Гримасы рыночной любви. Завтра двадцать прибегут

Марина решила познакомить меня со своими друзьями. Это были Миша и Оля, семейная пара. Они жили недалеко от рынка в собственном доме. Марина часто заходила к ним в гости. Как-то вечером она позвонила мне, сказала, что в гостях и предложила и мне прийти, захватив с собой литр домашнего вина. Я тогда ещё его делал, несмотря на то, что жил на четвёртом этаже. Делал я вино второй раз в жизни, и мне кажется, что оно у меня получалось неплохим. Марина мне объяснила, где жили её друзья, и я вскоре был на месте. Миша и Оля клеили обои, а Марина им помогала. Я подождал немного, пока хозяева закончили работу, а потом они нас с Мариной пригласили с ними поужинать, чем, как говорится, бог послал. Я заметил, что моя мадам была уже навеселе. Мы поели и выпили моё вино, но любимой показалось этого мало. Она послала меня в магазин купить ещё пару бутылок пива. Я принёс пива, но просил её пить поменьше, но она меня не послушала. Мы посидели ещё часок и начали прощаться. Было уже около одиннадцати часов.
Мы с Мариной вышли на дорогу. Я хотел, чтобы мы пошли с ней ко мне домой, но увидел, что моя любовь стала совсем неуправляемой. У неё были какие-то стеклянные глаза. Она начала требовать, чтобы мы пошли в ближайший бар … на пиво. И тут я не выдержал:
– Да мне твоё пиво уже вот где! Ушами лезет! Давай я отведу тебя домой.
– Да пошёл ты! У меня таких, как ты, завтра двадцать будет! Только пальчиком помани!
Марина вырвалась у меня из рук и пошла в сторону своей квартиры. Я подумал, что она пошла спать, и повернул в свою сторону. И вновь ошибся. Моя драгоценная пошла «отрываться» в невменяемом состоянии. Как она «отрывалась», не знаю, но утром торговать на рынок не вышла. Ближе к обеду я всё же зашёл к ней на квартиру. Марине было плохо, её всё «кумарило» (это было её любимое словечко после Донбасса, где она пожила некоторое время с первым мужем), и она вышибала «клин клином», т.е. похмелялась тем же пивом. Теперь у неё были красные воспалённые глаза, которые блестели лихорадочным блеском. Я рассказал ей о том, о чём она говорила мне на дороге: что у неё сегодня будет двадцать мужиков, таких, как я. Марина ничего не помнила, мол, неужели? Не обращай внимания. Но и раскаяния особого не было, ведь главная цель достигнута: она «оторвалась». Главное: от чего? И зачем?
Вспоминая те лихие времена, я в который раз себя спрашиваю: «А зачем мне-то всё это было нужно? Зачем я с этой «отрывальщицей» мучился, учил её уму-разуму, перевоспитывал, наставлял, так сказать, на путь истинный? Зачем мне всё это было надо, если даже родственники её не могли унять и, прежде всего, родная мать? А, может быть, это была любовь? Наше русское извечное желание подставить плечо, помочь ближнему? Как у Толстого в «Воскресении»? Как у героев Достоевского, где помогают униженным и оскорблённым? Скорее всего, я втайне надеялся, что Марина изменится, остепенится, возьмётся за ум. Ведь должно же это безумие когда-нибудь закончиться, и мы тогда заживём с ней тихой, размеренной жизнью. У Марины немало и хороших качеств. Я это хорошо знал. Может быть, она жертва обстоятельств? Нет абсолютно хороших, или абсолютно плохих людей. Они, по Толстому, как реки, и не всегда могут повернуться своей хорошей стороной к окружающим.  Возможно, такое и с Мариной? Но куда вынесет её очередное бурное течение, никто не знал. Даже она сама.