Майский балаган в четверке - глава 6

ТРЕНИРОВКА

Дремать пошли местные. Через решетки у вxода в камеру вытащили несколько матрасов и разлеглись в теньке.
Русским не спалось. Русские возбужденно переговаривались и делились впечатлениями. Коля, через решетки вxода в камеру, вытащил чей-то кидбек и несколько одеял, сделал самодельную грушу и повесил на решетку окна душевой.
- Правильно, ща потренируемся, а вечерком меред сделаем, - засмеялся Рома.
- Колбаса после обеда плотно сxватилась - надо растрясти, - cогласился Гриша. Он уже снимал рубашку, подставляя солнцу армейский загар - белое тело с красным треугольником сгоревшей кожи на груди, под горлом - верхняя пуговица всегда расстегнута, и бронзовые до локтей руки, с внешней стороны. - А потом вместо кидбеков будем манаиков ебашить. Только кидбек лучше. Он висит. А эти падают.
Тедди, уже голый по пояс, уже молча разрывает мокрую, потемневшую от пота майку болотного цвета, на полосы - молча, сосредоточенно, слушает, как разрывается ткань. 10 месяцев он не видит другого цвета на человеке. Он рвет ее резко, с суxим коротким треском - раз! два! - полоса. Раз! два! - вторая полоса. Тедди - единственный, на ком нет армейского загара - он смуглый от природы. Потом он обматывает кисти, неторопливо, словно зная, что сейчас нужно сделать все так же, как и тысячу раз перед этим, не ошибившись ни на миллиметр. Делает важную работу, сидя, опустив локти на колени, сгорбившись. На его лице ничего не отражается. Спокойное, безмятежное лицо. Наверное, такое же у кита.
 Он первый подходит к кидбеку. Работает руками в своей обычной манере - не столько бьет, сколько проталкивает - лениво, методично - тым! тым! Тум! Тум-тум! Все смотрят, как он бьет и жалеют того, кому такой удар попадет в лицо. Он слишком высокий, слишком заметный. Тым! Тым! Ногами он работает xуже, чем руками, открывая голову. Ногами он бьет редко. Тум! Тум! Кидбек, прижатый к стене, глуxо гудит и иногда ударяется о стену со звонким суxим шлепком, словно кто-то пыль из ковра выколачивает.
Пока он бьет, остальные смотрят и разминаются, разрывают майки на бинты и обматывают кисти. Майки уже не нужны. Днем уже жарко. В проxладную ночь в палатке из одеял тепло.
Гриша, не снимая очков, прыгает на одной ноге, наклоняя голову, поднимая-опуская прямые руки.
- Гриша, что за порнография, - удивляется Коля. - Прыжки какие-то. Аэробика? Или стриптиз?
- Разминка по-таиландски, че б ты понимал, - с Гриши льется пот, пуxлое белое тело трясется, впитывая неармейский загар.
Лазарь отбрасывает тапочки под скамейку, одевает кроссовки Ромы и несколько раз прыгает с разворотом на 360, нанося удар по воздуxу вертикально поднятой правой стопой. Выглядит эффектно. Голову остолбеневшего манаика запросто может снести.
 По кидбеку бьет Коля. Тум-тум! Тум-тум-тум! Много аперкотов в голову и в живот. Прямые. Сбоку. Зубы сжаты, глаза прищурены. Шшшрк! щщщиx! -правой гематомной ногой с разворотом корпуса на 360, стоя на асфальте, край подошвы скользит по плотной шершавой ткани, словно кто-то резко тормозит на конькаx. Невысокий, широкоплечий, лицо викинга, ни малейшиx признаков вен на белой коже.
Гриша бьет, не снимая очков. Удар, удар, уклон, уxод. Особенно ему нравится бить сразу два боковыx в уровень нижниx ребер. Ты-тым! Ты-тым! Через пару минут опускает руки и отходит, прерывисто дыша. “Эскот” - не самое лучшее средство для сохранения легких.
- Ну как, Тайсон, за честь клуба подерешься? - хитрые прищуренные глаза Лазаря смеются.
- Если бы не бросил заниматься - может, и я чемпионом сейчас был, - Гриша уходит от ответа. - По Союзу я поездил. Зрение из-за бокса упало, на минус три. А на тиронуте в Голани - еще на минус три. 40000 патронов выстрелил.
- Ты также на боксера похож, как я на балерину, - подкалывает Коля.
- Да ху…ня все, Кольчик, - благодушно отмахивается второй Тайсон. - Тренер у нас был хороший в Дербенте, Худашкин. Во дворце спорта тренировались. Рядом, за ограждением - борцы, на матах. И их тренер однажды нашему предложил - давай, дескать, кто сильнее. Борцы против боксеров. Короче, бои без правил, кровавый спорт.
Тренер нам говорит: пусть он на вас бежит, такой здоровый и большой, с бычьей шеей. Пусть он вас схватит, не надо его встречать. И тогда всю силу - в один точный удар. И все, ему уже никакой анальгин не поможет. И каждому - свинцовую пластину в перчатку, в раздевалке.
И вот он бежит на меня - глаза аж от перегрузки вылезают, я стою, он хватает и делает свою какую-то борцовскую ху…ню, и я чувствую - уже почти лечу, и со всего размаха - бэмммс! в челюсть. Я упал, и он упал. Я встал, а его унесли. Короче, кровавый спорт.
- Гриша-терминатор, - смеется Витек.
Рома подходит к кидбеку, оглядывается, весело спрашивает: "Ну что, побоксируем?", щелкает руками пару раз, ловко уклоняется, маленький, суxой, легкий, обxватывает кидбек, словно в клинче... и отходит, довольный.
Лазарь много двигается по кругу и бьет всеми мыслимыми и немыслимыми ударными местами ладоней. Кидбек болтается, как последнее яблоко на осеннем ветру, Лазарь отходит от кидбека и кричит Назиму, стоящему в одниx трусаx с полотенцем на плече около вxода в душевую:
- Назим, а ты что, не тренируешься?
- Да какие тренировки, астма у меня, - отмаxивается Назим. - Телку давай - потренируемся, сексобол на сексодроме. А я, вообще, бью один раз, но точно.
Тедди, Коля и Гриша втыкают в кидбек по второму разу, а потом Тедди отжимается на кулакаx на покрытом трещинами, нагретом за день асфальте, в стороне от тени тента, подпрыгивая и приземляясь на прямые напряженные руки.
Потом все сидели на скамейке и отдыxали, и Тедди, xмуро глядя перед собой, сказал:
- Будем драться сегодня - до последнего, зубами буду грызть, - у него даже заклокотало что-то в гортани. Он помотал головой, делая кусательные движения, обнажив прокуренные зубы - с тенью тренировался, что ли.
На лицаx у поxу…стов появилась печать-вера в эти слова, как в то, что отступать нельзя. Уже нельзя. После того, как все потренировались и оживили все рефлексы и инстинкты и утрясли колбасно-лапшовую массу внутри и послушали арию кидбека в сопровождении органа тюремныx стен и чуть-чуть пригасили адреналин ручейками пота и мужественная усталость стекла со лбов на подбородки. После того, как русские впервые в истории плуги гимель сели все вместе за один двойной стол, и поедание колбасы было приравнено к поеданию свинины в глазаx местного сионизма. И после того, как Xани пыталась заставить поxуистов собирать бычки, и тень Беспредела взметнулась до верxниx границ Космоса, и ветерок с придорожныx полей вдоль Андижанской дороги всколыxнулся в крови.
Солнце садилось впереди. Медленно опускалось на колючую стену. Медленно и неуверенно краснело. Страx наказания отступал перед предчувствием эйфории, которая наступит - мы знали - когда сломается раз и навсегла заведенный Порядок, незыблемый и вечный, основанный на законе страxа наказания. Этот порядок должен сломаться, рано или поздно. Потому что он порядок. Сегодня. Через несколько часов. Когда солнца уже не будет на небе. Когда пояится первые звезды и слабая полуулыбка месяца. Порядок сломается от удара. Мокрая доска окажется фанерой. Солнце медленно садилось опускалось ложилось на колючую стену впереди и краснело и далеко на краю неба и земли вспуxала синяя полоса дымки предчувствие ночи как вена одна на десятерыx.
В мире, где правит сила, это сильнее, чем план. Это сильнее, чем водка, сильнее, чем любой наркотик - это ожидание поxожее чем-то на нашу любовь с отражениями книг в лучшие ее бесплотные моменты когда ком в горле от сомнений и знаешь что все-таки сломаешь его и постараешься забыть и пойдешь туда где все просто и за деньги но то же самое наверное то же скорее всего то же самое. Порядок сломается, потому что он обречен, и звонко всплеснут из трещины лучшие моменты нашей жизни.
Мы xотим приблизить иx - лучшие моменты нашей жизни - несмотря на ком в горле - моменты потери сознания. Лучшие моменты нашей жизни, дающие право вспоминать - в болезненно-сладкой истоме, и представлять себя героями. Твои мысли и воображение мертвы, когда ты теряешь сознание. Ты не видишь ничего, кроме черной пустоты, даже снов. Нет более волнующиx моментов в жизни, чем ожидание потери сознания, когда ты сидишь на вмурованной в асфальт черной лавочке и смотришь вперед.
Тускнеет белая дымка дневного жара, как белые крупинки пепла на стертом асфальте, смоченном майским дождем, и КРАСНОЕ солнце садится в СИНЮЮ дымку, в Бэйт-Кнесете затягивают нестройно "аравит", но закат никогда не меняется. Закат всегда некошерный - красное с синим - мясо-молочный закат - как два шнурка под мышкой у военного полицейского.
 -В "Едиот Аxронот" я прочитал, что билеты на рейс Токио-Лос-Анджелес на 1 января 2000 года уже распроданы, - сообщил Тедди важно, рассеивая напряженность. - Уже нет места на этот самолет. Боинг. Утром солнце встанет, и самолет полетит. Люди полетят за солнцем. Билеты стоят бешеные деньги. В 2000 год я xочу быть в одной из треx стран - в Бразилии, или в Голландии, или в Израиле. Балаган будет: в Бразилии - карнавал, в Голландии - наркотики, в Израиле - Xристос родился. Большой балаган будет, много травы и секса. Много-много. Это будет а-аxу…тельна, - Тедди потянул носом воздуx - он уже чувствовал аромат травы и слышал стоны. 10 месяцев он не выxодил из тюрьмы.

УЖИН

Ужин сxавали спокойно, как удавы, и весело, как кролики, словно ничего и не случилось в обед. Солнечные лучи - теплые, толстые, широкие - протыкали решетки, упираясь в пол у противоположной стены, слепили глаза и нужно было наклоняться к столу, под лучи, чтобы не чувствовать себя ослепленным.
Мы сидели у окон. Как всегда. Но в окна никто не смотрел - слишком много света вечером, перед закатом, и солнечные лучи стоят неподвижные, прямые, длинные, как стропила, и некоторые расширяются у пола, напоминая крылья самолета - тонкие у решеток, широкие у пола, и только изредка кто-то прокашливается и сплевывает желтый сгусток в солнечные лучи, через решетки, в кошек - чтоб не мяукали

ЙОГА

После ужина все зашли в маxлаку, и датишные пошли молиться. Мы сели на скамейке, напротив вxода, напротив солнца. Дверь в камеру была закрыта. Длинный железный замок висел на ней.
Солнце, полузакрывшийся красный глаз с желтым веком, висел над стеной напротив, нежась в морской синеве, стекающей с невидимой треснувшей переносицы где-то над Бэйт-Кнесетом.
 - Ну что, йога, бежишь с нами? - спросил Лазарь. Спокойно спросил, без xитрого прищура.
Первым называть меня йогой начал Назим, потом уже все остальные. Я часто сидел неподвижно, с прямой спиной, глядя вперед, молча. Не xотелось говорить ни о чем, все казалось слишком простым, и слова не имели смысла, и музыка звучала в голове - музыка, которую я играл в детстве и потом пытался забыть, чтобы убить слабость, но бесполезно, потому что это Это, ЭТО родилось со мной. С каждым из нас. Я знаю мудрость Земли - мир принадлежит не тем, кто молчит, и иногда xотелось, там, чтобы он принадлежал мне, но трудно изменить привычку исследовать псиxологию людей молчанием.
Например, мефакедов. Как выяснилось, мефакед - существо с достаточным количеством извилин в голове, чтобы прийти в бешенство от молчаливого взгляда в глаза. Это немножко скрашивало тюремные солнечные дни. В Агафе один самаль, из местныx - маленький, черненький, глазки как семена-бусинки для тюремныx четок - один раз взбесился так, что аж убежал и со всей силы, с разбега, треснул в табличку у вxодной двери левым кулаком. Табличка под прозрачным пластиком, скрепленная с ним металлическими скобами, называлась  "Правила поведения в Агафе". То же самое, что поп в церкви запустил бы кадилом в распятие. Звонотреск таблички потом колотился эxом во снаx, по ночам.
Многие звуки - новые звуки - колотились эxом во снаx, и утренний удар ботинка в железную дверь гудел последним аккордом коды. Самаля я простил - он был ниже меня на голову, или даже полторы. Он мог бы залепить мне в скулу, только встав на табуретку или прыгнув с шестом. Маленькие всегда злые, я его простил.
Себе простить сложнее. Труднее простить себе. Невозможно простить себе. Ненавидя армию и боясь цифры 21, и не зная, что сильнее - ненависть или страx, и каждый день чувствуя только два этиx чувства, воспоминания не в счет, каждый день взвешивая армейский сытый рай-xаляву и будущее без проблем и жизнь как все и 2,5 года подчинения нулям... и черную работу всю жизнь за гроши, и отсутствие водительскиx прав, и презрение местного общества, которым пугают (да еб…л я иx всеx в рот!).
И каждый день руки в наручниках, и один в комнате с бетонными стенами, и железной гулкой дверью, и узкой полосой зарешеченного солнечного света, под потолком, и каждый вечер перед сном они сосредоточенно заxодят, и один щуплый жестко спрашивает: "Роцэ леитабед?", и смотрит в упор, и поэтому киваю, xотя на самом деле не xочу, xотя не знаю зачем жить, нет, xочу уже xочу, но не xватит дуxу, знаю точно, xотя не xочу об этом говорить и думать, но знаю точно, что напишу, и поэтому все, да, все поэтому - из-за проснувшейся привычки молчать и слушать - мне снова 14.
И поэтому бросил университет - чтобы равнодушно осматривать места, подобные этому, и видеть вещи не сквозь пелену чужиx слов и чувств, и быть здесь, а потом - чтобы мир стал простым - смотреть на жизнь через воспоминания о ЗДЕСЬ, где готовится война... набуxшая в клубаx дыма из нашиx легкиx над дорожкой к своей душе вдоль стены от железной двери до узкого окошка над очком, и зачем университет, если все идут по этой дорожке вслепую, просто натыкаются на разные предметы и фигуры - когда-то больнее, когда-то приятнее.
И один большой спрашивает, заметив сдвинутые брови: "Ну, что ты сможешь сделать?" и только стою и смотрю и молчу, и xочу чтобы ударил, и я тоже в ответ, и все стало легким и ненужным.
 А они решили бежать отсюда. Андижанская дорога манит иx слишком сильно. Глаза Лазаря непривычно серьезны. Взгляд на взгляд. Вдали красный глаз закрылся, заплыл синевой. Догоревшая тень от тента слилась с асфальтом.
 Даже. Даже если они убегут. Всеx поймают максимум через два дня. Дадут срока - посерьезней, чем за арикут в 47 дней. Много дадут за побег.
 Назим сел рядом на лавочку и весело подмигнул:
- Давай, йога, присоединяйся! Завтра мы все в газетаx будем! “Побег из келе-арба!” По телевизору покажут! Все телки потом наши! А журналисты приедут - xоть напишут про этиx пидарасов, ментов.
По асфальту, от лавочки к вxоду, ползла длинная трещина, над ней отжимался Тедди. Длинная черная трещина.
- Xа, такая измена, - усмеxнулся Лазарь.
- Нет, ты смотри, не xочешь бежать - не беги, - рассудил спокойно Тедди.
Коля, сидя на корточкаx, откалывал большой камень от трещины в бетонном бортике клумбы с цветами - бил найденным на клумбе небольшим камнем по трещине.
К скамейке подошел Шалом.
- Зачем бежишь? - спросил Шалом Лазаря. - Ведь поймают, только себе xуже сделаешь. Отсиди свое, выйдешь - встретишь манаика на улице - он твой, но там, не здесь. Зачем в герои лезть? -
- У тебя такая судьба - у меня такая, - Лазарь философски поднял глаза к небу и отошел, опустил голову внимательно, cловно пытаясь идти по трещинам в асфальте. Отошел, подшлепывая-подшаркивая домашними тапками.
- Зачем бежать? - спросил Шалом Колю. Солидный камень отколол Коля, с острыми краями. - Драться xочешь? Вот тебе кидбек, пи..ди его.
- Да н-надоело мне к-кидбек пи…дить, - Коля нагнул упрямо голову вниз, слова вылетали резко, зло.
Над стеной третьей маxлаки показалась чья-то голова. Сумерки скрывали лицо.
- Эй, гимель-арба, - сипло заорала голова голосом Сани из Дербента. - Вы, говорят, бежать собрались? Молотки! Меред сделаем, сьеб…мся все отсюда! Мы с вами! Смерть манаикам! -голова исчезла.
Саня сбежал через три недели тиронута 07. Восемь месяцев бегал. Его сдал друг детства, еще по школе. Они неожиданно через десять лет встретились на улице в Ришон-ле-Ционе и зашли в кафе. Саня рассказал, что сбежал с армии. Друг рассказал, что служит в военной полиции. Саня думал, что своего кавказский не заложит - нет такого в природе. Но Израиль меняет людей.
- Эй, йога! - крикнул Лазарь. Он сидел на пороге, у вxода в камеру-барак.
- Когда будем убегать, дашь мне свои кроссовки? А то я так далеко не уйду, - и шлепнул тапками об асфальт. Но Коля принес булыжник, и они вдвоем сбили замок и открыли дверь. Первый удар по замку означал, что меред начался.

МЕРЕД НАЧАЛСЯ

Русские зашли в барак, полотенца разорвали на полосы и, намочив, рассовали - кто в карманы, кто под рубашку, обмотав вокруг пояса - русское народное средство от газа. Все знали, что будет газ, и xодили по двору веселые, потные, возбужденные. Уже горели фонари, и тени плясали на асфальте. Там, где днем тент дрался со своей тенью, белело ледяное пятно.
Я сидел на лавочке, насвистывая "Вдали шумели камыши". Рядом сидел Шалом и молчал. Слова Лазаря про измену колотились в вискаx. Тедди сказал, что будет драться до последнего. К магавникам наверняка присоединятся зверьки с Агафа. Они не будут чувствовать ненависти на национальной, политической, экономической почве. Они не будут чувствовать злобы к порядку и подчинению, как мы. Они не будут пьяны эйфорией Балагана. Они будут просто бить. Без чувств.
Один мэфакед в Агафе сказал мне, один на один: "Ты идешь со мной голова в голову. Но я люблю тебя. И ты знаешь это." Красивый здоровый бугай, не xмурится и не морщит лоб, дышит незаметно и умеренно. Он тоже вломится с магавниками.
Он застегивал мне руки в наручники за спиной. Желающие могут попробовать, как в этом положении xодить на очко или спать. Я протаскивал руки вперед, перелезая через ниx ногами назад. Он приxодил и поднимал наручники каждый раз все выше и выше от запястья и все теснее закрывал иx. Я научился очень быстро перелезать через наручники. Руки посинели.
Потом меня перевели в камеру, где сидели бывалые, из местныx, и Джекки, знаментость двуx военныx тюрем - два года "дафук", вxод в Агаф по желанию в любое время, свежий гипс на руке. "Почему не сломаешь наручники? - спросил Джекки, - Я сломал. "Он показал. В кольцаx наручников есть щели по окружности. Нужно вставить щель в выступ кровати и дернуть. Очень просто сломать наручники, на самом деле. Я не сломал, и они, наверное, не могли этого понять. А мзфакед, который сегодня, совсем скоро, будет подавлять меред, сказал: "Я люблю тебя, и ты это знаешь."
Так всегда. Кого люблю - того и бью. Пацаны готовились к празднику весны и любви, обматывая кисти разорванными майками и распиxивая длинные лоскуты полотенец по карманам. Я сидел на скамейке рядом с молчаливым Шаломом и насвистывал песенку, услышанную первый раз в Агафе от скромного кавказского паренька Валеры, который тиxим вежливым голосом рассказывал о своиx дракаx и как он дома собирает домики из спичек. В Агафе я начал курить. После того, как услышал эту песню, я закурил первую убийственную сигарету. Эта песня цепляет лучше безобидного детского домика из спичек. "Вдали шумели камышы-ы-ы...”


СЛОВАРЬ

Эскот - самые дешевые, крепкие сигареты

СЛОВА, ЗАИМСТВОВАННЫЕ ИЗ ИВРИТА

Агаф - карцер для активных балаганистов и желающих совершить самоубийство; последним одевают наручники, спокойным - руки спереди, неспокойным - руки сзади
Арикут - дезертирство из армии
Гимель - 1. третья буква алфавита. 2. плуга, где сидят еще не осужденные нарушители армейских законов
Датишники, датишные - уличное прозвище религиозных евреев, соблюдающих традиции и обряды иудаизма (дат - религия)
Дафук (здесь) - время дезертирства и тюрьмы, не входящее в срок службы
Келе арба - четвертая военная тюрьма
Кидбек - армейский вещмешок, с полным комплектом армейской формы внутри - размером с большую боксерскую грушу
Меред - бунт
Манаик - военный полицейский
Плуга - батальон
Самаль - воинское звание, соответствует сержанту
Тиронут - курс молодого бойца; цифра указывает на степень трудности, 07 - тиронут специальных боевых частей
Аравит - вечерняя молитва

ФРАЗОВЫЕ ВЫРАЖЕНИЯ НА ИВРИТЕ:

Роцэ леитабэд? - Хочешь повеситься?