Черта

Была та самая пора, когда пожилое лето задремало в собственных  грёзах  и совсем забыло что нужно уступать место осени.
 А осень топталась у дверей года, в нарядном оранжевом платье с веточками спелой рябины заплетённой в волосах,  такая красивая и никому не нужная.
Солнце, ещё по летнему горячее,  лениво перекатывалось к закату, по пути,  мстительно поджигая
мелкие облачка. Отсвечивая жаркими бликами от придорожных луж и заросших водоёмов.
Михалыч  вглядывался, в заляпанное насекомыми ветровое стекло,  что-то бормоча про себя.
Наконец он включил дворники. Единственная палка дворника со скрипом прошла пол - пути и остановилась, собрав весь мусор посредине стекла.
Сквозь дрёму я не очень понимал, то ли он материл ухабистую дорогу, что кидала машину как лодку в штормящем море, то ли разговаривал со мной, убаюканным десятками миль пути чёрт знает куда.  Не вдаваясь в такие мелочи, я сонно кивал и изредка лениво умничал.
Выбеленная солнцем дорога с окаменевшими колеями и впрямь напоминала полосу препятствий, что абсолютно не смущало видавшего и не такое Михалыча. Он величественно колыхал всеми частями тела вместе с дребезжащей  и громыхающей внутренностями машиной.
Я открыл слипающиеся глаза и посмотрел по сторонам. Мимо проплывали древние, высохшие  досуха  ветлы, нагромождения развалившихся руин, смутно сохраняющих очертания домов. Горы битого кирпича поросшего буйной растительностью. Иногда, дома выбегали к самой дороге, и казалось, что они подслеповато всматриваются провалами выбитых окон в лица тех, кто потревожил их покой.
Я поёжился, представив эти пейзажи ночью, и отвернувшись, стал смотреть вперёд. Но за клубами белой пыли впереди было всё одно, ни черта не видно и я опять впал в сонную дрёму.
Михалыч, по только ему ведомой причине, заложил  резкий поворот.  Машина, хрюкнув на очередной кочке,  покатила по берегу реки, название которой не знал даже он.
Мы остановились глотнуть воздуха и взглянуть на невесть откуда взявшеюся реку.
С трудом распрямляя затёкшие ноги, я выбрался из машины и, щурясь на солнце, огляделся.
Деревья и высокие кусты вплотную подступали к берегу,  заслоняя свет, и делали мрачными бесшумно струящиеся воды, пропадающие под сводами низко нависших веток.

- А интересно рыба здесь водится? – С чего-то поинтересовался Михалыч, вглядываясь в тёмные воды.
- А кому она здесь на хрен нужна – меланхолично продолжил разговор я.
- На хрен, на хрен – передразнил Михалыч – Люди же здесь живут  какие-то!
Ну, пойдём Михалыч, поищем  *каких-то* людей - предложил я, нащупывая шокер в подсумке.
- Думаю если они и есть в этих джунглях, то ни будут нам очень рады.
И немного подумав,  добавил – Особенно тебе.
-С чего это ещё?!  Насторожился  Михалыч.
Ты большой и толстый тебя дольше жевать – лениво пояснил я ему, не вдаваясь в подробности.
Михалыч  озадаченно  уставился в меня, но после минутного сопения не найдя, что сказать двинулся вдоль берега.
 Через несколько десятков метров по кускам битого кирпича, пригибаясь в зелёных туннелях гудящих слепнями и всякой летучей дрянью, мы неожиданно, вышли на открытое место.
Перед нами открылся небольшой посёлок котэджного типа, который разлившаяся река разделяла на две, не равные половины.
Чуть поодаль от нас, виднелись три или четыре двухэтажных  здания, с поржавевшими, крашенными когда-то зелёной краской крышами. Стоя друг напротив друга, они образовывали подобие широкой улицы из белого  речного песка с торчащим посредине рассыпавшимся до основания монументом неизвестному кумиру.  Стены желтого кирпича с тёмными прямоугольниками окон, издалека смотрелись вполне обычно.
На левой стороне реки угадывалась, несколько скособоченная церковь, железный ангар с провалившейся крышей, да пару  сельских строений торчащих из пыльной зелени.
Нам всем этим висела гнетущая тишина,  нарушаемая лишь визгливым вниманием здоровеных комаров.
Помявшись, мы двинулись к ближайшему строению, закрываясь от лучей  заходящего солнца, слепящего  глаза. Длинные тени от домов,  казалось, шевелились в пыльном мареве,   и переплетаясь между собой,  ползли по улице.
Немного пройдя вперёд, по потрескивающему под ногами песку, я обратил внимание на мужчину одиноко сидящего у подъезда дома.  Из- за  бьющего в глаза солнца, мы сразу его не заметили, и только пройдя несколько дальше,  обратили на него внимание.
Мужчина среднего возраста (насколько можно было разглядеть с такого расстояния) сидел у дверей дома на бетонном  обломке бывшей скамейки. Перед ним стояла детская коляска, которую он легко покачивал одной рукой, видимо, убаюкивая ребёнка. На нём была застиранная спортивная куртка,  и потерявшая цвет кепка. Вся его скрюченная поза и одежда не по сезону, несколько настораживала, но коляска с ребёнком отметала все опасения.
- А пойдём ка у мужичка  спросим чё за поселение такое – Оживился Михалыч.
Я с сомнением отнёсся к этой идее. Что-то в последнее время нам не везло на радушные встречи.
Но помявшись, пошёл за Михалычем, не бросишь,  же его одного – ещё обидит кого нибудь.
Мы стали подходить ближе, мужчина насторожился и придвинул коляску  к себе.
Михалыч сделал (насколько возможно) приветливое лицо и помахал ему рукой.
 Подойдя ближе, я хотел поздороваться, но слова застряли у меня в горле. У коляски, которую так нежно потрясывал  мужчина  НЕ БЫЛО ДНА.  Через ржавую дыру днища был виден грязный песок.
Я заглянул в глаза мужчины, они были безумны и пусты. Он ещё ближе пододвинул к себе коляску, загораживая рукой не существующего ребёнка…
-Всё парень! Успокойся, успокойся, мы уходим - Сделал упреждающий жест рукой Михалыч, пятясь назад. И только сейчас я обратил внимание на дверь дома, к которой с внешней стороны зачем - то было приколочено большое зеркало, вроде люди не собирались заходить в дом, и приводили себя в порядок снаружи. Ни в одном из темнеющих окон не было занавесок, горшков с цветами.
Или на худой случай случайных вещей, какими обычно заваливают подоконники, ЖИВУЩИЕ люди.
Я оглянулся на соседние дома, там была та же картина, и   в довершение ко всему в вечернем воздухе  висела оглушающая тишина, нарушаемая скрипом пустой коляски.
Мы не сводя глаз  с безумца, пятясь, начали отступать, пока снова не оказались на дороге.
 Молча, стараясь не делать лишних движений, мы стали возвращаться назад. Тёмные окна безмолвных домов с распахнутыми дверями и взгляд безумца, который я чувствовал спиной, взвинтили напряжение до предела.
Тягучий звук со стороны церкви прозвучал как гром, заставив вздрогнуть. То ли ветер раскачал колокол, то  ли в недра храма обрушилась балка перекрытия. Налетевший ветер разговорил тёмные своды деревьев, наполнив воздух шелестяще - скрежечущими звуками.
Мы нырнули в зелёный туннель, ведущий к машине, оглядываться мне не хотелось…
Машина завелась на редкость быстро и скоро за облаками тускнеющей на заходящем солнце пыли,  пропали и излучина тёмной реки, и  призрачный городишко с одиноким жителем, как вроде и не было их вовсе…
Ещё несколько минут бешеной тряски и клубов пыли, машина выбралась на бетонку, сливаясь с караванами машин несущихся в неведомую даль.
Нас надменно обгоняли лоснящиеся дорогие лимузины, шустрые легковушки по проще, подрезали друг друга,  порождая у Михалыча всё более замысловатые узоры  неприличных выражений.
Наконец, ему видимо надоело, пополнять бездонные анналы неформальной лексики и он снова свернул на просёлок. Только теперь в ранних сумерках, стелящихся по земле полосами тумана, справа и слева простирались пустоши. Лиловая дымка застилала горизонт с редкими огоньками проплывающих хуторов, в темнеющих рощицах деревьев. Пунцовые перья закатных облаков пламенели рваными знамёнами павшего дня…

Неожиданно клубы пыли куда - то исчезли и мы выкатились на твёрдую грунтовку. Нас привлекло необычное строение показавшиеся чуть правее дороги.
Михалыч, не съезжая с дороги остановился, и мы вышли из машины.
Строение и на самом деле вызывало много вопросов.
Больше похожее на старое зернохранилище с двумя нелепыми надстройками на верху, в одну из которых, похоже, наспех, был косо воткнут ржавый  крест.  Здание претендовало на церковь, если бы не другие непонятные вещи. На фасаде здания и близко не было ни иконы над центральным ходом, ни на худой случай, каменного распятия под крышей. Но, зато по всему фасаду присутствовали, совершенно не месту, длинные каменные желоба, напоминающие трансформаторную решётку.
Темные створы центрального входа были вместо воротных петель украшены длинными ржавыми мечами, сходящимися остриями на стыке ворот.
Но и на этом странности, отнюдь не заканчивались.  Четыре огромных дерева в два обхвата и высотой с трёхэтажный дом  стоящие прямо напротив фасада церкви, были ещё более странными.
Они были высушены до состояния белой кости. Лишённые коры, но сохранившие все ветки.
Обычно, высохшее дерево постепенно теряет ветки, а после и рушится ствол. Здесь деревья насчитывали не одну сотню лет, но не потеряли ветвей. Учитывая открытое место это было более чем странно. Было впечатление, что их мгновенно высушил какой-то чудовищный жар. Но откуда он здесь взялся?
Вокруг строения на некотором отдалении возвышались низкорослые деревья, за которыми прятались тёмные крыши домишек. Причём деревья были, вполне себе зелёные.
Пока мы пытались понять, что же мы такое видим перед собой, из темнеющих кустов живой изгороди выбежала полная женщина и устремилась к нам, крича что-то на ходу и размахивая руками.  Мы, молча, ждали её приближения. Это была неряшливо одетая в крестьянский зипун, женщина с одутловатым лицом и в разношенных грязных кроссовках на босу ногу.
Маленькие свиные глазки, казалось, жили своей жизнью, поочерёдно перебегая с меня на Михалыча.
- Здесь нечего красть – уходите! Мы, наконец, поняли, что она нам кричала.
Такое начало, сильно озаботило Михалыча, и не в лучшую сторону.
Он выпятил живот, потом челюсть и строго посмотрел на заполошную бабу.
-И Вам здрасте. – Процедил он со свирепым выражением лица.
- Мы, дамочка, приехали посетить храм Господен, а насчёт воровства, так ты может нас с кем из своих знакомых перепутала, а!!?  Налёг на голос Михалыч.
Женщина опешила от такой обратки, и вытаращив глаза, молча стояла перед нами переминаясь грязными кроссовками.
- Ключи есть от храма!? Налегал Михалыч. – Иди, открывай, значит – смотреть будем!
Неожиданно из тех же кустов, в туманных сумерках, нарисовался ещё один персонаж.
Высохший высокий мужчина в выцветшем немецком френче и в такой же фуражке . с наполовину поломанным козырьком. Он держал на длинном поводке крупную овчарку. Неуверенными шагами, увлекаемый псом, он двинулся в нашу сторону.
- Я так понимаю, шо это у нас святой отец объявился? Поинтересовался Михалыч, щурясь в сторону привидения с собакой.
Женщина ничего не ответила, отскочив в сторону. Мужчина с собакой приблизился вплотную, и собачья морда ткнулась мне в колени.
- Собачку прибери, от греха, болезный. Процедил я, в упор, взглянув на мужика, вложив всю ненависть и энергию удара во взгляд.
Он дёрнулся, и ни слова не говоря, отступил на пару шагов, подтянув к себе пса.
Михалыч, довольно хмыкнул, глядя на мужика, и набрав воздуха, заорал –
- Долго мы тут стоять будем!!? Давай бегом иди, открывай! Некогда мне тут со всякими понимаешь ли!
Неожиданно женщина, словно очнувшись, загремев, не весть откуда, взявшимися ключами, устремилась к церкви. Краем глаза я отметил для себя ещё пару смутных теней, в тени кустов.
Процессия, возглавляемая заполошной бабой, Михалычем, по всему готовящего новые матерные тирады, и меня конвоируемого позади  мужиком с собакой, гуськом двинулась в храм Божий.
Вряд ли это было похоже на святой ход, или шествие смиренных  поломников.
Мы, прошли ряд высохших деревьев, приближаясь к храму.  Женщина подошла к дверям привратницкой, и воровато оглянувшись, открыла дверь. Её тряпочная фигура скользнула внутрь, и в окнах зажегся неяркий свет. Следом, загородив фигурой дверной проём, величественно вплыл Михалыч. Я ступив на порог привратницкой, оглянулся, за моей спиной, впритык ко мне стоял мужик с собакой, намереваясь войти.
- Мужик ты чего, соломы обкурился? В церковь с собакой? Фуражку включи! - Ласково напомнил я ему, захлопывая дверь у него перед носом.
Пройдя через захламленную церковную приделу, мы вышли в зал, оказавшись рядом с амвоном откуда обычно священник читает проповедь. Позади у тыльной стороны зала возвышалось выбеленное, грубо сделанное распятие, без признаков икон рядом.
Перед нами был слабо освещённый молельный зал. Ряды скамеек жёлтого дерева, разделённые центральным проходом, упирающимся в сумерки противоположной стены. Я пригляделся, и брови от изумления полезли вверх. Михалыч, наконец, тоже разглядел ЭТО, и изумлённо повернулся к хозяйке. Кочерыжка его пальца уткнулась в пространство зала.
- Это шо у вас тут такое, я спрашиваю, а!!?  Зловещим шепотом спросил он.
На самом деле то, что мы по- первах приняли за грязь на скамейках, оказалось сотнями крупных угольно-чёрных бабочек. Они тёмным ковром укрывали скамейки, пол в проходе поручни скамеек и даже светильники. Я в свою бытность, посвятив энтомологии несколько лет, никогда не встречал подобного рода бабочек. Здесь же их были сотни, и создавалось впечатление, что они влетели в зал, тихо присели и умерли, настолько они были нетронуты в своей хрупкости.
- Они наверно сами залетели – Запинаясь, бегая глазками, забормотала женщина.
- Они не должны… я не знаю… а зачем вы спрашиваете?  Её сумбурный ответ и смущение, лишь добавили вопросов, на которые ответ придётся искать самим.
- Ну конечно, всё понятно. – Съязвил я. – Открыли окна и двери проветрить, а они и ломанулись,
да ещё всей стаей, и так, что никто и не заметил.
Я заодно взглянул на окна со свинцовыми переплётами, заваренные пару веков назад, и припомнил, как проходя, обратил внимание на заржавевшие петли центрального хода.
Женщина что-то булькнула и устремилась в привратницкую, сославшись на какие-то дела.
Мы с Михалычем, спустились в зал, и хрустя тельцами бесчисленных бабочек, двинулись в глубь зала.  Я прошел ещё несколько шагов, и обратил внимание Михалыча , что пол под ногами гудел как днище барабана. Внизу явно угадывались огромные помещения, возможно даже не один этаж. Хотелось заметить из моего опыта, что католические храмы, да и православные тоже, строились, как этажностью вверх, так и вниз. Под полом храма, обычно находился большой зал трапезной, складские помещения. В некоторых храмах было и до трёх этажей вниз, для тайных комланий и других потаённых дел. Узнать об этих залах можно было по отверстиям в фундаменте храма, которые являлись воздуховодами в нижние этажи.
Я попросил Михалыча посмотреть, что бы ушлая баба, не появилась когда  не надо, и отправился искать дверь в нижние приделы храма.
Дверь я нашёл, неожиданно быстро. На стыке, смежного молельного зала завешенная какой-то холстиной. Я осторожно отодвинул холстину, за которой обнаружилась невысокая дверь, тёмного дерева с овальным верхом. Медная ручка сияла блеском, что доказывало, что дверью пользовались. Оглянувшись, я тихонько повернул ручку и с тихим шелестом, дверь открыла тёмную глубину подземелья. Вытертые ступени уходили вниз в неизвестность.
Несколько помявшись у дверей, я всё же стал спускаться вниз по ступеням, всё более погружаясь в древний мрак. Порывшись в подсумке, я извлёк небольшой фонарь, служивший мне уже много лет.  Бледный голубоватый луч заметался вокруг меня, высвечивая пыльную церковную рухлядь.
Старые разбитые скамьи, какие-то ящики, горы пыльных маленьких и больших книг,  сваленных как попало, заполняли большое помещение со сводчатыми потолками, границы которого терялись в кромешной тьме. На ближайшей от меня стене, сложенной и грубого камня, фонарь высветил арку свода ведущего в неведомые глубины. Поразмыслив, что это лучше, чем блуждать по завалам заброшенной трапезной, я вошёл под низкую арку бокового хода.
Неожиданно, в свете фонаря, передо мной обнаружился довольно широкий коридор. Пол был выложен красным истёртым кирпичом, на стенах угадывались какие-то знаки, то ли из кабалы, то ли из  арабской вязи.  Я прошёл несколько шагов по коридору, стараясь ступать не слышно.
Кого я мог побеспокоить в этом подземелье, я не знал, но многолетний опыт призывал быть на стороже. Ещё несколько осторожных шагов и луч фонаря упёрся в металлическую дверь завершающую коридор. Тяжёлая дверь окованная столетним металлом была чуть приоткрыта и за светом фонаря я сразу не  рассмотрел бледный свет выбивающийся испод неё. Я выключил фонарь, что бы убедится в этом. Свет налился силой и косым треугольником лёг на кирпичи пола.
Так как свет был не электрическим, поначалу, я подумал, что это выход из здания через цокольную дверь. Но тут же вспомнил, что снаружи давно уже сумерки и никакого света быть не может.
Я прислушался неподвижно стоя посреди коридора. За дверью была гробовая тишина. Звук родился из ничего, может быть, он присутствовал уже давно, и я принимал его за звон в ушах в этом подземелье. Сначала это было похоже на шелест пересыпающегося песка, потом постепенно оформилось в отчётливый шепот многих голосов, возвышающегося до ритмического монотонного гула. Было ощущение, что много людей повторяют какие-то несколько фраз. К голосам добавилось низкое жужжание, и свет стал ярче. Внезапно острой болью сдавило виски,  стены коридора начали плясать и расплываться.
Цепляясь на ощупь за стену, и шипя от боли, я стал пятиться назад, пока не оказался под знакомой каменной аркой. Боль отпустила, но в глазах ещё плясали световые чёртики.
Я повернулся, входя в трапезную, и хотел включить фонарь, но так и замер с поднятой рукой.
Он стоял на границе тьмы  и неяркого света  от двери выхода, оставленной мной открытой
Свет разделял трапезную на два неровных, тусклых квадрата и я попятился ближе к спасительным ступеням наверх. Фигура чуть шевельнулась, предупреждая моё движение. Это был предположительно мужчина по фигуре и ширине плеч. Достаточно высокого роста в церковной сутане. Балахон закрывал лицо. Руки прятались в складках одежды. Я, наконец щёлкнул фонарём и направил луч на него. Луч прошел насквозь, высвечивая угол стены. Со стороны фигуры послышался, то ли вздох, то ли усмешка.
Голос родился где-то глубоко в сознании, тихий шелестящий, лишенный эмоций.
- Остановись Чела, далее черта, преступив которую ты станешь пугливой тенью среди людей. Ты будешь сторониться света солнца, и жить темнотой ночи. И стенаниями о свершенном  пугать ночные тени на погостах и пустых полях. Ты потерялся в лабиринтах своих  исканий. Дальше тьма и безумие. Таков ли твой выбор - Чела?
 В повисшей материальной тишине я сухими губами вдавил из себя.
- Я ищу лишь истинных знаний.
- Цена знанию истин – жизнь! Ты готов путник ?
Наконец преодолев заветные четыре ступени ведущие к свету, я оказался  наверху.
Вылетев из дверей, я  натолкнулся на Михалыча, который став в тень  деревянной выгородки, прислушивался к чему- то в молельном зале.
- Там это, какие-то новые люди появились – не пора ли нам а? Тыча пальцем в зал, прошипел он.
Отодвинув ящик для пожертвований, мы проникли в хозяйственное помещение с решетчатыми окнами, едва пропускающими свет. Дверь, ведущая наружу, на счастье, оказалась, стандартной деревяшкой и Михалыч показал ей и Кузькину и ей подобную мать. То что осталось от двери вылетело наружу, жалобно звякнув замком о камни порога. В лицо пахнуло душной тьмой осенних сумерек, напоённых запахами сухой травы, далёким дымком горелых листьев и треском ранних цикад.
Мы побежали в тени кустов церковной ограды, пробираясь к машине.
И здесь мне припомнился один разговор,  умудрённого жизнью сторожила.
Из его слов выходило, что во время второй мировой нацисты Аненербе по всей Европе создавали оккультные гнёзда, где испытывали магические технологии и генераторы всех направлений.
После войны они шантажом или деньгами создавали сторожей из семей крестьян, рядом лежащих деревень. Они исправно хранили неизвестные им тайны, и даже передавали по наследству детям, создавая семейные кланы в ожидании хозяев. Хозяева также не оставляли вниманием законсервированные гнёзда и изредка заявляли о своём присутствии. Под видом туристов, либо дальней родни.
Мы успешно добрались до машины,  открывая дверцу я оглянулся.
Вся церковь сияла мертвенными огнями Святого Эльма. В световом квадрате привратницкой стояла наша знакомая ключница, что-то крича по мобильному, и жестикулируя руками в нашу сторону.
- Я так думаю, Михалыч, что вскорости нам навстречу святые отцы выдвинутся. А я как то к исповеди не готов. Сообщил я Михалычу, вставляясь во  взвывшую мотором машину.
И снова бешеная скачка по бездорожью, в клубах белой пыли сквозь которую едва мерцали огоньки проносящихся хуторов и редких фонарей.
Мы не проехали и пяти километров, как  позади нашей машины заплясали две фары, постепенно нас нагоняя.
- Михалыч, давай жми к бетонке, на просёлке они нас прижмут, одна ещё навстречу и нам конец. Озабоченно пояснил я обстановку Михалычу, который и так выжимал последнее из нашего попелаца.
- Так у них джип вона крутой, а у нас с тобой что? Шансов маловато будет! Отрезал Михалыч.
 На наше счастье шоссе было рядом, не видное из-за пыли и кустов. Мы с рёвом вылетели на трассу, встраиваясь в длинную череду огней ползущих машин. Оглянувшись, я видел, как наш преследователь вылетел из клубов пыли просёлка и пристроился сзади за несколько машин за нами. Мы проехали ещё десяток километров, не спуская глаз с наших преследователей. Наконец тёмная тень джипа съехала с дороги и нырнула в ночь.
Осенние сумерки давно выросли до молодой  и красивой  Ночи, лениво расправляющей свои сумрачные  крылья, над темнеющими полями с чужими тайнами. Преображая землю в иной настораживающий и непонятный мир.
Ну, а черта – она лежит перед всяким, и у каждого своя. И можно идти вдоль неё всю жизнь, делая вид, что не замечаешь, пока однажды не повернёшься к ней лицом…