Пятно

– Зинаида Ивановна, оставьте посуду! Я сама всё уберу, – Тамара вернулась на кухню, закрыв дверь за последними гостями – Давайте, я вам ещё вина налью?
Соседка, сгорбленная сухонькая старушка, с морщинистым лицом, безропотно вытерла руки о цветастую тряпку, когда-то бывшую фартуком, а ныне заменявшая кухонное полотенце, и присела на табурет.
– Помянем  маму – сказала Тамара, разливая кагор.
Поставив на стол бутылку, она взяла свою рюмку и залпом выпила. Зинаида Ивановна медленно поднесла к лицу вино, некоторое время разглядывала сквозь стекло тёмную жидкость.
– Пусть земля будет пухом нашей Сашеньке. – тихо произнесла она потрескавшимися губами, и сделала маленьких глоток, затем поставила рюмку на скатерть, и её мутноватые красные глаза наполнились слезами. Она прикрыла рот ладошкой, сдерживая рыдания.
– Мама очень вас любила, – Тамара снова наполнила свою рюмку, ожидая успокоительного опьянения, но алкоголь не торопился – Она писала мне про вас, про то, как вы сблизились в последние годы.
Старушка заплакала. Тамара, глядя на неё, заплакала тоже. Она вспомнила тревожный ночной звонок Зинаиды Ивановны со страшным известием, лихорадочные сборы. Вспомнила, как всю дорогу в душном плацкартном вагоне поезда «Владивосток-Пенза» сетовала на судьбу, и кляла своё вечное безденежье, из-за которого она не успела на похороны: о самолёте можно было только мечтать –  денег едва наскребла на поезд, в один конец. С самого приезда и до сегодняшних поминок на девятый день, Тамара пребывала в угнетённом состоянии. Первый день проплакала на могиле, разговаривая с мамой. Все последующие – бродила по пустой квартире, перекладывая с места на место мамины вещи, ходила в ЖЭК и паспортный стол, узнавая на счёт наследства, готовилась к поминкам. А по ночам её мучали кошмары...
В этот вечер, захмелев от креплёного вина, Тамара, уже не вытирая катившихся по щекам слёз, говорила без остановки. Зинаида Ивановна, казалось, не слушала её, но Тамаре было безразлично: ей надо было излить душу…
– Ведь я виновата перед мамой… – продолжала Тамара – Полгода назад она письмо прислала, просила приехать. Что-то её беспокоило, но что именно – в письме не сказала… А я тогда без работы осталась, надо было как-то выкручиваться, выживать… Одним словом, не до поездки мне было. Я маме написала в ответ что-то ободряющее, но никуда, конечно, не поехала. Только теперь понимаю, что мама приближение смерти почувствовала, и хотела увидеть меня… в последний раз. А я – не поняла… Потом я ещё два письма ей отправляла, но она – не ответила. Две недели назад пыталась позвонить. Никто трубку не снял… Может, в магазин ходила, или просто звонка не слышала. Мне бы, дуре, надо было тогда отложить все дела, занять денег, и ехать к ней! Мама будто боялась чего-то…
Зинаида Ивановна вскинула на Марину слезящиеся глаза:
– Сме;рти Сашенька боялась, это точно… Когда в квартиру с участковым вошли, я сразу глаза её увидела. Широко раскрытые, страшные. И ещё выражение на лице какое-то странное у неё было. Будто перед смертью она увидела чего…
– Увидела? – переспросила Тамара. – А к ней в тот вечер никто не приходил, вы не знаете?
– Кто же к нам, старухам, может прийти, кроме смерти?
Тамара помолчала немного. Налила себе ещё вина.
– Я все последние дни сплю очень плохо...
– Мама приходит? – спросила соседка.
– Нет, другое что-то, очень страшное… Этот сон снился мне несколько раз, – продолжала Тамара – Один и тот же. Будто бы я снова маленькая, мне лет пять-шесть. Эта квартира наша отчётливо снилась. Всё, как в жизни. Только со мной нет никого, одна я в доме. И вдруг появляется на полу какое-то пятно. Будто живое что-то. Помню его отвратительный цвет, трудно даже его описать. Скорее, грязно-розовое. Неровный какой-то цвет у него: розовое, сизое, пепельное, серое… Оно расплывается, как тесто дрожжевое… Ужасное ощущение: я и с места сдвинуться не могу, и взгляда от него оторвать...
Зинаида Ивановна смотрела на неё внимательно и недоверчиво, но Тамара не замечала этого, продолжая свой монолог-исповедь:
– Во мне всё застыло, будто умерло. Я даже не дышу. В голове звон, сейчас перепонки лопнут с треском. Глазам больно, но я не могу моргнуть. А пятно надвигается, я точно знаю, что оно сейчас меня погубит. И ещё этот отвратительный запах. Прелый такой, кислый, душный…
Соседка молчала, поджав сморщенные губы. Тамара снова выпила, и некоторое время сидела в задумчивости.
– Слушайте, зачем я это рассказываю? Ах, да, вспомнила! Так вот: я стояла, заполонялась этим духом и страхом, а пятно росло, росло, разбухало… И я просыпалась. Выскакивала из сна, как будто выныривала из глубины. Сердце колотится, вокруг темнота, а у меня вместо счастья и облегчения – усталость и ужас. Потому что назавтра я снова увижу во сне этот блин и снова оцепенею. Он появится, просочившись между квадратами линолеума – рыхлый и безжалостный.
Тамара перевела дух. От возбуждения на её щеках проступил румянец, лоб покрылся мелким бисером пота.
– И знаете, вот этот сон повторялся четыре ночи подряд. Одно и то же. А прошлой ночью – опять приснилось. И вот в очередной раз эта пытка. Я прямо во сне поняла – больше не выдержу. Хватит! Взяла палку от швабры –  знаете, во снах всегда появляется всё, что нужно – шагнула к этой биомассе, к этому мерзкому тесту, и начала исступленно колотить. Я была уверена, что сейчас умру. Как-то страшно умру, с исчезновением тела, с поглощением его куда-то в иные миры. Я тогда не думала в таких словах, я просто пытаюсь описать чувства…
Зинаида Ивановна хотела прервать Тамару, и в голосе соседки звучала тревога:
– Может, тебе валерьянки на ночь выпить? Или к доктору схо…
Тамара продолжала, словно разговаривала сама с собой, и никого рядом с ней не было:
– И эта чудовищная гадкая квашня стала съёживаться, затухать, сворачиваться, пока не ушла в щель. Я била по уже опустевшим клеткам пола...
Зинаида Ивановна, глядя на Тамару с нескрываемым испугом, попыталась погладить её по голове, чтобы успокоить, но рука застыла в нерешительности. Она поспешно поднялась со стула:
– Пойду я, дочка. Поздно уже. – с этими словами соседка боком вышла из кухни, и тихонько захлопнула за собой входную дверь, оставив Тамару наедине со своими мыслями и страхами…

Сон никак не приходил. Тамара металась по кровати, сминая простыню и сталкивая на пол подушки. Перед глазами то появлялся, то исчезал мамин образ. Из памяти всплывали воспоминания о той ужасной минуте, когда глухой и далёкий, весь в трещинах помех, голос соседки произнёс «Тома, мама твоя умерла…». Чудились какие-то голоса, будто звавшие куда-то. Тамара постоянно возвращалась к мысли, что ей надо было бросить всё, и приехать, когда она получила последнее мамино письмо. А теперь мамы не стало, лишь в груди саднила боль страшной утраты, которую можно было, если и не предотвратить, то хотя бы смягчить последней несостоявшейся встречей. «Прости меня, мамочка…», повторяла Тамара вновь и вновь, и слёзы отчаяния душили её.
Старые ходики мерно отсчитывали время, сквозь плотные шторы в комнату понемногу начал проникать рассвет. Измученная ночной духотой, Тамара с трудом поднялась на ноги, и нетвёрдой походкой пошла на кухню попить воды. Ступив на порог, она в потёмках нашла рукой выключатель. Лампа в старом абажуре осветила центр кухни. Тамара сделала шаг, и вдруг замерла в ужасе, уставившись на пол.  Быстро увеличиваясь в размерах и поднимаясь вверх, к ней приближалось нечто грязно-розовое. Масса, за секунду из небольшого пятна на полу превратившаяся в огромную полусферу, занимала уже почти всю кухню. Поверхность её пузырилась и зловеще поблёскивала в свете лампы. Субстанция уже поглотила табуретки и часть стола. Сквозь неё было видно, как попадавшие внутрь предметы мгновенно растворялись. Животный страх парализовал мышцы, Тамара не могла сдвинуться с места. Прежде, чем неизвестное вещество поглотило её, она успела прошептать:
– Мамочка, прости…