, Сами уродилась красивой, а значит и желанной для великого бога, который, как известно, никогда не скупится, если доволен жертвой. А теперь она готовила своего старшего сына Маллки для военной службы. В будущем году и он покинет дом на долгие семь лет. И тогда можно будет вздохнуть свободнее, меньше работать, а то и переселиться из города в деревню, в общинный дом и помогать по хозяйству.

Родственников Канту покинула давно, двадцать лет назад, когда вышла замуж и переехала в столицу. К слову сказать, она ни разу так и не навестила их в далекой высокогорной деревне, но нисколько не сомневалась, что примут ее с радостью.
Такой нрав у жителей этой страны, потому что великий Инка завещал любить друг друга и всячески помогать. Поэтому и бог солнца Инти был благосклонен к дружелюбному народу, и не было разделения, почти не было, на бедных и богатых и везде царила справедливость. Империю можно было даже назвать первым коммунистическим государством на земле, и последним тоже. Было ли это хорошо или плохо? Смотря для кого. Тем, кто искал стабильности, то да, конечно, они были счастливы. А вот если вдруг кому хотелось свободы, то все эти города плановой застройки, похожие на лагеря с непременным храмом в центре, все эти отработки и повинности, вся эта муштра были настолько же далеки от свободы, как муха от орла. Я понимаю, что многим нужна гарантированная сытость и спокойная старость, но гарантий не существует. Империя рухнула в одночасье, и так может произойти с любым государством, с любым мироустройством, и нет ничего надежного для людей. Все прах.

Но я отвлекся. В тот год казалось, что и верховный бог Инти, и все многочисленные божества, которых было видимо-невидимо, в каждом доме – свои, у каждого растения свои – благосклонны к великому народу. Мама сара… Нет, это не та Сара, о которой ты подумал. Так звали «хозяйку маиса». Она подарила богатый урожай, а как мы знаем, маис – это главный продукт, такой, как, например, для нас пшеница. Мама кока тоже не отстала. А также, ламы размножались немерено и к осени стада увеличились почти вдвое. Но зимой вдруг началась эпидемия, и люди стали умирать. Болезнь вроде и страшной особо не была – то ли легонький грипп, то ли вообще простуда от сырости. Но больной начинал чихать и кашлять, а потом почему сразу терял все силы и отходил.

Заболел и сын Канту – Маллки. Еще когда он только начал чихать, мать тут же вызвала жреца. Из-за эпидемии все жрецы были заняты исцелениями и поэтому на вызов приехал какой-то самый плохонький, видно недоучившийся. Конечно, он делал все по правилам – подвесил два гамака, прицепив их к столбам специально для этой цели вбитых возле дома. Дети ведь часто болеют, так что лучше иметь аптечку наготове. В один гамак уложили Маллки, в другой улегся сам жрец, ухватился рукой за соседний гамак и начал раскачивать оба, чтобы войти в контакт с больным.
Теперь-то мы знаем, как входить в контакт с другим человеком, нас уже индуисты этому научили, но инки жили изолированно, поэтому тантрой не промышляли. Ну, не повезло просто. Поэтому до всего им приходилось доходить самим, вот и пробовали, что ни попадя. Рискуя вывалиться из гамака и вывалить больного, жрец продолжал раскачиваться, понимая, что нет другого способа достичь цели, кроме как самого проверенного. Одному Инти известно, сколько в этот момент качалось гамаков по всему Куско. И сколько жрецов вопило высокими голосами:

-  Птицы, помогите нашему больному! Рыбы, дайте здоровье нашему больному! Звери, исцелите нашего больного!

Я невольно вспоминаю Лурд. Ведь сколько лет прошло, и люди вроде бы поумнели, и медицина давно шагнула вперед. Но нет, все так же продолжают вопить: «Господи, исцели наших больных!». Хотя и я иногда нахожусь на грани того, чтобы вот так же возопить, обратиться неизвестно к кому и зачем, чтобы только выплеснуть отчаяние и освободить от груза сострадания свои измученные нервы.
Конечно, рыбы не приплыли, птицы не прилетели. Пришлось позвать людей, эти явились с радостью, особенно женщины. Ведь нет ничего милее для женского сердца, чем возможность помочь ближнему. Особенно, когда это ничего не стоит, зато можно вдоволь покричать. Женщины встали полукругом и начали орать:

 - Ты не должна уходить! Ты не должна уходить!

Обращались они непосредственно к душе больного, который сопел, сморкался и кашлял.

Было понятно, что душа его приготовилась отлететь и поэтому неважно слышала призывы живых. Нужно было кричать громче, и они закричали так, что, если бы я там сам находился, то у меня лопнули бы барабанные перепонки. Вот сейчас рассказываю все это, а сам думаю – какое же это счастье, что меня там не было. Маллки застонал, у него и так невыносимо болела голова от насморка, а тут еще и это. Жрец вскочил, проделал над головой больного несколько хаотичных движений, словно ставя точку, и бросился бежать. Вслед ему полетели камни – вот так обычно поступают нормальные люди с плохими врачами.

Больного перенесли в дом, где продолжили исцеление. Стоит ли говорить, что оно заключалось все в тех же криках и стенаниях? Правда тема высказываний стала другой. «На кого ты нас покидаешь?» - вопрошали они. – «С кем же мы пойдем теперь на войну?»

Маллки испытывал такую слабость, что даже и не пытался отвечать на все эти вопросы. Его знобило и хотелось спать. Спокойно выспаться и наутро почувствовать себя выздоравливающим.

Заметив, что глаза больного закрыты, все вокруг сразу поняли – кончается. А значит пришло время отдать несчастному соплеменнику последний человеческий долг, избавить его от предсмертных мук. То есть проявить ту самую высшую степень милосердия, о которой я тут уже говорил, и чему посвятил этот рассказ.
Но, заметив, как женщины приближаются к скорбному ложу ее сына, Канту воскликнула:

- Нет, нет! Я все сделаю сама.

Он была так великолепна в своем стремлении помочь собственному ребенку, и была готова принести в жертву покой и безмятежность всей своей оставшейся жизни. Она согласна была до конца своих дней ощущать в пальцах последнее прикосновение к остывающему телу и всякий раз переживать это чувство, как впервые. Со всей остротой горечи и печали.

- Я сама приму его последний вздох! – воскликнула Канту, и бросилась на тело Маллки, зажав руками его нос и рот.  Окружающие изготовились оказать помощь, не просто отправить взрослого мужчину к праотцам, для этого требуется недюжинная сила. И все прошло бы как по маслу, но Маллки вдруг замотал головой, распахнул глаза и с воплем отбросил безутешную мать в дальний угол комнаты.
Да и сам вскочил и бросился на улицу.

- Он пытается убежать от смерти! – закричали все, прекрасно понимая, что такие опыты обычно заканчиваются плохо. Ведь все знают, что душа умирающего с перепугу от такой встряски может застрять в мире живых. Конечно же, больного следовало догнать и с почестями проводить. Но как догнать такого прыткого умирающего?
Маллки пронесся мимо гамаков, шарахнулся от плакальщиц, успевших вымазать глиной лица в ожидании его кончины, и побежал по городу:

- Оставьте меня в покое! Я исцелился!

При этом он так чихал и кашлял, что всем встречным сразу становилось понятно – бежит мертвец, движимый злым духом, поселившемся у него внутри, и дух этот вознамерился вытащить неупокоенное тело в горы и превратить его там в камень.
Такие мысли, конечно, были правильными. Я согласен. Только не найдется, ни человек, ни жрец, способный выйти на битву со злым духом. Поэтому все отступили и позволили несчастному сбежать.

С тех пор никто не знает, куда пропал Маллки. Канту погоревала-погоревала и вышла замуж. Теперь она могла снова нарожать детей для империи. А вот родственников в дальней горной деревне, так и не навестила.

Впрочем, чего ее жалеть или осуждать, она продолжила жить по законам своего народа, со всей своей государственной стабильностью и гарантиями.
Кстати, о гарантиях. Их не бывает. Я повторю – все прах. Однажды в твою сильную и надежную империю приходят конкистадоры и в один день рушат то, что создавалось полтысячи лет.

И никакой бог Инти не в состоянии это остановить.

Я не собираюсь доносить это до Габриэля, ты сам можешь все ему пересказать. Или же перевести сказку на свой сложный язык и найти для себя того Бодхисатву, которому ты пытался передать полномочия.

Хотя, и мне самому есть над чем задуматься. Вот договорил – и задумался, у кого из нас двоих в будущем, надеюсь, что в самом отдаленном будущем, в нашем тандеме не дрогнет рука, чтобы подписать, например, согласие на отключение второго от жизнеобеспечивающего аппарата, или выдернуть последнюю капельницу, призванную уже не лечить, а продлевать жалкое существование? Или даже хватит сил «принять последний вздох»?

Нет, лучше не думать. Не придумывать такие ужасы и умереть нормально, быстро, не успев состариться.

Я больше не буду рассказывать тебе такие отвратительные сказки. Ревность порождает злобу, а злоба пишет на своем языке.