От ворона к вору и далее...

Поскольку Пушкин при составлении фамилии «Швабрин» использовал все её части («швабра», «шваб» и даже «шва», намекающее на реального в русской истории Михаила Шванвича!), мы вправе предположить, что точно так же он мог манипулировать и с фамилией «Воронцов», выделив из неё не только слово «ворон», но и слово «вор». Лишним подтверждением этого является и то, что Иван из «Конька» совсем не случайно называет «воришкой» белую кобылицу, под маской которой спрятана жена Воронцова. И причина этого ясна, т.к. фамилия Елизаветы Ксаверьевны при её проживании в Одессе была та же, что и у мужа. Ну, а её тёзку (и, кажется, родственницу мужа?) - Елизавету Романовну Воронцову ещё за два года до написания «Конька» Пушкин в «Заметках по русской истории» тоже с намёком обозначил кратким написанием «Wor», которое по-русски звучит как «вор». Да и в самом-то имени «Татьяна» мы уже выделяли слово «тать», означающее всё того же «вора».
Однако в наше время слово «вор» не столь многозначно, как в старину, когда оно помимо тайного похитителя чужого имущества означало ещё и изменника. И поэтому Даль пишет, что изменники и разбойники «Гришка Отрепьев, Ванька Каин и другие назывались ворами». Ну, а мы при этом не удивляемся, когда Пугачёва в «Капитанской дочке» тоже называют вором: «Комендант, изнемогая от раны, собрал последние силы и отвечал твердым голосом: "Ты мне не государь, ты вор и самозванец, слышь ты!" (1). В то же время Даль добавляет и такие значения слова «вор» как «мошенник, бездельник, обманщик». И понятно, что с учётом множества значений многим в пушкинское время не нравилось, когда их обзывали без достаточной конкретизации. Так, например, граф Толстой-Американец, узнав себя в «Горе от ума», был очень недоволен стихом «И крепко на руку нечист» и предлагал Грибоедову уточнение: «в картишки на руку не чист – «чтобы не подумали, что ворует табакерки со стола». Причина же была в том, что шулерство для дворянина в те времена не считалось слишком уж позорным явлением по сравнению с простой кражей. И я думаю, что конкретное определение Толстого-Американца «картёжным вором» в пушкинской эпиграмме на него (2) было воспринято им не столь уж болезненно.
В целом же воров в произведениях Пушкина много и найти среди них образ с прототипом М.С.Воронцова нелегко, но можно. И прежде всего надо ещё раз понять, что общее определение, связанное со словом «вор» могло бы не понравиться не только графу Толстому-Американцу, но и графу М.С.Воронцову, который простыми кражами тоже не занимался. Ну, не графское это дело воровать кошельки или табакерки! Но это же знал и Великий мистификатор Пушкин, который предпочитал действовать намёками, отдалёнными и тонкими. Смотрим слова Даля о видах воровства: «Закон наш поныне различает воровство-кражу, похищение прямое, и воровство-мошенничество, обман, плутовство». И, конечно, задумываемся о втором виде. Тем более что и в наше время губернаторов ловят именно на коррупции, к которой относятся воровство бюджетных денег, злоупотребление служебным положением, взятки, коммерческий подкуп и т.д. И всё это в крупных масштабах, поскольку высокопоставленные чиновники надеются на свою безнаказанность, подкреплённую старой пословицей: «Что ворам с рук сходит, за то воришек бьют» (Даль).
Тянем ниточку по пословицам дальше и, найдя в Словаре Даля: «Один прикащик, один вор: два прикащика, два вора», настораживаемся, после чего откладываем на будущее пушкинский стих «И воровать уже забуду Казённые дрова!» (3), т.к. казённые дрова – это всё-таки государственное имущество, а приказчики обычно нанимаются частными лицами (помещиками, купцами и т.д.). Далее заглядываем в «Дубровского» и встречаем там поучительные слова отца главного героя: «Бедному дворянину, каков он, лучше жениться на бедной дворяночке, да быть главою в доме, чем сделаться приказчиком избалованной бабёнки» (4). «Приказчиком избалованной бабёнки»? Хоть и в переносном смысле, но намёк на подкаблучника, который, как приказчик, находится в подчинении у жены, усмотреть можно. Однако если муж и жена, проживая вместе, ведут совместное хозяйство, то понятие «приказчик» возникает не только в переносном (из-за этого и мои кавычки для этого слова!), но и в обидном для подкаблучника сатирическом смысле. Образец такого мужа имеется в «Модной жене» Дмитриева, давно известной Пушкину.
Но может ли писатель превратить условного, т.е. литературного, мужа в обычного приказчика? Конечно, может! И именно для этого Пушкин в своих произведениях не один раз хоронит мужей, делая при этом вдову полновластной хозяйкой, которой как раз и нужен приказчик, помогающий в управлении хозяйством. Ну, а мы сразу же и выделим такую примету скрытого в подтексте пушкинских произведений мужа-«приказчика», которая позволяет отделить его от аналогичных персонажей: он должен быть приказчиком у вдовы-хозяйки, а отнюдь не у хозяина, каковым, например, является приказчик из «Истории села Горюхина», назначенный Иваном Петровичем Белкиным.
О весьма подозрительном приказчике вдовы Трюхиной из «Гробовщика» я уже писал, однако есть направление и туда, где слово «приказчик» отсутствует, но может подразумеваться. Это неоконченный «Роман на Кавказских водах», написанный в 1830-м году, т.е. за год, как Пушкин начал работать над «Дубровским». В этом романе слово «приказчик» заменено на синоним «управитель». Однако это не мешает понять – кто есть кто и каковы взаимоотношения вдовы с её управителем. «Катерина Петровна показывала вид, будто бы хозяйственные тайны были её коротко знакомы, но её вопросы и замечания обнаруживали её барское неведение и возбуждали изредка едва заметную улыбку на величавом лице управителя, который однако ж с большой снисходительностью подробно входил во все требуемые объяснения». Такое положение полностью соответствует тому «разделению труда», которое царило в семье М.С.Воронцова: он занимался хозяйством, службой и предпринимательством, а его жена – благотворительностью. Кстати, на эту благотворительность намекают и слова из письма Татьяны: «Ты говорил со мной в тиши, Когда я бедным помогала».
Фамилия же Катерины Петровны – Томская, что сразу же обращает нас к «Пиковой даме», где фамилия старой графини хоть и скрывается, но догадаться о ней можно через внука Томского. И хотя графиня в «Пиковой даме» очень старая, но такая же бестолковая в своём «барском неведении» хозяйства, как и Катерина Петровна из «Романа на Кавказских водах». Результат же известен: «Многочисленная челядь её, разжирев и поседев в её прихожей и девичьей, делала что хотела, наперерыв обкрадывая умирающую старуху». Повторю: «обкрадывая». Однако почему вместо вольнонаёмного приказчика или управителя тут возникает челядь, которую СЯП определяет как «слуги, дворня»? А это переход на другой, более низкий, уровень пушкинской игры с основным прототипом в качестве М.С.Воронцова. Немедленно вспоминаем, что и Наталья Павловна из «Графа Нулина» была не совсем образцовой хозяйкой, которая больше любила читать длинные романы (прямая перекличка с литературными увлечениями Е.К.Воронцовой!), чем заниматься хозяйством. А кто был среди её слуг, которым она кричит: «Филька, Васька!»? Да-да Филька, т.е. Филипп. А с кем же тут перекличка по этому имени? А с Филиппом Орликом из пушкинской «Полтавы», «наперсником Мазепы» (5), «жестоким человеком» (6) и «злым холопом» (7).
Понятно, что в последнем случае слово «холоп» применено в переносном смысле, но в «Графе Нулине» Пушкин использует его в прямом смысле, т.е. в качестве образа обычного слуги. И когда с наступлением полуночи «Давно храпит слуга в передней», мы сразу же и находим перекличку этого слуги со слугой старой графини из «Пиковой дамы», которого Германн ночью, «ровно в половине двенадцатого», увидел тоже спящим и (внимание!) тоже в передней. Повторю: в передней! Немедленно вспоминаем «Устную новеллу Пушкина», где муж «блистательной дамы» спал хоть и не в передней, но всё же на первом этаже, т.е довольно близко к ней. А это ещё одна перекличка с челядью, до низкого уровня которой Пушкин опустил образ своего врага Воронцова.
Когда же Пушкин в черновике «Полтавы» называет Филиппа Орлика «жестокий человек», то мы совершенно неожиданно можем найти перекличку с приказчиком из «Путешествия из Москвы в Петербург». Вот слова о нём: «Спрашивали однажды у старой крестьянки, по страсти ли вышла она замуж. – По страсти, - отвечала старушка. - Я долго упрямилась, да приказчик погрозился меня высечь» (8). Узнаём ли мы эту старушку? Конечно, узнаём – ведь тут подразумевается старенькая няня Татьяны Лариной, которую последняя как раз-то и спрашивала про «старину», любовь и венчание. А это тема крестьянского замужества. И хотя нам трудно представить зрелую светскую даму Е.К.Воронцову в роли старой крестьянки, но именно на это и рассчитывал Великий мистификатор Пушкин. Ну, а этот приказчик, этот «жестокий человек», скажу по секрету, имеет перекличку с образом из другого произведения Пушкина, которое пока что находится вне пределов темы «Пушкин и Ершов».
Однако вернёмся к «Дубровскому» и найдём там другого подходящего приказчика у «простой вдовы» - помещицы Анны Савишны Глобовой, под маской которой, как мы уже знаем, Пушкин тоже спрятал Е.К.Воронцову. И вот тут мы через слово «остолбенел» проверим – а к какому образу нас может привести этот приказчик Глобовой, попавший из-за своих преступных действий в трудное положение? Ответ таков: он приводит нас к такому же преступнику Швабрину, который мучил в заключении Машу Миронову, но был разоблачён и поэтому «стоял как остолбенелый» перед самозванцем Пугачёвым (9). Самозванцем, правда, был и Дубровский, который разоблачил приказчика, загримировавшись под генерала и представившись «другом и сослуживцем» покойного мужа Глобовой. Т.е. сюжет имеет некоторое сходство и при этом вновь высвечивает нам основной прототип в лице Воронцова, спрятанный в данном случае под маской приказчика вдовы. Этого плута-приказчика Дубровский называет «мошенником», что с одной стороны даёт намёк на его основной прототип, т.е. на М.С.Воронцова, для которого это слово, как мы увидим позже, во многом будет определяющим. А с другой стороны, указывает и на источник, т.е. на уже знакомого нам доктора Бартоло из «Севильского цирюльника» Бомарше, о котором граф Альмавива спрашивает Фигаро: «Насколько он честен?», и получает ответ: «Ровно настолько, чтобы не быть повешенным». Граф: «Тем лучше. Составим своё счастье, наказав мошенника…». Повторю: «мошенника»!
Когда же Дубровский обращается к остолбеневшему приказчику Глобовой с короткими и отрывистыми вопросами, то нам, конечно, вспоминается Суворов из комедии «Суворов и станционный смотритель», который спрашивает точно так же. Ну, а поскольку под маской Александра Суворова в этой комедии скрывается её автор Александр Пушкин, то и перекличка по манере вопросов намекает, что и под маской Дубровского прячется он же. Смотрим, что Дубровский начинает допрос приказчика с обращения «братец», а затем в черновиках находим и слово «брат», после чего сразу же вспоминаем «брата-ворона» (10), под маской которого скрывается всё тот же Воронцов. Сами же по себе обращения «братец» или «брат» обычны для пушкинского времени и вряд ли кто-нибудь мог бы придать им прямое значение. Так же, как и поговорке «Ободрали его, как липку!», означающей сравнение с липой, «с которой лыко дерут» (Даль). Вот слова Глобовой с данной поговоркой: «Приказчика моего нашли на другой день в лесу, привязанного к дубу и ободранного как липку» (11).
Однако стоп! А не прячет ли Пушкин в столь привычных (а потому и неприметных!) словах «ободранный как липка» новые и весьма необычные образы с основным прототипом в лице Воронцова? Прячет! И ещё как прячет. Но разгадывать их мы будем в следующей главе.
Примечания.
1. КД 324.35.
2. C2 107.8.
3. С3 251.32.
4. Д 162.28.
5. XI,165.
6. V,236.
7. V,240.
8. Ж1 225.5.
9. КД 357.1.
10. См. мою одноимённую главу.
11. Д 194.40.