Путь домой. Часть 2

Как не плакать о тебе, неблагодарных слёз.
Но они опять текут, хоть я их не стыжусь.
В непослушной голове только один вопрос —
Если мама позвонит, что же я ей скажу?



(Анжелика Варум & Леонид Агутин)



       Весь мир — она. Вертится вокруг неё. Сконцентрирован на ней. Он не слышит другого запаха, кроме аромата её волос. Она пахнет клубникой и — совсем немного — кофе. Он не слышит других звуков, кроме её спокойного дыхания, тепло обдувающего плечо. Она дышит размеренно, глубоко, и чуть сопит, будто вздремнула. Найдя губами её волосы, он ласково прикасается к ним, целует. Осмелевшая, наконец, рука ласково перемещается на спину, вторая ладонь ныряет в её волосы. Она ухаживает за собой, как всегда. Волосы светлые, мягкие, сама — словно воплощение хрупкости. Она самая красивая женщина на свете. Как ей быть и положено.
       Он только сейчас, вдыхая жадными ноздрями аромат её волос и шампуня, осознаёт — в декабре ей исполнится шестьдесят три. Ему кажется, что она — маленькая, что она — его девочка, которую он должен спрятать под плащ, защищая от всего мира. Она на свой возраст не выглядит, вряд ли ей можно дать больше пятидесяти с маленьким хвостом. А ему? Очень ли видна их разница в возрасте теперь, когда он постарел, и седых волос у него сильно прибавилось? Можно ли сказать с уверенностью нынче, что он младше почти на одиннадцать лет?
       Ох, да ему плевать. Ему всегда было плевать на то, как они выглядели в глазах других. Разносились слухи, в которых каждый считал своим долгом поучаствовать, очернить их. Говорили, будто бы он, приобретающий известность писатель, нашёл себе милфу, и живёт за её счёт. Обвиняли её в развратном поведении, шипели вслед, что совратила молодого мужчину, бросали в спину упрёки за то, что осмелилась заиметь молодого любовника. Болтали, будто он — мальчик для развлечений. Делали ставки, сколько он задержится возле неё, предрекали, что бросит её через пару месяцев, самое большее — через год, когда ему наскучит её удушающая любовь и дряблое тело. Ничего из этого не было правдой. Она любила его со всей силой, на какую была способна, но всегда давала свободу. Терпеливо ждала его из странствий, не ревновала к популярности, не высказывала недовольства. Ворча, принимала его друзей-шалопаев, вечно пытающихся впутать его в свои проблемы. Делала вид, что не слышит, о чём шепчут ей вслед, и несла их чувство с таким достоинством, что вскоре поутихли даже самые прожжённые скептики. Тем удивительнее для всех было их первое расставание. Тем болезненнее — второе.

       И вот — она рядом. Снова. Замерла в его объятьях и ласково играет с его волосами. Должно быть, они ерошатся, торчат в разные стороны, как у дикобраза. Гарри всё равно. Ни до чего ему нет дела, кроме её присутствия рядом. Слёзы собираются в уголках, щиплют глаза, не дают, как следует, рассмотреть её прекрасное лицо, и серо-голубой взгляд, в котором он видит всё — горечь разлуки, тихую радость, неизменную любовь и заботу, страх и удивительную нежность. Он не уверен, что всего этого заслуживает. Ему хочется извиниться перед ней. Он чувствует, что должен извиниться.
       Не отнимая ладоней от её талии, Гарри опускается на колени, выдохнув её имя при этом. Склоняет голову, прижавшись лицом к её животу, гладит тело, сквозь ткань платья чувствует, какие острые её колени, шумно и часто дышит, трясясь от беззвучных рыданий. Он хочет продлить этот миг, чтобы тот длился вечно. Не выпускает её из рук, не убирает ладоней. Ему страшно. Вдруг это всё — только сон? И сейчас он проснётся, а она исчезнет? Даже сама эта мысль невыносима. Он нашёл её, обрёл снова, и не хочет терять. Потерять её ещё раз — немыслимо, ему не вынести новой разлуки.
       — Энни, — повторяет он её имя пересохшими губами, — Энни…
       — Встань.
       Она говорит ласково, но голос при этом всё равно звучит твёрдо. Почти как приказ. Гарри отнимает лицо от её колен, поднимает глаза, устланные слезами, словно росой, ласково смотрит на неё, с мольбой. Ему кажется, что сейчас она точно его прогонит. Взглядом он молит позволить ему остаться.
       — Поднимись, — всё так же твёрдо, продолжает она, — пол холодный.
       Её ладонь блуждает по его плечам. Каждым прикосновением она словно воскрешает его. Он как будто всё это время спал, забылся в летаргическом сне, а вот теперь — пробуждается.
       Руки дрожат, он с трудом разнимает их, размыкает на её талии. Приходится заставить себя сделать это. Поднявшись на ноги, не чувствуя пола под собой, он берёт её за руку, подносит к губам, ласково касаясь ладони. Проводит носом по линиям, нежно ведёт губами по пальцам. Каждая клеточка его наполняется восторгом. Он снова влюблён, как мальчишка, словно в первый раз, будто не любил раньше вовсе.
       Энн руки не отнимает, а ведёт его к столу. Он идёт, покорно, не сопротивляясь. Он пошёл бы за ней куда угодно, даже если бы она отправила его в ад. Оказавшись сидящим на высоком стуле, он, наконец, осматривается, растерянно глядит по сторонам.

       Кухня очень уютная. Здесь всюду чувствуется женская рука, её рука. Энни сидит напротив и просто смотрит на него. Он видит, что их пальцы переплетены, и чувствует, как от них по всему телу, поднимаясь, разливается тепло. В турке варится кофе, сейчас он различает его приятный аромат. На столе — ваза с яблоками и початый пирог. Он поводит плечом, как будто только сейчас почувствовав, что она отняла свою чудесную головку. А там теперь — пустое место.
       — Ты всё знаешь — просто говорит она.
       Он кивает:
       — Да.
       — Что ж, ладно. Тебе нужно поесть.
       — Я не хочу.
       — Ты, наверное, не ешь с тех пор, как узнал, верно?
       Гарри неуверенно кивает в ответ. Он не может припомнить, действительно, когда ел в последний раз.
       Она мягко улыбается. Он видит первое свидетельство болезни — улыбка усталая и вымученная. Наверное, потому, что меньше всего она рассчитывала обсуждать с ним эту тему. А может, потому, что сердце болит. От одной мысли об этом Гарри бросает в дрожь. У него тоже начинает сосать под ложечкой, и ноет сердце.

       Он не знает, о чём говорить, понятия не имеет, что ей сказать. Хочется просто взять её на руки, спрятать от всего мира, и никогда не отпускать. Хочется вдыхать её аромат, слушать её дыхание, держать за руку и рассматривать каждую деталь одежды. Хочется зарыться лицом в её волосы, считать её пульс, и провести так остаток жизни. Он хотел этого всегда, даже когда она была постоянно рядом. Сейчас это желание особенно остро. Почти безумно.
       Она поднимается, идёт к холодильнику. Он с жадностью следует за ней взглядом. Наблюдает, как она достаёт продукты, как разогревает на плите рагу, как накрывает на стол. На её руках тоже прибавилось морщин, хотя и немного, и всё же — это её руки — маленькие, тонкие, с хрупкими запястьями. Перехватив её ладонь, он подносит её к губам, жадно целуя. Энн дарит ему тёплый взгляд и улыбку.
       Еда разогрета, она наполняет тарелки, одну подвигая к нему поближе, под руку.
       — Ешь.
       В голосе её — ласка, забота, но и беспокойство. Он не голоден, не в том смысле. Он изголодался по ней, и был бы счастлив просто сидеть рядом, обнимая её, разговаривать, держать за руку, слушать её голос, слышать, как она дышит. Но она права, а, к тому же, упряма, и Гарри сдаётся. Поковырявшись в тарелке, он накалывает небольшой кусочек мяса и отправляет его в рот. Она тоже ест, медленно, неспешно, иногда обводя его растерянным взглядом, иногда — улыбаясь. Это не неловкое молчание, а лишь свидетельство того, как много им нужно друг другу сказать. Мысли путаются у него в голове, он не может подобрать слов. Сядь он сейчас писать книгу, и строчки бы из себя не выдавил.
       Постепенно приходит ощущение вкуса. Он узнаёт её руку и здесь, в еде. Вкусно. Иногда он отпивает глоток-другой кофе, чувствуя, как оно обжигает горло, и как потом внутри разливается согревающее тепло. Проследив за ней взглядом, замечает, что кофе она не пьёт, а только вдыхает его аромат.
       — Мне нельзя — отвечает на его немой вопрос.
       Гарри понимает, что это — ещё одно изменение, дурное, говорящее о её болезни, и снова испытывает ужас. Вновь ему кажется, что она исчезнет прямо сейчас, испарится, растает в воздухе. Опять хочется укрыть её, спрятать от всего мира, сгрести в охапку и исчезнуть навсегда, подальше от всех.
       Он смотрит на неё — с каким достоинством она подаёт себя, как сидит, выпрямив спину, как неторопливо ест, тщательно пережёвывая. Болезнь вонзается в неё, вползает в её быт, забирает её привычки, но она не сдаётся. Он чувствует, что любит её ещё сильнее, чем прежде, сильнее, чем когда-либо.
       Энн — удивительная женщина, восхитительная. И она — его. Принадлежит ему.

       — Иди ко мне — ласково зовёт он, с нежностью разглядывая её хрупкий образ, будто он эфемерный, и сейчас растворится в воздухе.
       Она вытирает руки, смахивает крошки с губ, встаёт, и, обойдя стол, оказывается рядом. Позволяет обнять себя, потянуть на руки, усадить на колени. Гарри склоняет голову, зарывается в её грудь, закрывает глаза. Он чувствует себя лёгким, как пёрышко, невесомым. Тепло её тела, его знакомые контуры, о которых он столько мечтал, которые представлял, иной раз будучи с другими женщинами, ласкают его пальцы, греют ладони. Он чувствует, как она ныряет ладонью в его волосы, и ерошит их. Её прикосновения ласковые, а он ощущает себя ребёнком, так сейчас раним и наивен. Он старается изо всех сил, но не может сдержать слёз, и, когда подняв голову, снова смотрит на неё, они льются из глаз градом, да так, что он почти не видит её лица. Энн ласково собирает их ладонью — со щёк и с век, проводит подушечками пальцев по ресницам.
       — Энни, — стонет он, всё же не отводя от неё взгляда, — я так страдал, так скучал по тебе.
       Она улыбается. Гладит щёку тыльной стороной ладони, коротко целует в висок, в макушку. Взяв в ладони его лицо, ласково прижимается губами к его губам в поцелуе. Он весь дрожит, подчиняется мелкому ознобу. С глотки, а, кажется, что из самого сердца, вырывается истерический всхлип, и он, никогда плаксой не бывший, уже не в силах успокоиться. Он плачет и плачет, а Энн всё так же нежно ласкает, сидя на его коленях. Наконец, он тихо выдыхает, обессилив. Платье промокло от слёз, он пытается спрятать лицо во влажную ткань. Часто дышит, сопит, потом с трудом заставляет себя поднять голову. Посмотрев на неё, видит, что она глядит в окно, но ласково проводит ладонью по его волосам, как прежде. Встрепенувшись, она обращается к нему взглядом, тихо рассмеявшись, целует его в нос. Храбрится. Держит себя в руках, хотя Гарри готов поклясться, что внутри неё тоже целая буря чувств.
       — Ты не допил кофе.
       Он кивает. Разве это сейчас важно?
       — Пойдём в сад.
       — В сад? — растерянно переспрашивает он. — Ладно.
       Ему плевать, куда идти, плевать, что делать. Лишь бы она была рядом.

       Энн поднимается, покидает его колени, и снова Гарри мучит ощущение пустоты. Впрочем, теперь его всё-таки согревает тепло её тела. Он покорно встаёт, и просто идёт вслед за ней. Сколько раз она приходила к нему во сне, ведя в дальние дали, и он шёл, счастливый и беззаботный. После таких снов особенно трудно было возвращаться в реальность, где её не было рядом.
       Она берёт его под локоть. Идут они неторопливо, кошка — следом, крутится у ног хозяйки. Гарри узнаёт, что Энн назвала её Музой, и нисколько не удивлён. Осматриваясь, он теперь уже лучше может рассмотреть её белый дом, и красивый сад. На переднем плане растут розы, некоторые из них ещё в цвету. Сзади он замечает хризантемы, куст мака, и ещё несколько цветов, внешний вид которых ему ни о чём не говорит.
       Они идут рядом, по извилистой тропинке, как будто гуляют по бульвару. Гарри держит в руке её руку, диву даваясь, какая хрупкая у неё ладонь. Энн такая тоненькая, как веточка. Он не хочет думать, что это — последствия болезни, представляет, что она была такой всегда, просто он позабыл.
       — Как ты? — вдруг спрашивает она, внимательно посмотрев на него, заглянув в лицо.
        Гарри неловко, он огорошен вопросом. Что он должен ответить — он, узнавший, что она скоро покинет этот мир?
       Но говорить об этом сейчас не хочется. Они, наверняка, вернутся ещё к этой теме, возможно, не раз, а сегодня он хочет говорить только о ней, и своих к ней чувствах.
       — В порядке. А что?
       — Голова не болит?
       — Нет, вроде, — не вполне уверенно отвечает он, потому что собственного тела сейчас не чувствует, а соткан из сплошных эмоций.
       — У тебя обычно мигрень после перелётов.
       Она помнит, не забыла. Гарри весь наполняется благодарностью. Кажется, что нет ничего важнее этих мелочей. Они лучше всяких слов говорят, что она помнила о нём все эти годы.
       — Нет, я в порядке, — как можно твёрже отвечает он, — не волнуйся.
       Наверное, спрашивать, как она, будет неправильно. «Как ты, Энн?», «Уверенно умираю». От одной только мысли об этом, Гарри болезненно кривится. Гонит её прочь. Потом, потом. Завтра, через неделю, а, может быть, никогда.
       Остановившись у огромного куста шиповника, Гарри задумчиво перебирает его листья, уже пожелтевшие. Здесь теплее, чем в Лондоне, и, кажется, давно не было дождей. Он останавливается, заметив её внимательный взгляд, и глядит на неё, взволнованный, и, как будто, распятый.
       — Ты очень красив, как всегда, — просто, без хитростей, признаётся она, — всё ещё самый прекрасный мужчина на свете.
       Гарри теряется, почва уходит из-под ног. Чувствует только, как сильно колотится сердце, как потеют ладони. Повернувшись к ней лицом, он протягивает руку, чтобы коснуться нежной кожи. Проводит ладонью по щеке, обводит подбородок. Целует в скулы, по очереди. Энн снова берёт его за руку, сжимает пальцы. Короткий миг, когда опять встречаются глазами, и, подавшись вперёд, Гарри осторожно припадает губами к её губам. Он весь замер, почти не дышит — просто целует её, свою женщину. Контур рта, створки губ, дыхание — всё так знакомо, как будто не было этого десятка лет разлуки. Как будто он целовал её только вчера.
       Нехотя, они всё же заканчивают поцелуй, но стоят, прижавшись лбами, слушая собственное дыхание. Поднимается ветер, легкий и тёплый, обдувает кожу. Она сжимается в комок, становится такой худенькой, маленькой в плечах, что у него болит сердце. Гарри наматывает прядь светлых волос на палец, улыбается и отпускает её.
       Они идут назад, но в дом заходить не торопятся. Находят приют в уютной беседке. Сидят на широкой скамье, склонившись друг над другом. Гарри представляет, что они — деревья, чьи ветви переплелись. Энн ласково склонила голову на его плечо, совсем так, как когда едва его увидела, смотрит вниз, перебирая его пальцы. Он боится, что она выпустит его руку из своей, прислушивается к ощущениям, но ничего не слышит — только собственное сосредоточенное дыхание. Теперь ему хорошо и спокойно, он умиротворён. Тепло льётся по венам.
       Он не представлял себе, что скажет ей, летя сюда. Больше боялся, что она его прогонит, не станет слушать. Но теперь, сидя в беседке, в саду, понимает — нечего говорить. Слова излишни, любой звук способен нарушить их покой.
       Растеряно поводив взглядом, замечает, что Гаспар наблюдает за ними из окна своего домишка. Улыбается старику и тот, похоже, улыбается в ответ.
       Муза прыгает Энн на колени, сворачивается клубочком и громко мурлычет. Гарри ласково чешет кошку за ухом, а та не противится, только ещё громче урчит. Он вдруг внезапно чувствует, что задыхается, что ему не хватает дыхания, и, взяв её лицо в ладони, снова нежно целует, испытывая настоящее блаженство, когда, как цветы, распускаются створки её губ.
       — Ты снова плачешь, — она гладит его по волосам, как будто ребёнка, — не надо.
       Он только теперь ощущает воду на щеках, и что лицо горит. Он удивлён, не знает, что ответить. Изо рта её, кажется, немного пахнет лекарствами. Гарри не нравится эта мысль, он старательно гонит её от себя.
       Энн коротко целует его в плечо:
       — Тебе нужно в душ.
       — А? — встрепенувшись, спрашивает он. — Наверное.
       Он не хочет расставаться с ней ни на минуту, не может выпустить её ладонь из своей. Если он это сделает, мир взорвётся. Наступит конец.
       От одной только мысли об этом ему становится дурно. Это ужасно, неправильно — быть таким одержимым другим человеком, пусть и самым любимым на свете. Но Гарри ничего не может поделать, он весь соткан из этого чувства. Всегда и сейчас.
       Она аккуратно снимает кошку с колен, встаёт, оправляет платье. Гарри с жалобной мольбой глядит на неё, смотрит во все глаза, панически боится, что вот теперь она исчезнет. Во взгляде Энн — ласка и какое-то обещание, хотя он не может его распознать сейчас.
       — Давай я приготовлю ванную?
       — Угу.
       Он заставляет себя встать, сгибает руку в локте, предлагая ей, и так, как парочка на романтической прогулке, они возвращаются в дом.
       — Мне нужно разобрать чемодан.
       — Шкаф там, — она машет рукой в сторону следующей за коридором комнаты, — я в ванную.
       Гарри недоумевает, почему бы ей не пустить его в спальню, ведь там тоже есть гардероб. Ему вдруг становится ужасно обидно, он будто чувствует всю несправедливость мира. Чтобы отвлечься, открывает чемодан, разбирает и кладёт в шкаф (практически пустой, на верхней полке только полотенца и салфетки) немногочисленные вещи.
       Ноги не держат его, он чувствует, что чертовски устал. Надо передохнуть. Вся тревога и напряжённость последних суток наваливается на него, накрывает с головой. Гарри не садится, а устало валится на диван, шумно вздыхая.
       А потом мир вдруг теряет запахи, краски и звуки, и он больше ничего не понимает. Слышит тихие шаги. Ему кажется, что кто-то смотрит на него. Плечи оказываются завёрнуты в плед, и вот он уже весь укрыт. Становится теплее. На задворках сознания Гарри понимает, что следует за это поблагодарить, но не в силах пошевелить языком, только ворчит, и, издав тихий вздох, снова проваливается в спасительную тишину.

       Он просыпается, кинувшись на подушках. Липкое, мерзкое чувство страха пленит тело, ползёт по клеткам. Гарри сонно зевает и с силой трёт глаза, пытаясь прийти в себя. Сердце в груди бьётся с двойным усердием.
       Он оглядывается по сторонам, но в кромешной тьме невозможно что-то разглядеть. Требуется несколько секунд, чтобы понять, где он, вспомнить. По губам ползёт довольная улыбка, когда он понимает, вспоминает ласковый взгляд Энни, её тёплые прикосновения. Энни. Где она? Гарри вертит головой, пытаясь хотя бы сообразить, где дверь, а где окно. Не очень получается — окно занавешено, свет практически не проникает в комнату. Нащупав рукой мобильный телефон на тумбе, он включает подсветку. Можно теперь различить очертания мебели, а большего ему сейчас не нужно.
       Скинув с себя плед, Гарри топает наобум. Вообще, по- хорошему, ему нужно помыться, но сперва — найти Энни. Он снова корит себя за одержимость, опять чувствует себя неловко. Врезается в какую-то статуэтку, больно ударившись ногой. Петляет по комнате, потом — по коридору, подсветив телефоном. Только сейчас понимает, что не сообщил сыну, что уезжает, и куда, а ведь Рой должен сегодня приехать. Остаётся надеяться, что Мод ему всё объяснит. И Шарлотте.
       Он едва не налетает лбом на дверь, и, нащупав дверную ручку, открывает её.
       Спальня. Первое, что бросается в глаза — большая удобная кровать. На ней сидит, опираясь на подушку, Энн с книгой в руках. Горит ночная лампа, и Гарри благодарен небесам за то, что может сейчас рассмотреть её лицо. Она читает, очки смешно сползли на кончик носа — эта привычка у них, можно сказать, общая, одна на двоих. Увидев гостя, снимает очки и кладёт книгу на тумбочку у кровати. Гарри замечает, что там лежит кислородная маска, и болезненно кривится.
       — Привет, я… — подавленно бурчит он, подходя к кровати, — я проснулся, и искал тебя. Можно я побуду с тобой?
       Он не настаивает, ему хватит даже простой возможности сидеть на краю кровати, разговаривая с ней, или слушая, как она сонно дышит.
       Энн откидывает одеяло, подвигается ближе к краю, приглашая его к себе. Ему вдруг становится неловко. Раздеваясь, он задаёт себе вопрос, каким она увидит его. Он постарел, и, хоть пытается держать себя в форме, время оставило на теле свои следы. Энн спокойна, смотрит, как он снимает одежду, оставаясь в одном только белье, как быстро, стыдливо, словно вор, юркает в постель. С беспокойством он смотрит на неё, а потом — на кислородную маску на тумбочке.
       — Я держу её, если вдруг станет трудно дышать, — проследив за его взглядом, поясняет она, — но пока надевать среди ночи не приходилось.
       Гарри кивает — грустно, чувствуя себя осликом. Устраивается удобнее, подтягивая ноги к корпусу, не старается сдержать трудный вздох. Энн ласково проводит ладонью по его плечу, аккуратно целует в щёку. Замирает, обвив его шею руками, устраивается на его груди.
       Гарри прислушивается к себе, пытается понять свои ощущения, но напрасно. Он хотел бы близости, но так взволнован, что сердце вырывается из груди. Вряд ли сейчас он способен на что-то большее, чем просто лежать рядом, обнимая её.
       Энн не наседает, не торопит, просто устроилась на его груди, как прежде, и чертит пальцами по груди дорожки. Гарри готов поспорить, что они оба сейчас прислушиваются к ощущениям, слушают дыхание друг друга. От её тела исходит тепло, он угадывает и узнаёт знакомые очертания и линии.
       — У меня такое чувство, как будто этих десяти лет и не бывало — тихо шепчет она, заставляя его прислушиваться, напрячь слух.
       — Да, — соглашается Гарри, — у меня тоже.
       Нет чувства воссоединения после долгой разлуки. Они словно только вчера спали вот так, держа друг друга в ладонях. Энн пошевелилась, легонько задела его бедром под одеялом, от чего по телу мгновенно прошлась сладкая дрожь. Она смотрит на него, а потом ласково целует его ресницы.
       Улыбнувшись, Гарри ищет её губы, а, когда находит, льнёт к ним в долгом поцелуе. Он весь замирает, он хочет тихо шептать ей на ухо о любви, и, одновременно, кричать от счастья. Пока не знает, какое чувство сильнее. Просто наслаждается эмоциями, давно уже забытыми, присыпанными пылью времени. Просто дышит. Просто живёт.
       Она снова успокаивается, ласково обнимая его за шею. Чудесная головка спокойно лежит у него на плече, и Гарри смотрит на неё в сиянии лунного света, слабо проникающего в комнату, и гладит по спине. Он не отводит взгляда, не шевелится, и даже боится дышать до тех пор, пока её дыхание не учащается, не становится глубже, а сама она не замирает в его руках.
       Лишь дождавшись, пока она уснёт, он поднимается с постели, и отправляется в душ. А вернувшись, находит её всё так же сладко спящей на своей подушке. Он так любил смотреть, как она спит, раньше. Порой просто сидел на краю постели, любуясь ею, и боялся потревожить её сон. Это воспоминание приятное, дивное, греет и ласкает душу. Гарри наблюдает за ней, как она сонно вздохнула, как рассеянно проводит ладонью по подушке, и, выдохнув, снова кладёт свою прелестную головку на его плечо, замирая.
       Осторожно, он кладёт руку ей на сердце, слушает спокойное и ровное биение.
       «Ты звучишь, как здоровое, — бросает он её сердцу немой упрёк, — почему ты звучишь, как здоровое, почему, почему, почему?»
       В один миг всё отчаяние мира сваливается на него, на его плечи, и он не уверен, что сможет столько вынести. Хотя и довелось за полвека жизни испытать много боли, пережить множество потерь. Гарри хмурится. Нет, не стоит думать об этом, во всяком случае, не сейчас. Он с Энни, и она сладко спит, прислонившись к его плечу. Обо всём остальном он подумает завтра, с остальным разберётся позже. По крайней мере, попробует.
       Но он не может сдержать слёз. За эти сутки, кажется, он наплакал их на целую жизнь вперёд, и вот они снова бегут по щекам, обжигая кожу. Гарри чувствует, что ему нужно успокоиться, за что-то зацепиться, что покажет — его горе не так велико, как ему кажется.
       Как всегда, он ищет спасения в своей любви. И, спрятав лицо в волосах Энн, старается выровнять дыхание. А вскоре — затихает, погружаясь в сон.

       Он просыпается от собственного стона, от того, что по телу разливается удивительное тепло. Ещё не придя в себя, не открыв толком глаза, понимает, что происходит, чувствует. Расплывается в блаженной улыбке, подаётся бёдрами вперёд, плавится под её ласковой ладонью. Она выбрала неспешный темп, никуда не торопится, а ещё — пронзительно нежная. Хотя, может быть, ему только так сейчас кажется. Чувства, разливающиеся по телу с какой-то невероятной остротой, вонзаются в каждую клетку. Она трогает его мужское естество, скользит ладонью вверх-вниз, чертит маршруты — и Гарри, ведомый, толкается ей в руку, пряча стоны в её поцелуях. С каждой секундой ему всё жарче, он плавится, буквально горит от её ласк. Энн покрывает его поцелуями, не отнимая настойчивой ладони от центра его удовольствия. Запрокинув голову назад, Гарри жмурится, чувствует пульсацию, но старается оттянуть момент. Не выходит. Он весь буквально обращается в долгий стон — и изливается на простынь, закрыв глаза.
       Ему нужно время, чтобы прийти в себя, восстановить сбившееся дыхание. Это восхитительное чувство ласки, которую дарит Энн, он не забыл, и ни с каким другим не спутал бы. Ему хорошо, удовольствие волнами проходит по телу, пронзает каждую клетку. Конечно, теперь всё иначе, чем лет десять назад, и на то, чтобы прийти в себя, нужно больше времени.
       Когда удаётся вернуть контроль над дыханием, Гарри кладёт голову жене на плечо, ласкаясь. С улыбкой, она целует его в весок, а потом — в губы.
       — У тебя давно не было женщины?
       В голосе, как не пытается она скрыть, триумф. Она всё поняла, а значит, одержала победу над Маргарет, и теперь окончательно убедилась в этом.
       — У меня давно не было тебя — просто отвечает Гарри, коротко целуя её в плечо и отстраняясь, но не прекращая ласково смотреть на неё.
       Одарив его довольной улыбкой, она скользит вниз, обвив его бёдра, и удобно устраивается так, чтобы оказаться лицом на его животе. Она любила отдыхать вот так, иногда целуя кожу под своими губами. И доказывает, что не изменила своей привычке.
       — Когда ты уезжаешь?
       — Я не уеду.
       — Жена будет недовольна.
       «Жена» из её уст звучит, как насмешка. Гарри неловко, неудобно, в конце концов, просто противно.
       — Моя жена здесь — в его голосе стальная уверенность.
       Ему плевать на то, что написано в паспорте, что — в других документах. Энн всегда была его единственной любовью, единственной женщиной, с которой он видел себя, единственной женой. Энн всегда была и будет самой прекрасной женщиной на свете для него. Остальное не важно, не имеет никакого значения.
       — Ты, как будто, снова сбежал. Ко мне.
       — Нет, — он упрям, не собирается сдаваться, — я к тебе вернулся.
       Она ничего не ответила, но шумно дышит. Он знает Энн, понимает, что ей не по душе то, что услышала только что, и всё, что происходит.
       Иногда он совсем не может её понять. Они нужны друг другу, любят друг друга, но она почему-то гонит его от себя, гонит к другим. Он совершенно не понимает, зачем она это делает, почему так поступает. Сейчас — особенно, когда они всё друг другу сказали, стоило ему очутиться на пороге её дома, в кухне.
       — Ты хочешь, чтобы я ушёл?
       Вопрос звучит угнетающе, режет уши. Он чувствует, как мерзкое гнетущее ощущение стремительно множится внутри, растёт, словно снежный ком. В ожидании ответа перед ним потухают все краски, и он весь — будто сосуд, из которого высосали всю жидкость разом.
       Приподнявшись на локте, Энн обводит его долгим взглядом, а потом нежно приникает к его губам своими, вовлекая в поцелуй. Когда поцелуй окончен, она ласково ведёт ладонью по его лбу, на котором чётче выступает упрямая жилка. А потом снова находит покой на его груди, спокойно и мерно дыша.
       — Не гони меня, Энн, — ласково поглаживая её по спине, просто говорит он, — не надо. Я уже вдоволь настрадался вдали от тебя. С меня хватит.
       Она вздыхает:
       — Не всё ведь зависит только от нас, и того, чего мы хотим, Гарри.
       — Пусть так, — он пожимает плечами, — но мне никто не нужен, кроме тебя. Правильно это или нет, хорошо или не очень, но я без тебя опустошён. Я как выжатая губка. Позволь остаться с тобой, быть с тобой рядом. Это — единственное, чего я хочу, и мне следовало бы приехать гораздо раньше.
       Она молчит, но всё ещё обнимает его.

       Кажется, удалось снова вздремнуть. Солнце застало их врасплох. Гарри почувствовал, что Энн отстранилась, потому проснулся, неохотно открыл глаза. Обнаружил её, сидящей на постели, и кладущей большую белую таблетку на ладонь.
       Снова защемило в сердце. Гарри вздыхает. Нет, у него просто не получится это игнорировать, как бы не старался.
       Встав, она идёт к шифоньеру, доставая халат, накидывает его на плечи, всё это время держа таблетку в кулаке. Гарри, тем временем, сидит в кровати, рассматривая её. Определённо, она похудела. Теперь она — ещё более хрупкая, нежная и лёгкая. Но он видит всё такую же прекрасную женщину, как всегда, как и в день их первой встречи.
       — Время благосклонно к тебе.
       — Ты мне льстишь — отзывается она, но с улыбкой.
       — Нисколько. Ты прекрасна, как и прежде.
       — Идём. Сперва в душ, а потом я приготовлю завтрак.
       Гарри лениво поднимается с постели, сунет ноги в тапки, и идёт к ней, будто во сне. Она стоит у зеркала, неподалёку от окна, старательно расчёсывает волосы, а те ершатся.
       Обняв её за талию сзади, он закрывает глаза, и выдыхает:
       — Я так люблю тебя.
       — Это взаимно, — ласково отвечает она, — совершенно взаимно.
       Они так и стоят, замерев в объятьях. Позже, вероятно, они снова будут наслаждаться близостью, купаться в любви, разговаривать и просто быть рядом — заниматься всем тем, чего были лишены, так долго. А сейчас просто слушают момент, в котором их обоих переполняют нежность и счастье. И радуются ему. Гарри — уж точно.
       Энн вдруг поворачивается к нему лицом, взглянув в его глаза:
       — Не думай ни о чём плохом. Ты рядом, и я буду с тобой так долго, как только смогу.
       — Гас писал, что прогнозы плохие — с грустью отзывается он, чувствуя болезненный спазм по всему телу.
       Энн смотрит на него с удивительным спокойствием, хрупкая внешне, но невероятно сильная — женщина, которую он полюбил:
       — Если бы я слушала всё, что мне и обо мне говорят, никогда не стала бы собой.
       Коротко поцеловав его, она осторожно выпутывается из объятий:
       — Идём. Мне нужно принять лекарство. И пора начинать новый день.
       И она выходит, а он покорно идёт следом, плетётся позади. Но ему наплевать, абсолютно на всё наплевать. Кроме того, что она рядом.
       Лишь бы она была рядом всегда. Всю оставшуюся жизнь.