Решение

«Человек есть мера всех вещей:
 существенных, что они существуют,
и не существующих, что они не существуют»

(Протагор, древнегреческий мыслитель,
 480 г. до нашей эры)


РЕШЕНИЕ
 Художественно-документальная повесть

ГЛАВА 1.  УЧИТЬСЯ У... ТАЛЕЙРАНА

Рука машинально потянулась к распотрошенной за считанные часы пачке. По- мужицки, как крестьяне мастерят цигарку, не спеша, размеренно, стал разминать сигарету. Желтоватые кончики пальцев  уже давно ощутили и невесомую тонкость  обертки, и крупинчатость  табака, а Том Петрович Николаев, заместитель директора Курской атомной станции по науке,  все мял и мял сигарету, словно присматривался, прицеливался, проверяя то ли шестым, то ли десятым, во всяком случае, только одному ему свойственному чувством.
Проверял свои мысли, крутил и так, и эдак. Правильно? Неправильно? А если вот так?.. Ага... Гм...
Снова мнет сигарету. И думает, думает, думает. На пол с кончика уже невесомо сыпятся крошки, сигарета истончилась,  пальцы нащупывают пустоту, некие прорехи в только что плотном табачном цилиндрике. А он нащупывает прорехи в своем направлении. Пока еще невесомые, неясные, обозначаются лишь некоторые намеки, предположения. Но они есть, а это – главное...
Надо еще думать. Доводить намеки и предположения до очертаний, из которых  вырисуется контур – четкий, ясный, со всеми конкретными определениями и заключениями.
Было ощущение непонятного, настораживающее его, бывалого ядерщика, как матерого зверя в лесу, вскидывающего уши при каждом подозрительном шорохе.
Опасности еще не было. И страха не было. Но настороженность уже витала в воздухе, расправляла крылья не только в его кабинете, но и над всей атомной станцией. А как иначе? Ядерная безопасность – это  его первейшая прерогатива, и он обязан быть настороже.
Недоверие вызывала пухлая, с растрепанными «ушками» - завязками, с виду обычная канцелярская папка, в недрах которых покоятся бюрократические циркуляры, постановления, предписания, указания и прочее чиновничье делопроизводство. Есть папка – есть дело. И ему надо дать ход. Или не дать. Все в его компетенции, все сошлось, замкнулось на нем.
Именно ему предстоит дать окончательный ответ. Заключение. Вердикт. Отмашку. Можно назвать как угодно, все дело в последующем действии.
 Или бездействии...

Папку ему три дня назад положил на стол главный инженер станции Ряхин. Заскочил наскоро, даже рассиживаться не стал. Двинул на столе в его сторону папку - посмотри, выскажи свое мнение.
Он представил себе невысокого, вечно куда-то спешащего, с хитроватой искринкой в глазах и затаенной улыбкой Вячеслава Михайловича. Уже и седина стала пробивать его, морщины, загуляли на челе, даже ростом, кажется, стал чуть пониже. Да... Летят годы, летят... А он хорошо помнит его просто Славой - худощавым, изрядно отощавшим на общежитейских харчах вчерашним студентом, что нарисовался в Томске-7 на строительстве атомного завода. Хлопающие от увиденного – изрытый котлован, непролазная грязь, неразбериха – куда я попал, мать родная? – глазки, скромно вытянутые чуть ли не по швам руки. Кто знал, что «студент» превратится в крупного специалиста - ядерщика, его достойного ученика...
Да и он в глазах молодого специалиста никак не выглядел эдакой глыбой - начальником, решающим все и вся, ворочающим на строительстве тысячами людей, сотнями машин и механизмов. В  расстегнутой фуфайке, сбившейся набок шапке и заляпанных грязью сапогах, он мало чем отличался от гудящего, густо сдабривающего свою речь «для связки» отборными словечками рабочего люда.
Бегло пролистав документы,  сделал зарубку на память. Потом невидимым магнитом притягивал парня к себе, радовался, глядя, как Слава расправляет плечи, становится Вячеславом, а потом, уважительно, и  Вячеславом Михайловичем, истинным спецом - атомщиком.
Жаль, что не удалось основательно побеседовать с Ряхиным - уже вскользь, по касательной главной мысли, прошло. Но и того, что услышал от него, было вполне достаточно, чтобы задуматься.
– Что - то не нравится мне...
Сказанные с прицокиванием и неопределенным движением плеч, без всякого продолжения, слова главного инженера и послужили тем настораживающим шорохом, что заставили Тома Петровича дольше обычного мять сигарету, в задумчивости впустую чиркать зажигалкой и долго прикуривать; неопределенно глядя перед собой в одну точку.
Вспыхнувший огонек высветил прорезанные твердые складки на крупном лице.
И снова потекли мысли – вроде бы вразнобой, разношерстные, перескакивающие с одного на другое, сродни  ядерной реакции, при которой из отдельных атомов и протонов высвобождается невидимое количество энергии. Привыкший за многие годы укрощать, направлять эту, пытающуюся жить по своим, отдельным законам невидимую стихию в конкретное русло, он и сейчас действовал по такому же правилу. Не спешил давать разгоряченному мозгу волю, не осаживал его второпях, как крутого коня. Пусть серое вещество выдает то, что кроется в корке и подкорке - и важное, и второстепенное, и, казалось бы, ненужное. Вытаскивая из памяти некие, не относящиеся к делу мелочи, словно подпитывал, наполнял ими – как витаминами,  ферментами, гормонами, назови это как угодно, свою главную конструкцию, в которой нет мелочей и для построения которой многое имеет значение.
Передавая папку с Программой, Ряхин заговорщески бросил ему – как сообщнику, который понимает с полунамека, с полуслова, по одному им известному коду:
– Том Петрович, ты уж с московскими гостями потолерантнее...
Яйца курицу учат? Это так, к слову. Но кто, как не он, Николаев, просветил Вячеслава Михайловича, что прародителем понятия «толерантность» послужил министр иностранных дел Франции времен Наполеона,  влиятельнейший в то время в Европе Шарль Морис де Талейран - Перигор. В белых атласных панталонах,  роскошном красном, с золотым шитьем бархатном камзоле, сверху донизу усыпанный орденскими звездами и полагающимися к ним по статусу лентами, с затаенной хитромудрой улыбкой на устах – именно таким представился ему Талейран, когда он прочел про него книгу. Жизнь, карьера, политические и прочие ходы этого человека настолько поразили его, что «заразил» им и Ряхина.
Как - то, обсудив в кабинете очередные ядерные дела, он, встав из-за стола, потянулся, разминая затекшие косточки, и, загадочно улыбнувшись, хлопнул по плечу Вячеслава Михайловича:
– Слушай, а ты читал про Талейрана?
– Кого - кого? – не сразу ухватил внезапно перескочившую мысль своего старшего товарища Ряхин. Он привык к тому, что Том Петрович то и дело подкидывает идеи, находки технического рода. Ну, а на этот раз какой-то непонятный Талейран... Что это за фрукт, и какое отношение он имеет к работе?
– Ну... Толерантность – есть такое понятие, знаешь?
Николаев выжидательно смотрел на товарища. Ему нравилось подбрасывать своим коллегам закавыки, которые не вписываются в распространенные нормы и правила, над чем надо основательно поразмыслить. Пока ошарашенный вбросом нестандартной ситуации иной инженер ломал голову, он с неизменной улыбочкой взирал на него со стороны.
Ну, что, дружок, не ожидал? Привык действовать по готовым циркулярам? Это хорошо, молодцом, хвалю за исполнительность. А если зайти с другой стороны? Нельзя? Ну, дорогой, не спеши, так уж и нельзя... В свое время люди в лаптях ходили. Но времена меняются, так что негоже лаптем щи хлебать. Соображалка на что дана? Да и государство зря, что ли, пять лет тебя обучало? Давай, шевели мозгами!
Вячеслав Михайлович пожал плечами. Мол, кто ж не знает это модное, недавно  входящее в обиход словечко, обозначающее терпимость, уважительность к иному воззрению и образу жизни, мыслям. Только это применимо больше там, за пределами атомной станции. Здесь же – своя, особая жизнь, строго подчиненная техническим законам, регламентам и указаниям. Терпимость одного к недостаткам другого, пусть даже в высшей степени хорошего человека – это, как бы сказать... Непорядок, мягко говоря. За которым может скрываться и нечто большее. Бардак не бардак, но толерантности и терпимости не место на атомной станции, где в разгоряченном реакторе бушует страшная ядерная реакция, где малейший промах может привести к тому, что джин вырвется из бутылки. Нет, нет... Это пусть  «гражданские» вволю применяют толерантность, терпят и прощают друг друга, сколько хотят. А им, атомщикам, находящимся как бы на военном положении, нельзя поддаваться всепрощенчеству и терпимости. Никак нельзя!
Ряхин недоверчиво посмотрел на Тома Петровича.
У того улыбка еще не сошла с губ, мягкое широкое лицо стало  мягче и добрее.
Ну, что? Прочитать товарищу Ряхину лекцию про толерантность применительно к «атомным» условиям? Растолковать, что при выдаче «на гора» столь нужных стране киловатт, помимо неукоснительного соблюдения технических предписаний и инструкций, есть еще нечто другое – не менее, а, быть может, более важное? Это – отношение друг к другу, создание особой, «пользительной» атмосферы. В которой бы сочеталась и непримиримость, нетерпимость к недостаткам, и то же самое, но со знаком «плюс» - в отношениях к друг другу, к делу. Как высокоинтеллигентный и образованный человек учтив и изыскан по отношению к другим не только в обществе, но и наедине с самим собой, так и у атомщика это должно проявляться не в нужный день и час, а всегда быть внутри. Культура не должна жить по принуждению, ею нужно пропитаться, «носить» в себе не только во время похода в театр, но и «пользоваться» дома, на работе.
Да, да,  и на работе! А почему бы и нет? Это только на первый взгляд кажется, что сложно и невозможно. Но мы ведь не люди средневековья, живем в иное время. Атом усмирили, поставили его на службу людям. Значит, и себя должны «усмирить» - свои непомерные амбиции, расхлябанность и попустительство. Тогда и производственный результат не замедлит сказаться.
А еще Ряхину, как главному инженеру, полезно не только успешно решать производственные дела на месте, но и заводить, укреплять деловые связи в Москве, областном Курске, в своем городке Курчатове, на всех уровнях. Зачем? Он не стал растолковывать ему подробно, прочитает книгу, сам все поймет.
После того, как Вячеслав Михайлович буквально «проглотил» книгу, они, как-то оставшись наедине, долго обсуждали ее, крутили, спорили.
– Талейран принес большую пользу Франции, - как карты, выкладывал доводы Ряхин. – Он отстоял государственную независимость и территориальную целостность своего государства. Бальзак считал, что, несмотря на критику, Талейрана уже только за то, что он воспрепятствовал разделу Франции на Венском конгрессе, следует признать национальным героем.
– Да - да, –  пыхнул табачным дымком Николаев. – Сам Талейран, не стесняясь, так об этом говорил: «Я ничуть не упрекаю себя в том, что служил всем режимам, от Директории до времени, когда я пишу, потому что я остановился на идее служить Франции, в каком бы положении она ни была». Все же мне больше импонирует его способность предвидеть неблагоприятные события, просчитывать наперед, – задумчиво проговорил он.
– Сейчас уже мало кто помнит, что Талейран был категорически против вторжения Наполеона в Россию, – несколько помолчав, добавил Том Петрович. – Он считал решение императора неверным, слишком рискованным. Талейран тогда прямо заявил: «Наполеон предпочел, чтобы его именем называли его авантюры, а не его столетие».
– Интересно, что афоризмы Талейрана не утратили свое значение и в наши дни, – зашел с другой стороны Ряхин. – Интересно он высказывался. Например: «Бойтесь первого движения души, потому что оно, обыкновенно, самое благородное». Не сразу и поймешь, что хотел этим сказать.
– Куда больше известно его изречение «Благими намерениями выстлана дорога в ад». Да уж... – перестал пускать дым Николаев, – умнейший был человек, что ни говори.
У такого дипломата, как Талейран, полезно кое чему поучиться.
Он снова остановился, задумался.
– А мне вот что талейрановское запало: «Есть штука пострашнее клеветы. Это – истина».
Возникла тишина – как тот самый момент истины, когда люди без слов понимают друг друга, когда не нужны ни движения, ни жесты. Тишина, которой в бесконечной суете и движении, гуле машин, деловой горячности порой так не хватает, от которой многие отвыкли и даже чураются как некой ненужности, обременительности. В шуме слов можно спрятаться, раствориться, обезличиться. Ты - невидим и неслышен. А тишина – она проясняет, наполняет  светом и чистотой...


Глава 2. ЛУЧШИЙ «КОЗЛОДЕР»
Он ткнул остаток дымящейся сигареты в пепельницу. Тут уже высилась целая гора истерзанных, сплющенных окурков – все, что осталось от гладеньких сигаретных цилиндриков, заправленных табачной начинкой. Последний же не распластался, не раскрошился, а замер торчком посредине пепельницы. Приплюснутый, скособочившийся, распухший во все стороны с надтреснутой папиросной кожицей и просыпавшимися крошками табака, этот цилиндрик вдруг явственно, до малейших очертаний напомнил ему нечто похожее...
Те урановые блочки, что вставлялись в две тысячи каналов ядерного реактора на первом промышленном реакторе в Челябинске - 40, первоначально тоже имели правильную цилиндрическую форму. Каждый канал автономен, в каждом свое охлаждение и свой температурный режим. Физика тут тесно переплетается с теплотехникой, теплотехника – с гидродинамикой, так что постоянно надо быть начеку. Если бы эти самые ядерные блочки были еще достаточно надежные... Но технология их изготовления тогда, в пятидесятые годы, только отрабатывалась. Оттого блочки гуляли, непроизвольно меняя свою форму и размеры: изгибались, распухали, толстели и даже растрескивались, как те искуренные и деформированные  сигаретные «бычки».
Надо же, его тогда прозвали лучшим «козлодером», усмехнулся доброму подшучиванию над ним коллег - ядерщиков. Здесь, на Курской атомной станции, многие об этом и не ведают. Разве что Ряхин, Бурков, Николаенко, кто еще? – знают о его «козлодерстве» на Урале. Ну и хорошо, что не ведают, не приведи Господь разгребать такие аварии.
А он разгребал. Почему у него лучше других получалось? Может, потому что схватывал не по отдельным деталям, а понимал всю суть происходящих в реакторе процессов. А, может, потому, что никогда не перекладывал эту опасную работу на других, лез в адское пекло, доверяя только себе, своим рукам и голове.
Кстати, усмехнулся он, ядерщики - народ с юмором. Назвать по аналогии с упрямым бородатым козлом упирающийся в канале, не желающий идти ни туда, ни сюда блочок... А позаимствовали термин у металлургов, которые застывание металла в аварийно остановившихся печах называли именно так - «козлом».
В чем причина возникновения «козла»? Когда блок меняет свою форму, сразу же уменьшается зазор между ним и стенками канала, а, значит,  снижается проход охлаждающей воды. Из-за перегрева идет распухание блока, а это чревато серьезными последствиями.
Если распухший блок «завис» - тут не зевай, пробивай его длинной железной штангой. На это отводится всего пятнадцать, от силы двадцать минут. Надо быстрее пихать, толкать этот блок, чтобы он свалился вместе с другими вниз. Не успеть – значит отправить реактор в «йодную яму». А это уже ЧП, поскольку у реактора не хватит  оперативного запаса реактивности для нового подъема мощности. Нужно какое-то время выждать (обычно полтора - двое суток), только тогда можно запускать заново.
А это - срыв плана, «срыв» премий всем работникам реакторного завода. Но, главное, плутония, за выработку которого тогда спрашивали очень строго, будет выработано мало. А он жизненно нужен для начинки атомной бомбы.
Если распухший блок пробить не удавалось и он, застряв, полностью перекрывал поток охлаждающей воды в технологическом канале – это, что называется, «приплыли», получите- распишитесь за самый что ни на есть настоящий «козел». Могут прогореть алюминиевые трубы технологического канала, что приведет в заливанию графитовой кладки охлаждающей водой. Уран начнет соприкасаться непосредственно с графитом, образуя карбиды урана – вещество, обладающее повышенной прочностью и твердостью. Попробуй, выковырни его потом из канала, тут уже без специальных длительных мероприятий не обойтись.
Сколько раз в ночь - полночь его поднимали с постели пугающим, со зловещим оттенком - кто его знает, от аварии и до отправки в зону недалеко – словом «козел». И он, по- военному отбрасывая в сторону одеяло, летел, на ходу застегивая рубашку, плотно сжав губы,  в машине выслушивая сообщения о характере повреждения и мысленно прикидывая свои действия.
На месте аварии никогда не суетился, не кричал, был немногословен и сосредоточен. Чего орать, криком делу не поможешь. Тут не распекать подчиненных – действовать надо. Четко, быстро, безошибочно. Именно это и снискало ему славу лучшего «козлодера». Нередко его вызывали на другие станции, чтобы справиться с «козлом». И он оправдывал свое высокое «звание».
В первую очередь давал указание разгрузить все, что находилось ниже «козла». Потом пробовал пробить его «пешней». Если не удавалось, пускал в ход «цангу» - штангу Кругликова, эдакую двадцатиметровую трубу со специальным захватом на конце, чтобы достать находящиеся выше «козла» блоки. Поднятые блоки
выбивали из нее в специальную водяную шахту. Ну, а потом начиналась самое трудное, самое трудоемкое – высверливание блочка.
...На «операционном столе» – сам реактор. Величественный, заключающий в своей глубине несметные силы, он, сродни  вчера еще крепкому человеку, который вдруг заплошал, заболел. Чтобы вернуть его в первоначальное бодрое состояние, требуется хирургическое вмешательство. Сложное, опасное в прямом смысле слова.
Своего рода скальпелем служит буровой станок. Его подводят к «больному», и он нависает, словно склоняется над ним. Нажата кнопка – и завращалась, закрутилась на высоких оборотах сделанная из особо прочного материала фреза.
Если карбиды урана еще не образовались, это уже легче. Сверли потихоньку, шаг за шагом, и проблема будет решена. Ну, а если пошли эти самые карбиды – дело хотя и не швах, но уже гораздо хуже.
Кто возьмется за дело? Кто проведет фрезу так, чтобы она не соскользнула, не «нырнула» в чистый графит? Тогда пропала вся ячейка, а то и соседнюю ненароком можно задеть. А что значит разрушить графитовую кладку канала? Там миллиметр к миллиметру, малейших перекосов быть не должно. А тут – бух в нее мощнейшим сверлом...
Потому-то он мало кому доверял, чаще всего сам высверливал блоки. Вроде бы не по должности, есть у него право дать указание. Смотри в сторонке, жди результата.
Нет, нет, он сам...
Гудит, визжит  вворачивающаяся в металл на бешеных оборотах фреза. Радиация при этом так и пышет, вырывается из всех щелей. Помимо мелкой стружки, с радиоактивной аэрозолью  наружу летят миллионы невидимых глазу опасных частиц. Потому - то все обязательно в респираторах. И он тоже. Но другие – в стороне от реактора, он же – непосредственно над раскрытыми каналами. Порой по нескольку суток уходило на устранение «козла». И днем, и ночью, днем и ночью. Знал, понимал, что хватает бэр значительно больше нормы. Но до этого ли тогда было?
Если не управлялись за пару суток, тут же из самой Москвы прибывали высокие визитеры. Жди нагоняя, виноват ты, не виноват. Над всеми «висел» не только план, но и Берия.
Берия?.. Как? Враг народа? Когда  объявили об его аресте и лишении всех наград, он, также как и его коллеги - атомщики, не мог в это поверить. Да, Берия был жестким,  даже жестоким, не случайно ему вменялись в вину репрессии.
Поговаривали, что после смерти Сталина именно Берия может стать первым лицом государства. Что ж, организаторских качеств ему не занимать. Берия курировал создание атомного оружия. Он нес на себе груз всех тех трудностей, с которыми пришлось столкнуться сотням, тысячам специалистам, начиная от геологоразведки и кончая эксплуатационниками. Подобрал лучших ученых-ядерщиков, объединил их ради главной цели – создания ядерного оружия.
 Важнее той задачи тогда не было. В тысяча девятьсот сорок пятом году США, сбросившие первые атомные бомбы на японские города Хиросиму и Нагасаки, располагали уже тремя реакторами по наработке плутония, и ввод их продолжался. Американцы планировали подвергнуть бомбардировкам крупнейшие города нашей страны, вообще стереть с лица земли государство как таковое. Это потом стало известно, что  нашими вчерашними союзниками по антигитлеровской коалиции с 1946 по 1982 год было разработано восемнадцать планов ядерного нападения. В том числе:
«Пинчер», 1946 г. – сбросить 50 атомных бомб по 20 городам СССР.
«Сизал», 1948 г. – 133 бомбы по 70 городам.
«Дропшот», 1949 г. – 300 ядерных бомб по 200 городам СССР.
"Троян", 1950 г. – 300 ядерных и 20 тысяч обычных бомб.
«СИОП 62», 1960 г. – ядерный удар по 3423 целям в СССР.
«СИОП 5», 1974 г. – ядерный удар по 40000 целям в СССР.
«СИОП 6», 1982 г. – ядерный удар по более, чем 40000 целям.
Всего за четыре года в нашей стране «с нуля» был построен ядерный комплекс, создана атомная бомба. Тем самым была отведена угроза возможного нападения. И слышать по радио об «антигосударственных действиях Берии, направленных на подрыв Советского государства в интересах иностранного капитала»... Какой же Берия враг? Был бы врагом, наоборот, вставлял бы палки в колеса, всячески отодвигал создание атомной бомбы.
Они тогда переглядывались и перешептывались друг с другом. Говорить об этом вслух было нельзя. Мало ли что, запросто загремишь в зону. А она, эта зона, в Сибири была совсем рядом, по ту сторону атомного производства. Труд десятков тысяч заключенных использовался при строительстве заводов и объектов Челябинска - 40, Томска - 7, других атомных предприятий. Когда один из инженеров по фамилии Абрамзон допустил какую-то промашку, ему тут же было указано: «Ты теперь не Абрамзон, а Абрам в зоне».
 И отправили бедолагу с рабочего места сразу на нары. Правда, вместо назначенных четырех месяцев он махал киркой лишь один...

В принципе, рассуждал он, изучая постранично Программу, идея использовать остаточную энергию выбега ротора для собственных нужд неплохая. Ситуации на таком сложнейшем объекте, как атомная станция, могут быть разные, и надо все предусмотреть, чтобы даже при самой серьезной аварии не было особых последствий. Скажем, по какой-то причине исчезло электропитание насосов и всего вспомогательного электрооборудования, обслуживающего энергоблок. Это может произойти только при полном обесточивании атомной станции, когда невозможно взять питание ниоткуда, не только от собственного генератора, но и от соседнего энергоблока, резервного трансформатора из внешней сети, на которую работал энергоблок.
На этот случай предусмотрен свой собственный автономный источник энергии – дизельная электростанция (РДЭС), которая запускается самостоятельно и подает питание на шины для собственных нужд. Время, в течение которого она включится в работу и наберет полную мощность, примерно одна минута. Но для интенсивного отвода от работающего  реактора громадного количества тепла важна каждая секунда. В течение образовавшегося зазора по времени охлаждение активной зоны реактора останется под угрозой. Что можно предпринять?
Еще в тысяча девятьсот семьдесят шестом году, при создании ректоров РБМК второй очереди, проектировщики предложили в этом случае использовать выбег ротора турбогенератора. Теоретически выходило, что механической энергии, запасенной в нем, достаточно для электроснабжения аварийных насосов, пока не заработает РДЭС. Но это надо было проверить на практике.
Он знал, что некоторые такие попытки на других атомных станциях уже предпринимались. Ни одна из них не была доведена до конца по разным причинам. Оказалось, что совместный выбег турбогенератора с механизмами для собственных нужд – далеко не простой режим, тут надо учесть многое. И он не имеет права безоглядно проводить эксперимент.
Говорят, «лес рубят – щепки летят». Может быть, для леса, рассуждал он, это и приемлемо. Но только не для атомного производства, где ни о каких «щепках» и речи быть не может. Как в том случае, когда от облучения – случайно, больше по собственной невнимательности, пострадал всего один человек. Но та ситуация на всю жизнь заставила его подойти к себе с особой, самой строгой меркой


ГЛАВА 3.  С САМОЙ СТРОГОЙ МЕРКОЙ

Этот забившийся в бетонный угол, сжавшийся серо-зеленым комочком с испуганным взором худенький солдатик, совсем мальчонка, долго стоял, как немой укор у него перед глазами. «Почему?» « За что?» - вопрошали  расширенные от страха, неизвестности за свое будущее серые, в крапинку, глазенки с увеличившимися точками темных зрачков. В которых, кажется, тонула вся его незадавшаяся с солдатской поры жизнь.
 Когда бы, где бы ни обострялась ситуация с радиацией, солдатик неизменно всплывал в его сознании эдакой лакмусовой бумажкой. Ведь последствия после облучения могут быть весьма тяжелые, порой необратимые. Далеко не все прояснено по этой части, даже медики с учеными степенями недоуменно пожимают плечами: « как знать», «может быть», «это еще не изучено». Но человек не подопытный кролик, которого можно подвергать радиации и исследовать вдоль и поперек. Это нацисты в концентрационных лагерях проводили эксперименты с живыми людьми. Но как может он, Том Петрович Николаев, отвечающий не только за производство электроэнергии, но и – это куда важнее, значимее – за безопасность всех и вся, которому доверены жизни, судьбы людей – допустить нечто страшное, непоправимое?
 Солдатик сидел на корточках, обреченно угнув голову с коротко стриженым затылком, выставив впереди себя, словно защищаясь от неотвратимых ударов, мальчишеские руки с тонкими запястьями. Его свеженькая, еще не потерявшая от пота, соли и бесчисленных стирок свой первоначальный цвет, топорщаяся на изломах гимнастерка тоже, казалось, сжалась, скукожилась вместе с хозяином, приготовилась держать круговую оборону. Поджатые к самому подбородку туго обтянутые солдатскими штанинами остряки колен еще сильнее подчеркивали угловатость этого восемнадцатилетнего мальчишки. Неразношенные, остро отдающие кирзой большие, несоразмерные его виду сапоги были припорошены серой строительной пылью.
Пыль с сапог можно вытереть тряпкой, или по-солдатски, чтобы старшина на вечернем построении, придравшись, не выписал наряд вне очереди, наскоро смахнуть обшлагом гимнастерки. Но то, что невидимо въелось в мозг, кровь, каждую клеточку организма, уже не смахнешь, не удалишь просто так - первое, что пришло ему в голову при виде вжавшегося в бетон солдатика.
Что сидело в головах тех генералов, которые после аварии на первой атомной станции в Сибири сидели возле реактора под пронизывающими их насквозь гамма, бета и прочими опасными, в несколько раз превышающих допустимую норму излучениями, и преспокойно ели мандарины? Эх вы, не раз сокрушался он, узнав о «мандариновом» происшествии, нельзя так относиться к радиационной безопасности. Вы ведь не только себя, но и людей, которые в вашем подчинении, губите!
Как тогда было достучаться до высоких чинов - «мандаринов»? До всех, кто строит атомные станции, эксплуатирует, контролирует, думал он днем и ночью.
Как ни странно, в какой-то степени – да, да, несомненно, помог тот самый, хвативший изрядную дозу радиации солдатик. Как его звали? Петя? Саша? Коля? С выпученными, вылезшими из орбит глазами, он безмолвно смотрел в упор на него, руководителя этого самого объекта, который заразил его невидимой болезнью. Радиация еще не проявила себя, она только прошила его насквозь, нанизала на свою опасную, может быть,  смертельную иглу. А он не хочет этого, не хочет, чтобы свет мерк перед глазами. И несется на всю станцию, вонзается, режет ухо и сердце этот безмолвный, отчаянный мальчишеский крик:
– Не-е-е-ет...
 Наверное, его часто били «деды», почему-то тогда подумалось. Маленький, худенький, он не мог дать сдачи, постоять за себя. Вот и сейчас первое, что стройбатовцу могло прийти в голову, когда на него надвинулась толпа грозных начальников – «будут бить!». За то, что нарушил указание, забрался в неположенное место.
Но что они несут какую-то чушь? Где она, эта радиация? Светит солнце, раскрывается, ничего не боясь, желтый одуванчик, и трава в окрестностях такая же зеленая и сочная, как в его деревне на выгоне. Правда, здесь трава с одуванчиками только в отдельных местах растет, все остальное изрыто – перекопано тракторами ради получения какой-то непонятной, слыхом не слыханной атомной энергии. И все – работники станции, строители, солдаты – ходят себе, как ни в чем не бывало улыбаются, спорят, смеются. Радиация... Понапридумывали чевой-то физики-академики, понаписали всяких запретов. Туда не ходи, сюда не смотри, делать им больше нечего. Ерунда какая -то, чушь на постном масле...
Как этот солдатик оказался в запрещенной зоне? Забрался в тихий уголок подальше от всех  поспать - отдохнуть, покемарить в теплом местечке? Сбежал от издевательств дедов - садистов или вечно шпинающего, загонявшего внеочередными нарядами дебильного старшины? А, может, ему просто захотелось отдышаться, перевести дух, прийти в себя? Или решил в укромном уголке за бетонными стенами помещения атомной станции, где никто не видит и не слышит, пока есть чуток времени, наскоро набросать письмо своей матери? В ту самую деревню, где так вольно дышится, где такие просторы, а воздух, воздух - то какой... Не то что здесь, в стиснутых бетоном, напичканных огромными гудящими машинами, сплошь в змеевидном переплетении труб  душных и жарких помещениях.
Почему - то казалось, виделось, что тот, курносенький, с рыжеватым пушком над верхней губой паренек не из шумного, с людской толчеей города, а именно из деревни. Что мог писать он своей матери, явственно представляя ее, вздыхающую от тяжких трудов, присаживающуюся на вросшую в землю скамейку возле такого же низенького домика с  маленькими оконцами в «затепанной», как она говорила, «куфайке»? Наверняка по старой привычке  поправляла время от времени сползающий на глаза большой клетчатый платок, заодно утирая  узловатой загрубевшей рукой сами собой катившееся слезы, всхлипывая,  застланным взором ничего не видя перед собой ни строчки, а представляя только его, родного сыночка, живого и здорового.
Опаляемый невидимой, не ощутимой ни на вкус, ни на цвет, ни на запах радиацией, этот солдатик, наверное, выводил: «Здравствуй, дорогая мама! За меня не беспокойся, все у меня хорошо. Питание хорошее, дают перловую кашу, еще хлеб с маслом. Однажды мне повезло: попал дежурным на хлеборезку, наелся масла от пуза. Ребята кругом хорошие; добрые. Командиры заботятся о нас...».
Екнуло ли у матери сердце, когда она читала это письмо? Или когда  сын -кровиночка, может, даже единственный, ее надежда и опора, уходил в армию? Во всяком
случае,  как тысячи матерей, надеялась, верила, что сын ее там одет и обут, накормлен, все как положено. Трудности – не беда, пускай привыкает, закаляется. На то и армия, чтобы взрастить из вчерашнего мальчишки настоящего мужчину, защитника Родины.
Два года хотя и тянутся, пролетят незаметно. И придет он из армии – налитой, справный, с раздвинутыми плечами и окрепшим взором. Прижмет она его к груди в слезной радости, ощущая биение родного сердца, только и выдохнет: «Я знала, я верила...».
Как объяснить теперь матери, глядя на съежившегося, насмерть перепуганного солдатика, думал он, что это будет уже не тот крепкий вихрастый  мальчишка, который, как угорелый, носился по деревне, таскал десятками ведер воду из колодца и лихо скакал на лошади? Изрядно пораженный лучевой болезнью человек – это уже, своего рода, инвалид, неполноценная человеческая единица. Которому нужно оберегаться, ограничивать себя во многом, без конца принимать лекарства. Что больше всего поражено у него? Почки? Сердце? Печень? Кровь? Все подверглось радиации, и какая часть тела, какой орган даст наибольший сбой – это прояснится позже, со временем.
Конечно, его будут лечить, сделают все возможное. Дай Бог, чтобы парень выкарабкался. Но кто даст гарантию? Сможет ли он иметь детей? А если и сможет, то не будет ли каких-либо отклонений? Скажет он об облучении, предупредит ли свою невесту? И не отвернется ли она; прокрутив в голове все возможные последствия, от своего суженого? Не придется ли потом ему; израненному телесно и душевно, от безвыходности прибиться к стареющей и слабеющей на глазах матери? Будет потом коротать свой изломанный век, кляня на чем свет стоит и себя, и армию, всех, кто не защитил его от разрушающей радиации.
А, значит,  не ведая, будет проклинать и его; Тома Петровича Николаева, числящегося на атомной станции по всем статьям хорошим физиком, умелым организатором. Но что от этого проку, если он не уберег пацана от радиации, не спас его?
Как черт из табакерки, сразу же, со всех сторон полезли чиновнические оправдания.
Ты что, Том Петрович, в своем уме? Никакой твоей вины тут нет. Ты – ни при чем, это чистейшей воды стечение обстоятельств. Всех ведь предупреждали, всем говорили: «Нельзя, опасно!» За пределы очерченной зоны выходить нельзя. Запрещено! Какого хрена солдатик туда поперся? Захотелось покемарить, или приспичило по нужде, какая разница. Не нарушал бы требования, действовал бы по инструкции – ничего бы и не случилось. Так что не терзай себя, Том Петрович, не будь эдакой благородной девицей.
 В конце концов, такие случаи неизбежны. Тем более, когда  путем проб и ошибок только нащупываются правильные решения. Касается ли это технической части, норм поведения в повседневной работе, действий в экстремальных ситуациях. Так что не рви сердце, оно тебе пригодится, впереди еще много дел. Ты – не виноват, твоя совесть чиста!
Да, тут же возражал он невидимому оппоненту, но это же произошло на моем объекте. Я отвечаю за технику безопасности, значит, должен отвечать по всей строгости.
Но пойми ты, голова садовая, продолжал долбить невидимый адвокат, построить атомную станцию – это не траншею выкопать. При работе тысяч людей, сотен единиц техники, десятков смежников несогласованностей; проблем не избежать. Как ни крути, ни верти, ЧП случаются. Жалко, конечно, но с этим, увы, приходится мириться.
- Мириться? – вскидывается, вскипает все его нутро, выплескивается гневом и на недоработанные, непродуманные инструкции, и на бестолковость, разгильдяйство, за элементарный недогляд каждого на своем участке, от мастера до главного инженера.
- И что же ты сделаешь? – ехидно посмеивается тот, кто щедро подсовывает примирительные оправдания. Уволишься? В сторожа пойдешь? Будешь лопатой землю кидать? Ха- ха- ха...
-Не знаю...
Он на миг теряется. Мысли путаются, все вокруг да около, а вот какое принять решение...
Вообще-то  официально его никто не собирается наказывать. Срочно собранная комиссия, обстоятельно изучив происшествие, пришла к выводу, что никой вины его, Николаева, здесь нет. И он с чистой совестью, без всяких выговоров, занесений в личное дело, даже легонького устного порицания может работать дальше.
Но что ему суд товарищей, когда есть свой, собственный? С какой совестью он будет ходить на работу, отдавать распоряжения, делать вид, что ничего особенного не произошло? Нет, нет, он так не может...
  Сторожем, конечно, никуда не пойдет. Его знания, опыт еще пригодятся на атомной
станции. Но наказать себя он должен. Непременно, во что бы то ни  стало. Пусть это не
полностью очистит его совесть, все же принесет  хоть какое-то облегчение.
А, главное, надо  привлечь к радиационной безопасности внимание. Нельзя делать вид,
что ничего не произошло. Оправдывая друг  друга, мы не продвинемся в повышении
безопасности. Так и будем топтаться на месте,  выглядеть эдакими птеродактилями,
безголовыми «мандаринами».
Все! Точка.
Своим распоряжением Том Петрович Николаев, несмотря на протесты и уговоры
 коллег, тут же снимает себя с должности  главного инженера объекта. Назначает вместо
себя своего заместителя, а сам занимает его место. И только спустя два года (!), считая в
какой-то степени искупившим свою вину, по настоянию руководства он  занимает
должность главного инженера реакторного завода.


Пунктом 2.1., прочитал он, предусматривается «Снизить нагрузку блока до 700... 1000 Мвт тепловых». Вроде бы все логично, так и должно быть. Поддержание мощности должно проводиться автоматическими регуляторами и оператором вручную, по показаниям боковых ионизационных камер. При уровне выше 700 должна быть введена в работу программа «Призма», которая выдает информацию о распределении поля энерговыделения в объёме активной зоны реактора. Серебряные датчики контроля имеют инерционность, но она невелика, постоянная времени около десяти секунд. Этого достаточно для управления на установившемся уровне мощности. Проблема в том, как прийти к этому уровню мощности?
При снижении мощности реактора с номинального уровня возникает глубокая, так называемая, «йодная яма», размышлял он. Реактор переходит в нестационарный режим. Из-за «отравления» ксеноном запас реактивности падает, для поддержания реактора на мощности нужно практически непрерывно управлять стержнями СУЗ, прежде всего на извлечение. Из-за положительного парового эффекта реактивности создаётся перекос высотного поля энерговыделения в верхнюю часть реактора. Управление обеспечивается прежде всего нижней концевой частью поглотителя, так как большинство стержней извлечено, и они находятся в эффективной области управления. Стержни УСП в данном случае практически ничего не «весят». Поглотитель УСП перемещается в нижней половине реактора, а нейтронное поле в верхней половине.
Неожиданно прерывисто и чересчур громко, настойчиво, как ему показалось, зазвенел телефон. В другое время он непременно сразу снял бы трубку, но на этот раз даже не дернулся. Его – ни для кого нет, пусть даже министр звонит. Какие бы другие важные дела ни были, важнее того, о чем он сейчас размышляет, ничего нет. И пусть хоть кто ему говорит, настаивает, требует, ругает, хоть гром над головой гремит...
Надо разобраться с физико-технологическими процессами, которые могут происходить при выполнении Программы в реакторе. Пускай не до  тонкостей, нюансов, но картину происходящего нужно иметь. Надо представить, что может твориться там, в реакторе, и вокруг него в такой нестандартной ситуации, понять, разобраться, вникнуть в самую суть.
 «Зри в корень» - так, кажется, говорил небезызвестный литератор Козьма Прутков. Давным - давно было сказано, но слова эти актуальны и по сей день, навсегда. «Зри в корень»... Он, Николаев, так всегда и поступает, и молодых инженеров этому учит. Как можно браться за дело, не вникнув в самую суть, не разобравшись до конца? Реактор – это не игрушка, которым можно бездумно крутить туда-сюда...
Итак, что же может произойти в дальнейшем, беспокойно тронул он очки, склонился над бумагами.
При длительной работе в таком режиме, примерно через восемь - десять часов в реакторе начнётся «разотравление». К чему это может привести? В нижнем двухметровом слое по высоте реактора  возрастет энерговыделение.
Он озабоченно потер лоб. А что дальше? А дальше, сомкнул он губы, замер, уставившись в одну точку, появится «двухгорбовое» неустойчивое распределение энерговыделения. Наверняка возникнет провал в средней части...
И тогда... Возможно образование слабосвязанных критических масс. Управление реактором станет весьма сложным, с немонотонным вводом реактивности при перемещении стержней СУЗ. Насколько безошибочными, точными должны быть действия операторов, чтобы реактор был под контролем. Надо быть поистине «пианистом», чтобы, мгновенно оценивая быстро меняющиеся показания множества приборов и сводя их в единую картину, нажимать нужные кнопки управления. Одна малейшая ошибка.., одно неверное движение, и...
Выходит, надо в немалой степени полагаться на чутье, на свою интуицию? Он, конечно, доверяет себе, своим ощущениям. Обладание шестого, особого чувства коллеги ему даже в заслугу ставили. Но берется это не с потолка, а исходит прежде всего из накопленных знаний, на основании того бесценного опыта, который не заменишь никакими домыслами и предположениями.


ГЛАВА 4.  ОСОБОЕ ЧУТЬЕ

Мороз крепко прихватывал щеки, покусывал уши, нос, все, что попадалось  «под руку», так что москвичам, не привыкшим к такому  сибирскому «гостеприимству», то и дело приходилось потирать заледеневшие места, притопывать ногами в совсем неподходящих для этих суровых мест ботиночках.
– Ну и морозец у вас, будь здоров, – сильнее запахиваясь шарфом и утыкаясь в него красным носом, прокряхтел заместитель министра Чурин.
– А вы опустите «уши» - то, оно и легче станет, – показал на шапку шедший сзади по узкой снеговой дорожке директор атомной станции Журавлев.
Чурин ничего не сказал, только упрямо сверкнул взором из-под заинденевших бровей. Как шел, широко ступая, цепко осматривая все по сторонам, делая для себя какие-то отметки, так и продолжил свое шествие.
Вот и советуй начальству, хмыкнул топавший третьим в цепочке Том Петрович Николаев. Высшим чинам всегда кажется, что им виднее, не терпят препирательств и рассуждений. Чурину во что бы то ни стало надо отчитаться в Москве о пуске реакторного комплекса. Для этого он и прибыл сюда, в Томск - 7.
Но все летело кувырком. Одна из ниток водовода, тех, что подают воду из близлежащей реки Томь, еще не готова. То ли осенние дожди так расхлябили все вокруг, что не было никакой возможности вести работы в темпе, то ли строители просто ссылаются на непогоду, прикрывая свою неорганизованность и проволочку. Как бы там ни было, водовод не готов, вот и все.
Чурин об этом еще не знает. Раскрасневшись, он бодро вдыхает колкий морозный воздух, что-то весело рассказывает своим собеседникам. Директор комбината Леонтичук и главный инженер Логиновский  в ответ согласно кивают, улыбаются, отчего замминистра еще больше распаляется, все говорит и говорит, энергично размахивая руками и время от времени сильнее, на самые уши нахлобучивая шапку. А вот начальнику строительства Грешнову и главному инженеру Булия, руководителям подрядных организаций не до смешочков, они знай, себе помалкивают.
Николаев знает, что у них на уме. Уговорить замминистра пустить реактор с одним водоводом - вот что задумала строительная братия. По их рассуждениям, отставание-то - всего неделя, чепуха. Навалимся дружно, раз, два, и второй водовод будет готов. Никто в Москве и не узнает о задержке. Затем - премии, медали, может, ордена – «за своевременный и качественный ввод в строй», « высокую организованность», и все такое в том же духе.
Солнце, поднимаясь, все разгорается и разгорается, высвечивая яркими лучами засыпанные снегом деревья, луга, припорошенную реку Томь. Сколько раз он наблюдал эту картину и не мог наглядеться. Наверное, такая морозная тишина, ясные крепкие дни стоят только в Сибири, подумалось. Ни слякоти, ни нападающих оттепелей, не говоря уже о влажной мороси, которая часто случается зимой в средней полосе России, здесь нет и в помине. Дышится легко, свободно. Наверное, от этого и на душе как-то легче, покойнее.
Но сейчас ни о каком покое говорить не приходится. Как убедить замминистра, что без ввода второго водовода никак нельзя пускать реактор? Привести как наказ, как приказ слова самого Игоря Васильевича Курчатова «...загруженный реактор ни при каких обстоятельств не должен оставаться без воды! Будет взрыв!»
Том Петрович озабоченно сдвинул шапку в сторону. Такого «танка», как Чурин, трудно убедить даже грозным курчатовским наказом - предостережением. К тому же строители будут напирать, стоять на своем. Чья перевесит?
Рядом хрупает по снегу директор Журавлев. Судя по его сосредоточенному хмурому виду, у того душа тоже не на месте. Поймав на себе вопрошающе - настороженный взгляд Николаева, Павел Александрович слегка кивнул ему: «Не дрейфь, прорвемся!»
Как хорошо, когда руководитель – не просто вышестоящее лицо, а надежный товарищ, который хорошо понимает  тебя. Ему, Тому Петровичу, в этом повезло, да и Павлу Александровичу, пожалуй, тоже. Сколько уже было ситуаций, когда требовалось принимать неординарное, порой с риском решение. Были и споры,  горячие, до крика и хрипоты, но – без перехода неких границ, человеческих норм. Наоборот, нормой стало взаимопонимание, дружеская поддержка.
Они  и семьями дружат. Живут в одном доме, Николаевы – в «трешке» на втором этаже, Журавлевы – в такой же квартире над ними. Их жены – его Люся и Лена Журавлева работают операторами на ядерном реакторе. Атомную «кухню» в их семьях знает и стар, и млад.
Обычно после пуска реактора накрывается стол, произносятся  горячие радостные речи. Дело сделано! Ура!..
Нет, на этот раз никаких «ура» не будет, твердо решил для себя Том Петрович. Чего праздновать, если есть всего один – единственный водовод, без всякой подстраховки. А если что?..
– Да ничего не случится...
– Ну, это же формально...
– Давайте подпишем!
– Да мы скоренько закончим...
Окружившие Чурина на вытоптанной площадке строители давили на него со всех сторон.  Смежников, монтажников, подрядчиков была прямо-таки настоящая лавина. Чурин только успевал крутить головой, выслушивая очередную порцию доводов. Ах, как хорошо ложились они на его требования! Приехать с победным рапортом о пуске реактора – это ли не результат его отличной работы?
Приняв молчание замминистра за некое согласие, строители уже затеплились от предстоящей победы. Она уже почти у них в кармане.
 Но тут Чурин, спохватившись, решив выслушать другую сторону. Он повернулся в сторону ковырявшего носком ботинка снег Николаева.
– А что  скажет на этот счет главный инженер?
Николаев стоял молча, словно застыл от слов строителей, что сыпались, словно снег за шиворот. Пусть распаляются, пусть. Все равно он от своего не отступится...
Он не бросился с открытым забралом в бой, не стал приводить слова Курчатова о недопустимости оставлять реактор без воды.
Четко, сухо, даже с неким безразличием ко всему происходящему:
– А мне, Александр Иванович, сейчас некогда заниматься сушкой сухарей. Много работы по подготовке к пуску...
– Э-э-э...
Не ожидавший такого поворота дела замминистра уставился на него во все глаза, даже уши перестал тереть. Строители тоже оторопели. Снег не скрипел под ногами, в морозном воздухе повисла напряженная тишина.
– Том Петрович, причем тут сухари?- поспешил Чурину на помощь Шалва Гаврилович Булия.
– А после пуска с одним водоводом они могут пригодиться при отсидке...
Спокойно, невозмутимо. Хотя сердце билось в груди набатом, хотелось не говорить, кричать во весь голос так, чтобы над всей заснеженной Томью летело:
– Нельзя, братцы! Понимаете ли вы, нельзя-я-я-я!...
Но надо держать себя в руках. Сказал – как отрезал. Вы думайте, рассуждайте, а я для себя все решил.
Чурин нервно натянул перчатку.
– Ну, знаешь...
Он резко повернулся, давая понять, что планерка на открытом воздухе закончена.
– Встречаемся в четыре ноль-ноль. А пока, – Чурин просверлил взглядом Николаева, – сушите сухари!
Все разошлись, так и не поняв, кому все-таки могут понадобиться эти самые сухари. Тому Петровичу, что ли?
К концу дня  вновь собрались в кабинете директора комбината. Как ни уговаривали, как ни упрашивали строители Чурина принять комплекс с одним водоводом, заводчане во главе с директором Журавлевым не пошли на попятную. Все поддержали отрезавшего самому замминистру Тома Петровича Николаева.
Пуск комплекса состоялся через десять дней, когда вошел в строй второй водовод. Чурин уже собирался вылетать в Москву, как вдруг...
Неподалеку от того места, где строители убеждали замминистра принять одну -единственную нитку водовода, творилось что-то невероятное. Из-под земли, взрывно взметнувшись, с неимоверной силой бил фонтан. Рассыпаясь на морозном воздухе, он сверкал в ярких лучах солнца, переливался всеми цветами радуги. Прибывшие на место аварии Чурин, руководители комбината, представители строителей немо смотрели на эту картину, не в силах поверить в происходящее.
Да и трудно было представить, что строители, которые рыли траншею к следующему строящемуся реактору АДЭ - 5, промахнувшись на пару десятков метров, клин- бабой долбанули по тому самому, единственному «живому» водоводу. Прямехонькой наводкой! Это из того случая, когда бомба в одну воронку, нет, нет, да иногда, оказывается, и попадает. О-о-о, это была бы такая «бомба»! Без второго, запасного водовода, реактор остался бы без воды. Что за этим могло последовать... Взрыв не взрыв, но только что пущенный реактор пришлось бы остановить, возможно, даже разгружать. А это время, время...
Брызги сказочного фонтана медленно оседали на землю. Под крепчающим морозом вода по окраинкам распластавшейся во все стороны лужи тут же схватывалась тонким ледком. Сверху беспрестанно лил и лил ледяной дождь, новоявленное озерцо все ширилось и ширилось. А мороз крепчал, забирал силу, стараясь во что бы то ни стало превратить в лед все, что непотребно, не ко времени сыпалось с небес.
Что творилось в это время в душе замминистра Чурина...
– Ну и чутье у Тома Петровича! – наклоняясь к Журавлеву, сквозь шелест разлетавшейся во все стороны воды, негромко проговорил он. – Если бы не его упорство, точно бы всем нам пришлось сушить сухари...

П. А. Журавлев, директор реакторного завода: «Том Петрович обладал каким -то особым чутьем при поиске выхода из возможных неприятных ситуаций, возникающих с техникой реактора. В качестве главного инженера он пользовался непререкаемым авторитетом».


ГЛАВА 5. ПЕРЕХОД НА КУРСКУЮ АЭС

Не думал, не гадал, что будет работать на Курской атомной станции. Почему-то после Сибири совсем не рассматривал этот вариант. Но выбор пал именно на Курскую, на город Курчатов Курской области.
«Никогда не говори никогда» - вспомнилось. Это точно! Кажется, уже решено окончательно, бесповоротно, а вот, поди ж ты, судьба распоряжается по - своему. А «сосватал», перетащил его сюда Юрий Кондратьевич Воскресенский. Толковый мужик, выросший в умелого руководителя. Про таких говорят: «Далеко пойдет». Он и пошел. Не случайно Воскресенскому, начинавшему работать начальником смены тепловой станции, затем  главным инженером  ТЭЦ в Томске - 7, предложили высокую должность директора строящейся Курской атомной. Быть первым директором, запускать ее « с нуля» далеко не каждому доверят. Ему – доверили.
Ох, и хитер, ох и мудрен товарищ Воскресенский! Понимал, чувствовал, что ему, «тепловику», обживаться на атомной станции будет непросто, тут ведь свои особенности. Потому сразу смекнул: нужны специалисты-ядерщики, чтобы было на кого опереться, с создать крепкую основу. И решил: главным инженером у него будет ни кто иной, как Том Петрович Николаев. Только он! Потому что и в монтаже, и наладке, и в эксплуатации спец, что ни возьми. А еще был уверен в нем как в человеке. Это ведь тоже важно. Если тянуть в разные стороны,  не слышать друг друга, не учитывать другое мнение, ничего путного не получится.
Том Петрович тоже хорошо знал Воскресенского, не раз пересекались по работе. Минусов  за ним  не замечал. Разве только слишком въедлив, дотошен порой до мелочей. Так это, в общем-то, неплохо, он и сам такой.
 Знать-то все знал, Воскресенского уважал,  только ехать на Курскую атомную станцию сначала не хотел ни в какую.
Почему? Спустя много лет, после того, как изрядно поработали вместе с Воскресенским, столько проблем решили, это казалось даже странным. Ну, а тогда...
Первый раз Юрий Кондратьевич предложил ему перейти на Курскую атомную, кажется, в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году. Да, да, точно! Они тогда, в конце декабря, всем коллективом шиковали, гуляли в Томске - 7 в ресторане «Сибирь». Шампанское, тосты, возгласы, смех без конца. Хорошо поработали, отчего бы не отдохнуть? В Томске - 7 есть и отличный театр с музыкальными постановками, и хороший ресторан впридачу. Так замечательно было после суровой челябинской жизни окунуться в культурную среду!
И вот отмечают они на втором этаже «Сибири» Новый год. А на первом Воскресенский собрал друзей по случаю своего отбытия на Курскую атомную. Дым коромыслом, ведь такое повышение! Все искренне радовались за него.
А свое будущее Воскресенский мыслил именно с Томом Петровичем.
Улучив момент, Юрий Кондратьевич оставил своих друзей, поднялся на второй этаж, присел рядом с ним.
Он налил в бокалы шампанского. Чокнулись.
– Гуляешь? – забросил издалека удочку Воскресенский.
– Имею право! – откинулся Том Петрович на стуле, ослабил на шее галстук. – А ты уезжаешь? На Курскую?
– На Курскую.
– Ну и дурак!
Что его тогда дернуло сказать неблаговидное, дурацкое слово своему доброму товарищу, прямо-таки оскорбить его? Действительно, черт потянул за язык. То ли винные пары оказали свое действие, то ли явственно представил непролазную грязь жирного курского чернозема, всю ту сумятицу, неорганизованность, которая  будет царить на начальном этапе строительства атомной станции. А еще монтаж, наладка оборудования... Кто-кто, а он, Николаев, знает, с чем это едят. Воскресенский же, «тепловик» по образованию, пороха не нюхавший на атомной станции, – как в этом разберется? Предложили ему... Работал бы дальше на своей тепловой электростанции, не лез бы туда, где ничего не соображает.
Нормальный человек, наверное, не выдержал бы, плюнул, повернулся, и даже затаил обиду. Услышать в свой адрес такое! Тут друзья оды поют, без конца поднимают в твою честь бокалы, и - на тебе! Весь вечер Воскресенскому мог испортить.
 Сколько раз он потом жалел, что отказал Юрию Кондратьевичу  в грубой форме! Не Воскресенский, а сам он дурак, позволил такое...
 С другой стороны, Воскресенский ему не сбоку припека, а давний добрый товарищ. А друзья говорят друг другу в лицо то, что думают, не кривят душой, не хитрят и не юлят. И обиды никакой быть не может. Он, во всяком случае, если бы ему такое сказали, не обиделся.
Юрий Кондратьевич пропустил «дурака» мимо ушей. Мало того, усмехнувшись, хлопнул его по коленке, и с эдаким прищуром заявил:
– Том Петрович, а ты у меня на станции все-таки будешь главным инженером!
– Че-го-о-о?
Он расхохотался Воскресенскому прямо в лицо. Во, дает! И с чего это он взял? Пристально посмотрел на Кондратьевича. Чудак человек, да и только!
С другой стороны – молодец! Ему – от ворот поворот, а он свою линию гнет. Упрямый! Наверное, должно у него получиться. Несмотря на то, что опыта нет, построит - таки Курскую станцию, подберет себе специалистов, запустит реактор. Но – без него, Николаева. Увольте...
– Будешь!
Воскресенский смотрел ему в глаза уже серьезно и деловито.
– Том Петрович, сейчас там тебе делать нечего, еще изыскания идут. Надо «море» делать, стройбазу, железнодорожные пути, электроэнергию подавать, и так далее. А вот когда подойдет время, я тебя приглашу.
Опять за рыбу деньги!
– Нет, нет, и не надейся!
Он так махнул рукой, что чуть шампанское на брюки Воскресенскому не пролил. Вот была бы потеха...
Тот на всякий случай отодвинулся от него подальше. А взгляд такой же -настойчивый, изучающий, прощупывающий.
– Да что ты меня, как бабу, охаживаешь? – не выдержал Николаев его напора. –
 Иди лучше кого-нибудь пригласи. Вон Лариска, смотри, как сверкает глазками.
Он подтолкнул Воскресенского.
– Иди, иди! Новый год, как - никак, праздник. А то прицепился, как репей...
 Репей, истинный репей!
Кругом – блеск серебристого дождя, елка сверкает развешанными игрушками, то тут, то там слышится веселый смех, звон бокалов. Все кружатся в вальсе, веселятся на полную катушку, а они, два специалиста, две крупных фигуры, все толкуют и толкуют о своем и никак не могут прийти к общему знаменателю.
– Том Петрович, как ты меня не обзывай, но мы будем работать вместе!
– Да ну тебя!
– Будешь у меня главным инженером!
– Иди ты...
– Ну, ну....
На том и расстались, Воскресенский ушел несолоно хлебавши.
Вторая встреча с Юрием Кондратьевичем была в том же Томске. Воскресенский прилетел сюда, в такую даль, с одной - единственной целью – вновь уговорить его, Тома Петровича, стать главным инженером Курской атомной станции.
Они сидели одни в тиши рабочего кабинета.
– Чаю?
– Не откажусь.
Чай, что принесла секретарша, так и простоял на столе за всю беседу практически нетронутый. Юрий Кондратьевич только чуток отхлебнул, и тут же отставил чашку в сторону.
– Как поживаешь, Том Петрович?
– Работаем...
– А как там мои трубы, не лопаются, как «старые штаны»? Помнишь, на планерке председатель профкома Опенько меня подкузьмил за то, что из-за отложений трубы то и дело выходили из строя? Как мы только с этим ни боролись! И пневматические, и гидравлические, и электрические приводы для очистки труб применяли, разные сверла, фрезы, ершики. Еще кислотную очистку использовали, а трубы все равно лопались, как «старые штаны». Помнишь?
– А как же? Помню, помню, – сразу закивал он, – целая эпопея была. И у вас на ТЭЦ, и у нас на «Иванах».
– Комбинат тогда даже договор заключил с Московским энергетическим институтом. Приехали член - корреспондент академии наук Голубцов, профессор Маргулова.
– Кажется, Тереза Христофоровна потом стала доктором технических наук?
– Да, именно так. Способная женщина, далеко пошла.
– Она  какой-то особый раствор, который должен мигом убрать в трубах все отложения, изобрела. Формула – на целую страницу, – развел руки в стороны Николаев.
– О-о-о, это была такая надежда! Мы  обрадовались, подумали, проблема решена. Ведь раствор не только удалял отложения, но и защищал поверхность труб от накипи, соли, даже от коррозии предохранял. Конечно, мы сразу ухватились за это.
– Но этот раствор был дороже золота, – поднял  палец Том Петрович. – К чему его применять, если выгоды пшик?
– Тогда-то это еще было неизвестно. Помнишь, нас с тобой назначили ответственными за программу по отложениям? У меня в чистой зоне смонтировали стенд, начали проводить испытания...
Ему явственно, до малейших деталей вспомнились те исследования. А еще долгие беседы, споры с московскими учеными. Все они  были поражены тем, что  Том Петрович нисколько не уступает им в знаниях по ядерной физике, а в практическом понимании реактора намного их превосходит. Но особенно удивились, когда узнали, что он, свободно  рассуждающий об особенностях ядерного процесса,  не имеет никакой, даже самой малой ученой степени.
– Да Том Петрович обладает знаниями, достойными доктора наук! – не выдержав, воскликнула Тереза Христофоровна Маргулова.
Улыбнувшись, она обвела взглядом своих коллег. Мол, вот с кого надо брать пример! Из самой гущи, непосредственно от реактора черпает свои познания человек!
Тут же, сходу, ему было сделано  предложение совместно с Московским энергетическим институтом взяться за защиту диссертации. У вас столько интересных данных, новых взглядов в ядерной физике, что ученая степень  будет обеспечена, заверили его.
Конечно, было весьма лестно это слышать. Но это же сколько времени надо провести за письменным столом… Потом еще согласовывать с рецензентами, тратить уйму времени на защиту. И что даст ему ученая степень? Умней от этого он не станет. Честь, почет? Ради этого «корочка» ему точно не нужна. Ученые изыскания он может проводить непосредственно  во время своей работы. В этом случае  гораздо больше пользы принесет государству. Так стоит ли отвлекаться, тратить  силы и время?
Так об этом и сообщил ученым.
Те только поохали, поахали, удивленно переглянулись между собой.
– Да помню,- отвлекся он от нахлынувших воспоминаний. – Сколько времени зря потратили! Я сразу говорил: какой смысл? Как промывали лимонной кислотой, так и дальше надо промывать.
– Так оно и оказалось...
Воскресенский одобрительно, с неким почтением, глянул на него.
– Я всегда говорил, что ты голова, Том Петрович.
– Ладно уж, хитрая лиса... Будем ходить вокруг да около? Говори, зачем приехал? На свою станцию опять позовешь?
– Позову, Том Петрович, позову. Трудно начинать с нуля, ты ведь сам все проходил, все испытал. Таких специалистов у меня нет. Ты прошел сибирскую школу, знаешь реактор как свои пять пальцев.
Он тогда слушал, пригнув голову, задумчиво помешивая ложечкой чай. Мерно тикали на стене большие часы.
– Ты уж извини, что я тебя в ресторане так отшил...
– Да ладно, чего уж там...
– Это я сгоряча...
– Ну, а сейчас? Продумал, взвесил? Ну, и...?
Воскресенский замер, готовый ловить каждое его слово.
 Что роилось тогда у Юрия Кондратьевича в голове? Какие еще готов был привести слова, убедить его, Тома Петровича, работать на Курской атомной станции? Расписать, какой там благодатный край? Климат мягкий, не то, что в Сибири, сады ломятся от яблок и груш, вишни, ягоды всякие. Детишкам, внукам будет, чем полакомиться, витаминов для здоровья предостаточно.
Мог бы рассказать про курскую антоновку, от которой запах идет – закачаешься, про знаменитых на весь мир курских соловьев, которые так заливисто свищут, что слушал бы всю ночь...
Том Петрович тяжело, с нарочитой неуклюжестью, навалился на стол, закряхтел, тяжело выдохнул, демонстрируя навалившуюся на него усталость, все то, что неизменно приходит, цепляется без всякого спроса к каждому человеку, заставляя умерять свой пыл,  считаться с набежавшими годами.
– Да возраст у меня уже, Юрий Кондратьевич, не тот...
– Ну, что ты, что ты, дорогой? О чем ты?
Воскресенский подался навстречу своему товарищу, словно готов подхватить, помочь ему.
– А что ты думаешь? Ты же знаешь, сколько я бэр нахватал. По годам, может, еще и ничего, а скриплю уже, как старая телега. Нужен я тебе такой? – хмуро усмехнулся.
– Том Петрович, не говори глупости, – тут же набросился на него Воскресенский. – Ишь, в старики себя записал! Конечно, мы уже не рысаки. Но тебе ведь не по высотным отметкам бегать, для этого молодые есть. Я же говорю: ты – голова, твое дело в первую очередь думать, чтобы реактор работал без сбоев. С какими только ситуациями не сталкивался, знаешь, как надо действовать. Вот и научишь молодежь, привьешь специалистам наш, сибирский подход к атомному делу.
– Да кроме меня, здесь и других немало. Вот этот, например...
Николаев стал на все лады расхваливать одного за другим своих коллег –  как те досконально знают реактор,  какие они честные, порядочные, все сплошь и рядом готовые главные инженеры – бери любого, не прогадаешь.
Но не затем директор Курской атомной станции бросил все свои дела и прилетел в далекую Сибирь, чтобы выбирать себе кого-то из лучших «выпускников» - атомщиков. Свой выбор он уже давно сделал. А то, что Том Петрович еще не готов... Что ж, пока не готов. Но вода камень точит.
Последняя их встреча произошла уже в Москве. Все-таки решили Николаевы на семейном совете перебраться из Сибири в среднюю полосу. Что ни говори, климат здесь действительно мягче, лучше, много других нюансов. В Министерстве узнали об этом, подняли на него  настоящую атаку. Предложения посыпались одно за другим, мог выбрать любую атомную станцию, поехать на любое предприятие Минсредмаша.
Он отправился в Москву, чтобы окончательно определиться. В Министерстве прямо-таки растерялся, почувствовал себя, как пассажир на вокзале, которому на выбор предлагают билет в любой конец. Что выбрать? Куда поехать? Может, на Ленинградскую атомную?
Ленинград – красивейший, пропитанный культурным духом город. Будут ходить с женой в Мариинский театр, где весь цвет актеров собран,  на балет, оперу. В Томске они ни одной премьеры не пропускали, ну, а здесь  совсем другой уровень. А еще Эрмитаж есть, много других интересных мест.
Ему предлагали и Москву. А столица, что ни говори, есть столица, все туда рвутся. Детишкам, будущим внучаткам выбор для учебы, дальнейшего роста огромный. Если не для себя, то для своих потомков перспективное место. Надо всерьез об этом подумать.
 А, может, на Чернобыльскую станцию податься? Вот уж где теплынь, так теплынь, место благодатнейшее. Тишина, красота... Делай свое дело, настраивай, отлаживай реакторы, тут его учить не надо. Условия ему собирались создать наилучшие. Ну, а за ним дело не заржавеет. Так потихоньку и до пенсии доработает. Выйдет  на заслуженный отдых, будет выезжать на Днепр рыбку ловить, да в окрестностях Припяти грибочки собирать. Может, к тому времени домик какой-нибудь прикупят. Строить - нет, силы, здоровье уже не те, а вот готовый, в каком-нибудь тихом местечке было бы неплохо...
Ходил, думал, курил, и тут – на тебе! – Воскресенский собственной персоной. Он думал – случайно встретились. Наверное, приехал Юрий Кондратьевич по своим делам в Министерство, вот и пересеклись их стежки- дорожки. Только потом уже узнал, что Воскресенский специально за ним в Москву примчался. Прознал, что его «сватают», вот и рванул в столицу со специальной миссией. Но ничего тогда не сказал, жук эдакий. Сделал удивленные глаза, раскинул руки - вот так встреча!
А уж ему-то как было радостно встретить товарища по работе! С которым они вместе в Сибири «штаны» латали, набирались уму - разуму.
– Кондратьевич! Как я рад!
– А уж как я рад!
– По делам?
– Да вот... А ты что тут делаешь?
– Думаю-гадаю, на какую станцию податься. Предложений – тьма, на части рвут. У меня уже голова кругом идет, – почесал он  затылок.
– Ну, а ты?
Воскресенский, как истинный дипломат - разведчик,  выведал, выпытал, прощупал обстановку. И только поняв, что все еще как в тумане, перешел к решительным действиям.
– Слушай, давай ко мне на Курскую! Я тебя давно жду, никого не беру.
– Ну-у-у...
– Мы же вместе работали. Я тебя знаю, ты меня знаешь...
– Знаю...
– Во-во! – обрадовался Воскресенский, чуть не запрыгал вокруг него.
– Вообще-то на Ленинградскую заманчиво... – поделился Николаев  своими мыслями. Такой город... И Москва рядом.
Перебить провинциальным Курском Ленинград с Москвой Воскресенский никак не мог. Замолчал, поправляя галстук.
– На Ленинградскую директор Еперин из Сибири столько мужиков перетянул, прямо-таки «забил» ими станцию. Кадры там сильные, работать будет легко, – негромко выкладывал Том Петрович свои карты.
Вглядывался в лицо, оценивал реакцию Воскресенского. А какие у него козыри?
– А ты думаешь, у нас меньше? Смотри!
Юрий Кондратьевич выкинул руку.
– Сизов - раз!
– Сизо-о-ов?  Константин Иванович, лучший сузовец, - у тебя? – присвистнул Том Петрович.
– У меня! – стукнул кулаком по груди Воскресенский.
– Да уж...
– А вот смотри, – продолжал загибать пальцы Юрий Кондратьевич, – этот - начальник реакторного цеха, этот - его заместитель. Вот зам главного инженера...
– Да это же все мои ребята!
– И ты хочешь их бросить?
Его тогда так задело это слово. Бросить? Разве он бросал когда-нибудь своих специалистов? Сдвинул брови – за что шутки?
Поняв, что хватив лишку, Воскресенский потянул его за рукав.
– Да это я так... Счет «один – один». Согласен? – примирительно глянул ему в лицо.
Отыгрался - таки Кондратьич за «дурака», хмыкнул Том Петрович. Ладно, чего уж там...
Все-таки варит голова у Воскресенского, невольно подумал. Подобрать таких спецов! Да я с ними готов был и в огонь, и в воду. С Сизовым Константином Ивановичем они понимали друг друга с полуслова, не мужик – кремень! Будет ли еще у него такой напарник? Как сказать... К новым надо прилаживаться, подстраиваться, что-то доказывать. Может, даже конфликт разгорится, надо ли ему это? А тут – целая команда, его команда. Каждого из специалистов он выучил, выпестовал, они притерлись друг к другу, как шестеренки в едином механизме. И вот его питомцы, его воспитанники – один к одному, настоящая команда – на Курской атомной станции. Может, и вправду, бросить якорь на Курской земле, примкнуть к этой команде? К тому же Воскресенского он как свои пять пальцев знает.
Вспомнилась первая с ним встреча в Томске - 7. Их, трех молодых инженеров, направили тогда на  тепловую электростанцию химкомбината для стажировки. Реактор по названию «Иван» они уже хорошо освоили, а вот  особенностей работы турбины, генератора, подстанции представляли только в общих чертах.
В кабинете главный инженер подвел их к высокому молодому человеку со строгим внимательным лицом.
– Знакомьтесь: Юрий Кондратьевич Воскресенский, начальник смены.
Они пожали друг другу руки, представились.
Глянув на часы, главный инженер тут же заспешил, бросив на прощанье:
– Юрий Кондратьевич, ты распредели их по сменам, пускай походят, посмотрят.
– Зачем по сменам? Я лучше сам все покажу, расскажу.
Ему понравилось, что Воскресенский не поспешил взять «под козырек», не бросился слепо выполнять указание  руководителя, а предложил  свой вариант.
– Делай, как знаешь, – махнул рукой главный инженер и вышел из кабинета.
Оставшись одни, разговорились. Все - молодые, энергичные, одного поля ягода, рвутся в бой.
– Так, – быстро перешел к главной теме Воскресенский, – вам недели на турбинный цех, думаю, хватит. Неделю на другом участке, на химцех – три дня.
– На химцех – три дня? - присвистнул от неожиданности Николаев. Глянул на товарищей. Те тоже озабоченно зачесали затылки.
– А в чем проблема?
Он замялся, соображая, как бы деликатнее изложить ситуацию. Жаловаться не привык, стонать тоже. Но как представил беготню по отметкам...
В первый день стажировки они попали именно в химцех. Узнав, что руководит им какая-то Агния Петровна Воскресенская, разочарованно завздыхали. А увидев ее, окончательно пришли к выводу, что ничего особенного они тут не почерпнут. Сможет ли эта молодая красивая женщина толково объяснить технологию? И вообще, на своем ли она месте? Такими делами мужики должны заниматься. А она их уму - разуму будет учить. Накрылась стажировка...
Агния Петровна, не рассусоливая, сразу же загнала их на деаэратор, битый час читала им лекцию об устройстве, принципе действия. Потом, не давая передышки, отправила на пробоотборные точки – одну, другую, третью.
Вот тебе и женщина, вытирая пот со лба и тяжело отдуваясь, думал он, поднимаясь по очередной лестнице.
В конце дня они уже еле волочили ноги. Дома свалился кулем на кровать – и спать, только спать.
И вот – опять химцех. Целых три дня!
– Да ваша Агния Петровна всего за один день нас так заездила! Умерь ее пыл!
Все захохотали.
Воскресенский смеялся громче всех. По его лучистым глазам, довольному похлопыванью руками по бедрам было видно, как он рад, что его жена не только растолковала  технологию, но даже «заездила» стажеров.
– А что вы хотели? – наконец успокоившись, протянул Воскресенский. – Тяжело в ученье – легко в бою.
Всплывшие  в Москве, во время разговора с Воскресенским, эти  известные слова приобрели тогда для него особый смысл. Если он этим руководствуется и сейчас, в должности директора Курской атомной станции, то будут и результаты. Да они уже есть. С тех пор, как Юрий Кондратьевич уехал из Томска, сколько им сделано! Преодолевая разногласия многочисленных смежников, неурядицы, срывы с поставками материалов и оборудования, он построил атомную станцию. Как в спущенном на воду большом корабле, здесь уже есть своя дружная команда. В которую предлагают войти и ему, Тому Петровичу Николаеву.
Воскресенский улыбнулся, хлопнул его по плечу.
Ему осталось только развести руками.
– Ну, – решился он, – уговорил, так и быть. Приеду в Томск – напишу заявление на увольнение.
– Зачем увольнение? Мы тебя переводом оформим.
Вот так он попал на Курскую атомную станцию.


ГЛАВА 6.  « ВАСИЛИЮ ГРАФИТОВИЧУ – МОЕ ПОЧТЕНИЕ...»

Многое ему поначалу было непривычно на курской земле. В Сибири в июне еще морозы проскакивают, даже снег выпадает, а тут в начале мая по улицам все уже раскрытые, без пальто и курток ходят. А какая красота, когда сады распускаются! Все в белой кипени, нежно-розовым цветом окутано, прямо-таки петь хочется.
В Сибири, если стоишь на дороге, даже руку поднимать не надо, любая машина тебя подвезет. Здесь же такого нет. Не раз, задержавшись на работе, стоял он на обочине с вытянутой рукой – нет, пропылят мимо, редко кто остановится. Почему никто не тормознет, не подвезет, непонятно...
Долго не мог привыкнуть к тому, что на строительстве атомной станции нет той военной четкости,  подчиненности делу, как в Челябинске - 40,  Томске - 7.
 Как-то зашел к нему в кабинет старший инженер по управлению реактором Анатолий Петрович Бурков. Ему не подписывали в бухгалтерии авансовый отчет за командировку. А еще ободрали за то, что не в плацкартный  вагон, а в купе билет взял. Собрались возмещать только стоимость общего вагона, а разницу из своего кармана выплачивай. И высказали нелицеприятное: «всякие инженеришки будут в купейных вагонах ездить...».
Бурков сослался на то, что ему сам Том Петрович, главный инженер станции, разрешил. А в ответ услышал: «Ну и что, что Том Петрович! Кто такой Том Петрович?»
 На Курской атомной станции тогда о прежних  заслугах Николаева, кроме тех, кто работал вместе с ним в Сибири, мало кто знал. Он не распространялся на эту тему, не говорил о своих наградах. А Бурков знал, он много лет проработал на реакторном заводе в Челябинске - 40. Потому и сослался почтительно - «сам Том Петрович...», имея в виду не только нынешнюю должность Николаева.
Тогда, во время строительства первого блока, инженерам Курской АЭС пришлось немало помотаться по командировкам. И на заводы - поставщики ездили, и с проектантами связывались, чтобы решить какие-то вопросы. Часто приходилось ехать срочно, с билетами же всегда было туго. Бухгалтерия требовала, чтобы  покупали дешевле, в купе – в крайнем случае, и только с разрешения вышестоящего начальства. Такое разрешение Николаев Буркову и дал. А тому в бухгалтерии: «Кто такой Том Петрович?..»
Все же не это больше всего тогда задело Николаева, а то, как было сказано о специалистах: «всякие инженеришки...». О « рабочих лошадках», на коих атомная станция, любое производство держится!
И дело не в Буркове, не в высокомерном бухгалтере, рассуждал он. Проблема в том, что не только на атомной станции,  в стране к инженерам подобное отношение. С одной стороны – давай, давай, - надо строить, монтировать,  внедрять высокие технологии. С другой стороны – не ценят у нас инженеров, размышлял он. Но кто, как не инженеры, после ученых, разумеется, находится на переднем крае  научно-технического прогресса? От кого зависит, чтобы все крутилось, вертелось, как положено, производилось больше продукции, в конечном счете, всем хорошо жилось? Без подкованных, умеющих хорошо организовать производство инженеров результатов не будет. А тут – «инженеришки...» Пренебрежительно - уничижительно, будто это мелкие, незначительные людишки, которые путаются под ногами, ничего особенного из себя не представляют.
Вызвав к себе бухгалтершу, Том Петрович наговорил ей  столько всего... Вышла она из кабинета красная как рак.
Вспомнив этот эпизод, он крутнул шеей. Нехорошо это, нехорошо. На станции его считают мягким, культурным человеком, который никогда не нагрубит, не сорвется. Что ж, к этому надо стремиться. Но «никогда» - это уж слишком. Он такой же человек, как и все, слепленный не из какого-то особого материала, а из обычной плоти. Не любил, ох, не любил, когда делали из него икону. Иконе надо слепо поклоняться, ни о чем не задумываясь. Но разве таких хочет он видеть молодых специалистов на атомной станции?
Ну, а насчет того, сдерживаться, или нет, – это уж, извините, в зависимости от обстоятельств. Если  иной подчиненный не понимает простых слов, если провинился и при этом не признает своей ошибки, выкручивается, как может,  просто необходимо приструнить нерадивого. И как можно быть спокойным, стлать мягкими словами, когда на твоих глазах идет явное нарушение технологического процесса? Уговоры, увещевания тут сродни попустительству. Нет, нет, жесткость, суровый спрос иногда просто необходим. Как в том случае с графитовой кладкой…
Новенькая, «неразработанная»  роба топорщилась на  крепких монтажниках  угловатыми складками, придавая им, бывалым спецам,  некую скованность и неудобство. Они привыкли,  чтобы ничто не стесняло  движения в работе – ни на головокружительной высоте, ни внизу, на земле, сваривая ли из нержавейки трубопроводы, опоры, другие сложные конструкции.
Он видел, как монтажники смущенно переминались на месте, одергивая спецовки, от которых исходил запах свежей вещи, как вопросительно поглядывали друг на друга. Необычная работа, с которой они раньше никогда не сталкивались, и по поводу которой им то и выдали новехонькую робу – вот что было причиной скованности этих обветренных, с задубевшей на морозе и солнце кожей  притихших  мужчин.
Удивляться было отчего. Уж какие только сложные задания им не приходилось выполнять, в какой точке страны они не бывали, но с такой работой столкнулись впервые.  Монтаж графитовой кладки ядерного реактора… От этих непонятных, окутанных завесой таинственности слов возникала масса вопросов. Что это за штука такая  – ядерный реактор? И для чего нужна эта самая графитовая кладка?
Он, Николаев, главный инженер Курской атомной станции, мог бы  не тратить  много времени на разъяснения. Провел бы, как положено, инструктаж, и – вперед, за работу. Время поджимает, дорог каждый день, каждый час. Еще столько предстоит сделать для пуска первого энергоблока! Но он привык, что его подчиненные, а монтажники фактически подпадали под эту категорию, должны знать, понимать, что они делают. Потому и пустился в подробное объяснение.
– Вот в этом месте, – обвел  рукой, – в центральном зале, будет установлен реактор. Он нужен для получения электрической энергии. Источником энергии служит управляемая ядерная реакция, которая происходит в реакторе. При этом выделяется огромное количество тепла. Омывающая реактор вода под действием этого тепла превращается в пар, который направляется на турбины. Таким образом, вырабатывается электрический ток.
Он видел, как его негромкие слова словно растворяются в гулкой тишине просторного, еще незаполненного оборудованием центрального зала, не доходят до сознания монтажников.
– Реактор, – решил объяснить  подробнее, – это своеобразная «печь», в которой вместо традиционных видов топлива «сгорают» изотопы урана и плутония. Атомное «пламя» невидимо, так как процессы происходят на уровне деления ядер. В ходе  цепной реакции тяжелые ядра распадаются на более мелкие фрагменты. В результате высвобождается большая энергия. Понятно?
– Ясно, понятно, ничего не внятно, – сдвинув каску на лоб, засмеялся молодой чернявый парень с бойкими усиками.
Все засмеялись, зашумели, задвигались.
– А вот, говорят, эта самая, как ее... – обернулся на товарищей, словно ища у них поддержку, закряхтел приземистый пожилой мужичок с недоверчивым взглядом, – радиация...  Говорят, опасная эта штука...
Оглянувшись по сторонам, словно невидимое, не ощутимое ни на цвет, ни на запах радиационное излучение могло напасть на него неведомо откуда, он боязливо вжал голову в плечи.
– И по дорогам ходить опасно, и на самолетах летать опасно, – усмехнулся Том Петрович. – Смотря как ходить и как летать. Если все выполнять правильно – не опасно, успокоил он всех. – Поскольку графитовая кладка – одно из основных элементов  реактора, от вас в немалой степени зависит, чтобы реактор работал устойчиво, чтобы никакая радиация не просочилась наружу.
 Итак, заключил он, – переходим к главному. Знакомьтесь, – представил своих спутников,- специалисты Московского научно-исследовательского и конструкторского института энерготехники (НИКИЭТа)  Анатолий Александрович Петров и Николай Митрофанович Жуков. Они специально прибыли к нам на монтаж графитовой кладки. Сейчас расскажут вам основные требования.
Анатолий Александрович указал на небольшой графитовый блок в виде призмы.
– Вот из таких блочков квадратного сечения двести пятьдесят на двести пятьдесят миллиметров и высотой в основном шестьсот миллиметров, – пояснил он, – и состоит графитовая кладка. Она используется в качестве замедлителя и отражателя нейтронов.
Ваша задача - собрать из графитовых блочков активную зону в форме вертикального цилиндра диаметром двенадцать и высотой семь метров. Всего - две тысячи четыреста восемьдесят восемь колонн.
Петров пристально посмотрел на монтажников.
– Справитесь?
Скованные вначале, монтажники,  освоились в новой обстановке. Кто-то, посматривая на часы, нетерпеливо переминался с ноги на ногу и тем самым словно говорил: «Много слов, ближе к делу...» Некоторые глазели по сторонам, рассматривая просторы центрального зала, а один даже откровенно зевнул.
– А что тут особенного? – пожал плечами парень с усиками. – Клади себе да клади...
Специалист НИКИЭТа нахмурился.
– Э-э-э, ребята..., – повел он перед носом монтажников указательным пальцем, – спешить здесь никак нельзя. Спешка нужна при ловле блох. А тут дело серьезное. Вот такие призмочки должны быть плотно пригнаны друг к другу без малейшего перекоса. Иначе может образоваться наклон колонн, и все придется переделывать заново. Температура в реакторе высокая, до восьмисот градусов. Чтобы конструкция не сместилась, не разрушилась из-за температурной и радиационной деформации, нужно обеспечить  подвижность этих блочков. А еще они должны быть очень чистые. Вот такие особенности кладки. Понятно?
– Понятно!
– Пора уже за работу! А то время идет, а нам вон сколько  надо гнать, – раздался нетерпеливый голос.
– Не гнать! – побагровев, вскричал Петров, – как вы не поймете? Гнать ни в коем случае нельзя! Еще раз повторяю: монтаж вести неспешно, тщательно, аккуратно.
– Эдак мы ничего не заработаем...
– Да ладно, выложим...
– Мы и не такие конструкции монтировали! А тут кирпичики какие-то сложить...
Долго не отходил Том Петрович от монтажников, пока не убедился, что графитовые  блочки, как и положено,  кладут чистенько, ровнехонько, без малейшего перекоса. Поздно вечером разъехались. Петров с Жуковым отправились в гостиницу, а он к себе домой.
Не мог лечь в постель, думал и думал о монтаже графитовой кладки. Все ли там идет, как положено? Не начали ли ребята «гнать», как они выразились?
 Он то закуривал очередную сигарету, сосредоточенно дымил на балконе, то беспокойно всматривался вдаль, в сторону атомной станции, словно через черную завесу ночи хотел заглянуть туда, в центральный зал, где шли монтажные работы.
Наверное, вот также, подумал он, нет, несоизмеримо больше, переживал за графитовую кладку первого, диаметром всего около двух метров, опытного уран-графитового реактора  в тысяча девятьсот сорок шестом году Игорь Васильевич Курчатов. Тот реактор не имел эффективной системы охлаждения, поэтому длительная работа на сколь - нибудь большой мощности была попросту невозможна.
Что значит быть первым? Это - полная неизведанность, непредсказуемость, страх, риск, и в то же время – неукротимая надежда, вера в то, что новая, неопробованная еще в стране ядерная технология все-таки будет  освоена.
Он представил, как человек тридцать работников так называемого Сектора номер один, четверть которых женщины, тщательно, буквально сдувая пылинки, укладывали впервые изготовленные из чистейшего графита блочки. Как, прищуриваясь, присматриваясь, выверяли они  вертикальность и горизонтальность кладки,  выпрямляясь от тяжелой работы, устало вытирали пот со лба. Какая на них лежала ответственность! От правильности выполненной ими графитовой кладки в немалой степени зависело дальнейшее сооружение ядерных реакторов в стране, и никак нельзя было ошибиться.
Не раз, и не два, а пять раз (!) пришлось разбирать им особой формы сферическую конструкцию. Не жалуясь, не стеная, таскали они на руках туда - сюда графитовые призмы и урановые блоки. А это, ни много, ни мало, несколько сотен тонн! И сам Игорь Васильевич, который, казалось бы, должен только контролировать ход монтажа, высказывать свои замечания, нет, нет, да и впрягался, чтобы помочь своим товарищам. Не чурался быть грузчиком, такелажником,  личным примером воодушевлял, заражал людей.
Все ли я сейчас сделал правильно, все ли предусмотрел?
Он задумчиво пустил перед собой сизый дым. Вроде бы подробно рассказал, объяснил. В то же время в глубине души точила червоточинка. В желании быстрее «гнать» графитовую кладку, некой самоуверенности монтажников  ему явственно, с каждой минутой все больше и больше виделось: что – то тут не то... Не поехать ли на станцию, проверить, как идет дело?
Звонок в дверь заставил его встрепенуться. По озабоченным лицам специалистов НИКИЭТа Петрова и Жукова сразу понял:  произошло нечто из ряда вон выходящее.
На дежурном автобусе, подгоняя шофера,  они быстро домчали к атомной станции.
Так и есть! Едва  глянул на графитовую кладку, как сразу бросилось в глаза: некоторые колонны выложены  с явным перекосом в ту, или иную сторону. Брак, явный брак!
– Да вы что? Ошалели?
Волосы его растрепались, лицо перекосилось,  губы сжались в жесткие узкие полоски.
– Куда это годится? – ткнул носом высокорослого, с красным мясистым лицом бригадира. – Я же говорил, что монтаж графитовой кладки – это особая работа. Тут нужна тщательность, аккуратность. А вы что творите? Куда гоните?
– А что мы творим? – подбежал к нему бойкий монтажник. От недовольства его острые усиками прямо-таки ощетинились в разные стороны. – Что тут особенного? – вскричал он. – Как вы говорили, так мы и делаем.
Он хотел еще что-то добавить, но Николаев решительным жестом оттер его в сторону.
– Так! - указал  бригадиру. – Чтобы этого малого я на площадке больше не видел. Ясно?
Низко склонив голову, бригадир, побагровев, пробурчал нечто невразумительное.
– Все разбирайте и делайте заново! Сейчас же! – скомандовал Николаев.
Все-таки нужен нашему брату контроль, ох, как нужен, долго думал он потом про этот случай. Да и к себе нужно строже относиться. Наверное, я тогда что-то недодумал, не все учел...
А вообще-то, ворошил он мысли, надо стремиться к тому, чтобы каждый работник, будь то инженер, оператор, или слесарь, без принуждения и понукания, с толком, как положено, делал свое дело. Недаром говорят: лучший контролер – это твоя совесть. Как этого добиться? Трудно, но необходимо...
На монтаже графитовой кладки второго энергоблока подобных казусов  уже не возникало. Не раз, и не два, проводя рукой по выросшим ровным графитовым стенам, чувствуя  приятную прохладную гладкость, Том Петрович  прямо-таки любовался работой.
– Вот это дело! Красота!
В этом деле начальник смены станции Степанов замечательно проявил себя, каждый раз отмечал он. Как быстро Василий Владимирович схватил самую суть, насколько скрупулезно, придирчиво подошел к монтажу! У него  – ни  сучка, ни задоринки.
Говорят, у египетских пирамид вытесанные каменные блоки настолько плотно пригнаны друг к другу, что между ними лезвие бритвы трудно просунуть. Молодцы, конечно, египтяне. Ну, а наш Василий Владимирович тоже хорош. Хор-рош! Под его бдительным оком зазоры между графитовыми блочками выдержаны, как положено. Он настолько заразился, проникся  монтажом, что буквально жил этим. У него только и разговоров было: графит, графит, графит. Так и приклеилось к нему: «Василий Графитович».
Когда Том Петрович встречал Степанова, нет, нет, да и не мог удержаться.
– Василию Графитовичу, – расплываясь в улыбке, тянул он, делая легкий кивок головы, – мое почтение...
Тот нисколько не обижался на это «звание». Услышать такое от самого Тома Петровича - это особая похвала и честь.

Он внимательно, с дотошной скрупулезностью вчитывался в каждую строчку Программы.
«Целью Программы является экспериментальная проверка возможности использования энергии механического ротора для поддержания производительности механизмов собственных нужд в режимах обесточивания С.Н».
Ну, это понятно, таковое следует из самого названия эксперимента. Так, пункт 1.2: « Испытания проводятся перед выводом блока в планово-предупредительный ремонт по разрешающей заявке». Само собой разумеющееся. Далее. «Продолжительность испытания четыре часа». Это, пожалуй, не совсем точно. Если говорить конкретно, сам эксперимент займет от силы минуты полторы, не больше, все остальное - подготовительные работы. Впрочем, суть от этого не меняется. Другое дело, если затянуть с проведением эксперимента, реактор может попасть в «йодную яму» со всеми вытекающими неблагоприятными последствиями.
Изучив  пункт 2.5, в котором шла речь о сборке схемы выдачи сигнала МПА в электрическую часть схемы двухступенчатого набора дизель - генератора и в схему выбега на двух комплектах автоматики 4ЩАНП-3, он отчетливо представил, насколько безукоризненно четко должна быть разработана электрическая часть. Необходимо собрать специальную схему выдачи сигнала МПА, а на панели безопасности в блочном щите управления установить специальную кнопку запуска Программы. Одновременно с запуском этой кнопки закрытием стопорно - регулирующих клапанов должна быть прекращена подача пара на турбину.
При этом автоматически сработает аварийная защита АЗ-5 по отключению двух турбогенераторов, и реактор должен быть остановлен. Для его надежного охлаждения оборудование делится на две группы: подключенное к рабочим шинам, на которых напряжение падает в процессе выбега, и оборудование, в выбеге не участвующее, подключенное к шинам, сохраняющим постоянное питание. Во избежание случайностей и заброса холодной воды в КМПЦ Программой предусматривалось отключение емкостей во время эксперимента закрытием ручных задвижек на линии подачи воды.
Все вроде правильно, все это можно сделать. Сам он по электрической части не силён, больше в технологии разбирается. Но инженеры- электрики на Курской атомной станции считаются одними из лучших в своей отрасли, на них можно положиться.



ГЛАВА 7. «СИЗОВЩИНА» - ЭТО НЕ КОНСЕРВАТИЗМ

– Разрешите?
Том Петрович  досадно отложил логарифмическую линейку в сторону. Не демонстративно, показывая свое недовольство, а  чтобы никто, кроме него, не видел, не знал. Не любил, когда его, полностью погруженного в свои мысли, сконцентрированного на главном, отвлекают на что-то второстепенное, менее важное. Казалось, ход размышлений упорядочился, начал выходить на верную дорожку, и тут – на тебе: или телефон затрещит, или в кабинет кто-то зайдет. И поймать потом нить, связать ее, вернуться к истоку не так-то просто.
– А-а-а, Юрий Больтазарович...
Это сейчас он привык к непонятному отчеству своего подчиненного – высокого, костистого, размашистого начальника ядерно-физической лаборатории научно- исследовательского отдела Чижевского, а первое время никак не мог запомнить. «Больтазарович…» Вот задал, наверное, парень хлопот службе безопасности атомной станции, все бумаги перерыли, все прошерстили, пока не убедились, что «связей, порочащих его, нет».
Коллеги не раз подкалывали Николаева: что  за группировку с чудными именами - отчествами у себя сколачиваешь? Том, Больтазарович – один к одному.
Имена не имена, но то, что один к одному - это точно. Нужны ему толковые, мозговитые ребята, которые, как в Сибири, ради совершенствования технологических процессов готовы не спать, не есть, словом, на многое. Бросаться на амбразуру не надо, это уже крайний случай, не дай Бог... Но работать есть над чем, дел по горло.
Как любой подчиненный, немало проработавший под плотной опекой руководителя, Чижевский вдоль и поперек изучил своего начальника – слова, жесты, привычки. Все же не переставал удивляться некоторым вещам. Как, например, Том Петрович держит свой стол чистым от деловых бумаг? У других - полный завал, бумага на бумаге сидит, одна другую погоняет, начальники буквально зарываются в ворохе инструкций, распоряжений, указаний. У Николаева же, как у хорошего хозяина двор, просторный  стол - словно подметенный. Ну, лежит перед ним парочка каких-то листов, а так – ничего лишнего. Как же Тома Петровича обходит бумажная напасть, не заговоренный же он, в конце концов?
Из горы обрушивавшейся на него информации Том Петрович выбирал самое главное, самое ценное, отсекая остальное, как балласт. Полагаясь на свой мозг, он мало записывал. Сходу вычленяя, отсекая ненужное, автоматически «раскладывал» все в голове по важности и очередности, чтобы потом достать в нужную минуту и использовать по назначению.
Еще Чижевский знал: как бы ни был занят Том Петрович, над какими бы расчетами не сидел, никогда не буркнет сухо, не пронзит недовольным взглядом. Не заставит стоять навытяжку, всегда – вежливо, культурно – «присаживайтесь...». И, непременно: «Как жена?» «Как дети?», или что-нибудь в этом роде. Некоторые из начальства проделывают это для проформы, не отрываясь от бумаг, отчего слова сливаются в  однообразное бурчание, и на которые не хочется отвечать. Зачем открывать душу, если в нее не заглядывают, а задевают мимоходом, для «галочки».
Том Петрович – не такой. Если у подчиненного что-то не ладится, человек ходит сам не свой, числится вроде как на работе, а в мыслях где-то далеко – это, считает он, не дело. Значит, надо помочь, – в детский садик ли ребенка устроить, в поликлинику направить, а то и кардинально решить жилищный вопрос. И ведь скольким помог!
Иные новички, столкнувшиеся с таким подходом Тома Петровича, поражались. Надо же! Оказывается, начальник может не только спрашивать, требовать, напирать, но и искренне интересоваться, помогать.
– Присаживайся, – широкий жест подтвердил промелькнувшие мысли Чижевского. – Как там твоя Люба? Все нормально?
– Да, в химцехе, где и работала. Все нормально, спасибо.
После этого перешли к «официальной» части.
– Ну, что там у тебя? Выкладывай, – внимательно посмотрел на коллегу Николаев.
– Да я по тому техрешению…
Знал, хорошо знал Том Петрович, о чем идет речь. Пару недель назад Чижевский принес ему обоснованное, со всеми выкладками и расчетами техрешение по одной из важнейших тем - тепло-технической надёжности активной зоны. Запальчиво, с горящими глазами убеждал, что все основательно проработал, не раз проверил, убедился, что толк, да еще какой, будет. Непременно будет!
– Ну-ну... - только и сказал тогда Николаев. Сунул папку с бумагами в шкаф. – Посмотрим.
И вот сейчас Чижевский пришел узнать, что же с его техрешением.
Том Петрович достал из ящика пухлую папку,  чуток подержал ее на весу, словно оценивая значимость, весомость.
– Ну, что? Говоришь, пора запускать? А как компенсировать увеличение нагрузки на оператора, ты учел? –  изучающе посмотрел на специалиста.
– За правильностью зонных уставок будет следить ЭВМ, мы уже создали специальную подпрограмму, - подался вперед Чижевский.
Молодец, Юрий, отметил Том Петрович, правильно мыслит. Сложно вести расчеты эмпирическим путем, надо скорее переходить на моделирование ситуации путем точных математических расчетов, тогда ошибки будут практически исключены. А для этого нужна мощная электронно-вычислительная база, программные комплексы.
Как радовались они первой такой машине! Смотрели на нее  расширенными глазами: надо же, нажал кнопку – и то, что пришлось бы считать часами, а то и днями, само собой на экране выскакивает. Какая экономия времени, средств!
Правда, об использовании ЭВМ на полную катушку из-за нехватки программ говорить не приходилось. Все же это был  некоторый сдвиг. С чего-то, хотя бы с расчета заработной платы, начинать надо...
А ведь эта ЭВМ не скоро могла еще поступить на атомную станцию. Послал он заместителя начальника цеха ТАИ Виктора Никитовича Теплякова на Пензенский завод «выбивать» эту самую электронную технику – ничего у него не вышло. Звонит оттуда, обреченным голосом сообщает: не дают... Надо писать заявку, заказывать, все это будет согласовываться, утверждаться, не скоро дело делается. Собрался было Тепляков назад ехать с пустыми руками, да Том Петрович его тормознул.
Пришлось Николаеву поднять старые связи в Министерстве. В Пензе после указующего перста из Москвы сначала заартачились, там ведь  запланировали ЭВМ в Индию отправить. Но своя рубашка ближе к телу, подождут индусы. Так «индийская» ЭВМ попала на Курскую станцию.
А вот электронный микроскоп, в который вбухано столько средств, эдакая громадина, сверху донизу напичканная электронными схемами, сложной системой оптических линз, по большому счету сгодился только для того, чтобы орехи колоть. Он, Николаев, собирался изучить, как с течением времени ионизирующее излучение влияет на конструкционные материалы. Ну, и дать конструкторам свои соображения. Но ничего не вышло.
Надо было систематически, скрупулезно вести наблюдения, все аккуратно записывать, анализировать. По сути дела, это работа отдельной лаборатории научно- исследовательского института – со своим штатом сотрудников, разработанной методикой. А он, как никак, практик, текущих забот столько...
Это потом, на Ленинградской атомной станции, создадут специальный Центр для исследования, оснащенный «горячей» камерой с дистанционными манипуляторами, прочими техническими премудростями. Ну, а на Курской АЭС не пошло...
– …Что скажете?
Чижевский возбужденно заерзал на месте, его длинные руки заходили, задвигались.
Ишь, какой, глядя на неугомонного, некого бузотера Чижевского, хмыкнул Том Петрович.
Как ни странно, именно некой непокорностью, нежеланием пребывать в спокойном русле, в свое время и привлек его к себе этот парень. Коллеги прямо говорили ему : зачем берешь в отдел? Задаст он тебе жару, намаешься с ним…
Да уж, размышлял он, парень не мед. В Курском ЦЭМе, куда тот попал по распределению после окончания Томского политехнического, Юрий вел себя прямо-таки как дебошир. Неподчинение начальству вплоть до категорического отказа выполнять установленные требования – где такое видано? Кому понравится, чтобы вчерашний студент шел наперекор установившимся порядкам? Идеи, видите ли, у него новые появились. Умник нашелся, откровенно бросали ему в глаза. А то, что нарабатывалось годами, обрело устойчивость и надежность – не в счет?
Чижевский никак не хотел отрабатывать положенные после института три года. Даже в Москву ездил просить, чтобы его отпустили на Курскую АЭС в научно- исследовательский отдел. Его магнитом тянуло на атомную станцию. Причем, не ради зарплаты, а ради интересного дела. Хотелось проявить себя, познать что-то новое, двинуть вперед какое-нибудь дело. Он же физик по специальности, а в ЦЭМе скучную работу дефектоскописта приходилось выполнять. Вот и рвал постромки.
По негласной договоренности, специалистов со стройки, других близлежащих предприятий не брали ни под каким предлогом. Эдак все начнут бегать как зайцы, что из этого выйдет? Так что отработать свой срок после окончания института Чижевскому все же пришлось.
На Курской атомной станции он быстро вырос из рядового инженера, стал начальником лаборатории. И вот теперь предложения сыплются из него, как из рога изобилия. А еще Бурков подбрасывает одну идею за другой, Букреев Николай Алексеевич, Иванов Владимир Николаевич, рационализаторов  хватает.
Почему у японцев технический прогресс идет в гору? Потому что там создана система стимулирования технических предложений. Ничто не отбрасывается в сторону, рассматриваются даже нелепые, на первый взгляд, идеи. И материально это поощряется, что дает рационализатору хороший стимул. Если даже идея не прошла, специалистам не отбивают руки, поддерживают творческую мысль. Постоянное улучшение технологических процессов – вот что лежит в основе успеха кропотливых японцев. И у нас должна быть также поставлена работа, считал Том Петрович.
Да, это непросто. Приходится вникать, отсеивать гору пустых, не наполненных ничем предложений, спорить, доказывать. Изобретатели и рационализаторы – народ упрямый, каждый хочет протолкнуть свое детище. А времени  не хватает, чтобы все изучить,  да он зачастую и не спешит с принятием решения. Оттого возникают не только споры, но и обиды, претензии.
Что ж... «Нравится – не нравится» – это из другой оперы. Мы не девицы, чтобы красоту друг перед другом наводить, нам красота на атомной станции совсем другого рода нужна…
Нет, он не ошибся, поглядывая в сторону ерзающего Чижевского, в который уже раз убедился Том Петрович в правильности своего выбора. Именно такие – горящие атомной энергетикой, до шпента вникающие в суть ядерных процессов, принципиально отстаивающие свое видение специалисты и нужны ему. С которыми можно совершенствовать ядерный реактор, повышать систему безопасности. Нужны помощники, на которых можно не только положиться, но и поспорить с ними, подискутировать. Пусть каждый, не боясь, высказывает свое мнение, доказывает. Непогрешимых нет, и он не Бог. Если есть толковое предложение – почему бы не рассмотреть?
Беспокойно двигающийся  Чижевский ждал, что наконец-то  шеф даст «добро», и его проекту откроется зеленый свет. Сколько можно тянуть резину, пора действовать, читалось на его вытянутом лице.
А Том Петрович не готов был дать ход этому техрешению. Не готов, и все!
Спор отцов и детей извечен, идет от сотворения мира. Так и должно быть, это нормально, рассуждал он. У молодых кровь бурлит, переливается, многое им кажется устаревшим, а то и вовсе архаичным. Немедля все переделать, установить свое, новое, прославиться – вот что движет молодыми. Ну, а старики, вроде как уже туго соображают, не поспевают за новыми идеями, тормозят их начинания. Об этом еще Тургенев в  романе «Отцы и дети» писал, некую «базаровщину», как явление, вывел. Но одно дело – лягушек препарировать да дискуссию на общие темы разводить. А ядерный реактор – не «лапки-ножки», здесь не до красноречия и амбиций.
У врачей есть хороший принцип: «не навреди!» Можно сколько угодно говорить о хороших пилюлях и методиках лечения, но старые, отдавшие больным всю свою жизнь врачи в первую очередь руководствуются именно этим. Не навреди! Это не просто выражение, это – закон, святая заповедь. Не случайно в клятве Гиппократа, которой врачи присягают на служение человечеству, эти слова стоят на первом месте. А разве у ядерщиков не так должно быть?
Может, он порой и перегибает  палку. Что ж... Иногда лучше перестраховаться. Именно этим руководствуется старейший специалист атомной отрасли, начальник цеха ТАИ Константин Иванович Сизов. Участвовавший в устранении многих аварий на первых промышленных реакторах в Челябинске - 40 , обжегшись на молоке, он сейчас, может быть, порой и дует на воду. Но это делу только во благо. Для Константина Ивановича подписать акт выполненных работ с недоделками - ввода ли нового оборудования, ремонта – значит,  наступить на горло собственной песне. А песня у него одна: недоделок быть не должно. Не должно, и все тут!
И неважно, что из Москвы приехала комиссия сплошь из высоких чинов, что все уже поставили свои подписи. Надо ведь  к празднику Седьмое ноября  представить победный рапорт о пуске-вводе объекта, или преподнести трудовой подарок ко дню рождения многоуважаемого Леонида Ильича Брежнева. После чего последовала бы раздача премий, наград. И ему,  внесшему изрядный вклад, наверняка  неплохую премию бы отстегнули. В газетах, по телевидению  – хвалебные репортажи о новых трудовых победах атомщиков Ура! Ура!
Но Сизову не нужны победные реляции, красивые побрякушки. И солидные премии ему не нужны. На все это ему  начхать. О каком уважении может идти речь, когда не все сделано, как положено? Нет, нет, товарищи, увольте, крутит он головой.
 Все его уговаривают, упрашивают. «Константин Иванович, ну, Константин Иванович...», чуть ли не миленьким называют. «Надо, понимаете, надо... А недоделки... Завтра, послезавтра все будет сделано. Это же мелочи, как вы не понимаете...
Для Сизова эти «мелочи», что красная тряпка для быка, раззадоривают, да и только. Бычится: «Сделаете завтра – завтра и подпишу, какие проблемы?»
Московская комиссия  в ступоре: «И где вы такого откопали?» Местные начальники вытирают испарину с широких лбов. Рядовые инженеры тоже в возмущении: «Сколько можно?». Развели тут, понимаешь, на станции консерватизм, эдакую «сизовщину». Гнать метлой Сизова со станции, работать мешает.
Не раз, и не два пытались отлучить непокорного Сизова от атомной станции. Наверняка давно бы уже полеживал дома на диване, предавался думам да воспоминаниям Константин Иванович, да горой вставал за него Том Петрович. Мог бы, конечно, отмолчаться, отсидеться за своими, столь нужными ядерной науке расчетами. Тем более, далеко не всегда был согласен с Сизовым. Сколько раз при всех, распаляясь, он давал ему нагоняй в своем кабинете, чехвостил последними словами. И такой ты, Константин Иванович, и эдакий. Но увольнять  прошедшего огонь, воду и медные трубы Сизова, бросаться такими ценными кадрами – это, извольте, уж слишком.
Да, с молчунами и поддакивальщиками работать проще, легче. Те не упираются, не лезут на рожон, потому что думают только о себе – о высокой зарплате,  бесконфликтном существовании. А Сизов болеет, и это не просто высокие слова, о деле. Для него дело превыше всего, доказывал Николаев руководству. Атомной станции, где главным критерием должна быть безопасность, именно такие люди нужны.
В ответ слышал о том, что Сизов срывает планы выработки электроэнергии, а за это Москва спрашивает строго. И из-за  одного упрямца должен страдать весь коллектив?
Все  доводы Тома Петровича разбивались в прах.
Что делать?
– Тогда уж увольняйте вместе с Сизовым и меня! – бил он шапкой об пол.
Для него не защитить Сизова было равносильно предательству. А это значит – предать все то, что они созидали с Сизовым, Куловым, Мешковым  в Челябинске - 40, Томске - 7, да и чему посвятил он здесь, на Курской атомной станции. А еще – предать себя, свое имя. Том Петрович Николаев – струсил, позорно, как страус, спрятал голову в песок? И за что тебе Родина давала награды? Только за то, что, не раздумывая, при аварии лез в ядерное пекло, спасал реактор? А сейчас спасать надо не оборудование, а человека. Идет своего рода проверка: чего стоишь ты, дорогой Том Петрович,  чего стоят твои принципы? Ради чего ты разрабатываешь свои научные идеи? Ведь не ради железного реактора. Реактор – это дело рук человеческих, их можно наклепать немало. А вот  Сизов – это, воистину, «штучный товар», таких раз, два, и обчелся.
И это помогало, срабатывало, Сизова оставляли в покое. Знали: Николаев – он такой, может уйти вместе с непокорным специалистом. А это для станции будет настоящая потеря.
Все же однажды, когда Том Петрович был в отпуске, с Сизовым расстались. Ох, как бушевал он, когда узнал! Потребовал срочно вернуть Константина Ивановича. Или – или!
Восстановили - таки Сизова на прежней должности. Сколько это Тому Петровичу седин стоило...
Он не стал читать Чижевскому лекцию о том, что не стоит гнать коней, тут не скачки и не гульбище, нужно все основательно взвесить, просчитать. Для себя решил: пусть техрешение отлежится. За это время многое может измениться. Может, Юрий, основательно покопавшись, сам что-то неточное выудит, некую маленькую ошибочку. Которая, ой, сколько бед может наделать...
Прокряхтев, Том Петрович открыл ящик «рангом выше», уложил туда папку.
Ну вот, провожая взглядом вспыхнувшего красным цветом, с места рванувшегося на выход Чижевского, вздохнул он, наверняка будет камешки в мой огород кидать. Может, даже в ретрограды запишет, а то и « николаевщиной», сродни «сизовщине», такой подход назовет.
Ничего, ничего... Слова – это водица, переливается туда-сюда, булькает, протекла сквозь пальцы, есть она – и ее уже нет. А есть вещи главнее пересудов...
Спустя некоторое время Чижевский  пришел к нему уже со специально разработанной, дополняющей разработку программой. Вскоре после этого техрешение покинуло верхний ящик, и зажило в производстве живой, полезной жизнью.


ГЛАВА 8. СПОР С МЕРРЕЕМ

После ухода Юрия Больтазаровича Том Петрович вновь взялся за логарифмическую линейку. Не проводя никаких действий, задумчиво - отстраненно пошмыгал туда-сюда прозрачным бегунком. Цифры - сплошные, в несколько рядов, замелькали, забегали перед ним.
Вот ведь придумал кто-то эдакую штуковину...
 Никогда  не был завистливым, не ела эта ржа, а вот сейчас проникся некой белой завистью к изобретателю чудной линейки. Надо же: простая вроде бы штуковина, особым способом разграфленная, а позволяет выполнять столько действий! Споро умножает, делит, тангенсы-котангенсы синусы - косинусы выводит, корень квадратный извлекает, в степень возводит, и тому подобное.
 Привык он к своей помощнице, так привык, что, кажется, никогда не расставался с ней. Гладкая, отполированная до блеска, она беспрестанно скользит в его руках, бегает как живая.
Он оставил баловство шмыгания, вновь склонился над раскрытой книгой. Программа, что планируется провести на его атомной станции, непростая, надо свериться по учебнику. Ах, какой замечательный подсказчик,  учитель, и наставник в одном лице есть у него -  «Физика ядерных процессов». Чуть что непонятно – сразу к ней за помощью. Как все грамотно, и в то же время просто, понятно написано. Настоящее учебное пособие! Да она, собственно говоря, таковой и является. «Основой изложенного материала является курс лекций, который читает автор с 1950 года студентам колледжа штата Северная Каролина, занимающимся по программе ядерной физики» - написано в предисловии.
Ну почему, в который уже раз высверлилось, остро вонзилось в сознании. Почему такая замечательная монография написана не советским физиком - ядерщиком, а американским специалистом, неким Раймондом Мерреем? Спасибо тебе, конечно, господин Меррей за науку, за то, что уже десятки лет учишь уму - разуму не только американских, но и наших специалистов. В том числе и меня, Тома Петровича Николаева.
Как же это все - таки получается, прокряхтел он. Почему приходится сверять свои знания, расчеты по забугорной книге тридцатилетней давности? Которая рассчитана на «студентов, окончивших первый  курс и специализирующихся в области теории реакторов и реакторостроения, а также на инженеров, занимающихся конструированием реакторов». Удружил нам господин хороший! Точнее, издательство Главного Управления по использованию атомной энергии при Совете министров СССР, что в 1959 году выпустило эту книгу. Стоит ли говорить, что наука за эти почти четверть века не стояла на месте. И почему никто из советских специалистов-ядерщиков не удосужился написать подобную монографию? Тогда не пришлось бы выискивать, вылавливать, как некую драгоценность, американскую «Физику ядерных процессов». Ну почему мы все время отстаем? Только и знаем, что догоняем. Почему?
Он в сердцах бросил линейку на стол, подпер полные щеки обеими руками. Наползшие морщины сразу сдули его полноватое лицо, оно обмякло сердитыми складками. Возникло желание тут же, не сходя с места, взяться за написание подобной книги. Чтобы не по английски, без всяких переводов, а чисто – по-русски, черным по белому было написано, что автором является советский, именно советский ученый. Пусть не Николаев, а Петров, Иванов, Сидоров, наш человек, которому можно было бы письмо написать,  поспорить с ним. Не пошлет же он письмо этому самому Меррею в далекую Америку.
А если бы взялся писать Раймонду, то сообщил бы, что на пятьдесят первой странице, в параграфе 3.2. «Решение уравнения диффузии для реактора на тепловых нейтронах» у него ошибочка вышла. Все же Меррей, ученый такого уровня, не мог, наверное, ошибиться. Это наверняка издатели напортачили.
Так и так, черкнул бы коллеге - не обессудь, Меррей, но я взял, да и исправил своей рукой в книжке, твое уравнение зачеркнул,  написал правильно.
А вообще-то молодцом, еще раз сказал бы ему, толково написано. Я, как пытливый школяр, с карандашом, точнее, с фломастером в руках изучил твою «Физику» вдоль и поперек. Там, где меня особо заинтересовало, красным подчеркнул. Например, на сто сорок четвертой странице - про запаздывающие нейтроны, на сто сорок седьмой – про факторы, определяющие переходные процессы. Ну, а в параграфе 6.4. чуть ли ни каждую строчку отметил, да еще жирные восклицательные знаки на полях поставил. Потому как лично для меня раздел «Аварийные условия» - самый главный.
При каких обстоятельствах реактор выходит из подчинения? Какие параметры являются критичными? Чем нужно руководствоваться, чтобы не подойти к красной черте?
 Замечательно, что ты, Меррей - извини уж, что я с тобой на «ты», мы ведь коллеги, а коллеги друг с другом разговаривают накоротке, конкретными формулами описал и всплеск энерговыделения, обусловленный большим скачком реактивности, и увеличение уровня мощности вследствие линейного роста реактивности. Многое я бы тебе написал. Только вот как в конце письма себя обозначить?
Про Ленинскую и Государственную премии говорить не буду, это не так важно. Должность свою сообщу, но и это не показатель. Вот ученая степень – это да, она говорит об исследованиях ученого, его открытиях. Чем выше звание, тем больше вклад в науку. Но кроме того, что я физик - ядерщик, больше о себе ничего сказать не могу. Нет у меня никакой ученой степени. Как? Да вот так, нет и все. Я в анкете в графе «Ваша ученая степень» так собственноручно и написал: «Не имею».
Тебе, Меррей, это, наверное, покажется странным. А я лично не вижу в этом ничего особенного. Конечно, было бы неплохо носить звание академика или член - корреспондента академии наук, это подчеркивает значимость, поднимает вес в научном мире. Но некогда мне было писать диссертации, понимаешь? Смотрю на тебя через океан и вижу: не понимаешь...
Некогда было писать научные труды, поскольку мы догоняли вас, продвинувшихся далеко в развитии ядерной отрасли. Сначала, оставив на второй план восстановление разрушенного войной хозяйство, в ответ на вашу ядерную угрозу атомную бомбу разрабатывали, оружейный плутоний по граммам добывали. Ядерные реакторы в спешном порядке строили,  дорабатывали их.
А недоработок было немало. Почему, на каком основании шаг ячейки в реакторе РБМК приняли ровно двадцать пять сантиметров? В результате коэффициенты реактивности поползли в положительную область, возросла неустойчивость поля энерговыделения. Оператору на блочном щите управления приходится, как на пианино играть, руки туда-сюда так и бегают, разве это дело?
Твоя страна, Меррей, перетянув к себе лучших немецких физиков, вливала колоссальные средства в ядерные технологии, а мы все туже пояса затягивали. Затраты на создание атомной промышленности, я где-то читал, сопоставимы с затратами в Отечественной войне! До диссертаций ли было, когда ядерный гриб в любую минуту мог разверзнуться над нашим небом? Эх...
Я понимаю, Меррей, ты, не виноват. Мы, ученые, являемся заложниками политиканов, нерасчетливых правителей. Нам бы, объединившись, направить наш ум, энергию, на мирные цели – каких бы высот достигли! А прятать друг от друга свои достижения, выслеживать их с помощью разведки – разве это дело?
Наверное, позже, когда я стал работать на Курской атомной станции,  мог бы засесть за диссертацию, выдать нечто интересное, полезное для мирового сообщества. Но для меня куда важнее всегда было сделать что-то конкретное на практике. А что может быть важнее безопасной работы ядерного реактора? Дел тут еще непочатый край.
Вот так, уважаемый Меррей. Может быть, отладив, как следует, реакторы, передав их в надежные руки (а для этого нужно подготовить таких людей, убедиться, что они не подведут), я когда-нибудь и возьмусь за написание научных трудов. Может быть. Если голова будет еще варить, и силы останутся...
А пока пусть другие пишут диссертации. По моим разработкам уже столько народу защитило кандидатских, и даже докторских! Правда, это все больше теоретики. Ну, а я – практик, прожженный практик,  был им, и таковым останусь до конца своей жизни.

В Программе  все вроде бы расписано, отмечено по пунктам, размышлял он. Но теория - это одно, а практика – совсем другое. Чтобы понять, почувствовать реальность, стоит хоть немного постоять возле реактора в центральном зале, ощутить его мощь и укротимую силу. Может ли она в какой-то момент стать неукротимой? Должна быть гарантия, что не произойдет существенное отклонение, которое, цепной реакцией повлечет за собой другое, третье...
Он воочию представил машинный зал атомной станции. Кругом привычный шум вырабатывающих электрическую энергию турбогенераторов. Гул такой, что уши закладывает. Попавшему сюда стороннему человеку трудно отделаться от ощущения мощи, бушующей вокруг невероятной силы. Невольно приходит осознание своей хрупкости, зависимости от размаха ядерной стихии.
Что значит отключить электропитание, обесточить систему? Вот только что все вращалось,  гудело, и вдруг - свет гаснет, только тускло горят аварийные лампочки. Словно свечки, мерцают они в кромешной темноте. И шум, гул, вся привычная какофония звуков напряженной работы - все словно проваливается куда-то, напрочь исчезает в неизвестность. Раскрученные мощными маховиками ГэЦэНы по инерции еще гудят, вращаются, но  все тише, тише, тише... Это значит, что воды на охлаждение реактора поступает все меньше и меньше.
В конце концов все смолкнет и наступит тишина. Глухая, устрашающая не столько полным отсутствием звуков, сколько своей непривычностью, непредсказуемостью. Здесь, под толстыми бетонными сводами, наполненное множеством машин рабочее помещение превратится словно в безжизненное пространство, сравнимое, как это ни страшно звучит, с неким склепом.
В течение которого времени турбина может вращаться после обесточивания? Хоть немного, она все же выработает электроэнергию. Значит, будет в запасе какое-то время для поддержания в работе главных циркуляционных насосов. Это считанные секунды. Сколько конкретно? Пять, десять? А как поведет себя турбина? Насколько будет обеспечен теплосьем реактора? И как поведет себя вода? Как пойдёт естественная циркуляция? Хватит ли ее для отвода тепла?
Вопросы, вопросы, вопросы...


ГЛАВА 9. ТРЕЩИНА ГРИФФИТСА – КАК ВЫХОД ИЗ ПОЛОЖЕНИЯ

Он стоял в своем   кабинете у окна и, щурясь от солнца, глядел вдаль. Как неуловимо, и в то же время все быстро меняется в природе... Еще недавно деревья, травы, кусты стояли, словно закоченевшие, в недвижимой грустной дреме. Но вот пригрело весеннее солнце, и все вспыхнуло, заиграло, засверкало, заполонило зеленым светом.
Да, законы природы неистребимы, все подчинено логике, одно вытекает из другого. Вот также и технологические процессы на атомной станции должны быть связаны воедино, чтобы не было ни единой трещинки, никакой возможности аварийного случая. Он, Николаев, сделал для этого на Курской атомной станции немало. Внедрены системы, повышающие экономичность энергоблоков: шариковая очистка трубок конденсаторов турбин, химическая отмывка теплообменников, дающие прирост энерговыработки в несколько миллионов киловатт-часов в год, система повторного использования ядерного топлива, снизившая топливную составляющую себестоимости электроэнергии. Усовершенствованы внутрикорпусные устройства барабан-сепараторов, что позволило ликвидировать повышенную влажность пара и поднять мощность первого блока до номинальной величины. Сотни внедренных под его руководством рацпредложений и изобретений дали весомый эффект.
Все это хорошо, сквозь дымку размышлений скользнул он взглядом по весенним красотам за окном. Но это ровным счетом ничего не значит, если не соблюден главный критерий – безопасность.
Как в природе все меняется, так и ядерная энергетика должна обновляться, выходить на новый уровень – это аксиома, положение, не требующая доказательств. Он видел, как новые специалисты со своими свежими мыслями, идеями теснят старую гвардию, порой до хрипоты спорят, доказывают неизбежность пересмотра позиций по многим направлениям. Почему, напирают они, в регламенте записано, что уровень запаса «от такого-то» – до «такого»? Где-то написано расплывчато «не менее», где-то – «не более». На чем зиждутся цифры, на каком основании?
Некоторые сторонники незыблемых решений ссылались на то, что это выстрадано суровой практикой – чередой ошибок, срывов, и даже аварий, как говорится, «написано кровью». Похожая ситуация была с уставкой по времени. Когда стержень извлекается на верхний концевик, при выводе реактора в критическое состояние требуется ждать две минуты до набора и извлечения следующего стержня. Почему именно две минуты? Это требование « из глубины веков»  давно уже устарело, безапелляционно заявляли молодые реформаторы, приводили свои аргументы.
Одно дело, когда наблюдается глубокая подкритичность реактора и процессы идут медленно, заявляли они. Чтобы установился поток, надо ждать даже не две, а  все десять минут. Если же подкритичность мала, то отклик нейтронного потока на введённую реактивность происходит быстро, значительно менее двух минут. Важнее обеспечить допустимый шаговый ввод реактивности, а не время ожидания отклика. К каждой ситуации надо подходить с учетом особенностей!
В ответ на это московские проектировщики ссылались на практику давних лет. Однажды на совещании один из руководителей так прямо и заявил: «Это сам Курчатов установил!» Вроде как «святое», и пересмотру никоим образом не подлежит. С трудом, но все-таки процедура вывода реактора в критическое состояние по инициативе одного из дотошных специалистов Курской атомной станции была изменена.
Необходимость кардинальных перемен, в конце концов, вылилась в разработанную  новым, выведенным за рамки министерства независимым Комитетом по надзору за безопасным ведением работ в атомной промышленности Основных Правил безопасности (ОПБ - 82).
Вроде бы неплохо, что там у нас есть свои люди, рассуждал Том Петрович. Новое ведомство возглавил его старый друг, еще со времени работы на первых промышленных атомных станциях, Кулов Евгений Владимирович. Начальником отдела по эксплуатации атомных станции стал переехавший в Москву директор Курской атомной станции Горелихин Владимир Кузьмич. Все же это не тот случай, когда можно протолкнуть «шкурные» интересы, блат и знакомство к безопасности никакого отношения не имеют.
Ознакомившись с новыми требованиями правил безопасности, во многом учитывающих опыт зарубежных коллег, он окончательно понял : в ядерной энергетике наступает принципиально новая эра. Эмпирическим расчетам, когда все строилось больше на догадках, предположениях, и которые приходилось проверять опытным, порой далеко небескровным путем, пришел конец. Безопасность – это уже не просто экспертные заключения, появились совсем другие вещи и понятия. Такие, например, как вероятностный анализ безопасности. Например, вероятность какого-то отдельного события значится в десять в минус пятой степени! А еще возникло понятие «гипотетичность аварии», этого раньше в разработках и близко не было.
Это заставило его задуматься. Сможет ли он, пусть и со своим богатым опытом, знаниями, но ведущий расчеты по старинке, использующий школьную логарифмическую линейку, встроиться в эти новые требования? Многое ему было не только непривычно, непонятно, даже в некоторой степени странно. Как можно рассчитать вероятность аварии?  Если где-то что-то конкретно прохудилось, или кто-то неправильно выполнил технологическую операцию, все понятно. В этом случае явно возникает угроза аварии, большой или малой. Но как можно прогнозировать, что в каком-то определенном месте, в какой-то момент случится отклонение?
Чтобы знать вероятность аварии, надо знать вероятность отказа всех технологических единиц оборудования на участке – насоса ли, трубопровода. Аварийную ситуацию может создать и иной специалист, будучи в «неправильном» состоянии. Это тоже, оказывается, стало возможным просчитать. Словом, для того, чтобы работать по-новому, нужны совсем другие знания, иной подход.
И тихой мышкой заскреблась мысль: а не отправят ли его на покой, не спишут ли в запас, как отработавшего свой век? Вроде, как устал ты, Том Петрович, да и сердце уже барахлит, не пора ли, дорогой, отдохнуть? Сиди дома, гуляй с внуками, ты заслужил такое право...
Нет, встряхнулся он, никто выпроваживать его на покой не собирается. Да и сам он не списывает себя со счетов. Его знаний хватит еще на много лет. Ну, а если где-то не хватит, то молодежь дополнит. Главное – не затаивать проблемы, а выносить их на обсуждение. Коллектив у нас прекрасный, отношения партнёрские, возможностей роста при пуске новых блоков предостаточно. А опыт есть опыт, это никакие знания не заменит. Безопасность обеспечивается, прежде всего, консервативными решениями!
Что же касается расчета вероятности с помощью математического моделирования, то у него есть такой замечательный помощник, как Гальберг, начальник научно-исследовательского отдела. Вот голова, так голова! Взлохмаченный, с торчащей во все стороны черной растрепанной бородой, в которую он то и дело в задумчивости запускал свои крепкие руки, Валерий Павлович наяву олицетворял типаж настоящего ученого, эдакой ходячей энциклопедии. Ему ничего не стоило составить длинное, в несколько строк дифференциальное уравнение, и тут же, сходу, решить его (школа физико-математического факультета уральского университета).
 Казалось, нет такого вопроса в ядерной физике, который бы он не знал. А еще  мог, как никто другой, доходчиво, даже красиво объяснить это. Не случайно, когда на атомную станцию приезжала иностранная делегация, тут же посылали за Гальбергом. Немцы, англичане, французы, восхищаясь его глубокими, всесторонними знаниями, только качали головой. И в этом восхищении виделось: «Пока на Курской атомной станции есть такие люди, как Гальберг, Николаев, можно быть спокойным...»
Именно Валерий Павлович, выполнив расчеты простейшим арифмометром «Феликс», решил проблему устойчивости энергоблока при срабатывании АЗ-2 моделированием процессов контура многократной принудительной циркуляции, инициируя «парный» вариант работы автоматики поддержания уровня воды в барабан-сепараторах.
 Неизвестно, какие санкции наложил бы Госкомстат за неиспользование ЭВМ ЕС -1050, сколько бы она лежала на складе мертвым грузом, если бы не Гальберг. Его бросили «на амбразуру» с должности начальника смены блока. Под его руководством и при его непосредственном участии был разработан проект, монтаж и ввод в работу вычислительного центра. Он рассчитал необходимую нагрузку, наладил кабельное хозяйство, освоил программное обеспечение. Вычислительный центр дал возможность проводить физический расчёт активной зоны реактора, который ранее выполнялся только в Москве и передавался на АЭС по специальным каналам связи с задержками. В результате была облегчена работа десятков специалистов атомной станции.
Тут еще слесарь из его научно-исследовательского отдела с непритязательной фамилией Тюлькин свои умелые руки и голову приложил. Чтобы освоить тонкости наладки, Олег Анатольевич даже специально английский язык выучил. А еще говорят, ленив наш брат и нерасторопен. Да русский Иван, если  если развернется, кого угодно за пояс заткнет!
Когда Госатомэнергонадзор попросил представить новые предложения по безопасности, впору было хвататься за голову. Курская атомная станция стала одной из первых, которую передали из отличающегося своей высокой ответственностью, четкостью Министерства среднего машиностроения (Средмаша), в ведомство Минэнерго. В процессе эксплуатации всплыли все недоработки, огрехи, просчеты в конструкции реактора типа РБМК, в том числе главный – положительные обратные связи. По новым требованиям Положения по безопасности ОПБ-82 эти самые положительные эффекты реактивности не допускались. Никак!
Это был один из ответственнейших периодов в жизни Тома Петровича. Требовалось срочно принять какие-то компенсирующие меры, разработать, доказать, что реактор РБМК можно эксплуатировать, даже если есть такой существенный недостаток.
Они тогда с Гальбергом долго просиживали допоздна, ломали голову, как решить, казалось бы, неразрешимую задачу.
Гальберг не был бы Гальбергом, если бы у него не рождались нестандартные идеи. Подобных тому, как он однажды нашел применение на атомной станции теории Гриффитса насчет трещины в неисправном канале.
Согласно проекту, безопасность реактора РБМК обеспечивается при разрыве труб только диаметром триста миллиметров. А ведь на станции применяются трубы и большего диаметра – шестьсот, восемьсот миллиметров. По новым правилам требовалось доказать, что в случае выхода из строя даже этих труб аварийной ситуации не возникнет. Как обеспечить поступление необходимого количества воды для охлаждения реактора? Какие предпринять компенсационные меры?
На проведенном по этой теме совещании Гальберг буквально поверг всех московских специалистов в недоумение.
– Как это труба может разорваться? Сама по себе, что ли?
Все с удивлением посмотрели на него - кудлатого, черного, с взъерошенной шевелюрой, как на некое странное создание.
Что он такое говорит? О чем это?
Конструкторы переглянулись друг с другом.
– Каждая трещина трубопровода, – не обращая никакого внимания на легкий ступор в зале, стал объяснять свою идею Гальберг, – имеет определенное время появления, разрастания, и так далее. Есть так называемая трещина Гриффитса. Разрыв не может произойти мгновенно, в природе ничто не случается внезапно.
Все стихли, не понимая, к чему он клонит.
Гальберг на мгновение замолчал. Как и любому ученому, пришедшему после долгих поисков  к неожиданному открытию, ему хотелось насладиться эффектом сообщения, получить некую толику если не славы, то признательности своих коллег.
– Если мы поставим в помещении приборы контроля влажности, то сможем своевременно выявить возникшую трещину. Таким образом, мы обеспечим защиту реактора уже на ранней стадии, – заключительным аккордом прозвучали в тишине слова Гальберга.
Эта система была разработана и потом внедрена не только на Курской, но и на других атомных станциях типа РБМК.
 Как-то Гальберг зашел к Николаеву в кабинет, озабоченно почесывая свою шевелюру.
– Ну, что там, Валерий, на втором блоке с влажностью? – сразу загрузил его вопросом Том Петрович. Знал, что надо было срочно разобраться с «трещиной Гриффитса».
– Ситуация такая, – доложил Гальберг, – сработала сигнализация по шестнадцатой области. «Волна» поднялась до пяти процентов и стабилизировалась, система контроля целостности технологических каналов (КЦТК) конкретный канал не определяет. Ручной анализ показал: течь примерно два литра в час. Ребята настраивают «усиленный отсос». Если дефект в переходнике «сталь - цирконий», то намучаемся, как в прошлый раз!
– Да, я помню, твоя программа при «усиленном отсосе» показала определение района в пределах двадцати технологических каналов. А если на границе областей, то и тридцатью не ограничимся.
– Будем надеяться, что критическая трещина Гриффитса для переходника не работает,- многозначительно пошевелил Гальберг свою черную бороду
 – Как бы на планово-предупредительном ремонте не пришлось недели две заниматься поиском протекшего канала, – выпрямился Том Петрович.
Он несколько помедлил, потом, окончательно решив для себя, выложил Гальбергу:
– Нам нужно заняться повышением чувствительности системы контура многократной принудительной циркуляции.
Гальберг слегка пожал плечами, что означало: да, надо, я и сам думал об этом, сделаем. Повернувшись, собрался было уходить.
– Стой! – остановил его Том Петрович. – Тебе же завтра надо быть на совещании у научного руководителя в институте атомной энергии.
Тот потер в задумчивости лоб.
– М-да-а-а... – Новые основные правила безопасности, переписанные с зарубежных правил, для РБМК практически неподъемны! Вероятностный анализ безопасности для трубопроводов диаметров восемьсот миллиметров, требование отрицательной реактивности – это нереально! А еще и контаймент! Мой старый товарищ Кулов прекрасно это понимает. Но основные правила безопасности выпустили еще до назначения его руководителем Госатомнадзора, что поделаешь...
– Ну, Том Петрович, – запомнились ему  тогда слова Гальберга, – компенсирующие меры разработать на бумаге несложно, бумага стерпит. А вот реально – совсем другое дело. Расчет вероятности аварии – это вещь в себе: надо рассмотреть «дерево событий», назначить показатели надежности элементов, применить Булеву алгебру, и в итоге будет что надо!
– Принять «с потолка» вероятности отказов не получится, – согласился Том Петрович, – их надо обосновать. А у нас оборудование практически единичных экземпляров, набирать статистику – жизни не хватит.
– Настоящая проблема РБМК, – с некой тяжестью, которая всегда лежала и у Тома Петровича на душе, – вздохнул Гальберг, – это положительные коэффициенты реактивности. Их не закроешь ничем, только модернизацией активной зоны.
В тысяча девятьсот восемьдесят пятом году на межведомственном техническом совете (МВТС) с согласия Госатомэнергонадзора было принято решение о переносе сроков ввода ОПБ-82 на атомных станциях с реакторами типа РБМК на неопределённое время. «Внеочередным» сроком внедрения правил стала Чернобыльская авария.
Все же они вместе с другими специалистами много сделали для повышения безопасности атомной станции: ввод стержней УСП по сигналу АЗ-5, использование быстродействующих стержней жидкостного регулирования, многозонное профилирование расходов воды в топливных каналах. Только спустя некоторое время, уже после Чернобыльской трагедии, эти мероприятия стали внедрять и на других атомных станциях. Но главное, что Николаев с Гальбергом передали своим коллегам  –  это приверженность безопасности, когда безопасность АЭС является высшим приоритетом в производственной деятельности.
После ухода из жизни Тома Петровича Гальберг заменит его на должности заместителя главного инженера по науке. Он возглавит вновь созданную на Курской АЭС службу подготовки персонала, впервые создаст центр с комплексом тренажёров, станет кандидатом технических наук.
Впоследствие  В.П. Гальберг   будет работать  в Московском офисе Всемирной ассоциации организаций, эксплуатирующие атомные электростанции (ВАО АЭС WANO),  принесет еще немало пользы   ядерной.






ГЛАВА 10. « ПО РАСПОРЯЖЕНИЮ ТОМА ПЕТРОВИЧА...»

Невесомый пар только что заваренного, шибающего в нос духмяным ароматом чая легкой дымкой поднимался из чашки, некоторое время висел в воздухе, растворялся,  таял на глазах. И он отходил, оттаивал – пусть ненадолго, всего на несколько минут от  напряжения дел и забот, чтобы, взбодрившись, встрепенувшись, вновь окунуться затем в работу.
Любил, любил побаловать себя  свежезаваренным крепким чайком. Нередко Том Петрович зазывал « в гости» заместителя главного инженера по ремонту Евгения Сергеевича Иванова. Им, давним коллегам и друзьям по жизни, было о чем поговорить. Иванов, Юрий Николаевич Филимонцев,  Александр Павлович Николаенко - все они  специалисты той, сибирской породы, пропитались навсегда не только товариществом, но и особым духом, крепким подходом к своему делу.
Они сидели с Ивановым рядом, позвякивая ложечками,  как друзья - товарищи, которым не нужны особые разговоры, а просто приятно смотреть сквозь дымку парующего чая друг на друга, слушать душевный перезвон  и ощущать приятную теплоту этих добрых минут.
Потом начиналась круговерть дел, голова порой распухала так, что уже начинала туго соображать. И вновь он прибегал к проверенному способу, взбадривал себя чайком. Обычно пил чай в своем кабинете, если же времени было в обрез, то и прямо на блочном щите управления, где часто бывал. Там он самолично вникал, в каком режиме идут технологические процессы, нет ли каких-либо отклонений. И только убедившись, что все в порядке, никакого вмешательства не требуется, успокаивался. К этому времени чайник уже пускал пары.
– Том Петрович, чайку?
Он, как немногословный усталый полководец, махал рукой, давайте, так уж и быть, уговорили. Присаживаясь, оживлялся, сладко потирал руки. Прихлебывая чаек, внимательно всматривался в лица операторов,  замечая своим зорким глазом - нет ли озабоченности, открыто говорят, или тупят взоры.
Вот так, «вприкуску», «вприглядку», нередко прямо на месте решал набежавшие проблемы. Считал, что сочетая приятное с полезным, в непринужденной  обстановке можно решить гораздо больше, чем на официальной планерке. Там – все чин по чину, по «ранжиру» - тебя поднимают с места, ты отчитываешься, боясь сказать лишнее и навлечь на себя гнев начальства. За чашкой же чая – никаких церемоний, все говорят начистоту, ничего не таясь и не опасаясь последствий.
Как-то заглянул он на БЩУ «чайку попить», хотя нет, конечно же, есть  дела поважнее. Не успел поднести чашку ко рту, как щелки глаз сузились, брови удивленно сдвинулись к середине.
- А что это, у тебя, сынок, уровень в барабан-сепараторе турбины пополз?- протянул  в сторону находившегося за пультом инженера.
«Сынками» - с высоты своих лет, опыта,  когда  хотел  подхвалить,  а то и «хвоста накрутить»,   Том Петрович  обращался к тем, кого  не знал по имени - отчеству. Станция  большая, всех  не упомнишь, вот он и записывал   иных работников в  разряд «близких родственников» . Даже  попавшие  под строгую руку главного инженера  специалисты не обижались на  именитого «папашу». Всем было лестно услышать отеческое, словно идущее  из самой глубины добра,  краткое, но такое емкое слово - «сынок». Иные  сами  давно  уже стали отцами, некоторые даже  пошли по второму  кругу,  но как не встрепенется сердце, как не зазвенит душевная струнка, когда к тебе вот так,  по доброму, по-отечески обращается  Том Петрович Николаев.
Услышав замечание в свой адрес, начальник  смены блока Н. И. Маркелов  сразу  подобрался, руки сами потянулись к пульту управления. Промашка не промашка, а как-то неудобно, что тебя поправляет главный инженер. Николай Иванович  видел, что уровень «пополз» не в ту сторону,  такое в процессе работы бывает, он сам уже хотел было внести изменения, все под контролем, но его опередили.
И как Том Петрович  все замечает,  доводя показатели до приемлемого уровня, невольно поразился специалист. И не сверкнул  неодобрительно грозными очами, не напустился по- начальственному, а незатейливо, даже ласково : «сынок…»
Кстати, Н.И. Маркелов   потом уверенно продвинулся по служебной лестнице,  занял довольно-таки высокую должность начальника смены станции. Впоследствии Николая Ивановича «забрали» в Москву, он стал  работать   начальником отдела по контролю и управлению  ремонтом Концерна.  Так что вполне оправдал доверие своего «крестного отца».
…Это было в самом начале строительства первых энергоблоков Курской атомной станции. Вот также, во время короткой передышки, Том Петрович, задумчиво помешивая ложечкой, пил чай в своем кабинете.
Шум в приемной заставил его прислушаться.
– Нет, нет... Нельзя... Я же русским языком говорю... Ребята, вы куда? Ребя...
 Последние слова секретарши  уже нельзя было расслышать. Дверь широко распахнулась, и в кабинет ворвалась возбужденная масса молодых людей. Они так напирали, так разноголосо, перебивая друг друга, кричали,  размахивали руками и шумно двигались, что буквально заполонили весь кабинет. На самом  деле их было всего несколько человек.
– Нам обещали...
– Приехали, называется...
– На улице, что ли...
Вчерашние студенты, догадался он, глядя на взъерошенных, словно воробышки, машущих своими крылышками, наскакивающих на своего обидчика. Только что неким препятствием для них была тщетно стоявшая на охране спокойствия своего шефа секретарша. Но этот хлипкий бастион в мгновенье ока был смят, и вот перед ними возник новый редут.
– Так!
Отчеканил твердо и решительно, чтобы протестующие сразу поняли: он их выслушает и постарается помочь. Непременно!
Какие все-таки они желторотики... Но глаза горят, хорошо. Без блеска в глазах – это не молодой специалист. Все, судя по всему, орлы. Вон как бросились отстаивать свои права. Наверное, в чем-то они правы. Но в чем?
– А теперь давайте по порядку. Какие проблемы?
Вмиг загалдели, так что он хотел было прервать их, чтобы успокоились, говорили по одному. Но передумал. Пусть выскажутся, хотя и запальчиво, резко, но - по полной. А уж он разберется.
Все оказалось просто, и в тоже время настолько скверно, что у него, обычно выдержанного и спокойного даже в напряженных ситуациях, на скулах заиграли желваки. Показалось, даже нервный тик начинается.
Твою мать!..
Хотелось грохнуть кулаком по столу, заорать во все горло. Как это называется? Разгильдяйство, самое настоящее! И где? - На хваленой Курской станции, которая славится на всю страну!
Шесть выпускников  вузов по технической части – физики, электронщики, механики позарез нужны для готовящегося к пуску второго энергоблока. Они и были вызваны на этот самый второй блок. Приехали кто из Москвы, кто из Горького, из разных мест, чтобы здесь проявить себя, применить свои силы и способности.
Все, кто будет работать на станции, года через два - три получат  квартиры. Строительство домов в Курчатове идет полным ходом, никто не останется без жилья. Но наплыв строителей, эксплуатационников весьма большой, всем сразу не хватает. Да вчерашние студенты и не претендуют на квартиры, им бы хоть какое-то жилье. Заместитель директора станции, делая вызов, официально обещал каждому для начала отдельную комнату. А приехали – ничего подобного.
Молодые специалисты хотели попасть на прием к директору атомной станции Горелихину, но его на месте не оказалось. Им посоветовали обратиться к исполняющему обязанности директора Тому Петровичу Николаеву, главному инженеру. Пришли к нему, как к последней надежде. Глядя на его полноватое, проникнутое  терпимостью и мягкостью доброе лицо, ребята не очень-то рассчитывали на благоприятный исход. Сможет ли этот благодушный начальник что-то решить?
Он, в свою очередь, сквозь прищур серых глаз оценивал их, горячих и нетерпеливых, налитых той молодой силой, которая может горы свернуть. Среди них выделялся ростом, широкой костью, слаженностью всей своей фигуры и правильными чертами лица рослый парень. В отличие от других он не суетился, не размахивал руками, не лез на приступ. Все же в нем проступала некая, с интеллигентским налетом сдержанная настойчивость, неуступчивая твердость при утверждении своей правоты - качества, свойственные характеру самого Тома Петровича, и которые он в других весьма ценил.
– Или вам молодые специалисты не нужны? Вы нам так прямо и скажите, мы тогда поедем на другую атомную станцию, – твердо заявил парень.
Конечно, этих молодых специалистов везде примут с распростертыми объятиями, строек сейчас много. А им для второго блока много специалистов требуется.
– Как тебя зовут? Что ты закончил? – пристально посмотрел на него Том Петрович.
 – Саша... Александр Владимирович, – тут же смущенно поправился он. – Увакин моя фамилия. Закончил Горьковский политехнический  по специальности «Физико-энергетические установки», – доложил уже выразительно, без запинки, как на уроке.
Саша Увакин... Надо запомнить...
Наверное, учился этот Саша Увакин неплохо, в институте активистом был. Держится осанисто, прямо, знает себе цену. И девкам, видать, голову крутил, будь здоров. Такие, как Увакин, одни не остаются.
– Саша, ты женат?
– Женат... – растянулся парень в улыбке.
Это хорошо, тут же отметил для себя Николаев. Холостой, если не понравилось, – поднялся, подхватился, поминай, как звали. А женатому бегать туда-сюда не с руки, ему семью кормить надо. Особенно, если дети пойдут.
– А у жены какая специальность?
– Она у меня врач. С первого августа должна выходить на работу в медсанчасти. Но вот с жильем...
Он досадно почесал затылок.
– Честно говоря, хотелось бы остаться у вас. Здесь – размах, сила...
Парень энергично потряс руками, словно не в силах передать словами всю ту мощь, которая разворачивается на Курской атомной станции.
Вот оно! Вот главные слова, мысли, которые он всегда ждал от молодых. Хорошая зарплата, должности, призвание – все это придет, никуда не денется, если есть главное – желание, стремление.
Том Петрович не ошибся в своих мыслях и чувствах. Александр Увакин, цепкий по овладению знаний, дотошный в своем деле, вырастет затем в уважаемого всеми специалиста атомного производства.
Спустя некоторое время Александра Владимировича пригласят работать начальником смены Горьковской атомной станции теплоснабжения. Вроде бы неплохая должность, тем более, в родном городе. А в это время в Курчатове готовился к пуску третий энергоблок.
– Я большую энергетику на малую  не променяю! – таков был его достойный ответ. – Мое место здесь, в Курчатове!
Спустя годы Александр Владимирович станет главным инженером Курской атомной станции. Ну, а тогда все висело на волоске...
Том Петрович нервно сдернул трубку.
– Ты на месте? Зайди! Есть серьезный разговор ...
Наверное, это было в высшей степени непедагогично. Отчитывать  при вчерашних студентах руководителя высшего звена атомной станции как мальчишку...
Он не стеснялся в выражениях, сыпал ими налево и направо, используя богатый русский язык на всю катушку. Даже трехэтажным от души огрел!
Может, он и сам тогда с катушек слетел... Может быть. Но ведь не железный, и нервы его не из веревок свиты.
Этим молоденьким инженерам еще придется  столкнуться со многими трудностями на атомном производстве. Которое еще не до конца изучено, которое нужно серьезно модернизировать, повышать его эффективность. Вот на таких, грамотных, вооруженных новыми знаниями, рвущимися «в бой» специалистов, он особо рассчитывает.
А им с первых же дней работы палки в колеса ставят. Нет, нет, надо дать понять ребятам, вселить в них уверенность, что железобетонная стена бюрократии   пробиваема!
Он сконцентрировался, весь подобрался. Хотя пружина уже и так уже сжата до предела, дальше некуда.
– Если через полчаса...
Заместитель директора станции слушал молча, не перебивая. Но по тому, как багровел прямо на глазах, прямо-таки наливался кровью, видно было, что не привык он к такому спросу. В глазах загорелся недобрый огонек.
Перед кем ты меня отчитываешь, Том Петрович? Ладно бы, перед своими коллегами, но перед вчерашними мальчишками – это уж слишком... Не зарываешься ли ты, не много ли на себя берешь? Может, там, где раньше работал, и были армейские замашки, а тут тебе не армия. Как бы отвечать за самоуправство не пришлось...
Лицо его дернулось в кривой ухмылке. Он вскинул голову, несколько свысока глянул на Николаева.
Том Петрович понимал, на что идет. Но впервой  ему  много брать на себя, отвечать. Никогда не увиливал от ответственности, и на этот раз не дрогнет.
Да, друг ситцевый, атомная станция не на военном положении, тут ты прав… Все-таки обстановка у нас должна быть иная, чем на обычном производстве, ведь выработка электроэнергии атомным способом – особая штука. И люди нам нужны особые. А не такие вот...
Его так и подмывало снова разразиться отборным трехэтажным, язык прямо-таки чесался. Но он  перебрал уже свой «лимит», довольно. Да и к чему болтовню разводить?
– Если через полчаса они не заселятся, – сделал жест в сторону притихших ребят, – вы будете уволены!
Брови проштрафившегося взметнулись вверх, будто их кто подбросил.
Как? И это говорит Том Петрович, который, по общему, давно сложившемуся на станции мнению, мухи не обидит? Слава о его терпимости, нежелании наказывать виновных идет аж из Томска - 7. «Павел Александрович, ты уж сдери с него шкуру, а я не могу...» – кому не известны его слова, сказанные директору реакторного завода Журавлеву? На  Курской АЭС, когда спор разгорался до самых небес, самым страшным ругательством Николаева было «Вы что, ошалели?» И больше - ни-ни.
А тут – «будете уволены...»
Молодые инженеры были ошарашены таким поворотом дела. Кто-то смотрел на вмиг посуровевшего Николаева с  восхищением – во-во, так и надо! Кто-то несколько сочувственно, – не ожидали, что дойдет до такого, даже жалко человека стало, – на затянувшего волынку с жильем бюрократа...

 Что-то невероятное творится на Курской атомной станции! Сначала им наобещали золотые горы. Потом – обманули с жильем. Но вот вышли на Тома Петровича Николаева, и в мгновенье ока все решилось.
 Что и говорить, они мало надеялись, ведь обычно все «замыкается» на директоре. Если его нет – никто не возьмет на себя смелость разрулить проблемы. Тем более, касающиеся дефицитного жилья.
 И вот – такой разворот! Прямо-таки по-военному – раз, два, и – «предоставить жилье в течение получаса...»
 А, может, все это игра? Просто игра слов, игра дел? Только для того, чтобы успокоить их, сбить агрессивный пыл? А покинут протестующие кабинет – сядут эти, работающие давно на своих должностях, хорошо знающие друг друга руководители, да и будут себе пить чай, как ни в чем не бывало. А они останутся на бобах...
О чем только не передумали молодые специалисты, пока ехали  на автобусе к дому номер девять на проспекте Коммунистический, где их должны расселить.
Но вот подошли к пахнущему свежей краской многоэтажному дому, и - что это? Впору глаза было протереть от удивления. Возле подъезда, улыбаясь, стояла с ключами в руках молоденькая комендантша. Та, что надоумила их, бившихся несколько дней, словно лбом о стену, идти именно к Тому Петровичу.
– Ну, что я вам говорила? А вы не верили... Держите...

Итак, продолжал рассуждать он,  при нормальной работе реактора, когда распределение энерговыделения (нейтронного потока) по активной зоне устойчиво, мощность реактора постоянна и достаточно велика, система контроля работает как положено. Но при проведении эксперимента с выбегом ротора возникает весьма неустойчивый режим работы всего оборудования. Из-за падения напряжения насосы резко теряют обороты. Из-за того, что двигатели затормаживаются, резко возрастает ток потребления, он приближается к пусковому. Производительность резко падает. Какие будут резонансные частоты главных циркуляционных насосов? Все механизмы работают неустойчиво, как в аварийном режиме. Как они поведут себя? Никто не может сказать.
Программой предусмотрено снижение мощности до 700 - 1000 Мвт. А если по какой-то причине она окажется ниже? Должна быть очень грамотная работа персонала, чтобы не допустить серьезных отклонений работы реактора.
Справятся ли операторы с этой задачей? Наверное... Но «наверное» сродни русскому «авось». Авось, пронесет? Нет, нет...
Такие ситуации должны моделироваться, «проигрываться» заранее. Для этого нужны тренажеры, на которых операторы отрабатывали бы свои действия в нештатных режимах. Тогда в реальной обстановке  риск принятия ошибочных решений снизится до минимума. Но тренажеры только планируются, пока же приходится действовать по старинке, во многом полагаясь на опыт и умение.
Ах, как многого нам еще не хватает... Гонимся за мегаваттами, выполнением планов, а есть дела поважнее, гораздо важнее...
Страшно даже предположить, к чему может привести проведение эксперимента...
Он откинулся в кресле, тыльной стороны ладони вытер появившуюся на лбу легкую испарину. Долго сидел так, отрешившись, застыв в своих мыслях и чувствах. Спроси в этот момент его о чем-то, не сразу бы отозвался, погруженный в свое, главное. А главным для него всегда было одно...


ГЛАВА 11. О ЧЕМ ПОЮТ ЖАВОРОНКИ

Стрелки часов давно уже отсчитали  конец рабочего времени, многие кабинеты опустели, а он все сидел за столом, нисколько не озадачиваясь тем, что пора домой,  что можно отдохнуть, заняться каким-нибудь интересным делом. Кто-то в машине любит покопаться, кто – с собакой прогуляться, мало ли  разных дел на белом свете. Ну, а он – все на работе и на работе.
Вечером  не спешит домой, потому что бумаг еще полно не разобранных, что-то надо подготовить, кому-то дать ответ. К тому же после работы, когда не теребят звонки, нет беспрестанного хлопанья дверей, так хорошо поразмыслить в тиши о чем-то главном, важном, о том, на что в рабочей круговерти никак не хватает времени.
 Фанатик своего дела? Трудоголик? Не задумывался об этом. Приклеить себе ярлык - значит подтвердить эдакое мученичество, каторжность, непреходящую зависимость от работы. Нет, он  не впадал в запредельную крайность. Просто со времен Челябинска - 40, Томска - 7 привык свое дело делать,  не опускаясь ниже отмеренной им самим, «николаевской» планки.
Понял, что пора заканчивать, когда усталость обволокла все тело, навалилась  тяжестью, сковала движения. И голова «поплыла» - мысли стали  неясными, словно  туманом обложило.
 Все, хватит, отложил он ручку в сторону. Потянулся за столом так, что косточки захрустели, тряхнул головой. Потер лицо обеими руками, словно смывая накопившуюся усталость.
А пройдусь-ка по «тропе здоровья»! Заодно и жаворонков послушаю.
Не часто, но любил иногда после работы неспешно прогуляться домой вдоль «моря» по асфальтированной дорожке от административного корпуса до самой Комсомольской площади. Многие работники АЭС курсируют по ней и утром, и вечером, кто пешочком, а кто и легкой трусцой. Ему-то бегать уже не пристало, а вот потопать не спеша, посмотреть по сторонам, вобрать в себя просторы раскинувшегося  «моря», подышать полной грудью – это он с удовольствием. Недавно шел, и всю дорогу, растворенный в синеве неба, звенел жаворонок. Наверное, и сейчас будет заливаться, петь свою неумолчную песню...
Толкнув тяжелую дверь проходной, он сразу попал в теплые объятия  уходящего весеннего вечера. После напряженности планерок и совещаний, беспрестанных звонков, согласований, утверждений, подписания всевозможных бумаг, изучения станет кандидатом технических наук инструкций, множества больших и малых дел – всего того, что входит в плотный, утрамбованный до предела график руководителя высокого ранга, так хорошо освободиться, сбросить с себя тяжесть, насладиться тишиной.
Вышел – и невольно вдохнул полной грудью, наполняясь весенним теплым ветром, бьющей из всех щелей яркой молодой зеленью, будоражущими запахами наливающейся новой силой земли.
Кажется, он попал совсем в другой мир - мир, который ему вроде бы знаком, и в то же время новый, словно народившийся, брызжущий яркими свежими красками.
Спустившись по каменным ступенькам, пошел не спеша, разглядывая каждый кустик, каждое деревце, вплоть до качающейся травинки как диковинку, как гость, который словно сошел с другой планеты, видит все это в первый раз и не устает восторгаться земным красотам.
Как  нарядны высаженные в ряд, топорщащиеся во все стороны  иголками молодые елочки! В своих голубых юбчонках, они, как красные девицы на выданье, смущенно жмутся у стен под одобрительными взглядами прохожих. А выстроившиеся у дороги юные пирамидальные тополя похожи на набирающих силу подростков – также стройны, горделивы, сквозят нетерпеливостью, тянутся к небесам. Невольно подумалось: пройдут годы, десятилетия, все мы постареем, кто-то и вовсе сойдет на нет, а взметнувшиеся, раздавшиеся ввысь и в ширину деревья все так же будут шуметь на ветру…
В спину еще дышала работой атомная станция. Мерно гудели машины. Над головой потрескивали провода высоковольтной линии электропередач. Облитые румянцем солнца, высились многочисленные постройки промзоны.  Их венчала раскрашенная бело- красными полосками, упирающаяся в самое небо гигантской сигарой труба первого энергоблока. Все то, что так связывало его, к чему он основательно прикипел за годы работы здесь, на курской земле.
Он шел утруженной походкой, как ходят утомленные тяжелой работой грузчики или водители больших машин, шаг за шагом меряя землю, печатая на ней свой след. Это в минуты высочайшего нервного напряжения, когда следовало поспешать, не теряя ни минуты, на какой-нибудь объект, он, быстро перебирая ноги, прямо-таки семенил, ускоряя шаг. Ну, а сейчас никуда лететь не надо, и думать не надо, иди спокойно, ни о чем не печалясь и не забивая голову никакими мыслями. Какое это все-таки блаженство – отпустить вожжи, подставить себя навстречу ветру, солнцу, травам, слиться с ними в безмятежности и покое...
Пересек широкую полоску пустынной дороги и окончательно попал в другой мир. Перед ним, раскинувшись во все стороны голубеющей гладью, заблестело, заиграло сильным  телом искусственное  водохранилище, эдакое  рукотворное «море». Его создали, направили сюда, плавно изогнув, для того, чтобы оно своей прохладой снимало излишнее тепло каналов ядерного реактора. Но процесс идет непросто, то и дело возникают отложения, из-за чего теплосъем ухудшается. Надо постоянно что-то предпринимать, многое учитывать. Но сейчас ему не хотелось об этом думать.
На мосту остановился, по привычке полез было в карман за сигаретой. Но оперся на перила, глянул вниз, да так и простоял, незнамо сколько времени.
Внизу безмолвно, таинственно черно и загадочно, неслись воды. Вроде бы укрощенные, направленные в бетонное русло, они своей бесконечной мощью, безудержным напором напоминали: не будь тщеславен человек, не мни себя великим и безмерным. Ты, человечишко, придешь и уйдешь, а мы несемся сквозь века. Мы были свидетелями разрушительных войн и великого созидания. Бывало, рассерчав, смывали все на своем пути, потом смирялись, или делали вид, что смирялись. Да, мы наносили урон городам и селам, затягивали в свои пучины корабли, человеческие жизни. Все же отдавали несоизмеримо больше: орошали поля, где потом колосилась тучная пшеница,  возрождали к жизни голые пустыни. Мы наполняем мир энергией и созиданием, мы вместе с Землей и Солнцем – прародители всему живому. Мы – сама Жизнь!
Помните это, люди! Не теряйте время даром, наполняйте его добрыми делами, смывайте свои обиды, горечь поражений и утрат. Несите свои Воды по Жизни спокойно и плодотворно, без суеты и тщеславия, чтобы, уходя, можно было сказать: годы прижиты не зря...
Поддуваемый ветром, качался на ветру камыш. В кустах тоненько попискивали пичужки. Чиркнув по воде, пролетела чайка, скрылась вдалеке. На отмели, среди скопища зеленых водорослей, тихонько плеснулась рыбешка. А он так и стоял с незажженной сигаретой в руке, вбирая в себя эти звуки, подернутую рябь несущихся вод, невольно подпадая под шепот неукротимого течения, прислушиваясь к нему.
Скоро ему будет уже шестьдесят. Время! Почему ты такое неумолимое и куда спешишь? Жизнь прошла, как вода сквозь пальцы, и в нее  не войти дважды. Жалеет ли он о чем? Например, о том,  что лез в самое реакторное пекло, нахватал столько бэр, что их хватило бы на несколько жизней. А сейчас начинает поддавливать сердце, одолевать одышка, каждое усилие дается все с большим трудом.
Он тогда, на Урале и в Сибири, не думал об этом. Надо было – шел устранять аварии. А как иначе? Все тогда так работали. «Раньше думай о Родине, а потом о себе...» Зато какое сделали дело! Кто-то должен быть первым. Если не будет первых – ничего не будет.
Нет, себя он не считает в числе первых. Вот Игорь Васильевич Курчатов, тот действительно был первым! Но и он, Николаев, что-то сделал полезное для страны, для людей. Пусть даже его имя будет забыто, ничего ведь особенного  не совершил. Так, кое-что усовершенствовал, кое-что улучшил. Так ведь это его обязанность, его работа.
Вода внизу неслась тихо и бесконечно. Словно соглашаясь с его мыслями, вздохами...
А где же жаворонок, вскинул он голову. Светло-синее небо словно расступилось, давая простор весенней  песне. Небольшие раскурчавленные облачка сбежали на окраину и застыли в тишине. Гулявший, пошумливавший в камышах ветер не добрался до них, и они поблескивали в радостном успокоении. Склонявшееся к закату солнце уже выглядело притомленным, изрядно растратившим за день свой горячий запас. Все же уходящего тепла хватало и раскинувшемуся небу, и бегущей воде, и буйным травам, всему живому.
И над всем этим добром, сливаясь с просторами, купаясь в лучах уходящего солнца, неслась сверху бесконечная песня. Это звенел взлетевший на самую верхотуру небес, растворенный в синеве жаворонок. О чем он пел, свысока оглядывая землю - копошащихся внизу людей, ползущих черными жуками машин, квадраты обширных полей, луга, водные глади - раскинув крылья, обнимаясь с небом и ветром? О том, как жизнь прекрасна, когда столько тепла и света? О том, как хорошо быть свободным и независимым? О том, что надо стремиться туда, ввысь, стараться быть ярче, лучше, звонче?
Да, был зенит славы,  пик настоящего успеха, все это было, прищуриваясь, прикрывая глаза ладонью, всматривался он в вышину неба. Получить звание лауреата Сталинской, да еще и Ленинской премии - об этом многие могут только мечтать. А он не мечтал. Мечты - это вроде эфемерности, несбыточности, на то они и мечты. У него был успех от хорошо сделанной работы. Он вовсе не стремился к наградам, не старался выделиться ради славы. Слава должна быть следствием каких-то конкретных дел, а таких дел у него хватало. Все они тогда в Челябинске - 40, Томске - 7 жили, работали в едином порыве. Какие рядом были имена, один Курчатов чего стоит! Как не равняться на него, не подражать ему? Именно в этом – в работе, жизни в такой невероятной атмосфере созидания, и было тогда счастье.
 Кулову, Мешкову, ему - молодым специалистам, друзьям - товарищам тогда было немногим за тридцать. И они – уже лауреаты Сталинской премии! В Томском ресторане «Сибирь», когда они спускались по широкой лестнице со второго этажа в фойе, на них смотрели, как на Богов.
 Новогодний вечер. Гремит музыка, от серебряной мишуры, блестящих игрушек на наряженной елке, яркого, бьющего в глаза света, слепит глаза. А, может, эта сама Слава слепит, затмевает весь свет? Нарядные, шуршащие красивыми платьями женщины, коллеги – все смотрят на них,  как на Героев, совершивших нечто особенное.
Чувствуя свою значимость, они, улыбаясь, спускаются вниз. На лацканах  модных, ни у кого таких нет, отутюженных костюмов сверкают значки лауреатов Сталинской премии. Они хорошо поработали! Знания,  усердия, риск, бесстрашие – все вложили в то, чтобы оборонка получила как можно больше столь нужного для начинки первой атомной бомбы .оружейного плутония, чтобы страна была надежно прикрыта ядерным щитом.
Родина высоко оценила их труд. И вот они идут, обласканные почетом и славой – плечо к плечу, готовые еще теснее сплотиться в своем деле, ничего не страшащиеся, верящие, что все у них впереди, что их ждет блестящее будущее.
Так оно и случилось. Кулов Евгений Владимирович  был назначен Председателем Государственного комитета СССР по надзору за безопасным ведением работ в атомной промышленности, Мешков Александр Григорьевич - заместителем Председателя Государственного комитета по использованию атомной энергии.
 Ну, а он, Николаев, после Томска - 7 стал работать главным инженером на Курской атомной станции. Хотя его не раз звали в Министерство, мог бы неплохо устроиться в Москве в другом  солидном учреждении. Но зачем протирать штаны в качестве чиновника, рассудил он, когда есть живое, интересное дело?
Поначалу ему казалось, что время его ушло, безвозвратно осталось там, в Челябинске - 4 и Томске - 7. Где он блистал лучшим «козлодером»,  устраняя аварии на ядерном реакторе. Где был нужен, востребован, где прислушивались к каждому ему слову, где он принимал неожиданные, поражающие всех нестандартностью и эффективностью решения.
Знал, слышал, что некоторые  фронтовики, герои Великой Отечественной войны, вспоминая тяжкое для страны время,  с некой стыдливостью, сознавались, что, как ни странно, это были лучшие годы в их жизни. Рядом гуляла смерть, в любую минуту они могли погибнуть или получить серьезные увечья. И все же – среди пота, крови, разрывов  снарядов, замерзая в снежных окопах, бросаясь на колючую проволоку, они чувствовали свою значимость, свою героичность. А стихла война – и в размеренной будничной жизни растворились в общей массе, потеряли свою яркость и индивидуальность.
Нечто похожее испытывал после героической работы в Сибири и он. В «мирной» жизни на Курской АЭС «козлодерство» его  не нужно. Не надо бросаться грудью на амбразуру, жертвовать собой. Геройство перестало быть востребованным. Копошись в текущих заботах, вороши бесчисленные бумаги, да следуй указаниям из Москвы, вот и вся недолга.
Собственно говоря,  многие так и работают, получают законную зарплату, в чести и почете. Так почему же он, Том Петрович, должен быть исключением? Что, он особенный?
Пораженческие настроения быстро ушли, растворились в заботах и хлопотах. Выбить их из головы помогла не текучка, не повседневное решение разных дел, а концентрация на главном – работе по повышению безопасности ядерного реактора. РБМК несовершенен – это было всем ясно, как Божий день. Да, сплоховали, по каким уж там причинам, не столь важно, конструкторы. Им, эксплуатационникам, приходится пожинать плоды этих недоработок. Но он, Том Петрович, видит, знает, как это – если не все, то многое исправить. Если не знает – надо думать, советоваться с конструкторами, приходить к общему знаменателю. И дел по этой части – вагон и маленькая тележка.
Он и не заметил, когда к нему пришло «второе дыхание». О какой успокоенности может идти речь, когда столько идей, задумок! Некогда и бровью повести, времени катастрофически не хватает.
Ему вот такая отдушина, как сегодня, что глоток свежего воздуха. Заметил: после того, как полностью отрешишься от дел, отключишься, напрочь забывая о производстве, потом что-то словно щелкает в голове. Откуда не возьмись, появляются новые мысли, идеи. Хочется засучивать рукава, и работать, работать...
Посматривая по сторонам, он двинул по «тропе здоровья». Солнце пригревало затылок, было тепло и покойно. А с небесной выси летела нескончаемая песня жаворонка. Наверное, их было два или три, отчего переливчатая музыка не смолкала, и, казалось, само небо поет, заливается веселым посвистом.

ГЛАВА 12.  « НА ПОЛОТЕНЦЕ УТРЕННЕЙ ЗАРИ…»

Когда ступил на пригорок, картина раздвинулась, раскинувшееся во всю ширь «море» засверкало, заискрилось новыми красками. Уходящее солнце подсвечивало его догорающими лучами, волны нежились в закатном свете,  сливаясь в единую безбрежную даль. Тянуло свежестью, мягкой прелью и легкой невесомой печалью.
Внизу, под косогором,  оставляя небольшой просвет для хода воды, распростерлась каменная гряда, излюбленное место рыбацкой братии. В отличие от отводного «теплого» канала, где летом порой до сорока градусов доходит, вода здесь относительно холодная. Оттого это местечко так и называют - «холодные камни».
Он представил, как хорошо расположиться на теплых еще от солнца серых валунах. Вставив в расщелины рогатюльки, забросить в пучину донки… Под журчанье воды, стрекот кузнечиков, звон комаров ждать, когда же от резкой потяжки прозвенит долгожданный колокольчик или громогласно, как всегда, неожиданно, затрещит, сорванная крупной рыбой,  спиннинговая катушка.
Он прищурился, всматриваясь, нет ли на водной глади характерных кругов от «плавящихся» в закатном свете лещей. Они, лещи, - спокойные, величавые,  любят покрасоваться, выставив напоказ, словно похваляясь, свои горбатые спины. То тут, то там блистают бронзовым загаром, отчего кажется, что не плывут , а буквально плавятся в красном отсвете солнца  тихим веселым хороводом.
Заглядевшись на водную гладь, чуть не споткнулся на присевшего на дорожке, склонившегося над огромным раскрытым рюкзаком человека. Озабоченно пыхтя,  тот копался в своих залежах. Снарядился он, словно на войну, по всем правилам рыболовного искусства. Из рюкзака топорщились перемотанные тряпочными ленточками - «поворозочками» удочки со спиннингами, выпирали катушки. Нутро было буквально забито коробками, пеналами с поплавками, крючками, свертками, всей той ерундой, которая так дорога рыбацкому человеку, и без которой он не представляет своей жизни. Наверняка в приличном количестве были заготовлены  приманки и насадки – сваренная ли своим, особенным способом, гороховая каша с манкой, жареные семечки, навозные черви или выползки. Еще выглядывал термос – как без горяченького чайка-то, шмат колбасы наверняка припасен,  лучок, чесночек для остроты вкуса, словом, полный «джентльменский» набор рыболова - любителя.
Рыбак тащил из рюкзака длинный, с «ушками», резиновый сапог, из того разряда, что принято называть «болотниками», или «забродниками». Один уже был на ноге, пришел черед и второму. На траве валялся скинутый ботинок.
– Ой, извините, – завидев приближающегося человека, спохватился рыбак Оттащил в сторону рюкзачище, разгараживая дорогу. Споро натянул сапог, поднял взмокшее раскрасневшееся лицо.
 – Том Петрович?..
Кустистые перепутанные брови удивленно вскинулись, мужичок суетливо посторонился,  давая дорогу  большому человеку.
Да это же Зиборов, Иван Федотович! - узнал в худощавом, с белками пытливых глаз на  дочерна загорелом лице – и когда только успел? - с седоватой небритой щетиной известного в Курчатове поэта, журналиста, писателя. Непривычно было видеть его в неприхотливой, порядком выцветшей одежонке, растрепанного, с надвинутой на глаза кепкой с длинным, закрывающим от солнца козырьком и темными следами пота под подкладкой. Еще бы не залиться потом, с такой-то грузной рыбацкой поклажей прошагать от самого города! Наверное, килограммов двенадцать навьючил на себя, не меньше. А еще рыбки  подловит, это ж сколько тащить надо!
Силен брат, силен, окидывая взглядом сухого, словно выпаренного, высушенного Зиборова - не то что капли лишнего жира, ничего такого, что бы мешало ему свободно двигаться, легким кузнечиком перемещаться в пространстве, нет и в помине. Вот у кого следует поучиться держать себя в форме!
Он протянул руку. Зиборов с извинительной улыбкой несильно пожал ее, смущаясь, что в таком вот неказистом виде. Это  недавно, когда они встретились на выборах на избирательном участке, был «при параде» - и костюм, и галстук, и выбритые до синевы щеки, все честь по чести, как и подобает на службе журналисту. Николаеву тогда выпало быть  наблюдателем от депутатского корпуса. Перекинулись накоротке несколькими словами о том, как идет голосование, да и разошлись в разные стороны. И вот, буквально через несколько дней – новая встреча, теперь уже совсем в ином ракурсе.
– Значит, с ночевкой надумал? – кивнул Том Петрович головой в сторону объемного багажа с торчащими в разные стороны антеннами удочек.
- Да вот, не усидел дома. Ночью клюет хорошо, решил порыбачить.
– А мне все некогда...
Он вздохнул не столько с сожалением, сколько с доброй завистью к человеку, который может подхватиться и рвануть на рыбалку ли, за грибами, земляникой. У него такой возможности нет... Хотя, так уж и нет? Ведь есть и выходные, отпуска. Кто не дает наладить удочку, или попросить об этом кого-нибудь из своих подчиненных? Да мигом самую лучшую снасть соорудят, и на клевое место; если захочет, доставят, даже удочку помогут забросить.
 Но дело ведь вовсе не в рыбе. Наверное, рыбалка прежде всего хороша, когда есть страсть, когда тебя подбрасывает некая внутренняя пружинка: иди, иди! Надо быть немного очумелым, чтобы наваривать разные рыбные каши, копать червей, ладить снасти, подниматься ни свет, ни заря, уставившись, часами смотреть на поплавок: клюнет, не клюнет. А  если не горит в душе рыбацкий огонек, не одолевает эдакая страстишка, то не стоит особо и переживать.
 А ведь была и у него рыбалка, была и страсть. Когда работал в Сибири...
Он невольно облизнул  губы, явственно чувствуя вкус прошлых молодых лет.
…Кто тогда бросил клич рвануть на рыбалку – то ли Щукин Леонид Ильич, то ли Евгений Сергеевич Иванов, то ли Журавлев организовал, какая разница. Быстренько побросали в машины рюкзаки с провизией, да и покатили с женами по Шегарскому тракту, трясясь на ухабах и глотая лезшую в салон пыль. Тормознули в маленьком сельце у притока Оби, где у Ильича на приколе стояла лодка с мотором. Пока выгрузились, пока расположились, уже и смеркаться стало.
– Эдак мы без ухи останемся. Ну-ка, мужички, давайте за дело, нечего рассиживаться! – скомандовала его Люся.
  – Точно! Эй, Щукин, – хохотнула, поправляя косынку, Журавлева Лена, – оправдывай свою фамилию. Вперед! Организуй свою команду. Без щучки, хоть самой маленькой, не возвращайтесь!
– Будет вам и щучка, и стерлядка, не шумите. Айда, – поднял размякших было друзей Ильич.
– Слушаемся и повинуемся! – козырнул  раскладывающим на траве припасы женщинам Журавлев.
– Ну-ну... – снисходительно протянула Люда. – Когда же вы успеете? Темно уже.
– Успеем!
Распустив небольшой бредешок, решили сначала обследовать небольшой уютный затончик с редкими коряжками. Журавлев взялся за одно крыло, Щукин – за другое. Том Петрович с Евгением Сергеевичем  остались на бережку. Николаев фонариком  подсвечивал рыбакам дорожку, Иванов звякал пустым ведерком.
Тишина. В темной глади воды кое-где плещется рыбешка да покачиваются опрокинутые с неба звезды. Осторожно, чтобы не распугать речных обитателей, шаг за шагом повели  бредень.
– Заводи, заводи!
Это Щукин, спец в рыбацком деле, засуетился.
И вот уже сошлись, сомкнулись крылья, заскользила по траве отяжеленная, набранная водой сеть.
Том Петрович вытянул шею.
– Ну, есть чего?
– Непонятно... Неужели пусто? Вот будет потеха...
– Смотри, смотри...
Под лучом фонарика, в самом конце бредешка, заходили встревоженные круги.
– Есть! Тяни быстрее!
В этот самый миг что-то сверкнуло, мелькнуло, плюхнулось в реку.
– Надо же, – застонал, заохал Ильич. – Щука! Да какая!...
Споро перебирая руками сеть, Журавлев с Ильичем выволокли на берег бредешок. Вперемешку с прицепившимися водорослями, ракушками, даже лягушка  попалась, на свету затрепыхались, засверкали серебристыми боками рыбы и рыбешки.
– Ух ты, стерлядка...
– А вот осетрок - молодчик. Ах, какой красавец!
Журавлев – возбужденный, мокрый с головы до ног, блестящий, держал на вытянутой руке увесистую, извивающуюся во все стороны рыбину с острыми шипами на спине.
– То- то наши женушки будут довольны!
– Может, хватит? – протянул Иванов.
– Нет, мужики, что вы, – тут же пристыдил всех Щукин. – Да это же только на один зуб. Настоящая уха должна быть с наваром из ершей, без ершей – уха не уха! Вперед!
Лазили, таскали бредешок взад  и вперед, заразившись рыболовным азартом. Изрядно продрогшие, уставшие, заявились на бивак в четвертом часу ночи и с ходу завалились спать.
Когда жены, потягиваясь, выбрались утром из палатки, на росной траве - вот вам, пожалуйста, а вы говорили,- стояли два полнехоньких ведра с торчащими хвостами. Пескари, гольцы, язи, пара осетров, добрый десяток стерлядок. Еще четыре щучки попались, и даже несколько небольших, недавно появившихся в Оби судачков. И, конечно, же – ерши! Пожалуйста, как заказывали!
И была знатная, сварганенная из «джентльменского» набора уха. Сначала сварили в марле, как и положено, ершиков, потом в  бульон пустили щучек да гольцов. На «закуску» бросили стерлядок и осетров. Для полного счастья Ильич под восторженные крики мужиков и удивленные возгласы женщин опрокинул в уху полную стопку водки. А еще сунул  тлеющую головешку. Она зашипела, вся изошла дымком. Отбросив погасшую головешку в сторону, Щукин удовлетворенно крякнул:
– Вот теперь полный порядок!
Горел, потрескивая розовыми угольками и  трепеща яркими языками пламени, костерок. Обволакивая с ног до головы, тянулся сладкий дым. Разливалась по тарелкам ушица, звучали, соединяясь в едином порыве, тосты. И неслись по- над синей Обью,  кронами склоняющихся кедров, над сибирскими просторами протяжные, любимые всеми песни.
– По диким степя-я-я-м Забайкалья-я-я... – величественно, проникновенно разворачивалось.
– Славное море-е-е... – далее широко, протяжно, – священный Байка-а-а-л...
И тут же, без остановки, вихрилось разудалое:
– Выходи-и- и-ла на берег Катюша-а-а-а... – звеном летели в небо  голоса. – Про того-о-о-о, которого любила, – раскачивались из стороны в стороны женские головки, – про того-о-о, чьи письма берегла-а-а-а...
Зиборов, тонкая поэтическая душа, почувствовал, как у его собеседника - утомленного, уже седеющего и редеющего волосом, но осветленного прищуром лучистых серых глаз, словно что-то провернулось внутри. Стало прямо-таки неудобно: он вот идет на рыбалку, причем, не абы какую, а с «ночевой», как говорят рыбаки, а  Том Петрович не может...
 Кого-кого, а  заместителя директора атомной станции по науке здесь, на «тропе здоровья»,  в неурочный вечерний час, он никак не ожидал увидеть. Начальство – оно ведь все в «Волгах» разъезжает, зачем им ходить по земле, как простым смертным. И все-таки: почему здесь, на «народной» тропе, в такое-то время?
Не удержался, вытерев тыльной стороной ладони выступивший уже от волнения на лбу пот - неудобно, помешал пройти, разложился прямо на дорожке, да и спросил напрямик:
– А что это вы, Том Петрович, пешком?
Что поделаешь, такой вот он «рубаха - парень», что думает, то и говорит. Авось, Николаев не будет в претензии за его прямоту. Он хотя из большого начальства, но мужик вроде бы простой, так о нем толкуют.
Том Петрович ответил не сразу. Несколько потянул, словно наслаждаясь вкусом того  состояния, в котором растворились  его годы,  заботы,  печали.
– Да вот... – залучился доброй улыбкой.
На лице, словно под действием чудодейственного эликсира, разгладились морщинки, высветлились круги под усталыми глазами. Глянув в вечереющее небо, с купола которого, не умолкая, во все стороны летел звон, подался туда, к небесной выси. Словно захотел пропитаться этими переливами, вобрать в себя и догорающее солнце, и продернутую голубизну неба, всю божественную благодать.
– Жаворонков решил послушать...
– А-а-а...
Задрав голову, Зиборов, приложив руку козырьком ко лбу, тоже уставился в небо. Прищурившись, смотрел долго, натужно, отыскивая, где же, возле какого облачка спрятался голосистый певец, пока не понял, что черненький, трепещущий на одном месте в верхотуре крестик – это и есть тот самый жаворонок, разливающий окрест свои песни.
Так они и стояли некоторое время в недвижимости и слитности - физик, укротитель ядерной стихии, не сочинивший ни единой поэтической строчки, и лирик, слабо разбирающийся в законах физики, зато всеми фибрами  души чувствующий и передающий на бумаге каждый небесный вздох, колыханье мало-мальской зеленой травинки.
Том Петрович представил, как Зиборов, расположившись на остывающих камнях, развяжет свой огромный рюкзак, как выудит из него содержимое, поставит на вырезанные рогатульки удочки…
 Кругом заведут свою веселую какофонию лягушки, комары зажужжат над ухом.То тут, то там будет плескаться рыба, луна выплывет на свою исходную позицию,  желтым оком подсветит одинокому рыбачку. А еще костерок будет сладко дымиться, как без костерка-то в ночевку?
 Наверное, в такие минуты у достопочтенного Ивана Федотовича и рождаются стихи, не могут не рождаться.
 «И солнце караваем хлеба на полотенце утренней зари...» – припомнилось из читанного.
 Это ж надо... «На полотенце утренней зари...» Поэт, истинно поэт!
После ухода Тома Петровича Николаева из жизни курчатовские поэты посвятят ему немало строк. Среди них есть такое стихотворение Ивана Федотовича Зиборова.


ПЛОЩАДЬ НИКОЛАЕВА

Частенько, раненый хандрой,
Метель метет ли злая,
Иль зноем день пылает,
Хожу и в стужу, и весной
На площадь Николаева.
Снуют автобусы,
Пыля,
В густом цвету акации,
А рядом строем тополя
Шагают дружно к станции.
И признается шмель в любви
Цветам - растроган очень,
Поют по рощам соловьи,
Кузнечики стрекочут.
Гудят над полем провода...
Я, сидя под акацией,
Все жду, все жду его,
Когда
Пешком пойдет со станции.

Чего - чего, задумался Том Петрович, а дара поэтизировать, раскрашивать необычными красками мир у меня  нет. Что ж, у каждого своя песня. Он, Николаев, как может, делает свое дело. Буднично, прозаично, не без пота, порой с большим напряжением. Пусть не такая яркая, выразительная, как у поэтов, все же это его, по- своему интересная жизнь.
Остаток пути пришлось не раз останавливаться, переводить дух. Сильнее обычного запульсировало, гулко забило сердце, в ушах мелко - мелко застучали молоточки.
 Давление поднимается, привычно определил он свое состояние. Вот тебе и хваленая тропа, хмыкнул он, нисколько здоровья не прибавила, даже наоборот...
Уже когда подходил к Комсомольской площади (ее потом назовут его именем), не столько услышал, сколько почувствовал сзади горячий топот ног и жаркое дыхание.
 Спортсмены, работники атомной станции, наверное,  решили вечерком пробежаться, мелькнуло в голове. Вот-вот настигнут его, поравняются, уйдут далеко вперед.
Вот также, пришло на ум, если иной лыжник накатывает сзади, наступает на пятки тому, кто не способен бежать быстро, в спину летит требовательное: «Лыжню! Лыжню!» И тот, кто только что шел впереди, слыл лидером, обязан уступить.
Бегите, ребятки, пока есть силы, рвите постромки, падайте, вставайте! Главное, чтобы была цель. Когда есть цель, неизвестно откуда появляются силы, даже второе, а то и третье дыхание открывается.
Он посторонился. Крепкие, налитые мускулами ноги промолотили мимо него в одну секунду, и вот они уже далеко, не догнать.
Как правильно,  верно он сделал, что уступил место главного инженера станции своему молодому товарищу, Юрию Николаевичу Филимонцеву. Некоторые не понимали: Зачем? Ты еще в силе, работай, пока работается. Никто не гонит тебя, все уважают, а молодые вообще смотрят, как на Бога. Должность главного инженера – это и престиж, и зарплата, уровень, одним словом. Второе лицо на атомной станции - не шутка! К тому же у тебя есть опыт, связи. Так что, Том Петрович, дружески советовали ему, поразмысли хорошенько.
Ну, а что же, Филимонцев, занимающий должность заместителя главного инженера по безопасности, так и будет в пристяжных ходить? Негоже, он давно уже созрел для главного инженера. Реактор знает, как свои пять пальцев, с людьми обходителен, и по организаторской части все у него в порядке. К тому же в безопасности исповедует те же принципы, что и он, Том Петрович. Ученик встал вровень со своим учителем, а кое в чем и обошел его. Хваток, цепок, инициативен.
Именно под руководством Юрия Николаевича  была разработана схема введения укороченных стрежней поглощения в активную зону реактора по сигналам АЗ-5. Непосредственно занимались, и отлично справились с этой задачей старший мастер СУЗ Василий Алексеевич Калинкин и начальник лаборатории СУЗ Олег Федорович Сафронов. А он, Том Петрович,  в необходимости внедрения новшества  смог убедить главного конструктора системы СУЗ Потапову, которая включилась в авторский коллектив и откорректировала проект для Курской АЭС.
Нет, нет, пора Филимонцеву занимать мое место... Ну, и мне какая-нибудь должность найдется, рассудил Николаев. И поработаю еще, дай Бог...
После того, как по собственной инициативе Том Петрович освободил кресло главного инженера, ему предложили должность заместителя директора атомной станции по науке. Нигде, ни на одной АЭС в стране нет такой должности, везде его коллеги только начальниками отдела по науке числятся. А на Курской станции специально под него такое высокое звание «соорудили».
Как знак множественных заслуг и безмерного уважения.

ГЛАВА 13. И БЕТХОВЕН, И ВАГНЕР

Дома вновь пошли мысли о работе - не сплошным потоком, а фрагментарно, отрывочно – и когда ужинал, и когда  по привычке смотрел программу «Время». Даже когда что-то отвечал жене, спрашивал - в голове, шла своя «программа» - давняя, укоренившаяся настолько, что уютно соседствовала со всеми бытовыми заботами и хлопотами. Домашние привыкли, что на его лице часто лежит печать задумчивости, и не дергали, не нагружали,  давая ему возможность не только отдохнуть, но и  что-то додумать, о чем-то поразмыслить в спокойной обстановке.
Замечали: если складки на лице прорезались резче, четче, если уходил в себя и чадил сигаретой больше обыкновенного, задумчиво глядя перед собой, значит, там, на блоках, что-то не ладится, или появилась новая идея,  возник вопрос, которой нужно основательно проработать.
На этот раз покоя не давала ему Программа по выбегу ротора. А если он откажется? Наверное, давления не будет, не те времена. Это раньше спускаемые сверху требования подлежали неукоснительному исполнению, никаких разговоров быть не могло. А сейчас?
«Лобовая атака», конечно же,  не пройдет. Как- никак, он –
величина в ядерной энергетике, у него большая поддержка в Минэнерго, других высоких инстанциях. Попробуют продавить Программу другим способом? Во что это может вылиться? В «увольнение по собственному желанию»? Маловероятно, конечно, но если именно так станет вопрос - что ж... Он никогда не цеплялся за должности, для него принцип важнее. А принцип у него всегда один – безопасность.
Он потер руками виски.
Так, хватит думать. День и так был напряженный, да еще пешочком прошелся, надышался свежим воздухом, устал порядком.
Надо переключиться...
Том Петрович подошел к стоящему у окна пианино. Задумчиво провел рукой по блестящей гладкой поверхности.
А ведь это была наша первая солидная семейная покупка, вспомнилось. Как затаскивали пианино на четвертый этаж – о-о-о, думал, нервов не хватит. Четверо здоровенных мужиков, пропустив толстые веревки под низ, с красными, перекошенными от натуги лицами понемногу, чуть не по сантиметру, подавали тяжеленный инструмент вперед.
– Осторожно! Осторожно... – умолял он рабочих, боясь, что заденут перила или, не выдержав тяжести, грубо, со стуком, опустят пианино на площадку.
Другие гоняются за коврами - хрусталями, по машинам с ума сходят, а в их семье ценности совсем иные. Литература, классическая, конечно, – само собой, без этого просто нельзя считать себя культурным, интеллигентным человеком. А еще непременной составляющей, с того момента, как они с Люсей поженились, нет, наверное, с самого знакомства, стала музыка.
Всегда удивлялся, когда кто-то говорил, что не понимает классическую музыку. Не понимает... А что вы сделали, господин хороший, размышлял он, не ввязываясь в бесполезную дискуссию, чтобы понять ее, почувствовать? Это поп или рок музыка влетает в сознание легко, без всякого напряжения мысли и чувств. Все простое легко и доступно. Впрочем, также легко и вылетает, ничего в душе не остается.
 А вот для восприятия классической музыки требуется некое усилие приложить. Нужно пройти по ступенькам понимания, может, вначале даже и непонимания. Что ж, на любую вершину  взойти непросто. Зато потом какой открывается  идущий из глубины веков, очищенный и проверенный временем мир классической музыки!
Жаль, что они с женой нечасто бывают на концертах выдающихся пианистов, знаменитых симфонических оркестров. Курск все-таки не Москва, великие музыканты в провинции великая редкость. В Томске - 7, где был замечательный театр,  больше ходили. Выручают грампластинки, в их семье неплохая коллекция исполнителей классической музыки. Причем, некоторые пластинки – редкостные не только для курской местности, но и даже для столичной. Как достают? Ну, это особая история. Как голь на выдумку хитра, так и истинный коллекционер наизнанку вывернется, а желаемое достанет.
Он открыл крышку пианино, тронул клавишу. Словно проверил, не забыли ли  руки  прикосновения, от которых рождается нечто особенное, вроде бы эфемерное, но настолько наполненное, возвышенное, что вмиг уходят заботы и тревоги, улетаешь далеко-далеко. А, может, наоборот, возвращаешься к себе, к своей сущности.
Инструмент отозвался басовитым, отрывистым звуком.
Нет, нет, начало пятой симфонии, кажется, по-другому...
Нажав соседнюю клавишу, склонил голову, замер, вслушиваясь в идущий изнутри величественный, возвышающийся до торжественности гул.
Наверное, надо с первой октавы...
Тронул другие клавиши.
Похоже...
Подобраться к симфонии,  наиграть главную тему оказалось не так-то просто. Он ведь самоучка, в музыкальную школу  не ходил, нотную грамоту под руководством грамотных педагогов не изучал. Просто всегда тянуло играть, так потихоньку - полегоньку и научился.
Любил в какие-то моменты, как сейчас, сесть за пианино и, склонив голову, прислушиваясь к рождаемым звукам, перебирать клавиши. Глядишь, что-то похожее на мелодию, которая пришла  на ум, и получается.
Когда в их доме собираются друзья,  музыка всегда звучит, как без нее?
Его конек – импровизация. Друзья, глядя, как он легко, словно заправский музыкант, подбирает мелодию, тут же переходит на другую, третью, даже зная его способности, неизменно удивляются: «Ну, ты, Том Петрович, даешь...»
«Ах, Самара - городок, беспокойная я, – часто бегали пальцы по клавишам, –беспокойная я, успокой ты меня...»
Вспоминая Самару – место, где учился в политехническом институте, занимался спортом на стадионе, ходил по старинным улочкам, он, бередя свою память, неизменно возвращался в  молодые годы, которые своей  неприземленностью, устремленностью  вперед, вдаль, с верой в лучшее, несли отсвет и на эту, наполненную трудом и напряжением, жизнь.
Да что он... Вот Люся - другое дело, она  музыкальную школу по классу фортепьяно закончила. Не растеряла с годами полученные навыки, что нередко бывает. И его научила понимать классическую музыку, заразила игрой на пианино, за что он ей очень благодарен.
Люсе, в свою очередь, привила любовь к музыке мама. В Бузулуке Оренбургской области, где они жили в военном тысяча девятьсот сорок третьем году, Люся, помимо общеобразовательной, заканчивала еще и «музыкалку». Приходилось быть самостоятельной – убирать в доме, помогать готовить обед. Мама работала старшей медсестрой приемного отделения в госпитале,  пропадала там допоздна. Раненые  прибывали и днем, и ночью. Все палаты были забиты под завязку, а окровавленных, стонущих, мечущихся в бреду бойцов все везли и везли с фронта и, казалось, конвейер этой чудовищной мясорубки не кончится никогда.
Одну из комнат в их доме снимала начмед госпиталя, эвакуированная из Ленинграда средних лет  женщина с дочерью и племянницей. На музыке Люся и сошлась с племянницей начмеда. Та, обладая выразительным  голосом, красиво  пела. Люся же бегло играла на пианино. Получались своеобразные концерты, которые,  как магнитом, притягивали проходивших мимо их окон людей. Кое - кто возмущался: петь в такое-то время? Да вы что, не до песен сейчас, кругом война, горе, смерть.
А вот неоправившиеся от лечения раненые -  с трудом передвигавшиеся на протезах,  лишившиеся ноги или руки, со стянутыми от переживаний лицами, что останавливались у окна, считали иначе. Переводя дыхание, они не спеша посыпали на клочок газетной бумаги выданную по спецпайку сладкую махорку, сосредоточенно слюнявили языком, скручивали темными пальцами цигарки. Также  неторопливо затягивались, насуплено пускали дым из ноздрей, обволакивались густым сизым облаком.
О чем они думали, слушая музыку и нежные девичьи голоса? О том страшном последнем бое, в котором многие товарищи остались лежать на земле? О своих женах, матерях, детях – как там они, родные? – и им нелегко... О том, что ждет их – и бородатых, угрюмых,  изрядно повидавших на своем веку, и молоденьких, с чистыми ясными глазами, но уже в не меньшей степени изломанных, избитых, покареженных проклятой войной.
Однажды возле раскрытого окна, из которого неслась фортепьянная музыка и слышалось девичье пение, замедлили свой шаг заканчивающие лечение в госпитале два  офицера средних лет. Откуда это, остановившись, переглянулись они, как по команде одернули гимнастерки.  Что за дивные нимфы объявились здесь, в пропыленном провинциальном Бузулуке? Одному слышался голос своей любимой жены, с которой ему не пришлось долго миловаться, другому – спокойная, уютная атмосфера родного дома, где также звучала музыка, пели песни, но все оборвалось, осталось там, далеко-далеко... Когда они обнимутся со своими родными и близкими, и свидятся ли вообще?
На улице рычали груженые машины. С визгом проносились мимо, пихая и толкая друг друга крикливые мальчишки. Недалеко, на углу, сидя на опрокинутом ведре, сморщенная  старушка торговала семечками. Никто к ней не подходил, сама щелкала. Весь тротуар возле нее уже был покрыт хрустящей под ногами шелухой, а она все кидала и кидала в себя семечки. Грузно топая по булыжной мостовой, прошагал  отряд бойцов с винтовками, свернутыми котомками шинелей и продольными темными полосами пота на спине. В соседнем дворе громко хлопало вывешенное на просушку белье.
Боевые, с бряцавшими на груди наградами офицеры все топтались на месте, не видя и не слыша ничего вокруг себя, кроме струившихся из окна звуков. Наконец, одолеваемые единым желанием, робко постучались в дверь.
Стесняясь от необычной просьбы, попросили разрешения зайти - просто побыть рядом, послушать музыку. Потихоньку пройдя чуть не на цыпочках, как в антракте настоящего концерта, в дом,  скромно примостились в уголочке, да так, не смея потревожить девушек, и просидели, пока те не закончили свое импровизированное выступление. С тех пор приходили каждый день, и неизменно приносили с собой пахнущие солнцем и травой букетики полевых цветов.
...Почему  его сейчас потянуло на пятую симфонию Бетховена? Потому что любимый композитор? Так и Моцарт любимый. Его музыка всегда настраивает на оптимистический, жизнеутверждающий лад. Хотя есть у Моцарта и печальное, даже с уходом в мир иной связанное. Но разве сравнить «Реквием» с той душераздирающей музыкой, что  заводят оркестры на похоронах? Возвышенно – траурный дух произведения Моцарта  наводит на размышление о смысле жизни, предназначении человека. 
А Бах? Да за одну только токкату и фугу ре минор его можно зачислить в разряд великих. С первых же звуков мощной, заполняющей душу органной музыки  ты – уже не ты, пребываешь в Космосе наедине с Вечностью.
Божественно!
 Как - то  услышал Вагнера, и заразился им на всю жизнь. И почему это раньше ничего не знал о нем, недоумевал он. Слышал, конечно, что есть такой немецкий композитор  девятнадцатого века, но что это воистину великий человек, внесший вклад в мировую музыку не меньший, чем Моцарт, Бетховен, Бах, а по сравнению с другими стоит на ступеньку выше – это было для него настоящим открытием.
Оказывается, Рихард Вагнер произвел настоящий переворот в оперном искусстве. Он напрочь перекроил саму оперу, реформировав ее в музыкальную драму. Как прочитал в одной из статей, Вагнер придал  совсем иное звучание оркестру: «он не просто сопровождал вокальные партии персонажей, а представлял собой дополнительный способ выражения эмоций, обозначенных сюжетных линий и героев».
Как можно было его вычеркнуть из разряда великих, предать забвению? В СССР долгое время делали вид, что нет такого композитора, замалчивали его произведения. И все на том основании, что его поклонником был сам Гитлер, что нацисты взяли на вооружение его своеобразную, прославляющую германский дух, якобы  возвышающий арийцев над всеми остальными людьми, музыку. Вагнер звучал в немецких концлагерях, что многие не могли ему простить. Еще вменяли композитору в вину ярый антисемитизм, в Израиле его музыка даже запрещена к исполнению.
Конечно, изучая творчество композитора, рассуждал Том Петрович, Вагнер был противоречивой личностью. Его отношение к евреям заслуживает критики. Но то, что он якобы служил нацистам – это уж слишком, ведь Вагнер жил и творил задолго до появления Гитлера на свет. Особенность Вагнера в том, что он «раскопал тот слой древней немецкой и скандинавской мифологии, в котором есть воля, стоицизм, есть трагическое ощущение конца света, есть вызов, есть зов смерти и ответ на него, но нет ни надежды, ни милосердия. Отсюда - поклонение со стороны нацистов, которые пытались вырвать иудео-христианские корни Европы».
Ему был близок новаторский дух Вагнера, его принципиальное отстаивание своих взглядов. И как можно относить принадлежность к нацистам человека, который говорил, что « в государстве общество обязано жертвовать частью собственного эгоизма ради благополучия большинства». Где же тут связь с войной, захватническими устремлениями фашистов?
Правильно, развивал он мысль, что лучше всего за ту или иную творческую личность говорят его произведения. Вагнер написал столько выдающихся, масштабных опер! Особенно выделяется его монументальная тетралогия «Кольцо Нибелунга». Жаль, что не удалось достать такую пластинку, интересно было бы послушать. Но и того, что у него есть, достаточно, чтобы, отрешившись от земных забот,  с головой уходить в чарующие звуки вагнеровской музыки.
 Часто слушая насыщенную различными оттенками – от средоточения мощи, силы, до плавных, спокойных мелодий увертюру к опере «Тангейзер», он, сидя в кресле с закрытыми глазами, расслабленный, отдавался этому течению - то плыл по нему безмятежно, то наполнялся просветляющей, зовущей на большие дела энергией.
Кстати, вспомнил, а ведь на свадьбе его старшего сына Петра с Татьяной в кафе звучала именно увертюра к опере «Тангейзер». Не привычный вальс Мендельсона, а фрагмент оперы Вагнера! Как вытянулись было вначале лица гостей: «Что это? Почему?», как потом  приняли, поняли эту необычную для себя мелодию. А уж как ему было приятно, что и гости, и молодые приобщились к  музыке великого Вагнера!
Он снова несколько раз нажал клавиши пианино, прислушался к сливающимся в созвучие звукам.
Нет, не то...
Как нибудь в другой раз, когда будет время – сядет, попробует разобрать произведение спокойно, не спеша, вслушиваясь в каждую ноту. А пока...
Закрыл крышку пианино, подошел к полке с грампластинками. Не перебирая ( с закрытыми глазами мог определить, где что стоит), взял «Пятую симфонию» Бетховена, включил проигрыватель.
– Па-да-да-да-а-а!..
Он сидел, в кресле, закрыв глаза и вытянув ноги, отрешившись от всего, полностью погруженный в мир музыки.
Накатывались, метались из стороны в сторону, бушевали, разбивались в мелкие брызги волны жизненного моря.
– Па-да-да-да-а-а...
Тема судьбы. Грозной, непредсказуемой, тревожной. Что ждет нас сегодня, завтра, чем обернутся наши потуги, что останется после нас? Вспомнят ли потомки, что мы были, метались, горели, или все прах, тлен, вечное успокоение?..
Волны  смягчаются, умиротворяются, буря и страсть уступают место безмятежности и покою.
И вновь, не давая передышки:
– Па-да-да-да-а-а-а!..
Судьба неумолима, она не дает расслабиться, напоминает: не спи, Человек, не будь беспечен, помни о себе, о своих потомках, зри в Будущее! Иначе удары Судьбы могут быть непредсказуемы и даже плачевны...
– Па-да-да-да-а-а...

Стоп, вскинулся он, дергая очередную ниточку мыслей, а где же подписи вышестоящих организаций? Которые тщательно проверили Программу, отработали ее, что называется, вдоль и поперек? Ответственность надо делить. Почему нет подписи главного проектировщика  Курской АЭС – Гидропроекта, научного руководителя РБМК – института атомной энерии имени И.В. Курчатова? Кто, кто, а специалисты этих организаций знают все особенности реактора. Ставя свою подпись, должны тем самым подтвердить, что учтено все, до малейших нюансов.
Было ощущение непонятного, настораживающего его, бывалого ядерщика, как матерого зверя в лесу, вскидывающего уши при каждом подозрительном шорохе.
Опасности еще не было. И страха не было. Но настороженность уже витала в воздухе, расправляла крылья не только в его кабинете, но и, казалось, над всей атомной станцией. А как иначе? Ядерная безопасность – это его первейшая прерогатива, и он обязан быть настороже.
Программой не требуется подпись Госатомэнергонадзора. Правильно ли это, наморщил он лоб. На Курской, как и на других атомных станциях, есть инспекция этого московского независимого ведомства.  По хорошему, ГАЭН должен держать на контроле нестандартные ситуации. Не принимать меры после того, когда что-то случится, а предупреждать возможное неблагоприятное развитие событий. Именно для этого инспекции и созданы. Как в свое время зоркое «государево око» Петра Первого следило за действиями бояр на местах, так и ГАЭН должен контролировать ситуацию на АЭС. Иначе для чего же тогда «надзор, если он не надзирает?
Ну, ладно, допустил он, в Гидропроекте  институте атомной энергии имени И.В. Курчатова, в Госатомэнергонадзоре все перепроверят, руководители подпишут Программу. И на атомной станции все распишутся –  начальник производственно-технического отдела, начальник  электрического и других цехов, их заместители, представитель Донтехэнерго. Всего подписей непосредственных исполнителей наберется не меньше десятка. Но одно дело – когда кто-то подписывает, а когда стоит твоя подпись – совсем другое. Это – личная, персональная ответственность. И надо не семь, а сто раз отмерить, прежде чем дать делу ход.
Чем будут руководствоваться специалисты и руководители, ставя свои подписи? Гидропроект, институт атомной энергии имени Курчатовва и Госатомэнергонадзор - необходимостью довести до конца разработанную Программу. Производится их немало, шлют на атомную станцию одну за другой, только успевай вникать. И хотя атомная станции не испытательный полигон, в целях совершенствования реактора приходится  порой идти на проведение различных экспериментов, иначе как повысить безопасность? Недаром говорят: «Теория без практики - мертва».
 Рядовые исполнители, принимая условия проведения эксперимента, будут иметь в виду, что он, Том Петрович, понимает в физике ядерного реактора и технологии АЭС гораздо больше их. Коль согласился на выполнение Программы, посчитал, что ничего страшного в этом нет, то и действительно бояться нечего.
Что же делать, почесал он затылок. Отослать Программу ведомствам, чтобы ответственные лица подписали ее, как положено? Наверное, там втихаря будут упрекать его, Николаева, якобы за формализм и перестраховку. Что ж, он и раньше не боялся напустить гнев на свою голову, и теперь беспокоится не  за свою честь, а  совсем за другое.
А что касается консерватизма… Как говорится, хоть горшком, назови, только в печь не ставь. Вопреки мнению некоторых прытких специалистов, он считает, что «здоровый» консерватизм, когда надежно сохраняются добрые устои и технологические традиции – это основа безопасности  атомной станции. Только опираясь на прочную базу – знания, умение, опыт, скрупулезный расчет, можно модернизировать оборудование, внедрять что-то новое, двигаться вперед.


ГЛАВА 14. «ТРИ ТАНКИСТА»

Музыка кончилась, а он еще долго сидел в размягчено - возвышенном состоянии благостного покоя. «Судьба ...» До чего же точно Бетховен передал волнения и страсти, удары и радости, все, что приходится пережить человеку на протяжении всей своей жизни. В будущее не суждено заглянуть, а прошедшее – словно на ладони. Что сделал он, чем запомнится людям, и вспомнят ли вообще, что был такой Том Петрович Николаев? Перефразируя Тютчева, «нам не дано предугадать, как наше дело отзовется...»
Это – по «рабочей части». А вот если твоя кровь побежала по родным жилочкам, перешла на другое, третье поколение – это уже совсем другое. Его не будет, а вот составляющая останется в детях, внуках, как продолжение жизни, как генетическая память.
Он встал, подошел к серванту. С выставленных за стеклом фотокарточек на него глянуло множество глаз - взрослых и детских, серьезных и улыбчивых,   застывших и раскованных, разных.
Вот Петр, их старший сын. Широкогрудый, с полуулыбкой на лице, он словно не отошел от недавней шутки, и она застряла в его в искрящихся глазах, налитых щеках, насмешливо раздвинутых губах. Унаследовавший от матери кучерявость младший Саша и средний темноволосый Миша – те, сознавая ответственность фотосъемки, строги и неподвижны. Саша по такому случаю нарядился в модную цветастую рубашку с длинными полосками,  которая его, подтянутого, еще больше стройнит. Миша, как обычно, без всякого форса, весь налитой, солидно сложил руки вместе. Психологи говорят, что таким образом люди уходят в себя, замыкаются. Да, ему есть о чем переживать...
У каждого свои дела, заботы. Разбежались деточки, теперь собираются только по праздникам. А было время, когда жили все вместе, дружно и весело. И были в их семье особые моменты, радостные, запомнившиеся на всю жизнь.
За широким, присыпанным мукою столом, отчего он кажется шире, просторнее, чем на самом деле, а еще оттого, что над ним мелькает множество перепачканных белесой пылью рук, - деловая кутерьма. Не гулянье-разгулянье, когда веселись, смейся, хохочи, и не размеренная, требующая внимания и сосредоточения работа, а и то, и другое, вместе взятое, - лепка пельменей.
В некой дымке растворились  каждодневные дела, даже азарт охоты, рыбалки, захватывающее шишкование – все в сторону. Ребятню смыло волной с улицы, никто и не пикнет, потому что есть нечто особое, важное. Лепка пельменей в Сибири для их семьи всегда была не столько заготовкой на долгий срок любимого сибирского продукта, сколько особым, радостным событием.
Уже сама подготовка, когда ручной мясорубкой накручивали, намешивали  большущую кастрюлю отменного фарша, когда жена заводила тесто, а потом, вооружившись скалкой, припудривая, раскатывала тонким слоем, уже настраивала на благодушный, умиротворенный лад.
И вот они за столом все вместе – он, жена, ее старенький отец, да три вихрастых, «танкиста», как частенько любил величать их сыновей Сашку, Мишку и Петьку сосед «сверху» Павел Александрович Журавлев. Каждый лепит по- своему, на особый манер. Тонкие пальчики Люси так и мелькают, ловко вкладывая фарш,  витиеватыми движениями кругообразно прищипывают, словно обвивают тесто – и, пожалуйста, очередной пельменчик- аккуратненький, с благообразным «пузечком», как  некое произведение искусства, готов, хоть на выставку отправляй.
Его толстоватые пальцы возятся с тестом менее расторопно, пельмени  выходят не такие изящные, зато крепкие, прочные, как отборные орешки. Кажется, бросишь такой в рот, и сразу  обретешь некую  силу.
Для ребятишек лепка пельменей – та же игра. Их пельмешки норовят как можно быстрее созреть, выскочить на свободу, отчего вырастают то худосочными скороспелками, то эдакими раздутыми самохвалами, или смешными плюшками . То и дело склоняя хитроглазые головки друг к другу, прыская от наворачивающегося смеха, посматривая на родителей – не получить бы по шапке, знай, свое продолжают. Для них самое занятное – лепка особых, с перцовой обманкой пельменей. Куснув такой пельмень, поедатель тотчас заведет глаза под лоб от ярой жгучести во рту и обрушившегося на него грохота смеха – ага, попался, голубчик, «мина замедленного действия» сработала!
Видя фокусы сыновей,  родители не шикают на них, не осаживают. Пока пребывают в детстве, пусть наиграются вволю, станут взрослыми, будет уже не до баловства. Теплым ручейком журчит согревающая беседа – как дела в школе, кому какую обновку надо купить, что еще надобно припасти. Никогда с женой не задумывались, что надо приучать детей к труду, не читали им нравоучительные лекции, все шло естественно и непринужденно.
Были у сыновей свои обязанности, которые на них никто не возлагал, они вытекали из необходимости жизни. По выходным, когда в квартире устраивалась генеральная уборка, каждый занимал свои «исходные позиции». Место приложения рук жены – кухня, ванная с туалетом, ребятишкам же отводились четыре комнаты. Они мели, скребли, орудовали шваброй, как могли. И хотя после их усердия Люсе порой приходилось выметать кое где из углов мусор, перемывать пол с видимыми только ее глазу разводами, все равно звучало неизменное: «Молодцы, ребятки! Хорошо постарались!»
Трое сыновей... Он всегда поражался железной, даже более строгой, наверное,  чем у него, Мишкиной логике. У того умозаключения выстраивались  быстро и без видимых усилий. Раз, два, и суждение готово. Дар не дар, но подобные способности не каждому даны. Из таких людей получаются хорошие ученые, мыслители. Но это по теории, в жизни же способности должны подкрепляться целым рядом факторов, начиная от трудолюбия и кончая элементом везения. Да, да, и без этого в жизни никак. Разве не волей случая можно посчитать то, что в свое время он встретил Люсю, что судьба свела их работать вместе с  академиком мировой величины Игорем Васильевичем Курчатовым?
 Сыновья росли, набивали шишки  в прямом и переносном смысле слова. Каждый выбрал спорт по душе. Петька всерьез увлекся лыжами, Мишка – плаванием, Сашка  заразился вольной борьбой. Сашка постоянно отбивался от Мишки, который был старше на три года. Разница вроде бы небольшая. Но это потом, с возрастом, она нивелируется, не разберешь, кто старше, а кто младше, в детском же возрасте три года - это немало.
Мишка то и дело подзуживал своего младшего брата. Ему прямо-таки доставляло удовольствие видеть, как только что спокойный и благодушный Сашка выходит из себя, готов  с кулачонками наброситься на брата. Что это? Желание Мишки утвердиться? Эгоистичность? Черствость? И откуда это, разводили они с женой руками, всех же сыновей воспитывают одинаково.
Наверное, это все-таки «пережиток» детства, вырастут – забудутся распри и обиды, все будет вспоминаться как досадное недоразумение, не более того, философски рассуждали родители.
Как-то он в кресле читал газету. Мишка с Сашкой, чем-то увлеченные, возились сами по себе, ничто не предвещало безжалостного боя. Как нередко бывало, в самый накал игры отношения резко обострились. Сашка хотел убежать от распалявшего его Мишки в соседнюю комнату, скрыться в дальнем уголке. Не тут-то было! Только он хотел прошмыгнуть, как старший брат с торжествующей улыбкой прищемил его дверью. Ага, попался, захихикал он, все сильнее нажимая плечом и не выпуская Сашку из ловушки.
– Пусти!
Сашка  рванулся из последних сил.
Мишка с усмешкой отпустил дверь. Брат беспрепятственно влетел в пустое пространство, грохнулся на пол.
– Ах, ты!..
Сашка автоматически зашарил по сторонам. Чем бы запустить ...
Под руку попался деревянный кубик. Нисколько не раздумывая, Сашка, что было силы, пульнул его в обидчика.
– Вот тебе! Получай!
Он удовлетворенно размазал по лицу слезы.
– А-а-а...
Это уже Мишка завопил что было мочи, схватился за лицо обеими руками. На лбу у него вскочила большущая шишка.
Оба ринулись к отцу. Старший прижался с одной стороны, младший – с другой. Что делать, кому помогать, растерялся Том Петрович. Схватив в охапку сыновей, стиснул их,  успокаивая, сам казалось, готов разрыдаться вместе с ними.
Наказывать тогда никого не стал. Да и зачем, когда каждый из сыновей и провинившийся, и пострадавший в одном лице. А вот в другом случае отцовскую власть пришлось употребить в полной мере...
 В подвале их многоэтажного дома было таинственно темно, влажно и сыро. Где-то каплями монотонно капала вода. Время здесь, для забравшихся подальше от взрослой опеки мальчишек,  шло, словно в другом измерении. Сбившиеся в тесный кружок, они будто выросли в глазах друг друга, сравнялись с теми, кто может позволить себе намного больше, чем они, угловатые и нескладные подростки. Курить сигарету, не боясь получить подзатыльник, делать одну затяжку за другой – это пусть временная, не настоящая, но все-таки, какая-никакая, свобода.
Соперничая друг перед другом, мальчишки натужно надували щеки,  вытягивали в трубочку губы, пытаясь вывести  замысловатые колечки, эдакий шик завзятого курильщика. Петька, пыхтя, и так старался, и эдак - то вдыхал побольше дыма, то сильнее сжимал губы, даже легонько похлопывал себя обеими руками по щекам, чтобы струйка завилась в те самые заветные колечки – бесполезно, хоть плачь. После множества бесплодных попыток стало вырисовываться нечто, похожее на дымчатые кружочки. Петька, прокашлявшись, и сплюнув горечь противного табака в сторону, хотел было во всей красе продемонстрировать товарищам свой успех, как вдруг в гулкой тишине подвала  раздались громкие шаги, и перед ним возникла знакомая фигура.
– Отец?..
От неожиданности Петька даже не успел вынуть сигарету, она вещественным доказательством приклеилась к его отвислой нижней губе.
Выдернутый отцом «бычок» полетел в сторону. Вслед за этим  сам Петька был выдернут из подвального обитания и за руку поволочен наверх, к свету.
Сопротивляться, оправдываться было бесполезно. Уже не наплетешь отцу, что табачищем прет от него потому, что старшие ребята курили, вот и его ненароком обдымили. И что он – ни-ни, ни разочка...
Крепко удерживаемый за руку, ощущая боль от железной хватки, Петька приготовился к тому, что в его адрес полетят самые гневные, занозистые слова. Но не более того. Батя – человек культурный, не позволит себе ничего лишнего.
Отец, сопя и возмущенно дыша, молча втолкнул его в комнату.
Ну, сейчас начнется  обработка...
Только Петька собрался выслушать лекцию о вреде курения,  как нехорошо обманывать родителей, и все такое прочее в том же духе, как отец неожиданно схватил его за ухо. Не ожидавший вероломного нападения, Петька, присев от неожиданности и боли, крутнулся на месте, заверещал резаным поросенком.
– Ой-ей-ей... Боль... Больно-о-о...
– А говорил - не курю... Ах ты, паршивец...
А это еще что, не поверил своим глазам Петька, отец стягивает с себя ремень? Собственного сына - ремнем?..
И только когда ремешок, обжигая огнем, загулял по мягкой части тела, до его сознания дошло, что все это происходит наяву, что мягкий и культурный отец  лупцует   по-настоящему.
За кого-кого, а за Петьку, выросшего потом в рассудительного Петра, Тому Петровичу волноваться. не пришлось Тот сам, без всякого блата, поступил в Томский политехнический институт, стал дипломированным физиком- ядерщиком. Вот уже много лет они работают вместе на Курской атомной станции. На Петра никак не влияет авторитет отца, он своим трудом зарабатывает почести и должности.
…Что испытал Том Петрович, когда в Чернобыле случилась страшная авария, и его Петр собрался ехать на помощь коллегам в самое ядерное пекло... Наверное, отец мог бы, используя свое положение, не пустить его, оставить работать на Курской атомной станции. И ему пошли бы навстречу, поскольку Том Петрович в свое время нахватался радиации за двоих, троих, заслужил своего рода право просить защитить от этой напасти родного сына. Но даже разговора у них с Петром на эту тему не было. И мать не бросилась на защиту своего ребенка. Такие вот они, Николаевы.
Хотелось ли ему, чтобы и другие сыновья пошли по его стопам? На атомных станциях есть династии во втором, и даже третьем поколении, таким особая честь и хвала. «Династия Николаевых» - это, конечно, звучало бы. Но они с женой не хотели навязывать сыновьям свое мнение, давить авторитетом.
Младший, Саша, после службы в армии уехал в Ленинград. Там стал работать на стройке, женился. Что ж, это его выбор, его право. Как бы то ни было, у них хорошие, не замутненные ни упреками, ни обсуждением несбывшихся надежд отношения.
А вот Мише в жизни досталось, ему пришлось воевать в Афганистане. Как там? Что там? Телевизионные новости меркли по сравнению с тем, что он иногда рассказывал. Распространяться на эту тему не любил, а если иногда случалось, то выдавливал из себя, выворачивал с болью и непреходящей тяжестью.
Как с этим жить? Тут, в этой жизни, все хлопочут, что-то делают, веселятся. А куда деть тех ребят, его друзей – искореженных, окровавленных, с неестественно вывернутыми руками и ногами, с которыми он курил на броне бэтээра, и которых страшным взрывом разметало во все стороны? Которые были твоей плотью, братьями по той, афганской крови, и которых вмиг не стало. А ты живешь, наблюдаешь, вот именно, наблюдаешь за этой размеренной жизнью, никак не привыкнешь к ней и тяготишься, мучаешься, словно на другой, душевной войне...
Он не лез в нутро сына. Надеялся, что время сгладит боль, отодвинет в сторону кровавый Афган. Но раны не затягивались, порой даже обострялись еще сильнее. В две тысячи одиннадцатом году Михаил уйдет из жизни...
Его дочку назовут в честь бабушки Люсей, дед успеет еще ее понянчить. А родившийся год спустя после ухода Тома Петровича Вася, сын Миши с Галиной,  будет уже радостной весточкой ему туда, на небеса. И еще то, что невестка Галина не отделится от их семьи, а станет долгие годы бережно поддерживать Людмилу Михайловну, ухаживать за ней, как за родной матерью, что весьма редко в отношениях со свекровью.
Такой вот добрый, пропитанный уважительностью и естественностью дух был создан и сохранился в его семье на долгие годы.


ГЛАВА 15.  ФИАСКО ДЕДА

Зная, что молодые коллеги за глаза называли его «дедом», чуть что – «пойдем к деду», «посоветуемся с дедом», он только усмехался. Что ж, своей долголетней работой, богатым опытом, наверное, заслужил право  венчаться эдакой почетной «должностью». Невольно представлял себя умудренным аксакалом - не согбенным, не высохшим до самых костей, не дремлющим на солнышке, а еще находившимся в порядке, в центре той животворной жизни, которой окутана атомная станция.
Как ни почетно  признание его заслуженным «дедом», куда больше грело душу истинное, идущее от тока крови значение этого слова. Когда он тогда впервые взял на руки спеленатое невесомое тельце внука, приоткрыв щелку, глянул в  красноватое, захлопавшее глазками от непривычного яркого света, недовольно засопевшее личико - для него сразу началась другая, новая жизнь. Он стал, без всяких оговорок, настоящим дедом!
Быть дедом, дедушкой – оказывается, это не только надвигающаяся старость, а еще и наполняющая новыми силами радость. Жизнь потекла, пошла дальше! Уже одно ощущение этого окрыляло его, толкало вперед.
Он вынул из-за стекла серванта фотографию, поднес поближе к глазам. Алешке, первенцу старшего сына Петра, уже восемь. Батюшки! Когда ж ты успел вырасти, вытянуться, дорогой внучек?
 Спустя четыре года у Петра с Татьяной появится еще Леночка, потом от Миши с Сашей другие внучатки пойдут, всего их станет пятеро – три внучки и два внука. Все же первенький – это незабываемое...
 Как и все ребятишки в таком возрасте, Алешка на снимке - худенький, с острыми коленками,  выгоревшими на солнце волосами, с окаменевшим от напряженного ожидания  команды фотографа взором. На самом деле – непоседливый, досаждавший деда целой кучей самых разных вопросов, на которые сразу и не  найдешь, что ответить.
Возиться с внуками... Как это, оказывается, здорово! Не воспитывать, не наставлять на путь истинный нравоучениями, а именно «возиться», исподволь подбрасывая внучаткам доброе и полезное - вот истинное предназначение деда!
Да, непросто, когда по велению внучка, кряхтя и охая,  опускаешься на  скрипящие колени, встаешь на четвереньки. Но Алешка захотел поскакать на лошадке - как отказать? И вот, цепляясь ручонками за дедовскую, вмиг побагровевшую  шею, взбирается он на  «коня»,  бьет ножками по бокам, нетерпеливо  барабанит кулачонками по спине : «Вперед, вперед!»
Дело ли ему до того, что у «коня» вчера разыгралась поясница, и он лежал ни жив, ни мертв, то и дело натирая себя мазями? Надо скакать – это не просьба и не приказ, это нечто другое, что нельзя не выполнить, как можно? И он скачет, изображая то норовистого дикого мустанга, то покладистую лошадку, пыхтя и отдуваясь, втихаря думая о той блаженной минуте, когда все это кончится, и можно будет  растянуться на заветном диване. Уже сделано немало кругов по комнате, уже натерты коленки, пот с «лошадки» катит градом, она просит остановиться, передохнуть, но - куда там! Наездник неумолим и суров. «Но!» « Вперед!» - и приходится уже не во весь опор, а кое-как, с трудом передвигая «копыта», думая только о том, как бы ни свалиться, клячить потихоньку вперед.
Когда кажется, что это мучение под странным названием «игра» уже никогда не кончится, если только пена не повалит у « коня» изо рта, и он не рухнет бездыханным на землю, звучит спасительный клич: «Алеша... Иди кушать...»
И все же, отдышавшись, обернувшись из лихого «коня» в человеческое обличье, он думает: « А как бы я без этого жил?..»
Дедовскую науку осваивать непросто. Это у бабушки- жены все разложено по полочкам, она управляется с внуком так, словно нянчила его всю жизнь. Так то бабушка...
После первомайской демонстрации их семья, как всегда, собралась отметить праздник  за домашним столом. Но чего-то не хватало, что-то надо было прикупить. Люся с Петром и Татьяной отправились в магазин,  Тому Петровичу же поручили накормить трехлетнего Алешку.
Крепко сжимая ручонку крутящего головой по сторонам внука, он шагал с ним по ярко- зеленому, словно принаряженному в честь праздника Коммунистическому проспекту. Ответственность – огромнейшая. А ну, как мальчонка вырвется, да мотанет куда-нибудь в сторону, попробуй поймай! Но Алешка, проявляя завидное спокойствие – не рвался ни скатиться с горки, ни покопаться в песочнице. Он был необычайно горд и счастлив. Еще бы! В его руке трепетал на ветру красный флажок, тот, что дал ему понести дед.
В колонне Курской атомной станции работники несли прославляющие партию и правительство объемные транспаранты, лозунги в духе «МИР. ТРУД. МАЙ», полощущиеся на ветру тяжелые красные флаги. Деду же, из уважения, чтобы шел не с пустыми руками, выделили небольшой флажочек.
Но как дед мог отказать внуку, когда у дядей и тетей, даже у маленьких детишек, у всех в руках есть что-то веселое, яркое. И у него, Алешки, теперь тоже есть!
Он нес флажок, величаво выставив его вперед, как  преисполненный гордостью знаменосец. Смотрите, завидуйте, какой  у меня замечательный флажочек! Настоящий!
Ему было приятно, что все обращают на него внимание, любуются им и его красным флажком...
– С праздником, Том Петрович!
– С Первомаем!
Дед едва успевал отвечать на приветствия. Товарищи же, замедляя шаг, всматриваясь в щурившегося от яркого солнца восторженного Алешку, с улыбкой спрашивали:
– Ваш внук, Том Петрович?
– Мой!
– Похож!
И каждый раз теплая волна радости прокатывалась у него в груди.
Между тем, Алешка стал нетерпеливо дергать деда за руку.
– Кусать хоцу ...
На его лице появилось то плаксивое выражение, которое у малышей довольно быстро переходит в досадное хныканье, а потом незамедлительно в громкий рев. Уже готова была набежать и скатиться по щеке нетерпеливая слеза, но дед быстренько переключил его внимание.
– Ну, Алешенька,  потерпи немножко. Вот придем домой, я тебя накормлю. Что ты хочешь? Яичко будешь? Сварю хотя и не золотое, все же не простое...
– В месоцке? – перестав хныкать, заулыбался, поняв, о чем идет речь, Алешка.
– В мешочке, в мешочке...
– Буду. Только в месоцке!
 Предвкушая свое любимое кушанье, внучок стал быстрее перебирать ножками.
Дома, вскипятив воду, Том Петрович осторожно,  чтобы не разбить, опустил яйцо на ложке в маленькую кастрюльку.
Так, глянул на часы, варим три с половиной минуты.
Алешка в нетерпении крутился рядом.
– Ну, вот, внучек, твое любимое яичко в мешочке...
Он тихонько постукал вареное яйцо ложечкой, стал очищать его. Алешка вытянул шею.
– А-а-а...
– Что такое?
– Хочу в месоцке! – топнул ногой внук.
Надо же! Яйцо оказалось вкрутую.
Как же так? Наверное, переборщил...
Он  потянулся за другим яйцом, снова засек время.
– Пожалуйста! Кушай, Алешенька...
Но что это? Тоже вкрутую?
Алешка загудел, как паровоз. Что за дед, яйцо «в мешочке» сварить не может!
Третье яйцо, вопреки всем правилам, он варил всего две минуты. Уж это, елки-палки, непременно должно оказаться «в мешочке»!
Но результат оказался тот же. Алешка уже ревел, не переставая, а он не знал, что и делать. Решение простейшей задачки оказалось ему не по зубам.
В это время в коридоре послышался шум возвращавшихся домочадцев.
Наконец-то!
 Он ринулся к жене.
– Люся! Что за яйца у нас такие? За две минуты варятся вкрутую!
– Постой...
На лице жены промелькнула догадка.
– А ты, наверное, с верхней полки брал?
– Да...
– Так там же лежат вареные яйца...
Вспомнив об этом, он улыбнулся. Что и говорить, в простейших бытовых вопросах был нередко простодушен, и даже наивен. Но это не раздражало, не выбивало его из колеи. Да и домашние относились к курьезным моментам с пониманием. Эка важность! Это такие мелочи...
Тот солнечный денек на даче в Дичне не сулил никаких треволнений. Едва они оказались на своем участке, как Люся на правах хозяйки тут же раздала своим «подчиненным» задания. Поскольку после обильных дождей и нахлынувшего тепла на грядках забушевал «зеленый пожар», она,  Петр и Татьяна стали обрабатывать грядки. Глава же семейства был определен на «легкий труд» - присматривать за трехлетним Алешкой.
Том Петрович подошел к этому делу чисто по - инженерски. Поскольку внучек может выбежать за пределы дачи на дорогу,  надо перекрыть ему этот путь. Пошел в сарай, нашел кусок проволоки, основательно закрутил калитку. Все, лазейка перекрыта. А по участку пусть бегает, сколько вздумается.
Довольный своим техническим решением, дед уселся за стол. Достал сигарету, закурил, облегченно пуская дым. Как хорошо на даче! Все благоухает, птички посвистывают, а воздух, воздух-то какой! Ветер доносил из соснового леса смолянистый запах, отчего казалось, что бор совсем рядом. Будто идешь по нему, наслаждаясь лесным духом, и хочется вдыхать всей грудью...
– Том, а где Леша? – вывел его из благостного состояния встревоженный голос жены.
– Да там, за домом ковыряется.
– Точно?
– А куда он денется?
– Все-таки надо посмотреть...
Том Петрович нехотя поднялся с места. Внучек должен быть на участке, куда ему деться? Не раскрутит же трехлетний ребенок туго стянутую  проволоку.
Глянули вместе с прибежавшими родителями – Леши нигде нет.
– Как так? – закрутил он головой по сторонам. – Да я же собственноручно...
Петр выглянул на улицу. Лешкины пятки сверкали уже в самом конце, еще немного, и мальчонка выскочит на проезжую часть...
Поскольку времени размотать добросовестно закрученную дедом проволоку уже не было, Петр перемахнул прямо через забор.
– Леша, постой! Леша!
Беглеца задержали буквально в считанных метрах от дороги, по которой неслись машины.
Потерпевший фиаско дед был явно обескуражен.
Как же так, недоумевал он. Я, такой умный, мудрый, предпринял все меры безопасности, локализовал ребенка, и - на тебе! Да уж... Не учел, что расстояние между прутьями в калитке такое, что ребенок смог беспрепятственно прошмыгнуть.

ГЛАВА 16. ПО ИМЕНИ ГЕРОЯ

Есть фотографии и детей, и внуков, разные есть, а вот его родителей – ни отца, ни матери, рассматривая изображения, вздохнул он, не сохранилось. Хотя бы одна-единственная осталась, пусть старая, пожелтевшая от времени, нечеткого изображения, чтобы можно было всмотреться в родные лица, приметить общие черточки,  поймать ниточку мысли…
Отец... Те обрывочные, как в туманной дымке, воспоминания, что остались у него с давних лет, представили его человеком  добрым, хорошим, сильным. Отец работал на толерубероидном заводе в Куйбышеве главным технологом, считался неплохим специалистом. Наверное, технические наклонности, организаторская жилка передались ему именно от него.
Как только началась война, отец сразу же написал заявление с просьбой послать его на фронт. Как ни тяжело было оставлять жену с четырьмя детьми, это его не остановило. Есть вещи гораздо  важнее личного, считал он. То же самое, как политрук, говорил солдатам, когда завязались жестокие бои под Москвой. А в сорок втором году домой пришла похоронка...
Каково было перебиваться матери... Во время войны она работала заведующей столовой для детей работников толерубореидного  завода. Он, Том, старший среди детей, как мог, помогал матери. Особенно ощутимой стала поддержка, когда  после окончания восьми классов пошел работать на тот же завод, где трудился его отец. Заодно учился, причем, на отлично. Сдав экстерном экзамены за девятый и десятый классы, сходу поступил в Куйбышевский индустриальный институт. Получив обычную специальность инженера-электрика, никак не думал, что жизнь его круто изменится, и он будет работать в другой, совсем неизведанной области.
Необычная работа, нестандартные решения... Вся его жизнь прошла под иным, чем у обычных людей, знаком. Наверное, нестандартность была задана с самого рождения, с того момента, когда его назвали необычным именем Том.
Сам он был  не в восторге от такого наречения. Из-за экзотического имени даже курьезные ситуации случались. Иногда ему приносили на художественном бланке поздравительные телеграммы, адресованные «Николаевой Тамаре Петровне». Почтовые работники, видимо, считая, что в текст отправителя вкралась ошибка, сами, по своей инициативе, исправляли имя получателя привычным словосочетанием. Смущаясь и краснея, заодно в душе поругивая доброжелателей за медвежью услугу, он расписывался в получении за «Тамару Петровну».
Высказывались предположения, что наречение его Томом связано с какой-то интригующей, даже загадочной историей. Что ж, пусть не интригующая и совсем не загадочная, но некая история его имени есть.
...Кажется, даже старый, с белесыми лысинами потертый диван; в уголок которого, плотно поджав ноги, и давая свободу уже прилично округлившемуся животу Лида примостилась, перестал издавать скрипучие вздохи, замер, прислушиваясь к драматичным событиям в доме американского плантатора.
– Том стоит таких денег! Это незаурядный негр – надежный, честный, смышленый. Под его присмотром хозяйство у меня идет как часы. Я ему доверяю все: деньги; дом, лошадей. Но вот вынужден продать. Долги...
Она сильнее вжалась в угол.
Продать человека как скотину, как вещь... Лишить беднягу Тома пусть небольшого, все-таки собственного домика – деревянной хижины с уютным садиком, распускающимися оранжевыми бегониями и яркими розами, за которыми он любил ухаживать. Оторвать от жены, четырех малых детишек… Да как же такое возможно?
Она вчитывается в каждое слово романа «Хижина дяди Тома» Гарриет Бичер- Стоу, проникается каждым вздохом  героя.
Добропорядочность, покладистость Тома располагают к нему новых хозяев, дает шанс на освобождение от рабства. Его заверяют, что все бумаги будут подписаны, и он станет свободным человеком. Еще немного, еще чуть-чуть...
Лида возбужденно постукивает маленьким кулачком по валику дивана. Наконец-то справедливость восторжествует! Но... Обещания хозяина умирают вместе с его смертью.
Том попадает в распоряжение нового рабовладельца. Тот готовится выгодно перепродать его. Ужасный, сравнимый со скотскими условиями, невольничий барак. Аукцион, где жмутся друг к другу с тревогой за свою жизнь рабы. Осматривающие, заглядывающие  им в рот покупатели. Так проверяют лошадей - целы ли зубы,  есть ли силы, чтобы работать на плантациях под жарким солнцем и подхлестыванием жестоких надсмотрщиков.
И вот...
– Продан!
Стук молотка бьет прямо в ее сердце. На ресницах повисают набежавшие слезы.
Бедный Том...
Сочувствуя книжному герою, она гладит свой большой живот, словно успокаивает того, не родившегося, который притаился под сердцем и наверняка вместе с матерью следит за развитием событий.
Будь спокоен, сынок. Тебе не придется страдать, как бедный Том, рабства в нашей советской стране нет, и быть не может. Спасибо Октябрьской революции за то,  что прогнала господ, сделала бедных людей равноправными и свободными. Точнее, спасибо тем, кто ради освобождения от гнета не жалел даже своих жизней. Они – настоящие герои, достойные воспевания в песнях, люди, которым надо ставить памятники. Такие, как Клара Цеткин, Роза Люксембург...
Лида замирает живым комочком, всхлипывает.
Как ей с мужем хотелось, чтобы их дети носили имена пламенных революционеров, чтобы они выросли  такими же сильными, смелыми, незаурядными личностями.
Но Кларочке, их первенцу, не суждено было топать ножками по белому свету. Она угасла как свечечка....
Рука Лиды замирает на живой округлости. Теперь вся надежда на сына – а то, что будет именно сын, она нисколько не сомневается.
Лида нетерпеливо переворачивает страницу. Высвобождает затекшие ноги, сворачивается на диване. И снова ее сердце сжимается от боли. Она явственно слышит свист плетей, которыми избивают Тома. Хлесткий, раздирающий кожу в кровь удар, еще удар...
Том... Том...
Лида крепко прижимает руку к животу, словно пытается защитить своего малыша от напастей. В ответ ощущает легкий, но настойчивый толчок. Живот в этом месте натягивается тугим бугорком.
Не веря себе, она прислушивается к себе, хочет снова почувствовать зов ребенка. Неужели он подал знак, мой малыш, моя крошка?
– Петя! Петенька – нетерпеливо кричит  мужу. – Он откликнулся!
Она гладит то место, где ребенок подал признаки новой жизни.
– Том... Томочек...
Она еще не знает, как правильно называть его уменьшительно - ласкательно, каким должно быть это слово, вбирающим в себя и нежность, и радость, и гордость, все- все, самые лучшие материнские чувства на свете. Но то, что это будет Том – несомненно, другого быть не может. Он сам, услышав идущее извне, из книжки, свое имя, утвердительно топнул ножкой – решено, принимайте!
Что ж, Том, так Том... Пусть растет такой же добропорядочный; честный, как дядюшка Том из «Хижины» Гарриет Бичер - Стоу. Который не променял свою честь и достоинство на кормовую должность надсмотрщика рабов, погиб, но не сломался.
Ее Кларочке не суждено было вырасти, принести пользу своей стране. Так пусть же Том потрудится и за себя, и за свою ушедшую сестричку. Он должен, обязан это сделать!
...После Тома в семье Николаевых родилась «нейтральная» Галя, а потом дети опять пошли с идейной подоплекой: Владимир – в честь Ленина, Сергей – Кирова...

Он отложил Программу в сторону, задумался.
Как ни хороша идея использовать считанные секунды выбега ротора для поддержания работоспособности оборудования, продумано далеко не основательно, убеждался он все больше и больше.
 А что же в документе говорится о безопасности, насколько учтен этот важнейший аспект? Требования должны быть максимально жесткие, чтобы исключить малейшую возможность возникновения неблагоприятной ситуации.
Он пролистал Программу. Ага, вот и четвертый раздел, который так и называется: «Меры безопасности».
Но что это? Невольно захотелось протереть глаза, чтобы убедиться в написанном. Нет, нет, он не ошибся. Черным по белому в разделе «Безопасность» значилось всего три пункта. Первое: «В процессе испытаний все переключения в первичных цепях производятся дежурным персоналом по требованию технического руководителя испытаний, с разрешения НСС». Ну, это само собой разумеещееся. Второе. «При обнаружении в процессе испытаний неисправности оборудования дальнейшие работы по Программе приостанавливаются до устранения причин неисправности. В случае возникновения аварийной ситуации действия операторов на блоке определяются местными инструкциями по ликвидации аварий».
Ну, а последний пункт носит больше формальный характер. Он, конечно, нужен. «Перед началом испытаний руководитель испытаний проводит инструктаж персоналу дежурной вахты». Но это мало что добавляет к безопасности. Дескать, вы там прочитайте, распишитесь. Так ведь это положено делать при любой операции, вплоть до ввинчивания электрической лампочки.
Он отодвинул Программу в сторону. Ясно, что Программа сырая, недоработанная. Ее бы послать на экспертизу генеральному проектировщику  Курской АЭС Гидропроекту , научному руководителю РБМК, институту атомной энергии  имени Курчатова  и в Госатомэнергонадзор. Чтобы там все изучили от «а» до «я», поставили свои подписи. Кстати, вспомнил он, Госатомэнергонадзором руководит не кто иной, как его старый товарищ Кулов. Но связи тут ни при чем. Как сказал в свое время великий Сократ, «Платон мне друг, но истина дороже».
Так и здесь, только мерилом истины на атомной станции – при проведении ли эксперимента, в рутинной работе, во всем выступает безопасность. И ничто не может быть оправданием невнимания. Случись непоправимое, что скажут о нас потомки?
Куда вы, зададутся естественным вопросом, глядели, почему недоглядели?


ГЛАВА 17.  СЕЛЕДКА «ПО-НИКОЛАЕВСКИ»

Хорошая получилась фотография, пусть и не очень качественная, любительская, зато все семейство на ней, рассматривая снимок, задумался он. Московские врачи давно просили показать фото его детей и внуков. Уж очень они удивились, узнав, что после перенесенного в Челябинске - 40 облучения в их семье родилось еще двое ребят. Да, два сына! Вообще-то третьей ждали дочку. По телефону из роддома так прямо и сказали: «Родилась девочка».
Узнав о радостном событии, вечером к нему пришли друзья поздравить, стали «обмывать» новорожденную. И вдруг в разгар веселья появляется Шура Богданова и прямо с порога:
– Ну, Том... Поздравляю тебя с третьим сыном!
– С каким еще сыном?
 Он растерянно посмотрел на нее.
– Мне сказали, дочка…
Выяснилось - ошибка.
Что ж, полку мальчишек прибыло. Веселье продолжилось, переключились на «обмывание» сына. Когда гости разошлись, стал со своим семейством решать, как назвать новорожденного.
Мишка, сидя на горшке, недолго думая, выдал:
– Саска!
 Сашкой и назвали.
Да, быстро пролетело время... Сыновья выросли, сами уже стали отцами. Семья разрастается, а это значит, что впереди его ждет много приятных событий.
Он не знал, что жить ему осталось всего несколько лет. Двое сыновей не доживут и до его возраста: Миша уйдет в пятьдесят пять лет, Саша - в пятьдесят девять. А вот его Люсе будет уготована долгая жизнь. После смерти Тома Петровича к ней перейдет жить Миша с семьей. Невестка Галя станет ее главной помощницей и опорой. На глазах Людмилы Михайловны и при ее участии вырастут Мишины дети, обзаведутся семьями. Она станет шестикратной прабабушкой. От Петра в Москве будет подрастать самая старшая правнучка Вера, а в Питере от Александра – самый младшенький правнук Артем.
На фото они с женой сидят рядышком, плечом к плечу. Он – в рубашке с коротким рукавом, гладко зачесанными назад, открывающими большой широкий лоб волосами, она - с короткой стрижкой и легкими завитушками. Ее волосы тронула седина, по лицу  разбежались морщинки, словно возраст набросил  вуаль, слегка припудрил своим налетом. Хотя как могут морщинки портить лицо дорогой женщины? Даже подумать об этом – значит, уже предать, пусть косвенно, незаметно все же отдалиться от нее.
В молодости она была озорной, подвижной, смеющейся, кокетливо встряхивающей пахнущие свежестью волосы. Он любил зарываться в них с головой, вдыхать родной запах, чувствовать ее каждой клеточкой, каждым вздохом.
  Люся...
Не Люда, не Людмила – так к ней обращаются друзья, знакомые. Он же звал ее по- домашнему ласково, распахнуто льнущей к своей половинке.
Люся...
  Так нежней, ближе, родней...
Как назвать тот миг, когда приходишь с работы домой, когда валишься с ног от усталости, а тебе с теплой  улыбкой жена:
– Есть хочешь?
Уже эти заботливые слова убаюкивают, успокаивают невероятно возбужденный работой мозг. Она подает на стол то ложку, то хлеб, движения ее неспешные, словно округлые. На ней синее, в мелкий белый горошек домашнее платье. Чтобы она была в халате, или растрепанной – «ах, извини, дорогой, дел полно, не успела привести себя в порядок» – никогда.
На столе парует полная тарелка аппетитного, с белой отметиной сметаны, борща. Размешивая ложкой, он неподдельно прикрывает глаза, качает головой:
– Вкуу-усно-о-о...
– Так ты же еще не ел... – улыбается, встряхивая темные волосы жена.
Она старалась... Хотя не сидит дома, работает, как и он, на атомном производстве. С  тысяча девятьсот сорок восьмого года, когда оба закончили Куйбышевский индустриальный институт, и приехали в Челябинск - 40 на первый промышленный реактор - всегда вместе.
Она работала тогда оператором на первом реакторе по получению плутония, который  ласково называли «Аннушка». Случались и аварийные ситуации, и остановы, всякое. А какая требовалось выдержка, точность выполнения операций, чтобы реактор не свалился в «йодную яму»! Сколько времени тогда будет потеряно, пока он «придет в себя». А уж о том, что за это могут взыскать по полной программе, и говорить не приходится, ведомство то - военное.
 Сакраментальное, когда Игорь Васильевич при запуске «Аннушки»  с улыбкой обратился к ней: «А теперь, с вашей легкой руки...», вошло во многие издания. И еще эпизод, когда Курчатов, лукаво улыбаясь, посетовал ей как-то в пятнадцатой комнате (так в Челябинске - 40 называли засекреченный блочный щит управления реактором): «Надоели мои охранники, сил нет. А я вот от них - сбежал!» Был и эпизод, когда в ночную смену он угощал операторов шоколадом.
 Из его же рук Людмила Михайловна получила награду - орден Трудового Красного знамени.
  Гордилась ли тем, что ей с мужем выпала честь быть в числе первых в атомной энергетике? Не задумывалась об этом, все для них шло в обычном рабочем порядке. Спустя многие годы у нее часто спрашивали: «Вы действительно работали вместе с академиком Курчатовым?» «Надо же!..» «А  как он?» «А что он?».
Не любила много распространяться ни о Курчатове, ни о себе. Всегда считала себя человеком непубличным. Если и выступала где-то с речью на митинге ли, собрании, то только по необходимости. Когда была уверена, что это действительно нужно. А самой лезть на трибуну, красоваться – нет, это не для нее.
Иногда спрашивали: кто главный в вашей семье? В ответ он только пожимал плечами. Главный - это как Верховный командующий, которому все подчиняются, который решает все и вся, не считаясь с мнением остальных. В их семье никто не узурпировал власть, никогда не было ни нравоучений, ни попыток подчинить себе другого.
Впрочем, власть, с преобладающим правом голоса, у нее все же была. Как хозяйки, которая отвечает за порядок в доме, чистоту и уют. Тут Люся была требовательна и даже строга.
Именно жена - ему ли забивать голову эдакими хлопотами - придирчиво выбирала в магазине мебель, дотошно прикидывала, куда ее поставить, с чем она будет лучше смотреться. После переезда из Томска-7 в Курчатов все пришлось покупать заново, не тащить же старую мебель за тридевять земель. Не доверяя техническое планирование ему, главному инженеру атомной станции, самолично брала в руки рулетку, до сантиметра вымеряла месторасположение, даже подобие макета из бумаги, чтобы не промахнуться, вырезала. И какой же читал восторг в ее глазах, когда она водружала на место мебельную ли стенку, книжный шкаф, и все у нее точно вставало, как  запланировала.
Чего скрывать, покрикивала на супруга иногда. Есть, есть такое неписаное право у жены - требовать с мужа хоть немного заботиться о своем здоровье. Сколько раз она ругалась, просила Тома Петровича бросить курить! Бесполезно! Война с ветряными мельницами, усмехался он, глядя на ее потуги. Хотя порой самому было уже невмоготу.
Он представил, как завтра утром снова набросится на него кашель, будет бить, душить его. На некоторое время даст перевести дух, чуток отдышаться, вытереть слезы. Но только на минутку, чтобы немилосердно ударить с новой силой. Надсадно кашляя и прерывисто дыша, с пугающей настороженностью он каждый раз улавливал, как сдувшимися мехами сипят внутри ослабленные, напрочь забитые никотином легкие, как в глубине зарождается и вырывается наружу подозрительный посвист.
Люся все же не будет, наверное, напускаться,  вскрикивать «смотри, до чего уже себя довел...», подумал он. Сколько уже раз  гнала его в больницу: пусть посмотрят, что там у тебя внутри творится; нельзя же так к себе относиться.
Да, надо бы провериться, отдышавшись и закуривая очередную сигарету, каждый раз соглашался с ней. В своей «Волге» он масло  в срок  меняет, и фильтры, чтобы не было никаких отложений. И себе надо бы «техосмотр»  устроить, глубоко затягиваясь, логически мыслил. Тем более, годы уже поддавливают...
Жена гнала его в больницу больше из-за «мотора». Не раз, и не два сердце прихватывало,  сжималось у него так, что свет мерк перед глазами, даже мысли пугающие возникали.
«С сердцем не шутят, с сердцем не шутят», неустанно твердила жена. То и дело приводила примеры: у того – инсульт, у того – инфаркт. Кому-кому, а тебе надо особенно побеспокоиться, ведь сколько «бэр» за свою жизнь нахватал, все это бесследно не проходит.
Сердце прихватывало у него, казалось, в самый неподходящий момент. То на работе из-за неожиданного приступа, вместо того, чтобы  доводить до конца новую вспыхнувшую идею, вынужден был отлеживаться дома как немощь, как обессилевший, сдавший свои позиции старик. Или когда, казалось бы, заботы немного отодвигались в сторону, и можно предаться отдыху, его настигала неожиданная боль. Хватаясь за левую сторону, он с грустью и надеждой – пронесет..., должно пронести, прислушивался к возникавшим перебоям.
Проносило...
Это потом  врачи обнаружат у него на сердце небольшой зарубцевавшийся шрам, след перенесенного на ногах микроинфаркта. Тогда сердце само себя подштопало, подлатало. И билось, пусть иногда с перебоями, но все-таки – билось...
На семейной фотографии по правую руку Людмилы Михайловны сидит Том Петрович, что закономерно. А вот невестка Галина, жена среднего сына Михаила, слева от нее, как бы ближе к сердцу. Не случайно это, не случайно. Она и Людмиле Михайловне, и Тому Петровичу была по нраву. Глядя на нее, кареокую и заливающуюся смехом, проворную, хозяйственную, Том Петрович удовлетворенно прицокивал языком: «Молодец, Мишка, хорошую жену себе отхватил!».
Кому больше повезло – то ли Михаилу с женой, то ли старшим Николаевым с невесткой, то ли ей,  не столь уж важно. Только в семейную историю навсегда вошел такой случай.
Галина тогда лежала на сохранении в курчатовской больнице. До чего же нудное и тоскливое это дело, изнывала она. Туда не пойди, то не делай, это нельзя. К тому же пища диетическая, пресная. Но все надо принимать, терпеть ради не родившегося ребенка, которого нужно оградить от всех напастей.
При всех многочисленных требованиях строгие врачи давали будущим мамочкам  главный совет: «Больше положительных эмоций!» Мол, от этого во многом зависит  состояние будущего малыша. И ваше тоже, дорогие женщины, не забывайте об этом, наставляли они. Больше положительных эмоций!
Хорошо, что соседка по палате попалась веселая, хорошая. Они поддерживали друг друга, как могли. Все же скучали по своим родным, по домашней кухне.
И вдруг...
– Галя, это тебе...
Она развернула угощенье.
По палате поплыл острый, дразнящий, буквально сводящий с ума будущих рожениц запах.
– Селедочка... – вдыхая всей грудью дурманящий аромат, не поверила своим глазам Галина.
Да, самая что ни на есть настоящая селедка, но не простая, а сдобренная лучком, крупно нарезанной  красной свеклой, морковью, картошечкой, щедро политая подсолнечным маслом и заправленная уксусом, лежала перед ней на столе. По характерному распластанному виду, отдельным ингредиентам, своеобразности подачи селедки она сразу узнала «почерк» своего свекра.
Хорошо знала о кулинарных способностях Тома Петровича. В свое время друзья - сибиряки даже подарили ему кулинарную книгу со своеобразной надписью: «Лучшему кашевару города Томска и его окрестностей от почитателей и поедателей таланта». Долго хранил ее,  пока не возникла надобность передать молодому, мало еще сведущему, поколению. Так кулинарная книга перешла в руки Татьяны, молодой жены старшего сына Петра.
Любил, любил Том Петрович иногда блеснуть кулинарией,  воплотить в жизнь расхожий тезис о том, что лучшие блюда готовят не старательно чистящие морковку женщины, а все-таки  мужчины. Стоящим день-деньской «у мартена», без конца ломающим голову над тем, чем попотчевать своих детей и накормить – да, да, накормить мужа - как малого ребенка, как беспомощное существо, женам частенько не до изысков. И какую же супруга получает громадную передышку, перемешивающуюся с восхищеньем и гордостью за своего суженого, когда тот, оттирая ее от изрядно надоевшей плиты, повязывает фартук и сооружает к праздничному столу нечто необычное, отличное от ее ставших уже неким стандартом блюд.
Все это он видел в глазах дражайшей Людмилы Михайловны, и, разжигая в ней интерес, требовательно-шутливо командовал: «Соблаговолите, сударыня, в стороночку. Отдыхайте, я сам...»
Сам выбирал на рынке – мужчины, не в пример экономным женщинам, не жалея денег, всегда останавливаются на самом дорогом, самом лучшем - кусок отборного мяса. Ну, а что для запекания в духовке может быть более подходящее, чем свиная шейка?
На пушечный выстрел никого не допуская – испортят же, непременно испортят, никому доверить нельзя! – нашпиговывал ее чесноком, тщательно натирал специями, принюхивался, приглядывался со всех сторон. И только убедившись, что не проморгал, не промахнулся, отправлял подготовленную шейку в духовку.
Не отходил ни на шаг, вдыхая в себя исходящие умопомрачительные запахи и томительно поглядывая на часы. Надо ведь не просто приготовить, но и рассчитать так, чтобы ее величество запеченная свиная шейка попала на стол именно к приходу гостей. Чтобы не перестоялась, не перетомилась, и, разрезанная, так бы раскрылась своим ароматом и вкусом, что все немедля ринулись бы на нее с вилками наперевес.
Открыв дверцу духовки, прихватывая, чтобы не обжечься, заранее приготовленным полотенцем противень, вытаскивал из жара дымящееся блюдо, царственно водружал его на стол.
Но где же, где вы, «поедатели кулинарного таланта», уже томится шеф- повар. Ему не терпится угостить всех сладким мясом, чтобы каждый, отправляя кусочек в рот, причмокивал да покачивал головой: «Ты, Том Петрович, как всегда, на высоте!»
Наконец гости на месте. У всех уже слюнки текут – за версту учуяли дух николаевской шейки,  не шли, бежали на пиршество. Женщины нетерпеливо тянут свои припудренные носики, мужчины возбужденно потирают руки, их носы тоже тревожит щекотка, но уже совсем по другому поводу.
И вот - кульминация. Вооружившись остро наточенным по такому случаю ножом, он мастерски разделывает свою знаменитую шейку на части, с улыбочками, прибауточками раскладывает ее, дымящуюся, по тарелкам. Булькает разливаемая из запотевшего графина водочка, звучат нескончаемые тосты – за здоровье, за встречу, и, конечно же, за сварганившего такое замечательное блюдо, подарившего всем настоящий праздник, его величество Тома Петровича.
И хотя такая церемония  случается не впервой, в адрес создателя произведения кулинарного искусства летит неизменное: «а на этот раз - еще лучше...».
А он, улыбаясь широкой улыбкой, удовлетворенно поглядывая по сторонам, соглашаясь и принимая в свой адрес разлюбезные комплименты, все же считал, что дело не в его угощении – эка невидаль, мяса не едали? – а просто замечательно, здорово, говоря словами известной песни, «что все мы здесь сегодня собрались...»
Помимо свиной шейки, Том Петрович иногда готовил по своему, фирменному рецепту, селедку. Обычно очищенную селедку посыпают кружочками лука да поливают подсолнечным маслом, вот и вся недолга. Неким шиком, украшением праздничного стола служит широко распространенная, но все-таки стандартная «селедка под шубой», ее делают в каждом доме.
Но что Тому Петровичу заниматься подражательством, когда можно сварганить нечто свое, особенное? Так родилась его знаменитая и пользующаяся особым спросом среди родственников «николаевская» селедочка.
Вроде бы ничего хитрого в этом рецепте нет. Что стоит, порезав селедку на крупные куски,  красиво разложить ее на широкой тарелке вкупе с вареной морковью, свеклой, картошкой, добавить немного уксуса, подсолнечного масла – и пожалуйста, блюдо готово. Но, наверное, в том то и соль, потому-то и нахваливают без конца эту бесхитростную селедку, что готовит ее не кто иной, а сам Том Петрович. Засучивает рукава, чистит, режет. Что он там колдует, непонятно, но вкус получается отменный!
И вот, эта самая «николаевская» селедочка, сейчас перед ней. Он приготовил лично для нее!
Ту замечательную селедку будущие роженицы, с которыми она поделилась, уплели в один присест. Уложившись в постели, они, долго еще ахали и охали, смаковали на все лады необыкновенное блюдо. Просили Галю дать им рецепт, чтобы, когда выйдут из больницы, непременно приготовить такую селедку дома.
Как - как называется, переспрашивали ее не раз.
«Николаевская», не скрывая радости не столько за селедку, сколько за внимание свекра, отвечала она. И «сохранение» было уже не  в тягость, и Том Петрович сразу сделался  дороже, ближе.



ГЛАВА 18.  «НЕ ОСТАВИТЬ РЕАКТОР БЕЗ ВОДЫ!..»

Уже поздно вечером, когда стало клонить ко сну, и он, предвкушая, как ляжет в постель,  вытянет ноги, смежит веки и отдастся безмятежности и покою,   в голове вновь всплыла Программа. Та самая, по проведению эксперимента, над которой он, то ломал голову, то отставлял в сторону, вновь возвращался, заходя с другой стороны.
Было ли в этой Программе что-то экстраординарное, из ряда вон выходящее? Нет, подобных программ из московского научно-исследовательского и конструкторского института (НИКИЭТа)  ему на рассмотрение поступало немало. Много приезжало со своими идеями различных специалистов. Постоянно шли предложения Главного конструктора улучшить технические характеристики, что-то поменять, что-то проверить. Он относился к этому с пониманием. Да и как может быть иначе, если от этого зависит безопасность, жизнь и здоровье не только работников атомной станции, но и тысяч проживающих в близости от нее людей.
С разными специалистами ему приходилось иметь дело. И решения приходилось принимать разные, ничего не имеющие с принципом «нравится – не нравится. И как был рад, когда попадалась родственная душа, физик - ядерщик, с которым можно профессионально обсудить важнейшие вопросы, аргументированно поспорить.

Именно таким стал для него  работавший в ту пору на уровне старшего инженера, кандидат технических наук (ставший впоследствии доктором наук, автором более восьмидесяти изобретений и свыше трехсот публикаций, включая несколько монографий, книг и ученых пособий), ярчайший представитель НИКИЭТа  Ромуальд Ромуальдович Ионайтис. Поскольку он, Николаев, был гораздо старше, то звал его просто - Ромуальд. Ионайтис, как никто другой, мог находить оптимальные решения в вопросах проектирования, в постановке и проведении широкого круга исследовательских работ. Сколько у него ярких идей, предложений!
Этот ученый привнес на Курскую атомную станцию два новых предложения. Самое главное, он предложил новые стержни автоматической защиты (АЗ). Если стандартные идут с верхнего концевика до нижнего шестнадцать секунд, то его стержни - всего две (!) секунды.
Когда Ромуальд поделился с Томом Петровичем этой идеей, у него загорелись глаза. Ведь это позволяло не просто повысить безопасность, а  принципиально, в разы улучшить ситуацию! Конечно же, сразу ухватился за новшество. Именно на Курской атомной станции с подачи Ионайтиса и с участием  Николаева впервые в стране появился один новый стержень жидкостного регулирования. Именно на нем опробовали различные режимы, учитывали, как будут проходить процессы в той, или иной штатной ситуации.
После того, как на Чернобыльской атомной станции случится страшная катастрофа, станет очевидным, что  надо переходить именно на такие стержни. Опыт курских атомщиков быстро распространят на всю страну.
Но это будет позже. Ну, а тогда Том Петрович не мог согласиться с другим предложением Ионайтиса - убрать один из двух циркуляционных насосов в контуре СУЗ.
Дипломатично  нагоняя на себя улыбочку, он только пожимал плечами, не вступая в горячий спор с собеседником. Не пришло еще время высказаться с полной категоричностью. Пусть коллеги по станции скажут свое слово. Посмотрим, кто во что горазд, и кто чего стоит. А у него собственное мнение уже сложилось.
Хотя ты и птица высокого полета, дорогой Ромуальд, а этот номер у тебя не пройдет! Что значит оставить контур СУЗ с одним насосом? Да мы же останемся без всякой подстраховки. А если  единственный насос выйдет из строя? Зачем нужна экономия, когда на кону стоит безопасность всей станции? Погонимся за копейками – потеряем гораздо больше.
Не стал озвучивать выработанную еще академиком Игорем Васильевичем Курчатовом первейшую заповедь эксплуатационника. Хотя мог бы напомнить Ионайтису о той аварии, которая случилась в июне тысяча девятьсот сорок восьмого года, сразу же после пуска первого промышленного реактора. Всего через несколько дней после физического пуска, во избежание взрыва, он был остановлен.
 Чтобы наглядно, доходчиво объяснить возможные последствия, Курчатов собственноручно сделал в оперативном журнале такую запись: «Начальникам смен! Предупреждаю, что в случае остановки подачи воды будет взрыв, поэтому ни при каких обстоятельствах не должна быть прекращена подача воды... Необходимо следить за уровнем воды в аварийных баках и за работой насосных станций».
После предложения Ионайтиса об отмене одного из циркуляционных насосов на Курской атомной станции была жаркая битва.
На совещании специалистов реакторного цеха авторитетный ученый рубил:
– Зачем второй циркуляционый насос в контуре СУЗ? Вполне можно и одним обойтись. Это ж какой будет экономический эффект! Вот, смотрите, – приводил он свои цифры, расчеты.
Придавленные  мнением авторитетного представителя  НИКИЭТа, эксплуатационники, помалкивали. Кто его знает, может, он и прав, сверху, как говорится, виднее.
Том Петрович видел, что ситуация разворачивается не в его сторону. Конечно, он ни в коем случае не допустил бы подобное, зарубил бы предложение Ионайтиса. Но где же вы, курские борцы за ядерную безопасность? Почему боитесь высказать свое мнение? Даже если все против, но вы чувствуете правоту – боритесь до конца, не молчите!
Ага, отлегло у него на душе, Шашкин встал. Ну, этот парень не промах. Когда-то работал в «николаевском» научно-исследовательском отделе, закалился его идеями, пропитался ими до мозга костей. Потом, правда, ушел в оперативный персонал реакторного цеха, видимо, захотел сделать карьеру. И, действительно, стал быстро продвигаться по служебной лестнице. Что ж это его право.
Итак, навострил он ухо, что же скажет Анатолий, его выходец, его ученик? Не предаст ли идеи своего Учителя? А, может, он ради карьеры-то и хочет выступить – чтобы Ионайтис его заметил, оценил поддержку и рвение? Глядишь, директору словечко шепнет, да и получит товарищ оратор некую, с кругленьким окладом, должностишку повыше.
Шашкин оглядел своих товарищей, словно видел их в первый раз. Пересекся взглядом с Томом Петровичем. И уже не столько по словам, сколько по глазам, Николаев понял: кто-кто, а Шашкин - не подведет!
Анатолий обратился не к убеждающему всех Ионайтису, а именно к нему, своему бывшему наставнику. Хотя, наверное, бывших наставников не бывает. Как и бывших учеников - их или вовсе нет – теряют ли свои профессиональные, моральные качества, растворяются, уходят незнамо куда, как вода в песок, или же впитывают в себя уроки наставника и несут их всю оставшуюся жизнь.
– Том Петрович, – недоуменно вскинул Шашкин руки,- а если этот единственный насос остановится? Там еще АВР не сработает. Потеряем воду в контуре СУЗ... Ведь эффект обезвоживания контура охлаждения СУЗ составит около трех бета. Это что же такое? - наморщил он лоб. – Это вообще кошмар...
Он ждал, что скажет Учитель. Неужели Том Петрович может думать иначе? Он давно уже с ним не общался, кто знает, может, изменился человек, всяко в жизни бывает, особенно с возрастом.
Что ж, пришла пора расставить все точки над «и».
Если до этого Том Петрович еще натягивал на себя дипломатичную улыбку, то на этот раз был подчеркнуто строг и деловит. Это после мы чайку попьем, может, чего и покрепче, а сейчас, когда решается: «или – или», не пристало расточать друг другу улыбки и комплименты, читалось на его строгом лице.
– Ну, что я скажу... Не пройдет твое предложение, Ромуальд!
Он крепко сжал руку в кулак.
– Пока я  работаю на станции – нет!

Конечно, трудно сказать, о чем конкретно рассуждал Том Петрович, вникая в Программу и задумываясь о ее применении на Курской атомной станции. Но то, что у него на первом плане была безопасность, – несомненно. Можно также предположить, что ему,  непосредственно испытавшему на себе всякого рода аварии в начале освоения  ядерных технологий, претил разгулявшийся в последнее время на самом высоком уровне пренебрежительно - беспечный подход к атомной энергетике.
«АЭС — самые «чистые, самые безопасные из существующих станций!» — восклицал в 1980 году в журнале «Огонек» академик М. А. Стырикович. - Иногда, правда, приходится слышать опасения, что на АЭС может произойти взрыв... Это просто физически невозможно... Ядерное горючее на АЭС не может быть взорвано никакими силами — ни земными, ни небесными... Думаю, что создание серийных „земных звезд“ станет реальностью...»
Когда кто-то из коллег, по большей части новоявленных, «не нюхавших пороха», говорил о ядерном реакторе, как о не представляющей никакой опасности конструкции, и даже именовал ее «кастрюлей», Тома Петровича прямо-таки передергивало. Сравнить реактор с банальной кастрюлей...
Эх вы, ребятки..., только и вздыхал он, понимая, что назидательными нравоучениями таким обывателям, да - да, обывателям, несмотря на то, что иные носят в кармане солидные дипломы, не поможешь. Как переломить въевшуюся в иные головы беспечность, если с самой «высоты» несутся безудержные рассуждения о том, что реактор, в сущности, совсем безобидная штука.
«Атомные реакторы — это обычные топки, а операторы, ими управляющие, — это кочегары...» — популярно разъяснял народу заместитель председателя Государственного комитета по использованию атомной энергии СССР Н. М. Синев.
Наверное,  Тому Петровичу Николаеву так и хотелось тогда крикнуть: «Вы что там, ошалели? Ставить атомный реактор вровень с обычным паровым котлом, а атомных операторов — на одну доску с кочегарами, шурующими в топке уголь - ну, знаете ли...»
Может, могла закрадываться у него мысль, это идет не только для успокоения общественности, но и для того, чтобы поменьше платить операторам атомных станций? Коль они приравнены к операторам тепловых, то нечего их и баловать. Так не так, но в начале восьмидесятых годов оплата труда на блочных тепловых станциях превышала оплату труда операторов на атомных станциях.
Соглашаясь с мнением председателя Государственного комитета по использованию атомной энергии СССР А. М. Петросьянца, утверждавшего, что «у атомной энергетики блестящее будущее», Том Петрович Николаев не мог, конечно же, согласиться с ним, что «главный вопрос ядерной энергетики – это « наиболее рациональное использование чудесного свойства ядерного горючего». Отнюдь не безопасность, как должно быть...
Не мог Том Петрович озаботиться и тем, что информация об авариях и неполадках на атомных станциях процеживается через министерское запретительское сито, гласности предается лишь то, что в верхах считали нужным опубликовать. Между тем он, с его уровнем и контактами в «верхах», наверняка знал, какие аварии на атомных станциях случаются и почему.
Вот некоторые факты.
29 сентября 1957 года. Авария близ Челябинска. Произошел самопроизвольный ядерный разгон радиоактивных отходов с сильным выбросом радиоактивности. Радиацией заражена обширная территория. Загрязненную зону огородили колючей проволокой, окольцевали дренажным каналом. Население эвакуировали, грунт срыли, скот уничтожили и все обваловали в курганы.
1964-1979 годы. На протяжении 15 лет неоднократное разрушение (пережог) топливных сборок активной зоны на первом блоке Белоярской АЭС. Ремонты активной зоны сопровождались переоблучением эксплуатационного персонала.
7 января 1974 года. Взрыв железобетонного газгольдера выдержки радиоактивных газов на первом блоке Ленинградской АЭС. Жертв не было.
6 февраля 1974 года. Разрыв промежуточного контура на первом блоке Ленинградской АЭС в результате вскипания воды с последующими гидроударами. Погибли трое. Высокоактивные воды с пульпой фильтропорошка сброшены во внешнюю среду.
Октябрь 1975 года. На первом блоке Ленинградской АЭС частичное разрушение активной зоны (локальный « козел»). Реактор был остановлен и через сутки продут аварийным расходом азота через вентиляционную трубу в атмосферу. Во внешнюю среду выброшено большое количество высокоактивных радионуклидов.
1977 год. Расплавление топливных сборок активной зоны на втором блоке Белоярской АЭС. Ремонт с переоблучением персонала длился около года.
31 декабря 1978 года. Сгорел второй блок Белоярской АЭС. Пожар возник от падения плиты перекрытия машзала на маслобак турбины. Выгорел весь контрольный кабель. Реактор оказался без контроля. При организации подачи аварийной охлаждающей воды в реактор переоблучилось восемь человек.
Октябрь 1982 года. Взрыв генератора на первом блоке Армянской АЭС. Пожар в кабельном хозяйстве. Потеря энергоснабжения собственных нужд. Оперативный персонал организовал подачу охлаждающей воды в реактор. Для оказания помощи с Кольской и других АЭС прибыли группы технологов и ремонтников.
Сентябрь 1982 года. Разрушение топливной сборки на первом блоке Чернобыльской АЭС из-за ошибочных действий эксплуатационного персонала. Выброс радиоактивности в промзону и город Припять, а также переоблучение ремонтного персонала во время ликвидации малого «козла».
Наверное, вышедший 19 мая 1985 года приказ Минэнерго СССР от № 391-ДСП поверг Тома Петровича Николаева буквально в шок. Особенно пункт 64-1, которым предписывалось: «Не подлежат открытому опубликованию в печати, в передачах по радио и телевидению сведения о неблагоприятных результатах экологического воздействия на обслуживающий персонал и население, а также на окружающую среду энергетических объектов (воздействие электромагнитных полей, облучение, загрязнение атмосферы, водоемов и земли.)»
Это претило пониманию его, Тома Петровича, безопасности в ядерной энергетике, одной из составляющих которой, наоборот, является доверительность, гласность, всестороннее обсуждение эксплуатационниками каких либо происшествий для недопущения подобного.
Тогда он с трудом пробивал дорогу, казалось бы, простым и понятным вещам. И только после аварии на Чернобыльской атомной станции концепция Тома Петровича Николаева, которую впоследствии назовут культурой безопасности, найдет свое применение на всех атомных станциях страны.





ГЛАВА 19. ЛЮБИМЫЙ ГОРОД МОЖЕТ СПАТЬ СПОКОЙНО

Утром, как всегда, у подъезда его ждала служебная «Волга». Взбодренный чашечкой крепкого чая, он, спустившись с пятого этажа, вышел из дома.
– Здравствуйте, Том Петрович!
– Здравствуйте...
– Добрый день, Том Петрович!
– И вам доброго дня...
Он привычно слегка кивал головой, и мягкая улыбка озаряла его доброе, с легким прищуром глаз лицо.
День будет, непременно должен быть добрым, а как иначе? Ведь такая теплынь окутывает это утро, такая свежесть разливается кругом! Как приветливо брызжущее лучами раннее солнце! Как радостно поют птицы, как весело тянут свои ветви к небу молодые деревца, и невысохшая еще роса блестит на зеленой, набирающей силу траве.
Он постоял некоторое время возле машины, вдыхая запах  свежести  нового утра. Хлопнув дверцей, опустил боковое стекло. «Волга» мягко тронулась, и ветер ворвался в салон, наполнив его красками и шумом разгорающегося дня.
На автобусной остановке, хитровато блестя глазами, в окружении таких же загорелых ребят, травил, судя по всему, какую-то байку молодой, с надетой на руку каской, плечистый парень. Взрывы хохота, восклицания и дружеские похлопывания по плечу были ему наградой. Но вот подошел набитый под завязку желтый автобус, и строители, тесня и поддавливая друг друга, шумной гурьбой ввалились внутрь.
По  обсаженному тонкими деревцами  проспекту, весело размахивая портфелями, спешили школьники. Девчонки-старшеклассницы в строгой, делающих их похожими друг на дружку коричневой форме,  держа прямые спинки, несли себя с достоинством, говоря всем своим видом: вот мы какие, молодые и красивые, полюбуйтесь на нас! Ребята, их сверстники, едва сдерживая  прыть,  посматривая на девчонок, шагали упруго и деловито.
А сколько малышей в Курчатове! Кто-то идет в детский сад охотно, глазки горят, крепкие щечки налиты радостью. А  этот хнычет, упирается, размазывает по лицу слезы. Молодая мамочка, всплескивая руками, крутится над ним, вытирает платком, что-то шепчет, уговаривает. Но вот маленький упрямец, продемонстрировав свой характер, успокоился, и они, взявшись за руки, торопливо зашагали вперед.
Детские площадки прямо-таки кишат малышней. Повсюду звучит их неумолчный гомон, смех, всюду беготня, шум, крики. Бабушек, которые бы присматривали за ними, особо и не видать. Это позже, со временем, они займут свои законные места на лавочках и станут приглядывать за внуками.
До чего же  молодой, набирающий силу и красоту, наш город, в очередной раз отметил Том Петрович, разглядывая проплывающие за окном машины картины.
Курчатов... Его город... Недавно пустые, пыльные,  с названиями на социалистический манер улицы Пионерская, Ленинградская, Советская, проспект Коммунистический  приоделись зеленым нарядом подросших деревьев, приобрели свое лицо. Как хорошо, что город не похож на других, имеет свое лицо, свою «изюминку»! Даже сооруженная из «нержавейки»  возле кинотеатра «Прометей», эдакая  неудачная скульптура  несущего огонь людям мифологического Прометея с черными пустыми глазницами не столько отталкивает, сколько предостерегает: будьте бдительны, товарищи атомщики, помните о том, что укрощенная в недрах ядерного реактора стихия может вырваться наружу, ни в коем случае не допустите этого!
 Да, Курчатов давно уже стал для него не просто местом, где он живет; работает, но и воистину родным городом. Ему стали дороги и дочерна загорелые, брызжущие грубовато-доброй шуткой строители, и веселые ватаги шумных школьников, и склонившиеся с умиленной улыбкой над попискивающими в коляске грудничками мамочки, - все, что окружает его, и чему он безмерно рад.
Он вглядывался в лица спешащих на работу курчатовцев, окидывал взглядом белые многоэтажки первого микрорайона. В одной из них он когда-то  получил квартиру, обустраивался, привыкал жить на курской земле. Именно отсюда начинался город, рос на месте неприметной деревушки, обновлялся прямо на глазах. Здесь, в рабочих общежитиях, располагались первые строители и шумно справляли комсомольские свадьбы молодые пары. В первые дома, замирая от счастья, с детишками на руках переезжали из тесных вагончиков ПДУ ( «передвижные домовые установки»)  монтажники и бетонщики, электрики, сварщики, рабочие множества, столь необходимых для сооружения  атомной станции специальностей.
А вскоре уже стали получать ключи от квартир и эксплуатационники вводимых один за другим энергоблоков. Многие сначала  жили с подселением, по две, три семьи в квартире в так называемой «малосемейке». Потом начинали разъезжаться по просторным отдельным жилищам. И – снова радость, веселье от получения теперь уже своей, собственной квартиры
 То и дело снуют туда- сюда наполненные нехитрым домашним скарбом грузовики с восседающими в кузове сияющими переселенцами. Только и таскает народ, пыхтя и обливаясь потом, серванты, шифоньеры, неподъемные диваны, горшочки с распускающимися фиалками,  прочие атрибуты новоселья.
В мебельном магазине «Уют» на краю первого микрорайона, возле самого «моря» - не протолкнуться. Едут и едут сюда покупатели, чтобы обставить полученную квартиру с шиком и блеском. Даже из Курска стремятся в Курчатов за красивой мебелью импортного производства.  И немудрено: снабжение - то атомного городка по линии орса ( отдела рабочего снабжения) идет аж из  Москвы, по высшему разряду.
В магазинах нет- нет, даже диковинные, привезенные из далекого Марокко бананы «выбрасывают». Правда, они совсем зеленые, надо какое-то время, чтобы отлежались, вызрели. Не сразу курчатовцы раскусили, что к чему, поначалу пробовали бананы употребить  сразу же после покупки. И недовольно кривились: что за ерунду нам подкинули?
 С самого ввода в строй полюбились курчатовцам  магазины «Сейм», «Руслан и Людмила», «Нива». Это не то, что сооруженный в первую пору  на скорую руку, больше похожий на некий сараюшко, магазинчик «Ветерок». Название ему дали словно  с умыслом: вот постоит некоторое время, и сдует это временное помещение ветром новых строек.
Впрочем, молодой курчатовский народ не забивает себе голову эдакими мелочами. Высыпают вечерами во дворы, стучат до ночи мячами на волейбольной площадке, «режутся», спорят до хрипоты.
Нередко к ним присоединяются  поляки. Не один год строят они в Курчатове  школы, больницы, все, что именуется «объектами соцкультбыта». Имеющие вековую склонность к торговле, поляки и в Курчатове находят применение своему прибыльному ремеслу. Везут и везут в объемных сумках из Польши дефицитные джинсы (на одну пару можно целую зарплату ухлопать!), модные юбки, куртки, блузки,  недорогие духи «Быть может». И процветает на пятачке возле  «польского залива» незаконная, то и дело прерываемая облавами обэхээсэсников (работниками отдела борьбы с хищениями советской собственности) торговля. Но ничто не может помешать этому взаимовыгодному проявлению польско-советской дружбы.
 А по выходным, когда догорает день, вспыхивает  огнями расположенный «на околице»,  рядом с именуемым по-деревенски клубом (хотя «Комсомолец» -  довольно-таки современное культурное учреждение), «пятак» танцплощадки. Здесь  гремевший далеко за пределами Курчатова вокально-инструментальный ансамбль «Протуберанцы» собирает столько молодежи, что не протолкнуться. Где, как не на танцах,  знакомиться, находить свою любовь, свою судьбу? Девушек особенно манит «Белый танец». В этом случае именно они выбирают своих кавалеров, им предоставляется право приглашать на танец. И вот робко, одна за другой,  жмурясь от яркого света и смущения, порой через всю танцплощадку, идут они навстречу своим избранникам. Сначала – по «белому танцу», а там, глядишь, и на всю оставшуюся жизнь.
Одна мелодия сменяет другую, волнует раскрасневшихся от танцевальных ритмов и неожиданных встреч парней и девчат. Но никакая музыка не сравнится с той, что в стороне, в тиши ветвистых деревьев, под плеск накатывающей волны курчатовского «моря» рождают  соловьи! Те самые, курские, что своим выщелками, посвистами, переливами славят родной край на всю вселенную. Один только «кукушкин перелет», непревзойденное колено (нигде больше его не исполняют) чего стоит! Так и стоял бы всю ночь под тихой, словно присмиревшей от весенней песни луной, вдыхая сладкий запах черемухи, разопревшей от нахлынувшего тепла земли, пропитываясь насквозь будоражущим душу  весенним духом.
Звенят и звенят в тишине переливчатые соловьиные трели, никто не смеет вступать в состязание с волшебниками весенней ночи. Разве что расквакашиеся  во всю мочь глупые лягушки  дружным хором утверждают, что  они самые звучные, самые голосистые. Но ничто второстепенное, мелкое не заменит собой истинно значащее....
 Он даже представить себе не мог, как бы жил в другом городе, работал на другой атомной станции. Здесь, в Курчатове, он встретился со своими единомышленниками, с которыми вершил судьбоносные дела  на сибирской земле. Здесь  обрел новых друзей, замечательных коллег, воспитал в духе высокой ответственности молодых товарищей. Которые величают его теперь не только по имени-отчеству, но и уважительно, прямо-таки по-родственному «дедом».
Именно здесь, на курской земле, потянулись новыми ростками жизни его внучатки, продолжение николаевского рода. Они делали первые шаги, расшибали коленки, вставали, и он словно заново шагал, поднимался вместе с ними. Да, корни пущены глубоко, растет смена, растет – и на атомной станции, и в родной семье.
Он, конечно, не мог знать, что  площадь, по которой  едет, будет переименована  в его честь, и посредине  встанет он – вылитый из бронзы в полный рост, с  задумчивым взором. Что в здании Управления и общественных связей Курской АЭС, наряду с музеем Игоря Васильевича Курчатова, будет обустроен и его, Тома Петровича Николаева, музей. А на доме, где проживал, установят барельеф с его чеканным профилем. К этим местам неизменно будут приходить люди, класть цветы и вспоминать его добрым, от всей души словом.
Далеко не у каждого города есть Герой, которого чтут за его дела и помнят, покуда свет стоит. Городу Курчатову повезло. Помимо светилы мирового уровня, трижды Героя социалистического труда, лауреата Ленинской и четырех Сталинских премий  академика Игоря Васильевича Курчатова, в честь которого назван город и которому на площади Свободы установлен величественный монумент, у курчатовцев есть  Том Петрович Николаев.
Все жители, от мала до велика, называют его просто - Том Петрович.
 Тепло и душевно.
За то, что, благодаря ему, город может спать спокойно.
...Он ехал на атомную станцию, чтобы делать свое привычное, связанное всю жизнь с ядерной энергетикой дело. В этот день ему предстояло принять Решение. Решение, над которым он думал и  в тиши кабинета атомной станции, и не спеша шествуя вдоль курчатовского «моря», и дома под звуки  классической музыки.
Принятое в итоге Решение Тома Петровича не стало спонтанным и случайным.
Оно вызрело из всех  его решений и поступков, из всей его жизни.


ВОСПОМИНАНИЯ
 О ТОМЕ ПЕТРОВИЧЕ НИКОЛАЕВЕ


РЯХИН ВЯЧЕСЛАВ МИХАЙЛОВИЧ

Родился 27.01.41 г. в г. Тула.
В 1963 году после окончания Томского политехнического института работал в Томске - 7 на Сибирском химическом комбинате мастером, начальником смены турбинного цеха, дежурным инженером станции.
С 1975 года - начальник смены на Курской АЭС.
С 1983г. по 2005 г. работал главным инженером Курской атомной станции.
С 2005 г. по 2019 г.г. занимал должность главного инспектора Курской атомной станции.
В настоящее время – главный специалист атомной станции филиала АО «Концерн «Росэнергоатом» «Курская атомная станция».
Награжден орденом Знак  Почета, медалью «За заслуги в повышении безопасности атомных станций» концерна «Росэнергоатом», золотой медалью ОАО «Концерн Росэнергатом» «За заслуги в повышении безопасности атомных станций»,
нагрудным Знаком «Академик И.В. Курчатов 2 степени», Знаком отличия «За заслуги в развитии атомной отрасли III степени»,  удостоен звания «Человек года Росатома-2013».
Автор множества изобретений и рацпредложений.
 «Отличник энергетики и электрификации СССР», «Отличник атомной энергетики», «Заслуженный энергетик РФ», «Ветеран атомной энергетики».
Почетный работник промышленности Курской области.
 Почетный гражданин г. Курчатова.

ОН УЧИЛ НАС КУЛЬТУРЕ БЕЗОПАСНОСТИ

- Вячеслав Михайлович, расскажите, пожалуйста, в какой обстановке происходило принятие Решения не проводить на Курской атомной станции эксперимент подобный тому, что провели затем на Чернобыльской АЭС и в результате которого произошла страшная трагедия. Было ли на вас давление?
– Нет, давления не было, все происходило в нормальной рабочей обстановке.
– Кто первым ознакомился с Программой по проведению эксперимента?
– Я, как главный инженер станции. Потом направил делегацию из Москвы к Тому Петровичу Николаеву, который работал тогда заместителем директора станции по науке.
– В течение которого времени было принято Решение?
– Ну, они всегда приезжали дня на три- четыре...
– Итак, вы поручили Тому Петровичу...
– Тому Петровичу  не надо было ничего поручать. Он меня понимал, и я его понимал с полуслова. Я никогда не говорил: «Том Петрович, надо сделать вот это, или это». По должности мы были на одном уровне. И вот так давать поручения Тому Петровичу... Я не давал ему поручения. Мы согласовывали, принимали решения тогда, когда оба понимали ситуацию.
– Программой предусматривалось использовать выбег ротора при обесточивании турбины для получения электроэнергии и охлаждения реактора...
– Я  хочу сказать одно. Если будете писать о Томе Петровиче Николаеве, то главное – не то, как он решил, а что это был за человек. Том Петрович никогда не делал то, что ему непонятно. Вот это главное. Он и меня так учил – и когда я в Сибири работал, и здесь, на Курской атомной станции. Он всегда говорил: «Не верь никому. Вот пришли к тебе подписать что-либо, мол, так написано в книге, я точно знаю... Никогда не верь! Возьми сам, почитай. Бывает, запятая стоит не там, и суть сказанного меняется кардинально. Поэтому проверь, что там написано».
Том Петрович учил нас прежде всего понять суть процесса, и к чему это приведет. « Не понимая этого, лучше вообще не делать, чем сделать не так», – говорил он.
Тогда еще не было понятия «культура безопасности». Это появилось уже после Чернобыльской аварии. Но уже тогда Том Петрович прививал нам мысль о том, что безопасность должна быть на первом месте. «Мы должны в первую очередь заботиться о безопасности работы реактора и всего оборудования, о людях», – говорил он.
– Вячеслав Михайлович, как я понимаю, решение Тома Петровича об отказе проводить эксперимент – не сиюминутное, не спонтанное.
– Том Петрович после окончания Куйбышевского индустриального института сразу попал на реакторный заводе в Челябинске - 40. А в Министерстве среднего машиностроения (его называли Минсредмаш, или просто Средмаш), к которому относился завод, совершенно другое отношение к работе, чем где либо. Больше взаимной требовательности, больше порядочности. Требовалось, чтобы ты сделал хорошо, вовремя, быстро, и при этом ничего не нарушая. Вот такой подход – воспитание Средмаша.
Том Петрович много работал на реакторах. Иногда занимался разделкой каналов, слыл так называемым «козлодером». Это тяжело и опасно. Но он помнил заповедь академика Игоря Васильевича Курчатова : «Главное – не оставить реактор без воды».
Том Петрович знал, как выполнить Программу, которую Москва планировала провести на Курской атомной станции. В Томске-7 он проводил подобный эксперимент. Но одно дело - там, другое – здесь. Там Том Петрович готовил Программу совместно со специалистами соответствующих институтов, он понимал, что и как. Здесь же он не принимал участие в разработке Программы.
– По положению Программа должна быть согласована в вышестоящих инстанциях, подписана целым рядом ведущих руководителей и специалистов атомной отрасли...
– Том Петрович к подписям относился так. «Это, – говорил он, – кто-то отвечает, – а вот когда ты ставишь подпись – ты отвечаешь». Поскольку Том Петрович понимал, чем это может закончиться, то он сделал все, чтобы не проводить эксперимент. Неважно, даже если бы там стояли подписи. Может быть, в этом случае шел длительный процесс, но в итоге он бы все равно, я думаю, не подписал бы.
– А как непосредственно был дан  ответ на предложение провести эксперимент на нашей станции? По телефону или на официальной бумаге?
– Нет, мы просто не подписали и все.
– А звонки потом, после отказа, из Москвы были?
– Нет, не было. Это точно, поскольку все звонки шли через меня. Давления не было.
– Вячеслав Михайлович, а каким Том Петрович был  человеком? Вы ведь много с ним общались.
– Он был неспешный, основательный.
– Вы с Томом Петровичем работали вместе еще в Сибири...
– Мы с ним работали вместе с тысяча девятьсот шестьдесят третьего года. Он принимал меня на работу в Томске - 7. Директор объекта тогда был в командировке, Том Петрович остался за него. Том Петрович и на Курскую АЭС меня перетянул. Я ведь сначала поехал на Смоленскую атомную станцию. Походил, посмотрел. Но строительство Смоленской станции только разворачивалось, а на Курской уже готовились к проведению пуско-наладочных работ. Я решил поехать к Тому Петровичу.
– А как Том Петрович проявлял себя в трудных ситуациях?
– Он всегда очень переживал. Понимаете, когда разделывают «козла», там ведь высокая радиация. Это не только твое здоровье, твоя жизнь, но и многих других людей. Том Петрович  получил большую радиационную нагрузку.
– А что он говорил в таких случаях?
– Я никогда не слышал, чтобы Том Петрович при «разносе», как бы сильно не был разгневан,  оскорбил человека, грубо накричал на него. Не помню случая, чтобы Том Петрович когда-нибудь матерился. Никогда!
Том Петрович был очень тонким, деликатным в отношениях. Воздействовал не нравоучением, а по-другому. Книжками, например. Возьми, говорит, почитай, посмотри, как человек действовал в той или иной ситуации, прими для себя полезное.
 Что характерно для Тома Петровича, он всегда давал мне читать те книги, которые приносят пользу, начиная от физики реактора и кончая, ну, скажем, Талейраном. Я тогда про этого человека ничего не знал. А про него написана целая книга, Тому Петровичу она очень нравилась. И мне было очень интересно и полезно ее прочесть. Там много сказано о том, как надо строить отношения между людьми.
А еще он учил меня, как главного инженера, налаживать отношения на разных уровнях. «Ты, – сказал как-то, – умей ладить с начальством не только в Москве, но и в области». И подсунул мне книжку про красного директора. О том, как тот и в своем главке в Москве был в чести, и в обкоме.
– А с кем дружил Том Петрович?
 С Голубевым, Ивановым.
– Можно ли было назвать его душой компании?
– Чтобы утверждать что-либо, надо участвовать в компании. А по возрасту (я был на пятнадцать лет моложе Тома Петровича) не мог быть в его компании. Это потом, когда стал главным инженером, мы стали чаще бывать вместе. Но все равно, мне было тогда сорок с небольшим, ему – около шестидесяти. Это все-таки  большая разница.
– Что бы вы особенно отметили в Томе Петровиче?
– Простоту. Простоту в отношениях с людьми.
– В чем это выражалось?
– Он со всеми разговаривал ровно, никого не унижая, ни над кем не возвышаясь.
– А обсуждение проблем как  проходило?
– В беседе. Просто в беседе.
– Припомните ли какой-нибудь особенный момент?
– Мне, как главному инженеру, каждый день надо было принимать какое-то ответственное решение. Я раздумывал, как поступить. А он говорил мне с улыбкой:
–Ты где работал? В Сибири?
– В Сибири.
– Там нормально?
– Нормально.
– Дальше Сибири тебя не пошлют... Принимай решение как надо. И не бойся!
– Том Петрович считал, что решение должно быть хорошо обоснованным?
– Конечно. Хорошо обоснованным, а не так: «Я хочу!». Он говорил: «Ну, чего ты боишься принимать решение? Ну, уволят тебя. Или сошлют, или будет авария. Выбирай, что тебе больше нравится».
– На демонстрации вы вместе ходили?
– Да, в одном ряду, с флагами, плакатами, как положено. Но Том Петрович, кроме маленького флажка или плакатика, ничего не нес, мы его не загружали. Вообще к Тому Петровичу все относились уважительно. Я не знаю ни одного человека, кто бы мог сказать о нем плохое.
– Что еще вы отметите в Томе Петровиче?
– Человечность. Том Петрович не мог даже нормально наказать провинившегося работника. В Томске - 7 он так и говорил директору: «Ты директор, ты и наказывай, а я не могу». В этом – весь его характер. Вроде бы мягкий, а в то же время он был достаточно требовательным.
Нас иногда ругали: не так делаете, не то. Это сейчас все по пунктам расписано: ты вот это делаешь, а ты это. А Том Петрович говорил: «Ты должен понимать, знать процесс». Он меня так воспитал: «Ты, как главный инженер, должен чувствовать пульс станции».
– Когда случилась Чернобыльская трагедия, Том Петрович сильно переживал?
- Сильно. Кстати, незадолго до аварии главным инженером на Чернобыльской атомной станции был товарищ Тома Петровича, с которым он вместе работал в Сибири. Но потом на эту должность поставили человека, который по специальности не был физиком. А убрали первого потому, что тот требовал такого же отношения к работе, как в Челябинске - 40, в Томске - 7. Как всегда требовал Том Петрович.
– Том Петрович рано ушел из жизни...
– Слишком рано. Сердце... Помню, в последнее время, когда у Тома Петровича было плохо со здоровьем, он как-то сказал: «Не хочу, чтобы меня хоронили под духовой оркестр...» ...
В последний путь мы провожали его под классическую музыку. Тогда в ходу были переносные магнитолы, мы собрали их, сколько смогли, записали произведения. Классическая музыка звучала до самого последнего момента...
Кстати, памятник Тому Петровичу в Курчатове - единственный памятник главному инженеру в России. И площадь носит его имя. Это – достойная память о Томе Петровиче Николаеве.


ВОСКРЕСЕНСКИЙ ЮРИЙ КОНДРАТЬЕВИЧ

С 1968 по 1975 годы - первый директор Курской атомной станции.
В 1975 году переведен на работу в Минэнерго СССР, где трудился над проектами других атомных электростанций Советского Союза.
С  1978 по 1991 г. в Госплане занимался вопросами эксплуатации и развития атомной энергетики нашей страны, а также Франции, Германии, Польши, Чехословакии, Югославии, Румынии, Венгрии, Индии, Китая, КНДР, в которых сооружались АЭС при техническом содействии СССР.
С 1991 по 1993 год работал в институте экономики, управления и информации Минатома России.
  С 1997 года и по 2008 год работал в комитете промышленности и энергетики Курской области.
Награжден орденом Трудового Красного Знамени, двумя орденами «Знак Почета», медалями «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения В.И. Ленина», «За заслуги в повышении безопасности атомных станций». Отмечен знаками «Отличник народно-хозяйственного планирования», «50 лет ГОЭЛРО», «Ветеран атомной энергетики и промышленности», «За Труды и Отечество», «Ветеран атомной энергетики».
Почетный гражданин Курской области.

ТОМ ПЕТРОВИЧ БЫЛ УДИВИТЕЛЬНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ!

Том Петрович был удивительным человеком. Он очень много сделал для атомной энергетики. Благодаря ему в Курской области  была создана энергетическая система, которая обеспечивает электроэнергией значительную часть Центрально- черноземного региона. Мне довелось с ним работать еще в Сибири.
В 1957 году, накануне пуска первой в мире промышленной электростанции, готовилась вторая Женевская конференция. Был подготовлен доклад о том, что в Советском Союзе в Сибири пущена первая в мире промышленная электростанция большой мощности. Ранее, в 1954 году, в Обнинске пустили первую опытную  атомную станцию, небольшую, всего пять мегаватт. Генератор тогда проработал несколько месяцев и его остановили, не было необходимости обслуживать. А сам реактор действовал в Обнинске более тридцати лет, все эти годы снабжал теплом город.
Первая промышленная атомная электростанция в Томске была создана на базе уранграфитового реактора очень низких параметров. Если сравнивать с Курским реактором, то это, по сути, «октябренок». Но этот промышленный реактор сыграл значительную роль в строительстве ядерных Вооруженных сил нашей страны. Впервые в Томске - 7 была воплощена в жизнь мысль Курчатова: «Пусть будет атом рабочим, а не солдатом!» Промышленный атомный реактор стал работать в составе АЭС большой мощности.
Всего было восемь турбин. Триста шестьдесят мегаватт - это очень много! Представьте, Курская атомная станция сейчас дает четыре тысячи мегаватт. А в Томске - 7 первая очередь – и сразу триста шестьдесят! И вторая очередь такая же, итого порядка семисот мегаватт!
  Том Петрович к тому времени - уже главный инженер так называемого реакторного завода. Тогда почему-то  такое было странное название – «реакторный завод». Ядерные реакторы, которые называли «Иванами» – как первой, так и второй очереди - на каждом из них работал Том Петрович Николаев.
Итак, готовится пуск первой АЭС в Томске - 7. Том Петрович весь в работе, ведь пускается станция его «Ивана». Я слежу за своим делом. Побывал на площадке. Здание, где реактор, еще не побелено, вокруг него все изрыто, коммуникации на стройплощадке АЭС еще не закрыты.
И вдруг через десять дней слышим по радио: «ТАСС сообщает: в Женеве открылась вторая Женевская конференция. С большим вниманием  выслушан доклад о пуске в Сибири крупнейшей атомной электростанции».
Это было воспринято как колоссальная мировая сенсация. Но я же знал, что там «свинорой», никакого пуска нет и в помине.
На другой день получаем газету «Правда». На первой странице – сообщение ТАСС и большая фотография. Смотрю: наш Дом культуры, напротив – бюст Ленина, наш промтоварный магазин, единственный тогда. Справа – продуктовый магазин, тоже единственный. На другой фотографии – наша АЭС.
 В газете была фотография побеленного здания АЭС, вокруг хорошо спланирована и выровнена земля. А еще стоят в ряд десятка полтора высоких елей. Красивая панорама, истинно, как в Сибири. Жаль, что на фото не догадались еще снегом засыпать выровненную землю. Но все равно картинка была очень красивая!
Корреспондент пишет, что вот, наконец, пущена станция, которую мы так долго ждали, выработана первая электроэнергия, и по улицам побежали троллейбусы. Кстати,  троллейбусов там нет и до сих пор.
Ну, мы посмялись и забыли.
Энергетический пуск станции состоялся дней через десять. Но реактор был уже на ходу, «Иван» работал, просто генераторы еще не включили. Выходит, не так уж много газетчики и наврали.
Тогда у нас было принято проводить так называемые «четверговые» планерки. У главного инженера комбината Демьяновича Михаила Антоновича была очень полезная практика: раз в неделю, по четвергам, собирать главных инженеров объектов. Всего у нас было восемь объектов.
  Ровно в шесть ноль - ноль мы у Демьяновича. Официантка приносит из столовой чай, кофе, пирожки, печенье. Мы ведь прямо с объектов, перекусить весьма кстати. Обмениваемся мнениями. Обсуждаем претензии друг к другу по работе, у кого что новое, возникшие проблемы. Общие претензии часто были к ремонтно-механическому заводу, главному прибористу, транспортному цеху. Мы тогда каждый день получали для ТЭЦ по четыре - пять эшелонов угля. На техобъектах ТЭЦ – свои заботы.
И вот идет очередная четверговая оперативка. Тома Петровича нет. Я подумал, что он позвонил Демьяновичу, предупредил его о каких-то непредвиденных обстоятельствах. Нет возможности, вот и не подошел. Что ж, работа есть работа.
Том Петрович пришел с большим опозданием. Демьянович сразу обратился к нему:
– Том Петрович, ты же никогда не опаздываешь!
   Том Петрович, ни слова не говоря, разворачивает «Правду».
  Вот так преподнести, как он…Мы хохотали до упаду, сорвали оперативку.
Том Петрович обращается к Демьяновичу:
– Михаил Антонович, а вы «Правду» смотрели?
– Смотрел…
– Так и я ее смотрел. Прочитал и побежал быстрее на остановку. Ждал, ждал троллейбус, да так и не дождался.
Хохот стоял страшный. Не дождался троллейбуса! Надо ж было такое придумать! Артист!
Тома Петровича в Томске называли «козлодер». Да, да, «козлодер». Как специалиста, который, как никто, мог устранить неисправности в каналах реактора.
Как-то (это было в Томске-7) один из наших товарищей, Глинский Михаил Иванович, приобрел моторную лодку, и мы решили в выходной  прокатиться. Том Петрович сказал, что у него это мероприятие срывается. Оказывается, в Красноярске случилась авария. Туда срочно выезжает комиссия из Министерства в составе представителя главного конструктора РБМК, научных руководителей, Атомнадзора. И запросили нашего Тома Петровича, без него никак. У них там серьезная авария, образовался «козел». И Том Петрович поехал туда.
Те, кто с ним работал непосредственно на этих операциях, говорили, что он придерживался необходимых нормативов. Надевал защитную одежду, старался выдерживать время нахождения в зоне. Но не всегда это у него получалось.
Ему говорили: «Ты же там засиделся…» То есть, достаточно перебрал бэр. На что Том Петрович с неизменной улыбкой отвечал:
– А у меня есть хор-роший рецепт: рюмка водки.
После Томска меня пригласили работать на  Курскую атомную электростанцию. Я был далек от этого, работал ведь главным инженером на тепловой электростанции. Посоветовался со своими специалистами. Мне говорят: поезжай, мы тебя в обиду не дадим, такие кадры подгоним!
Томск тогда «забил» своими опытными кадрами Ленинградскую атомную станцию. Мне сказали, что хватит и на твою станцию. Я дал согласие.
На первых порах все внимание, конечно, уделялось строительству. Но я думал, что потом, когда пойдет пора монтажа оборудования и наладки, нужен будет хороший технолог. Сразу решил: главным инженером у меня будет Том Петрович Николаев. И никто другой!
Тогда был порядок представления ведущих специалистов, руководителей предприятий первым лицам области. Мы приехали с Томом Петровичем на встречу с первым секретарем курского обкома партии Гудковым Александром Федоровичем. Короткое рукопожатие. Сели в его кабинете за длинный стол. Я представил Тома Петровича. Сообщил о предложении Министерства энергетики назначить его главным инженером Курской атомной станции, дал ему короткую характеристику. Гудков попросил Тома Петровича немного рассказать о своей производственной деятельности.
Рассказ Тома Петровича был коротким: работал в команде Игоря Васильевича Курчатова при пуске первых ядерных установок в Челябинске - 40, Томске - 7. При этом скромно умолчал, насколько высоко его труд был  оценен Родиной. Тогда я добавил, что Том Петрович награжден орденом Ленина, является лауреатом Сталинской и Ленинской премий.
Когда я говорил, что он награжден орденом Ленина, секретарь обкома стал приподниматься со стула, а после слов «лауреат Ленинской премии» Гудков уже стоял во весь рост.
Он поздравил Тома Петровича с назначением, пожелал ему успехов в работе и сказал: «Лауреат Сталинской и Ленинской премий – впервые на курской земле!»
 В начальный период работы Курской атомной станции нам пришлось очень трудно. Ранее возводимые Нововоронежская, Белоярская, Томская, а потом и  Ленинградская станции прошли все стадии, находясь в Министерстве среднего машиностроения. А Курская атомная станция впервые в нашей стране на стадии проектирования, строительства, монтажа, пуска и эксплуатации была передана Министерству энергетики, которое не имело никакого опыта по этой части.
 Когда мы получили проект нашей станции, то убедились, что он неработоспособен, надо делать новый. Проект из Минэнерго возвратили в Средмаш, он был полностью переработан.
Курская атомная станция была головной в Минэнерго. У нас часто проходили важные совещания, экспертные советы, приезжали иностранцы. Постоянно приходилось что-то показывать, доказывать. Коллектив был маленький, только успевай проводить мероприятия.
И вот в этот трудный период, когда на станции еще не было Тома Петровича, особую роль в ее становлении сыграл другой выдающийся физик – ядерщик, Леонид Алексеевич Юровский. Он был старше меня лет на двенадцать. Мне было тогда сорок, Юровскому – пятьдесят два года.
  Лауреат Государственной премии,  кандидат наук, он в свое время был в команде Игоря Васильевича Курчатова. В так называемой «шараге» вместе с другими учеными под особой охраной занимался научной деятельностью. На месте сегодняшнего Курчатовского института им отгородили большую территорию. Курчатов фактически своими руками создавал первый реактор. И вот там работал наш Юровский.
Потом он вместе с Томом Петровичем работал в Челябинске. Я ставлю их на одну доску. Юровский, как и Том Петрович, был прямо-таки  фанатом своего дела. Вообще-то в Сибири на комбинате было много молодых отчаянных ребят, которые не жалели себя ради дела. Скажи, надо броситься на амбразуру, они и бросятся, не задумываясь.
Тогда, да и несколько позже, была совсем другая эпоха, иное представление о радиационной безопасности. Приведу такой пример. В Чернобыль сразу после аварии прибыл  министр Славский Е.П. со своим генералитетом. Это не преувеличение, у большинства членов комиссии действительно были генеральские погоны. Все в респираторах, Славский - без респиратора. Идут к четвертому аварийному блоку атомной станции. Славский недовольно смотрит на свиту: «Понадевали намордники… Доложите!»
Генералы быстро все поснимали.
Вот такая была психология.
  Помню, Юровский все время потирал  пальцами ладонь. В свое время он схватил голой рукой небольшой радиоактивный блочок, который мог упасть внутрь оборудования и наделать большую беду. Этого не случилось, потому что Юровский вовремя отбросил его в сторону. Рана потом зажила, но постоянно давала о себе знать, оттого Юровский все время и крутил пальцами ладонь.
Юровского не просто уважали во всех высших инстанциях в Москве, с ним советовались, учитывали его мнение.
  Помню, идет большой технический совет в Курчатовском институте. Рассматривается проблема главных циркуляционных насосов. Тогда, на первой стадии работы, по этой части было много проблем.
Центральный зал заседаний. Наверное, человек сто, не меньше. Юровский всегда садился на второй, третий ряд поближе к докладчику, чтобы задавать вопросы, лучше рассмотреть разные схемы. Рядом с нами никого нет, все там, вдалеке. Ждут Александрова, председателя техсовета. Входит Александров. Оглядел всех.
– Здравствуйте.
 По залу прокатился шумок.
– Здравствуйте, здравствуйте.
Александров увидел Леонида Алексеевича Юровского. Сразу подходит к нему, крепко жмет руку:
– Здравствуй, Леня!
Идет заседание. Что ни вопрос – советуется: «Как ты считаешь, Леня?» Леня что-то отвечает.
Вот такой Юровский был авторитетом.
Для меня было настоящим счастьем, что с самого пуска Курской атомной станции здесь работали такие грамотные специалисты, Ученые с большой буквы, как Леонид Алексеевич Юровский, а потом и сменивший его Том Петрович Николаев. Именно эти люди  создали основу обеспечения радиационной безопасности.
Я с большой ответственностью могу сказать: не было бы у нас такого большого энергетического центра в Курской области, а потом не строилась бы АЭС - 2, если бы к этой проблеме не подключился Том Петрович. Не просто как главный инженер, а как большой специалист, к которому прислушивались во всех инстанциях и на всех стадиях обсуждения какого-либо вопроса.
Первоначальным проектом было утверждено только два блока Курской атомной станции, по миллиону киловатт каждый. Предусматривался поселок общей численностью двенадцать тысяч человек. Типовой сельский клуб на пятьдесят посадочных мест с киноустановкой. О кинотеатре еще идет спор, нужен, или вы будете смотреть кино в этом сельском клубе. Привязали нам два небольших магазина и два покрупнее, одно кафе.
Стоматологическая поликлиника, считают, вам не нужна, так как стоматология – это еще и хирургия,  ее нельзя разместить в обычной поликлинике. Мы вам сделаем пристройку к двухэтажной поликлинике, поставим  два кресла, этого якобы хватит.
Стадиона не будет, у вас будет простое футбольное поле. Привязали нам два всего гектара теплиц (а сейчас их девятнадцать).
Надо было биться за вторую очередь атомной электростанции, склонить вышестоящее руководство в нашу сторону. Надо было убедить Минсредмаш, все организации, от которых это зависит.
 Если бы мы не обеспечили принятие решения, согласно которому Курская станция будет мощностью четыре миллиона киловатт, то не получили бы всего того, что имеем сегодня. Нынешнего города Курчатова просто бы не было! Министерство энергетики неохотно шло нам навстречу. Мол, хватит вам и двух «миллионников».
Кто мог  убедить столичных чиновников? Главной, «тяжелой» артиллерией при решении этого вопроса  был Том Петрович Николаев. И он блестяще это сделал!
 Я ездил с Томом Петровичем на многие совещания высокого уровня, на встречи с большими руководителями и специалистами. Он, как и Юровский, везде был своим. Еще Александр Павлович Немытов руку приложил, тоже светлая голова.
Сейчас мы имеем не просто город Курчатов. Это – город научно-технического прогресса, город блестящей интеллигенции. Строится станция замещения. А ведь еще предстоит решить не менее важную и не менее сложную задачу – вывод из эксплуатации первой очереди атомной станции. Пока в нашей стране  только зачатки работы по этой части. И то, что сегодня город Курчатов расцветает и у него хорошая перспектива – большой вклад Тома Петровича Николаева.
Он занимался комплектацией персонала, приглядывался к каждому специалисту. Погоду ведь делает не верхушка, а эксплуатационники. И то, что первое поколение атомщиков Курской АЭС сумело заложить такие тенденции безопасности – большая заслуга Тома Петровича Николаева. А второе поколение передало третьему. За сорок лет работы станции - ни одной серьезной аварии, это о многом говорит. За эти годы сложился здоровый коллектив, причем, не только в техническом плане, но и в духовном смысле.
Помните девяностые годы, когда многим зарплату не платили? Все было очень серьезно. Например, на Смоленской атомной станции тогда проходили не просто митинги и протесты. Рабочие двинулись колонной на Москву – с палатками, запасом провизии. А ведь там обстановка была получше, чем на Курской АЭС. Ситуация у нас осложнялась тем, что первый блок находился на реконструкции. Много чего надо было сделать, чтобы вывести блок на современный уровень безопасности.
 Правительство тогда пошло на поводу у американцев. Было подписано Соглашение с Европейским банком реконструкции и развития. По этому соглашению Америка дает России двести миллионов долларов на повышение безопасности атомной энергетики. Взамен мы должны отказаться от пуска после ремонта первого блока Курской атомной электростанции, поставить на рассмотрение работу второго блока. Еще там был нелепый пункт, говорящий о том, что все работы, связанные с модернизацией и реконструкцией Курской атомной станции, будут проводиться под эгидой экспертов США. Той самой Америки, в которой энергетических уран-графитовых реакторов с канальным расположением практически нет, за исключением  реактора небольшой мощности. Что могли бы «посоветовать» нам американцы, можно себе представить...
И вот в этот момент, когда нет денег, когда решается судьба первого блока, возникает проблема: куда потратить те небольшие деньги, которыми располагает станция? Дать зарплату, чтобы на пару недель успокоить рабочих, их жен, не допустить протеста? А, может, лучше заплатить проектировщикам, заводам- изготовителям, чтобы завершить реконструкцию и модернизацию первого блока?
Администрация атомной станции,  а это были люди, воспитанные Томом Петровичем, решила: давайте дадим немного денег на зарплату, а большую часть все же перечислим проектировщикам и изготовителям.
И они спасли блок! Это фантастика: в ситуации, когда правительство принимает решение закрыть первый блок, он  все же был пущен в обновленном качестве! Выведенный на полную мощность, блок давно уже покрыл все затраты. Затем был доведен до ума и второй блок. И в этом, я считаю, тоже заслуга Тома Петровича Николаева.
  На Курской АЭС сложился прекрасный коллектив. Была проделана большая работа по завершению строительства пятого блока, он  был в большой готовности. Но перебороть «машину Чубайса и компании» оказалось трудно.
Это было уже без Тома Петровича…


СЛЕПОКОНЬ ЮРИЙ ИВАНОВИЧ

Родился 18.10. 1954.г. в г. Одессе.
В 1976 году окончил Одесский политехнический институт  по специальности «тепловые электрические сети».
С 1976 по 1997 г.г. работал на Курской атомной станции  инженером, начальником смены турбинного цеха второй очереди,  начальником смены станции, заместителем главного инженера по ремонту.
1997 – 2002 г.г. – директор  Курской атомной станции.
2002 – 2008 г.г. – заместитель Генерального директора – директор ФГУП концерн «Росэнергоатом» «Курская атомная станция»
2008 – 2009 г.г. – главный инспектор ОАО «Концерн «Росэнергосатом».
С 2009 года – главный инспектор – заместитель Генерального инспектора  ОАО «Концерн «Росэнергоатом»
Награжден  медалью концерна «Росэнергатом» «За заслуги в повышении безопасности атомных станций»,  медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени, нагрудным  Знаком  «Академик  И.В. Курчатов 2-й степени»,  памятной медалью Академии Естественных наук  «Автору научного открытия», нагрудным Знаком «А.И. Бурнязан» Минздравсоцразвития РФ, памятным знаком «За труды и Отечество».
«Ветеран атомной энергетики».
«Человек года» (2004 г.)  Курской области, «Человек Года» (2006 г.) г. Курчатова.
Почетный гражданин г. Курчатова.


ЭТО МОЩНАЯ ЛИЧНОСТЬ!

Говорить о Томе Петровиче Николаеве и просто, и сложно.
Почему просто? Потому что он был человеком простым, человечным по отношению к людям. За небольшой промежуток времени, когда я с ним работал,  никогда не слышал, чтобы Том Петрович на кого-то повысил голос. Он никого не укорял за совершенные ошибки.
Том Петрович Николаев - мощная личность. Ученик Курчатова, лауреат Ленинской и Государственной премий, награжденный многими орденами и медалями, он создавал  атомную энергетику Сибири на промышленных объектах закрытого типа. Он приехал сюда создавать наш гигант.
Человек исключительно развитый в техническом, интеллектуальном смысле. За ошибки, которые мы совершали, он спрашивал мягким голосом, но очень жестко. Такое отношение способствовало воспитанию профессионалов. Вокруг него концентрировались такие люди, как Юрий Николаевич Филимонцев, Александр Павлович Николаенко, начальники реакторного цеха: Юрий Федорович Митрофанов, Владимир Борисович Гончаров, а также Юрий Больтазарович Чижевский, Сергей Александрович Полянских. Эти люди объединялись вокруг Тома Петровича, они научились у него очень многому.
Благодаря умной, грамотной технической политике Т.П. Николаева, внедрению определенных мероприятий по безопасности, в частности, по системе управления СУЗ, на нашей АЭС не проводился эксперимент, подобный чернобыльскому. Анализ, совершенный специалистами, позволяет говорить, что даже в случае проведения эксперимента у нас бы таких последствий не было.


БУРКОВ АНАТОЛИЙ ПЕТРОВИЧ

Родился на ст. Свеча Свеченского района Кировской области.
В 1963 г. закончил физико-технический факультет по специальности «инженер-физик».
С 1963  по 1974  годы работал на промышленных реакторах в г. Озерске (ранее Челябинск-40 ) в ПО «Маяк».
С 1974 по 2009 год работал на Курской атомной станции старшим инженером по управлению реактором, начальником смены реакторного цеха, зам. начальника смены станции, зам. начальника реакторного цеха.
Награжден знаком « За заслуги перед атомной отраслью» 3 степени, знаком Курской области «За Труды и Отечество», медалью МЧС России «За отличие в ликвидации последствий чрезвычайной ситуации», целым рядом других наград.
Автор трех изобретений и 41 рацпредложения. В 2003 году стал лауреатом Всероссийского конкурса «Инженер года»
«Ветеран атомной энергетики».
В настоящее время, находясь на заслуженном отдыхе, ведет активную общественную работу. Является членом правления Курчатовской городской организации «Союз Чернобыль», членом Совета ветеранов Курского филиала МООВК «Росэнергоатом».

 ПОСЛЕДНЕЕ, ЧТО Я МОГ ДЛЯ НЕГО СДЕЛАТЬ...

После окончания Уральского политехнического института я работал в г. Озерске (ранее Челябинск - 40) на промышленных реакторах А и АВ-3. Там же, в 1948 – 1955 годах, работал Том Петрович Николаев, так что у нас в этом плане много общего. Потом мы долгое время вместе работали на Курской АЭС.
Как-то зимой я заболел (простыл на зимней рыбалке) и оказался в городской больнице. В это же время здесь, с «сердцем», в отдельной палате, лежал Том Петрович. Когда увидел меня, обрадовался, позвал. «Анатолий, – говорит, – дай закурить!» Врачи ему запретили курить, вот он и страдал. А тут – я с сигаретами, это ему была как находка. Ну, как я мог отказать? Да ничего и не знал о запрете.
Тогда с Томом Петровичем мы провели за беседами в больнице много дней и вечеров. Я рассказывал, что делалось в Челябинске - 40 до моего отъезда, вспоминали людей, с которыми мы оба работали. Эти встречи, эти беседы мне запомнились на всю жизнь.
Как-то сидим, беседуем с Томом Петровичем в его палате. Он курит. Вдруг слышим голос врача, к нам кто-то идет. Том Петрович тут же срывается с места, бросает окурок в унитаз, смывает его водой. Прямо как школяр, которого вот- вот «застукает» строгий учитель. Такой был случай...
В Челябинске - 40 на заводе - 156 было три реактора: А, АИ, АВ-3. Это сейчас об этом можно говорить, а раньше информация была «закрытой», сверхсекретной. Том Петрович работал начальником смены на реакторе АВ3, который был пущен в 1952 году, в 1954 году – заместителем главного инженера завода 156. Там структура была не цеховая, как на нашей атомной станции. Каждый реактор - это отдельный объект, где руководителем является заместитель главного инженера по производству. Том Петрович был заместителем главного инженера по реактору АВ-3, т.е., руководителем персонала реактора и всей производственной деятельности..
Эксплуатация реактора АВ-3 начиналась в сложных условиях. Было много конструкторских недоработок, при монтаже допущены некоторые промахи. Поэтому первое время, прямо скажем, нередко складывались аварийные ситуации. Результатом явилось то, что при одной из аварий Том Петрович получил большую дозу облучения. Я видел в одном из документов, что он получил порядка 80 бэр.
Вообще-то, если говорить о норме допустимого облучения, то тут такая получается картина. В первые годы промышленной эксплуатации в атомной отрасли не владели информацией о том, как сказывается воздействие ионизирующего излучения на человеческий организм. Сначала допустимые дозы были большие. В 1948 году – не более 30 бэр в год, аварийная – 25 бэр за время не менее пятнадцати минут.
Когда я работал в Челябинске - 40, допустимая доза была пять бэр в год, и на Курской станции начинали с этой дозы. Сейчас допускается два бэра в год. Так вот, представляете, какую дозу получил Том Петрович Николаев!
Да и то, думаю, было больше. Дозиметрические приборы контроля тогда были несовершенные, не то, что сейчас. И то, что Том Петрович ушел из жизни в шестьдесят три года, несомненно, результат чрезмерного облучения в Челябинске-40.
За время работы на заводе 156 Том Петрович получил высокие правительственные награды. В процессе эксплуатации под его руководством оборудование постоянно совершенствовалось, что позволило значительно улучшить проектные характеристики. Мощность реактора, на котором Том Петрович работал заместителем главного инженера, была в итоге повышена в пять раз! Это все равно, что построить пять новых реакторов. Достижение существенное, притом, что производство оружейного плутония – дело очень дорогое. Себестоимость его подсчитать практически невозможно, в него входит создание всех производств, строительство закрытых городов, добыча, охрана и переработка урана, и так далее.
Работать в Челябинске - 40 было непросто не только из-за технологических сложностей. Я уж не говорю о закрытости, режимности предприятия, с этим было очень строго. Климат еще был очень суровый. Мороз - до сорока градусов! И это – при сильнейшем ветре! Местность – полустепная, все продувалось насквозь. Никакая шуба не спасала, на работу ездили иногда в валенках. Запомнилось, как в ноябре шли дожди, и тут же ударили морозы. Температура минус десять, минус двадцать... Вся земля превратилась в настоящий каток, сплошной лед. Доходило до того, что первые два дня скорая помощь добиралась до больных с помощью гусеничных тракторов.
Однажды нам с товарищами надо было попасть в областной город Челябинск. Мы засиделись, вышли на улицу, а там – сплошной лед. Чтобы попасть на автовокзал, пришлось толкать чемоданы впереди себя, а самим кое-как пробираться на четвереньках. Наш автобус не мог самостоятельно ехать, трактор буксировал его за пределы города.
Эпопея создания ядерного щита досталась нашему народу очень тяжело. В послевоенные годы мы вынуждены были пойти на это, ведь в планах Америки было напасть на Советский Союз. К 1950 году они имели уже до 300 атомных бомб, а у Советского Союза было всего пять зарядов. Но у нас уже работало несколько заводов по выработке оружейного плутония, а американцы не знали, чем мы располагаем. И это сдерживало агрессию США.
О роли Берии... Я так понимаю: вся та информация – что он был агентом английской разведки и прочее – это борьба верхушки за власть. А если взять, что в остатке? Берия сыграл выдающуюся роль в создании ядерного щита. Специалисты, которые работают в атомной отрасли, подтвердят мои слова: его роль в этом деле неоспорима. Заслуги Игоря Васильевича Курчатова велики в научном плане, а Берии - в организации при создании атомной отрасли.
Нынешним атомщикам не знаком термин «козел», на современных атомных станциях этого явления нет и в помине. А тогда, в начале эксплуатации промышленных ядерных реакторов, это случалось довольно часто. И мне вместе с другими специалистами Челябинска-40 не раз приходилось участвовать в разделке «козла».
Что такое «козел» в уран-графитовом канальном промышленном реакторе? Рассмотрим тракт технологического канала реактора. В ячейку реактора устанавливается изготовленный из алюминиевого сплава канал. Под каждым каналом находится механизм – «кассета», на которую опирается весь столб загруженных в канал блоков.
Конструкция «кассеты» позволяет или делать ход столба блоков на высоту одного блочка, или ставить механизм в положение «аварийно». При этом под действием собственного веса и напора подающейся в верхнюю часть канала воды весь столб блоков  выгружается.
Внутри канала имеется кольцевой зазор для протока охлаждающей воды. Весь тракт канала загружен блочками: снизу, от «кассеты», до начала до активной зоны расположены блочки, изготовленные из алюминиевого сплава, это так называемая «подушка». В пределах активной зоны реактора загружены урановые блоки. Над ними до верха канала, до его запорного крана, находится столб воды.
Типовой урановый блочок имеет сердечник из металлического урана диаметром 35 мм и высотой 100 мм, который заключается в алюминиевый стакан. При нарушении герметичности оболочки (вследствие коррозии) происходит распухание блочка. Уменьшается сечение кольцевого зазора для протока охлаждающей воды, ухудшается теплоотвод, и происходит катастрофический перегрев.
Еще один механизм распухания и даже растрескивания урановых сердечников блочков связан с облучением и появлением радиационных дефектов в кристаллической решетке урана. Это обычно происходит, когда блок длительное время находится в работающем реакторе. Опыт показал, что за установленное время накопления плутония -239 в блоке растрескивание было редко.
Во всех каналах реакторов контролируется расход охлаждающей воды. При снижении или повышении расхода до уставок допустимого значения выдается сигнал на срабатывание аварийной защиты и останов реактора погружением стержней управления и защиты (СУЗ). При кратковременной остановке мы уменьшали расход воды, опускали в канал лотик и давали «ход» столбу блоков. Если подвижка блоков была зафиксирована и расход воды в канале установился в допустимых пределах, мощность реактора восстанавливалась. Была так называемая кратковременная остановка реактора.
Если же подвижки блоков не было, то происходило их «зависание». Обычно распухали урановые блоки. В этом случае «кассету» канала ставили в положение аварийной выгрузки блоков.
Мостовым краном центрального зала в канал заводили длинномерную пешню. Ударами пешни или под действием ее собственного веса блоки выгружали из каналов. Это было так называемое легкое «зависание» блоков.
В первые полгода работы реактора А таких «зависаний» случилось около сорока. Анализ показал, что оболочка уранового блока из чистого алюминия не обладала достаточной стойкостью к коррозии. Технология изготовления блоков совершенствовалась. Оболочку стали анодировать, а урановый сердечник фосфотировать.
При работе реактора на мощности температура в теле урановых блоков достигает более тысячи градусов. Если по каким - либо причинам (снижение расхода воды, повышение мощности) наступал кризис теплосъема - вода закипала, оболочка блока и канал в районе блока расплавлялись. Уран блока или нескольких блоков начинали взаимодействовать с графитом ячейки, происходило спекание, в результате чего образовывался карбид урана – очень твердое и высокоактивное соединение, так называемый «козел». Образование и последующая разделка «козла» была одной из самых серьезных аварий на уран-графитовых канальных реакторах. Первый «козел» образовался 19 июня 1948 года, в первый же день работы реактора А.
Удаление «козлов» проводилось на заглушенном реакторе с применением аварийных инструментов и специальной оснастки, которую зачастую разрабатывали и изготавливали оперативно по ходу работ. Эта операция сопровождалась повышенным загрязнением и облучением персонала. Основным способом разделки «козла» было высверливание спекшейся массы с использованием цилиндрических пустотелых фрез с торцевой релитовой наплавкой.
Работы проводились на большой глубине от верха реактора. Использовались наборы штанг разной длины. После забора керна штангу краном переводили в шахту с водой в центральный зал, там керн выбивали из фрезы. Необходимо было полностью удалить расплавленный уран из графитовой колонны (ячейки), иначе после подъема мощности реактора уран будет гореть, плавить графит, угрожать соседним ячейкам с технологическими каналами.
Том Петрович приобрел бесценный опыт разделки «козлов» на реакторах А и АВ3
в Челябинске - 40 и применял его в дальнейшем в Томске - 7.
В 1975 году я был на стажировке на Ленинградской атомной станции. Был пуск второго блока, и Том Петрович со специалистами приехал посмотреть, учесть все для пуска блоков на Курской АЭС. Мы жили вместе с его сыном Петром Томовичем и еще одним специалистом, А.Н. Черепановым, в двухкомнатной квартире. Тому Петровичу мы предложили поселиться к нам, отвели ему отдельную комнату. После работы много общались, разговаривали, этот период мне запомнился надолго. Том Петрович был весьма прост, нисколько не возвышался над нами, вел себя естественно, как хороший товарищ.
Когда Том Петрович умер... На кладбище ему отвели место почему-то очень тесное, вокруг были оградки, горы земли, стать негде. Мне в голову пришла мысль сделать вокруг могилы временный дощатый помост, чтобы все могли там свободно разместиться. И вот сделали такой помост, на нем разместились все желающие для прощания с Томом Петровичем.
Это последнее, что я мог для него сделать...


ПОЛЯНСКИХ СЕРГЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ

В  1976 г. окончил Томский  государственный университет.
 1976 -  2013 г. г. - работал на Курской атомной станции.
инженером - физиком,  начальником отдела ядерной безопасности и надежности  ядерно-энергетической установки,  заместителем главного инженера по ядерной
безопасности и надежности.
Награжден памятным знаком «Академик Н.А. Доллежаль», серебряной медалью концерна «За заслуги в повышении безопасности атомных станций».
Заслуженный энергетик Российской Федерации.
«Ветеран атомной энергетики».


 ОСНОВА БЕЗОПАСНОСТИ БЫЛА ЗАЛОЖЕНА ТОМОМ ПЕТРОВИЧЕМ

В свое время мне пришлось делать доклад «Том Петрович Николаев. Культура безопасности». Во времена Тома Петровича понятие «культура безопасности» отсутствовало. Но у нас оно уже существовало. Это понятие подразумевает не просто перечень действий и мероприятий, а образ жизни и поведения, способствующие предотвращению инцидентов и аварии на атомных станциях. Все это описать
невозможно, надо прочувствовать, проникнуться. Например, если в чем-то сомневаешься, если у тебя что-то не получилось, – обязательно скажи старшему товарищу по команде. Том Петрович  учил нас: «Если тебе что-то не нравится, приди ко мне...»
Культура безопасности – вещь серьезная. Жить «по культуре» непросто. Это только кажется, что в этом нет ничего особенного. Если мы возьмем культуру вождения автомобиля – вроде бы, что тут особенного? Все знают, что нарушение правил дорожного движения может даже привести к гибели людей. Но многие ли соблюдают культуру вождения в полной мере?
Человек из средневековья не может жить в двадцать первом веке. То же самое применимо и к культуре безопасности атомной станции, все здесь взаимосвязано. У нас в отделе была очень хорошая обстановка – ни зависти, ни подсиживания, все направлено на то, чтобы больше сделать для повышения безопасности станции.
Тома Петровича мы называли «дедом». Если что-то было непонятно, в чем-то заминка – «пойдем к деду». Он внимательно выслушивал нас, подсказывал.
Если говорить конкретно обо мне, то я смотрел на Тома Петровича, без преувеличения, как на икону. Ведь он по возрасту был почти вдвое старше меня, а уж насчет опыта и говорить не приходится. Том Петрович Николаев почти четверть века работал на первых промышленных атомных станциях в Сибири. Он много раз сталкивался с нештатными ситуациями, знал и понимал реактор досконально, так что с его мнением все считались. Даже в мелочах Том Петрович ни себе, ни другим не давал поблажки, вникал в самую суть и никогда не принимал скоропалительных решений. Вообще он был человек неторопливый, неспешный.
Однажды я пришел к Тому Петровичу с предложением перевести лабораторию из одного из цехов к нам в отдел. Он внимательно посмотрел на меня: «А зачем?» Я стал объяснять, что мы постоянно к ним обращаемся, а так оперативнее было бы решать многие вопросы. Том Петрович сразу не ответил. Он думал, думал, а потом говорит: «Знаешь, то, что будет лучше, еще не очевидно, а вот если станет хуже – это нехорошо. Поэтому делать это не будем».
Тогда мне показалось, что Том Петрович перестраховывается, не хочет лишних хлопот. Но вот когда я стал начальником отдела (Тома Петровича уже не было в живых), ко мне поступило такое же предложение по реорганизации. И я поступил также, как Том Петрович. Рассудил, что в цехе, где располагалась лаборатория, есть свое снабжение, заключены договоры, отлажена целая система. Можем мы сделать все это у себя в отделе? Можем. Но для этого многое надо перестроить. И для чего? Как говорил Том Петрович, «выгода не очевидная...»
Такой же подход Том Петрович проявил, когда не стал проводить на Курской АЭС эксперимент, аналогичный тому, что затем выполнили на Чернобыльской АЭС, и в результате которого произошла страшная катастрофа. Год назад такую Программу пытались выполнить в Чернобыле, но у них по какой-то причине не получилось. Чтобы повторить ее, надо было ждать год, до остановки реактора во время ремонта. Чтобы не терять время, москвичи приехали к нам на Курскую АЭС, у нас ведь реакторы РБМК один к одному.
 В принципе, идея эксперимента использовать вырабатываемую по инерции турбиной после остановки реактора электроэнергию для подпитки систем, неплохая. Но Том Петрович потребовал, чтобы Программа была подписана в соответствующих  инстанциях - разработчиками реактора, изготовителями оборудования и тому подобное. А таких подписей не было, и Том Петрович отказался проводить эксперимент.
Заслуга Тома Петровича не в том, что он лег грудью на амбразуру, а именно в создании комплекса мер безопасности, предотвращающих аварию на атомной станции. Были и другие примеры. Так по предложению Тома Петровича по сигналу аварийной защиты стал  предусматриваться одновременный ввод всех стержней-поглотителей в активную зону, что позволяло быстрее заглушить реактор в аварийной ситуации. На Чернобыльской же АЭС могли вводить только часть стержней, что существенным образом повлияло на ситуацию во время эксперимента.
Иногда приходится слышать, что, дескать, новое поколение на атомной станции хуже предыдущего. Не так  относятся к делу, вроде бы как даже авария может произойти. Я с этим не согласен. Во-первых, ссылка на  то, что новое поколение хуже старого, идет еще с древних времен. А насчет аварии... Уже столько сделано по безопасности, что ничего подобного не может произойти.
После Чернобыльской аварии подход к безопасности изменился во многом. Если раньше многие вопросы безопасности атомные станции решали сами, то теперь все делается только в соответствии со своим уровнем. Идет согласование в специально созданных инспекциях, вплоть до высших инстанций в Москве. Так что самостоятельно произвести на станции какой-либо эксперимент, как раньше, просто невозможно. Соответственно, и авария практически исключена.
А основа безопасности была заложена именно Томом Петровичем Николаевым.

ЛИЧНОСТЬ И КУЛЬТУРА БЕЗОПАСНОСТИ
(личный вклад Т. П. Николаева в безопасность Курской АЭС)

Доклад заместителя главного инженера по безопасности
Полянских С. А.
г. Курчатов, апрель, 2006 г.

Культура безопасности
INSAG-4 (МАГАТЭ):
 это набор характеристик и особенностей деятельности организаций и поведения отдельных лиц, который устанавливает, что проблемам безопасности атомной станции, как обладающим высшим приоритетом, уделяется внимание, определяемое  их значимостью.

ОПБ-88/97:
квалификационная и психологическая подготовленность всех лиц, при которой обеспечение безопасности атомной станции является приоритетной целью и внутренней потребностью, приводящей к самосознанию ответственности и к самоконтролю при выполнении всех работ, влияющих на безопасность.

В отличие от других принципов в обеспечении безопасности, культура безопасности адресована непосредственно человеку, личности.

При Николаеве Т. П. и его непосредственном  участии в коллективе Курской АЭС была создана атмосфера открытой инженерной дискуссии в вопросах обеспечения безопасности, что обеспечивало:
•  наличие высокого профессионализма;
• установление приоритета безопасности в производственной деятельности, основанного на высоком нравственном уровне;
• инициативу персонала и адекватную реакцию руководства на предложения снизу.

Составляющие приверженности культуре безопасности
Уровень руководителя Индивидуальный уровень

 Определение ответственности
Критическая позиция
+ +
Определение и контроль правильности выполнения работ Строго регламентированный и взвешенный подход
+ +
Квалифицированность
и подготовка персонала коммуникативность
+
Ревизия, аналитические обзоры и сравнения
=  большой вклад в безопасность







Т. П. Николаев и культура безопасности на практике
Составляющая приверженности культуре безопасности Деятельность в данном направлении Примеры практической реализации
Определение ответственности Понимая, что определение чётких границ ответственности, является необходимостью в части исключения механического исполнения, Том Петрович проводил работы по оптимизации структур, связанных с обеспечением безопасности. Реорганизация НИО в ОЯБиН с уникальной для АЭС с реакторами РБМК-1000 структурой
(системный подход к обеспечению безопасности).
Определение и контроль правильности выполнения работ   Понимая, что эксплуатационные процедуры, разработанные только на основе заводских инструкций и проектных материалов (без учёта опыта эксплуатации), были далеко не совершенны, начаты работы по совершенствованию процедур. - Инструкция по проведению перегрузок на работающем реакторе;
- Инструкция по расхолаживанию энергоблока при потере управления с БЩУ.    
Ревизия, аналитические обзоры и сравнения Анализ проектных решений в части обеспечения безопасности. - Организация ввода стержней УСП в зону по сигналу АЗ-5;
- Опытная эксплуатация стержней «жидкостного» регулирования – прообраза современных (диверсифицированных) исполнительных органов АЗ.
Ревизия, аналитические обзоры и сравнения Разработка предложений в направлении повышения   уровня безопасности и надежности. - Стенд - табло состояния загрузки активной зоны при физических пусках;
-  Разработка и внедрение методики многозонного профилирования расходов в ТК с «холодного состояния реактора»;
- Разработка и внедрение системы «ПОЛИСКОП» на базе СФКРЭ – прообраза современных систем отображения.
Ревизия, аналитические обзоры
и сравнения Сравнение проектных характеристик и характеристик,  полученных в ходе эксплуатации. Математическое моделирование теплогидравлических процессов в переходных процессах и модернизация системы авторегулирования уровня в БС.

Заключение

 Из сказанного выше можно сделать вывод, что Том Петрович, опередив своё время, ещё до всеобщего понимания культуры безопасности, был ярким её носителем и все свои силы направлял на внедрение её принципов на Курской АЭС.
Сегодня персонал Курской АЭС, сохранив наследие Тома Петровича и приняв положения принципов Культуры безопасности, привержен составляющим Культуры безопасности в области политики на уровне руководителей и на индивидуальном уровне. Многочисленные инспекции и партнерские проверки неоднократно подчеркивают это.
 Алэн Каттер (Alan Cutter), корпорация Scientech (США), руководитель группы международных экспертов:
«Персонал (Курской АЭС) проявляет приверженность вопросам культуры безопасности и правильно понимает их значение для безопасной эксплуатации АЭС. Её руководители заинтересованы в улучшении работы станции  и в организации проверок. Специалисты демонстрируют открытость и готовность отвечать на все вопросы.
На станции постоянно идёт совершенствование оборудования. В ядерной энергетике я работаю 47 лет, изучал АЭС в Южной Корее, Югославии, Чехии, Бразилии, Японии, промышленные реакторы в вашей стране и, разумеется, функционирование многочисленных ядерных станций в США. Могу сказать, что подход к культуре безопасности, наблюдаемый на Курской АЭС, ничуть не отличается от подходов, увиденных мною на станциях мира.
 Курская атомная станция, 3-7 марта 2003 г. »


ЧИЖЕВСКИЙ ЮРИЙ БОЛЬТАЗАРОВИЧ

  Родился в 1950 г. в пос. Поканаевка Нижнеингашского района Красноярского края.
  1974 -1977 г. г.  - после окончания физико-технического факультета Томского политехнического института  работал на Курском участке ЦЭМа.
  1977 – 2010 г.г. - работал на Курской АЭС инженером, старшим инженером, начальником ядерно-физической лаборатории научно-исследовательского отдела.
 В 2010 году, оставив должность заместителя начальника отдела ядерной безопасности, вышел на пенсию.
  Награждён медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» 2-й степени.
По результатам Всероссийского конкурса в 2003 г. удостоен звания
 « Профессиональный инженер России».
  Автор четырёх изобретений и ряда рационализаторских предложений. Соавтор семи научно-технических публикаций.
«Ветеран атомной энергетики».
 
«НА «ПЯТАКЕ» РЕАКТОРА СПАТЬ МОЖНО!»

30 лет прошло! Время стирает острые грани чувств, оставляя главное. Том Петрович был человеком замечательным!
Лично мне он выдал мандат доверия, который требовал большей ответственности в работе, и в то же время обеспечивал больший вес моему мнению и техническим предложениям в состоянии молодого специалиста. Доверяя молодым, он не поучал и не проводил разборки. Утрата востребованности приводила к практическому исключению из команды. А в ту пору так хотелось совершить что-нибудь особенное в научно-исследовательском отделе! Проблем и «узких» мест на АЭС было предостаточно.
Том Петрович, обладая большим опытом и знаниями, проявлял, тем не менее, неподдельный интерес к творческим изыскам. Партнёрское обсуждение проблем, пытливый поиск и, в конечном итоге, успешное инженерное решение были отличительной чертой «школы Николаева».
Являясь истинным носителем «культуры безопасности», он личным примером прививал окружающим преданность делу, критический подход и направленное на безопасность мышление.
Особое уважение вызывали редчайшие качества руководителя Тома Петровича -высокая порядочность, открытость и скромность.
У Николаевых была уникальная по тем временам фонотека классической музыки. Благодаря этому я познакомился с великим Вагнером, который в Советском Союзе был практически недоступен.
В качестве заслуги Тома Петровича ещё отмечу вот что. Его высказывание «Да на «пятаке» реактора спать можно!» приводило к спокойствию и уверенности при выполнении специальных заданий.


ПЕТРОВ АНАТОЛИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ

С 2006 по 2015 г. – главный конструктор реактора РБМК ордена Ленина научно-исследовательского и конструкторского института энерготехники (НИКИЭТ, ранее НИИ-8).
В настоящее время – главный специалист НИКИЭТа.
Награжден орденом «Знак Почета», медалью «За спасение погибавших», отраслевыми наградами концерна «Росэнергоатом».
Лауреат премии Правительства РФ.
Заслуженный конструктор РФ,

ТОМ ПЕТРОВИЧ ВСЕГДА БЫЛ ВПЕРЕДИ

Первое знакомство с Томом Петровичем Николаевым у меня произошло, когда потребовалось основательное профессиональное разбирательство при монтаже графитовой кладки реактора первого блока Курской атомной станции. Дело в том, что кладка уран-графитовых реакторов имеет свои особенности, надо очень тщательно подходить к монтажу. У нас уже был не очень удачный опыт подобных работ на Ленинградской АЭС.
Учитывая это, мы провели небольшой инструктаж на Курской АЭС, рассказали, что может случиться при несоблюдении технологии монтажа. Вопросов особо не возникло.
Однако монтажники не выполнили наши требования. Когда мы поздно вечером приехали проверить, выяснилось, что они гонят со страшной силой, контроль идет через пень-колоду. Уже образовался наклон некоторых колонн. Если оставить все как есть, то придется копать огромные колодцы, пять-десять слоев раскапывать, чтобы устранить недостатки. Именно так было на Ленинградской АЭС.
Мы тогда сели в автобус и поехали к Тому Петровичу Николаеву домой. Было уже полдвенадцатого ночи. Вкратце рассказали, что случилось. Том Петрович оделся, и мы поехали на станцию. Когда он увидел, как идет кладка, сразу же остановил работы. «Все разбирайте, делайте заново.»
Убрал наиболее крикливых, сказав им: «Если не понимаете, нечего вам здесь делать, не мешайтесь». Еще попросил нас побыть некоторое время на станции, чтобы мы убедились, что все идет как нужно и ничего непредвиденного не произойдет. В результате монтаж кладки графита был выполнен, как положено. А на втором блоке проблем вообще уже не было. Так что Том Петрович здесь сыграл важнейшую роль.
Второй эпизод. Был такой великий «пускач» в энергетике – замминистра энергетики Сапожников. Он посчитал, что монтаж первого блока Курской АЭС слишком затягивается. Решил, как всегда, взять штурмом. Приехал со своим штабом и начал «выкручивать руки» и монтажникам, и дирекции, чтобы физический пуск осуществить в декабре 1975 года. Том Петрович с этим категорически был не согласен, долго с ним ругался. Мол, мы сами тут порядок наведем.
В это время начались довольно серьезные морозы, в декабре было где-то минус двадцать. И тут кончилось топливо на пускорезервной котельной. Город стал замерзать. В домах приходилось отогревать стояки. В подаппаратном помещении поставили строительные тепловые пушки, все, что нашли на стройке, чтобы вода в технологических каналах не замерзла и их не разорвало. Потом поняли, что этого не хватает. Дело дошло до того, что притащили своеобразные жаровни, стали закидывать туда уголь. Все в дыму…
Том Петрович плюнул, надел все свои награды и помчался в Москву. Пришел в Минсредмаш, по старой памяти попросил помочь. Ходил дня три- четыре в Госплане, Минэнерго. Добился того, что выделили из резерва солярку, кажется, четыре цистерны. В результате отогрели и город, и энергоблок.
Поняв, что убедить Тома Петровича устроить аврал с пуском блока не получится, Сапожников со своей командой вскоре укатил. Том Петрович оформил себе отпуск. В это время на станцию подъехал Константин Константинович Полушкин, начальник нашего объектового отдела. По существу, тогда он был главным конструктором РБМК – по тому, сколько он вложил в это дело труда. А Ю.М. Черкашов, который потом стал главным конструктором реактора РБМК, до этого был заместителем у Полушкина.
Николаев и Полушкин очень дружили. Полушкин руководил разработкой и переработкой проекта И-2 в Томске - 7в двухцелевой атомный реактор. Часто ездил на монтаж, там они и познакомились.
В Курчатове они несколько дней провели вместе. Вспоминали время совместной работы в Сибири, обсуждали, какая судьба ждет реактор РБМК. В это время мы уже начали делать «полуторник». Том Петрович очень интересовался, как это мы при тех же самых габаритах смогли в полтора раза увеличить мощность. В то время это был самый мощный энергетический реактор в мире.
К сожалению, многие из москвичей, кто близко знал Тома Петровича, уже ушли из жизни. Это Гроздов Игорь Иванович, осуществлявший авторский контроль за монтажом реактора ЭИ-2, Абрамов Михаил Иванович, который курировал ЭИ-2, а потом, когда развалилась кладка, осуществлял его реконструкцию. Было это в 1980-1981 годах.
Константин Константинович Полушкин, к сожалению, умер в 2015 году. В 2018 году ушел из жизни Филимонцев Юрий Николаевич, любимый ученик Тома Петровича Николаева. Он «привез» его из Томска, где они вместе работали. Когда Том Петрович стал заместителем директора по науке Курской атомной станции, Филимонцев занял его место главного инженера. В этой должности он пробыл до отбытия в Москву, в «Союзатомэнерго». Николаев и Филимонцев никогда не прерывали свои отношения, они и семьями очень дружили.
Ленинградской и Курской атомным станциям повезло в том плане, что сюда приехали из Сибири уже сложившиеся специалисты, корифеи Средмаша, лауреаты престижных государственных премий. Например, первый директор Ленинградской станции Валентин Павлович Муравьев и главный инженер Анатолий Павлович Еперин были лауреатами Ленинской и Государственной премий. Том Петрович Николаев также удостоен таких наград.
Эксперимент по выбегу ротора, который Том Петрович отказался проводить на Курской атомной станции, до этого дважды пытались осуществить на Чернобыльской АЭС. И два раза из-за неподготовленности программы ничего путного не смогли сделать.
Том Петрович Николаев и Анатолий Павлович Еперин (он работал главным инженером Ленинградской атомной станции с 1971 по 1983 годы) хорошо знали цену эксперимента. И к этому делу подходили со всей ответственностью. А на Чернобыльской станции, к сожалению, таких специалистов не было. Хотя главный инженер Акинфеев В.П. был из Томска - 7, но это уже другой уровень. Потом он уехал в зарубежную командировку, а главным инженером назначили начальника электроцеха станции. Минэнерго к этому делу отнеслось ... довольно легкомысленно.
Николаев и Еперин понимали, чем чревато выполнение программы экспериментов на энергоблоке. Если уж проводить эксперимент, то надо, чтобы все было хорошо подготовлено, считали они.
Вообще-то программа по выбегу ротора была сырая, что за «дядя» ее составлял, непонятно. Там реакторная часть была никакая. В технологическом регламенте было четко написано: «эксперименты на действующем блоке не допускаются, или допускаются по программе, согласованной или утвержденной соответствующими институтами и ведомствами». Программу испытаний на Чернобыльской атомной станции ни наш, ни Курчатовский институт не согласовывали, не было даже подписи зам. главного инженера по науке.
Тогда на европейской части страны не хватало энергетических мощностей. Отдел энергетики ЦК КПСС строго следил, чтобы все блоки атомных станций работали с полной нагрузкой, без остановки. На других атомных станциях боялись срыва, рисковать не хотели. А чернобыльцев уговорили.
Кстати, ранее, в 1975 году, на Ленинградской атомной станции фактически случился прообраз Чернобыльской аварии. Тогда сгорел один канал на первом блоке оттого, что вытащили из йодной ямы заглохший перед этим реактор. Этого нельзя было делать. Надо не менее суток, чтобы он постоял и разотравился, и только после этого проводить новый пуск. Ленинградцы испугались, начали выводить реактор на мощность. Вытащили, но пережгли канал в одном районе. Старшим инженером управления реактором (СИУРом) тогда был тогда опытный Карраск М.П., он-то и вытащил реактор из йодной ямы.
Тогда не придали этой аварии должного значения, все засекретили. Ну, кое-что сделали для повышения безопасности – установили дополнительные поглотители, установили 7-зонную ЛАР-ЛАЗ, чтобы поля не «гуляли». На вторых очередях увеличили количество сузовских каналов.
Чего греха таить, реактор РБМК создавался очень быстро, в спешке. Пояснительная записка к техническому проекту была тонюсенькая. Считали, что мы уже все знаем по канальным двухцелевым и по канальным промышленным реакторам. Затем потеряли много времени из-за того, что разработку реактора совершенно неоправданно поручили ленинградскому заводу «Большевик». Здесь делали оборудование для промышленных реакторов, но проектированием реактора никогда не занимались. Предыдущий директор завода Устинов Д.Ф. убедил Минсредмаш, что они справятся с этой задачей.
Полтора года «Большевик» занимался проектом. Частично наш НИИ-8 с Курчатовским институтом в этом участвовал, но основная разработка была ленинградского завода. Когда они вышли со своим проектом на защиту на научно-техническом совете в Минсредмаше, их разгромили в пух и прах. Научно-технический совет во главе с академиком Александровым Анатолием Петровичем в то время был очень высокопрофессиональный. В него входили специалисты всех трех комбинатов, технические руководители, все хорошо понимали, о чем идет речь. Потому и отвергли этот проект.
В то время Госплан запланировал ввод новых заводов в европейской части страны, срочно нужна была электроэнергия. Постановлением Совета Министров и ЦК КПСС от 29.09.1966 г. предусматривался ввод мощностей на первых очередях Ленинградской и Курской атомных станциях. Нашему институту поручили срочно доработать, по существу разработать новый реактор. Деваться было некуда, началась гонка. У нас оставался всего год, это слишком мало.
По-хорошему, перед тем, как запустить какое-либо серьезное оборудование в серию, надо сделать его прототип. Нужно построить прототип энергоблока даже меньшей мощности, но чтобы все узлы, управление были один к одному. Годик-полтора он бы поработал, и все бы стало понятно. А у нас сразу запустили реакторы РБМК в серию. Бросились сооружать по два блока и на ленинградской, и на курской земле.
Такие люди, как Том Петрович Николаев и Юрий Николаевич Филимонцев понимали, что необходимо повышать безопасность атомной станции. Теоретические выкладки требовалось подтвердить практически, т.е. провести эксперименты. А как это сделать? Николаев и Филимонцев, выполняя разработанные совместно с нами программы, брали на себя огромную ответственность. Они были нашими союзниками. Но никогда не бросались сломя голову нам навстречу. Мы очень долго обсуждали, взвешивали за и против, продумывали все меры подстраховки и безопасности. И выходил толк.
Например, на Курской атомной станции мы провели сложные испытания, определяющие, с какого уровня мощности при полном обесточивании главного циркуляционного и других насосов возможна естественная циркуляция теплоносителя для охлаждения заглушенного реактора. То есть, когда реактор может сам себя расхолаживать. Это основная величина по безопасности.
Том Петрович с Юрием Николаевичем сделали тогда большое дело. Было установлено много экспериментальных устройств, подготовлены целые бригады, которые контролировали эти пуски. И все у нас получилось.
У специалистов нашего института с эксплуатационниками и техническими руководителями Курской атомной станции сложилась дружная команда. Мы провели испытания разных вариаций топлива. Потом задумались о том, как повысить скорострельность и эффективность аварийной защиты. Для этого нужно было ускорить падение стержней-поглотителей. На Курской АЭС этим вопросом занимался Аралий Петров, у нас – доктор наук, Ромуальд Ионайтис. По существу, так рождалась основа быстрой аварийной защиты.
После Чернобыля на всех АЭС внедрялись так называемые «Сводные мероприятия по повышению безопасности…». Первый блок Курской АЭС стал головным в атомной энергетике страны по коренному повышению безопасности. Надо было где-то опробовать эффективность этих изменений. Нельзя ведь устанавливать в реактор то, что не отработано. Полигоном для испытаний тогда и стали энергоблоки Курской станции.
Бывало, что ни нам, ни Курчатовскому институту не удавалось убедить Тома Петровича с Юрием Николаевичем в выполнении какой-то программы. Как говорится, все мы ходим под Богом. Если эффективность того, что мы предлагали, была не столь очевидной, соответствующие работы на станции не проводились, а ограничивались только расчетными обоснованиями.
Потом все «Сводные мероприятия…» были утверждены на уровне правительства, подписаны руководителями многих министерств и ведомств и успешно внедрены. Наши и зарубежные эксперты сделали заключение, что уровень безопасности энергоблоков с реакторами РБМК соответствует уровню безопасности западных энергоблоков одного с РБМК времени постройки.
Я видел, как Том Петрович заботился о своем персонале, насколько он ценил высококвалифицированных специалистов, в первую очередь тех, кто стоит за пультом реактора и испытывает большие психологические нагрузки. Он требовал: если установка начинает себя вести как-то неадекватно, если эксплуатационному персоналу что-то не нравится – ребята, жмите, глушите, потом разберемся. Никто вас за это не осудит.
Еще запомнилось, что Том Петрович был душевным руководителем, это однозначно. Он хорошо относился к своим подчиненным. Иногда поругивал их, но не так уж строго. Они все, как говорится, ему в рот смотрели, он пользовался абсолютным уважением среди персонала.
Том Петрович свое здоровье никогда не берег. В Сибири полно было случаев, когда приходилось откладывать в сторону дозиметры и лезть смотреть, что случилось. Там никто не щадил себя, а Том Петрович всегда был впереди.
Так начиналась наша канальная атомная энергетика. И большой вклад в ее развитие, несомненно, внес Том Петрович Николаев.

УВАКИН АЛЕКСАНДР ВЛАДИМИРОВИЧ

Окончил Горьковский политехнический институт по специальности «физико-энергетические установки».
В 1978 году начал трудовой путь на Курской АЭС в должности инженера-оператора блочного щита управления. Работал старшим инженером-механиком, начальником смены реакторного цеха, начальником смены блока, начальником смены очереди, начальником смены станции, начальник РЦ-3, первым заместителем главного инженера по эксплуатации.
С 2005 года - главный инженер филиала АО «Концерн Росэнергоатом» «Курская атомная станция»
Награжден знаком отличия «За заслуги перед атомной
отраслью» 3-й степени.
В 2017 году признан «Человеком года» Госкорпорации «Росатом».
«Ветеран атомной энергетики и промышленности».



ТОМ ПЕТРОВИЧ СФОРМИРОВАЛ КОМАНДУ ЕДИНОМЫШЛЕННИКОВ

 С Томом Петровичем я  впервые познакомился, когда начал работать на Курской атомной станции инженером - оператором. Что и говорить, авторитет в коллективе, в том числе среди молодых работников, у него был огромный. Том Петрович имел большой опыт работы на первых промышленных атомных станциях, в том числе в ликвидации различных аварийных ситуаций. Оборудование того времени и нашего существенно отличалось, но его подход, понимание того, с чем мы имеем дело и поведение в соответствии с уровнем ответственности – это главное, что могу в нем отметить. Второе – его высокая роль в воспитании коллектива. Том Петрович хорошо разбирался в людях, умел с каждым поговорить и настроить на выполнение задач.
К Тому Петровичу можно было обратиться с любым техническим вопросом. Помню, только начали планировать строительство третьего, а заодно четвертого энергоблоков, еще только был вырыт котлован и готовился фундамент, а ему уже давали для  анализа проекты второй очереди. Реактор был практически такой, как и на первой очереди, но география размещения, особенно бассейна барботера, ему не нравилась. Том Петрович высказывал свои критические замечания. И вот представьте себе: я, старший инженер-механик, мог свободно спросить у него, заместителя директора, что-либо на эту тему с уверенностью, что всегда получу ответ. Не все из высшего руководства так себя вели. Конечно, Том Петрович, с его регалиями и высокой должностью, мог бы уйти от ответа, но он не делал этого.
Еще мы часто встречались на экзаменах. Том Петрович нередко принимал участие в экзаменационных комиссиях реакторщиков, физиков. Полезно было слушать его комментарии на ответы «правильно», «неправильно», это была большая учеба для всех нас.
Вообще, то время было очень интересное. Мы, молодые специалисты, настолько были увлечены своей работой, что «заводились» даже на вечеринках, за это наши жены несколько обижались на нас. Сейчас говорят, был «застой», а для нас это было замечательное время. У всех нас было большое желание учиться, что-то познавать, делать полезное дело. Да, мы ошибались. Но тогда действовало такое правило: «Победителей не судят», лишь бы все сделано было хорошо.
В моей судьбе Том Петрович вообще сыграл огромную роль. Это яркое событие я запомнил на всю жизнь. Нам, нескольким выпускникам вузов, предстояло работать на втором энергоблоке. Все мы были с женами – кто из Москвы, кто из Горького, из разных мест. Нам должны были выделить комнаты, однако мы ничего не получили. Комендант дома номер девять проспекта Коммунистического подсказала, что сдается подъезд, идите, просите. Поскольку директора атомной станции на месте не оказалось, обратились к исполняющему обязанности Тому Петровичу Николаеву. И он сразу же решил этот вопрос. При этом так «отчистил» отвечающего за квартирный вопрос заместителя директора, что тот сразу побледнел, позеленел... Ни до, ни после, никогда я не слышал, чтобы Том Петрович употреблял бранные слова – ни на производстве, ни в быту, он вообще был интеллигентный человек. Но то, видимо, был особый случай.
Кинув жребий, мы быстренько заселились в две трехкомнатные квартиры. Мне досталась комната в квартире под номером 124. Но документов на заселение у нас никаких не было. Милиция периодически проверяла, на каком основании кто живет. Несколько раз к нам приходил участковый вместе с комендантом. И каждый раз комендант говорила: «Это вселенные по распоряжению главного инженера Тома Петровича Николаева». Вот такой был у нас статус. Нас не трогали. Только спустя год мы получили законные ордера на жилье. Потом еще были трудности с пропиской, но главный вопрос благодаря Тому Петровичу  вот таким необычным способом был решен.
Я, тогда еще совсем юнец, увидел в лице Тома Петровича, что против упрямой тупости есть здоровые силы, которые могут этому что-то противопоставить. Нам, молодым, был преподан моральный урок, мы убедились, что мы действительно нужны, востребованы. Многие имели власть, но ничего не решали. А Том Петрович не только имел, но и применял с большой пользой. Он понимал, что надо было набрать специалистов на второй блок, и все сделал для этого.
Тогда на атомной станции мы еще многого не знали, не умели. Как выполнить работу безопаснее, лучше, с меньшими трудозатратами? Конечно, потом  приобрели навыки, опыт. А тогда пробовали, познавали новое. Первый раз остановили блок на ремонт... Включение блока в сеть, его разогрев – интереснейшие операции, вся физика перед глазами.
У нас были тесные контакты со специалистами московского научно-исследовательского и конструкторского института (НИКИЭТа), в частности, с главным конструктором реактора РБМК Петровым Анатолием Александровичем. До него был Черкашев Юрий Михайлович, царствие ему небесное, весьма образованный, интеллигентнейший человек. Он прорабатывал некоторые оригинальные решения, к которым в наше время только подступаются. Взять так называемую сухую ячейку, то есть, ячейку реактора без канала, когда топливный канал убирается, остаются только верхняя и нижняя детали. Сейчас НИКИЭТ уже год , наверное, работает, чтобы все это узаконить, утвердить. А Черкашев с Томом Петровичем уже в то время рассматривали ее. Они посоветовались друг с другом, посчитали, расписались, и - вперед в производство. На нашей станции на первом блоке есть две такие ячейки.
Что касается эксперимента, который Том Петрович отказался проводить. Тогда, в период бурного развития атомной энергетики, была некая эйфория, считалось, что атом  освоен, и ничего особенного не произойдет. А Том Петрович понимал, что с этим шутить нельзя,  выполнение любой новой Программы, проведение какого либо эксперимента должно тщательно просчитываться.
Чего греха таить, тогда некоторые экономические вещи ставились приоритетнее безопасности, если не впрямую, то косвенно-побыстрее блок построить, применить другую марку бетона. Самая главная проблема была в том, что строительство и эксплуатация атомных станций было передано из Минсредмаша, военного ведомства с высокой ответственностью и четкостью исполнения, в Минэнерго. И только после Чернобыльской трагедии, когда поняли, что это неправильно, атомные станции вернули в Министерство по атомной энергетике.
Заслуга Тома Петровича Николаева прежде всего в том, что он создал на Курской атомной станции дух, направленный на безопасность, сформировал команду единомышленников. К ним я отношу Филимонцева Юрия Николаевича, который после Тома Петровича работал главным инженером, потом уехал в Москву, возглавил главк РБМК по эксплуатации АЭС с уран-графитовыми реакторами и реакторами на быстрых нейтронах Минатома СССР. Затем пришел Вячеслав Михайлович Ряхин, человек основательный, скрупулезный, многих можно перечислить.
Несмотря на свои высокие заслуги и весомый вклад в атомную энергетику, Том Петрович был весьма скромным, интеллигентным человеком. С одной стороны, прост в общении, с другой, вел себя очень достойно. Его жена, Людмила Михайловна, показывала пример, достойный поведения супруга. На Курской атомной станции она работала в отделе ядерной безопасности в группе перегрузок. Тщательно контролировала, как осуществляется и оформляется документами перегрузка реактора. Ответственность очень высокая, нужно было учесть, какая кассета в какой канал загружена, куда выгружена отработавшая, и все такое прочее.
Каждый день с утра она брала у начальника  смены реакторного цеха журналы учета перегрузок и тщательно все просматривала, поправляла, где нужно. Тогда ведь компьютеров не было, все записывали на бумаге, считали вручную. Там еще работали супруги Гусарова Владимира Ивановича и Филимонцева Юрия Николаевича. Людмила Михайловна была самой профессиональной в этом женском коллективе. Она ведь работала на первом промышленном реакторе, за что была награждена орденом Трудового Красного знамени лично академиком Игорем Васильевичем Курчатовым.
Людмиле Михайловне присвоено звание «заслуженный энергетик России»
И при этом Людмила Михайловна, как и Том Петрович, – величайшая скромность,
никакой заносчивости.
 Это было для меня еще одним большим уроком.

КИСЕЛЕВ НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ

С 1983 по 1991 годы – первый секретарь Курчатовского горкома КПСС.
Награжден медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» второй степени.
Кандидат экономических наук.
Заслуженный работник сельского хозяйства РФ.
Почетный работник агропромышленного комплекса РФ,
 сельского хозяйства Курской области.
Почетный гражданин Курской области, г. Курчатова, Курчатовского района.

АВТОРИТЕТ ЕГО БЫЛ НЕПРЕРЕКАЕМЫЙ

После Чернобыльской аварии по долгу службы мне часто приходилось встречаться с Томом Петровичем. В отсутствии директора Курской АЭС он исполнял обязанности руководителя. На станцию приходили сообщения, где какая радиация, ситуация отслеживалась. К Тому Петровичу обращались как к специалисту, который больше других понимает в этом деле. Я подолгу общался с Томом Петровичем, мы беседовали на разные темы.
Я видел, как к нему относились коллеги, руководители, какой у него был авторитет. Часто шли звонки из Москвы. Приведу такой эпизод, который характеризует Тома Петровича как ученого, его уровень. Помню телефонный разговор Тома Петровича с кем-то из ученых или руководителей атомной отрасли. Речь шла о стержнях защиты, как их надо применять. Я не специалист в этой области, не могу судить. Помню только, как Том Петрович бросил в трубку: «Дурак ты, нельзя так стержни опускать»! Спрашиваю, с кем это он так. Когда Том Петрович назвал фамилию, я прямо-таки ахнул. Том Петрович был не только на равных с большими учеными, руководителями атомной отраслью, но по своим знаниям, опыту нередко и превосходил их. Авторитет его был непререкаемый.
Том Петрович был депутатом городского Совета, членом горкома партии. Он пользовался уважением не только среди коллег, но и среди  жителей нашего города. Его избирали во все органы, в которые можно было избрать, потому что человек он был достойный, порядочный. Том Петрович переживал за город Курчатов. Он подсказывал, что нужно построить, сделать. Том Петрович был душевным человеком. Он всегда старался помочь всем, кто шел к нему на прием, никогда не уходил в сторону от решения проблемы.
Министерство атомной промышленности неохотно шло навстречу нуждам города. Главное для министерства - это энергоблоки, развитие города шло на втором плане. Курчатов мог развиваться однобоко. Катастрофически не хватало людей для строительства объектов соцкультбыта. Горком партии совместно с руководством станции находил пути решения проблем. Приходилось применять дипломатические ходы, убеждать, уговаривать, чтобы снять людей с какого- то участка строительства и направить на нужды города. Нам шли навстречу. И Том Петрович принимал в этом непосредственное участие.
Помню, роддом сдавали уже ночью, под Новый год. Куранты бьют, а комиссия никак не подписывает акт сдачи-приемки. Кроме меня, на объекте были директор атомной станции Гусаров, начальник управления строительства Абрамов, другие представители. И вот, наконец, акт подписан. Такая радость! Сразу же открыли шампанское, поздравили друг со знаменательным событием.
Скромность у Тома Петровича была величайшая. Помню, идет партийная конференция. В перерыве большая толпа делегатов ринулась в буфет. Я выхожу, смотрю: Том Петрович стоит в сторонке, никуда не бьется. Я говорю, что вы стоите, вас со значком лауреата Государственной премии пропустят без очереди. Он махнул рукой, мол, пусть молодежь толкается, а я постою. Не мог он использовать свой авторитет, хотя его все знали, уважали. Наверное, великие люди все такие – не выпячивают себя, свою личность.
Отмечу еще, что Том Петрович сыграл большую роль в назначении директором станции Гусарова Владимира Ивановича. Получилось так, что бывшего директора Горелихина забрали в министерство. А главного инженера Филимонцева, который мог бы в этом случае стать руководителем, забрали еще раньше. Атомная станция осталась без директора. А я в то время в должности первого секретаря горкома партии  проработал всего месяц - полтора.
Звонит первый секретарь Курского обкома КПСС А.Ф. Гудков. Так и так, на должность директора атомной станции из министерства предлагается кандидатура из Томска. Ты там узнай, посоветуйся. Ну, а с кем советоваться, как не с Томом Петровичем, который работал на атомной станции в Томске - 7 и хорошо знает кадры? Еду к нему, называю кандидатуру. Сидим, рассуждаем, чай пьем. Том Петрович: «Нет, это не тот человек, лучше отказаться». Звоню Гудкову. Александр Федорович, так и так. Он: «А с кем ты советовался?» - «С Томом Петровичем». «А-а, тому можно верить!» Дает отбой министру.
Через несколько дней снова звонит Гудков - дали другую кандидатуру, узнавай. Мы снова встречаемся с Томом Петровичем, рассуждаем. Том Петрович: «Да этот еще хуже, скажи Александру Федоровичу, не тот человек». Я докладываю. Гудков: «Да что вы там, ни один, ни другой не подходит, что мне министру докладывать?» Александр Федорович был руководитель волевой, сильный, отбился от министра. Оттуда звонят: «Если наша кандидатура не подходит, давайте свою».
Я опять советуюсь с Томом Петровичем. Перебрали несколько человек. Том Петрович считает, что лучше всего подходит Гусаров Владимир Иванович, который тогда работал заместителем главного инженера станции. Я до этого его не знал. Том Петрович охарактеризовал мне Гусарова и как специалиста, и как руководителя, просто как человека. Говорит, что он не подведет. А что опыта нет – будем учить, все остальное у него есть.
Гудков поручает мне побеседовать с Гусаровым. Владимир Иванович приехал на своем «Москвиче», сам за рулем. Он не знал, что его кандидатуру обсуждают для такой высокой должности. Когда я ему об этом сказал, стал отнекиваться. Я, говорит, не умею выступать перед людьми, для меня это темный лес. Я боюсь и не хочу...» Да ладно, говорю, научишься, сама жизнь заставит, так станешь выступать, что не остановишь. Действительно, он стал потом таким оратором...
Звоню Александру Федоровичу, говорю, что кандидатура на должность директора атомной станции достойная. А он опять: «А Том Петрович одобряет?» - «Одобряет».
Дальнейший ход событий показал, что мы не ошиблись с выбором Гусарова Владимира Ивановича на должность директора Курской атомной станции. И главное слово тут было Тома Петровича.
Схожая ситуация сложилась и с назначением парторга ЦК КПСС атомной станции, которую должны были утвердить в ЦК КПСС. (Это было после аварии на Чернобыльской АЭС). Посоветовались с Гусаровым, Томом Петровичем. Выбирали самых достойных. Первым в Москву поехал начальник электроцеха С.И. Антипов, он не прошел собеседование. Вторым отправился Ю.И. Слепоконь, тоже не прошел.
Эти поездки в Москву все же не прошли даром, специалистов заметили в ЦК КПСС. Антипов стал директором Калининской атомной станции, потом генеральным директором концерна «Росэнергоатом». Юрий Иванович Слепоконь, сменив В.И Гусарова, долгое время работал директором Курской АЭС.
Это еще раз подтверждает, что Том Петрович Николаев очень хорошо разбирался в людях, отчетливо видел достоинства и недостатки, выдвигал на руководящие должности людей дела. И они оправдывали его доверие.

БАГРОВА АНТОНИНА ПЕТРОВНА

Награждена Нагрудным знаком «Академик И.В. Курчатов.
Председатель Совета ветеранов учителей школ г. Курчатова.
Почетный работник общего образования.
Инициатор создания в г. Курчатове музея академика И.В. Курчатова.

ТАКИЕ ЛЮДИ ДОЛЖНЫ ЖИТЬ ДОЛГО

В поселок Курчатов я приехала в 1978 году. Работала учителем физики сначала в девятилетней школе (там, где сейчас располагается служба подготовки персонала Курской атомной станции). Детей было очень много, мест не хватало, поэтому временно занимались во вспомогательном помещении. Потом построили третью школу, и мы переехали туда.
Школа – с «нуля», не оборудована  необходимыми принадлежностями. И в моем кабинете физики ничего нет. Надо было где-то доставать все, что связано с физикой. Задумавшись об этом, я обратила внимание вот еще на что. Наш поселок носит имя великого физика, отца атомной энергетики Игоря Васильевича Курчатова. А что об этом знают его жители? Что вообще о нем известно?
Родом я из Куйбышевской (Самарской) области. В Курчатов попала по комсомольской путевке. Оставив свою дочь доучиваться в последней четверти учебного года дома, отправилась на поезде в Курчатов. Расположилась на своем месте в плацкартном вагоне поезда «Москва – Самара». С чего обычно начинается поездка? «Кто вы?» « Откуда?» « Куда?» Я говорю, что еду в поселок Курчатов Курской области. «А у вас что там?»
С гордостью рассказываю, что у нас строится Курская атомная станция. Прошло буквально минуты три, всех моих попутчиков, как ветром сдуло. Я удивилась. Через некоторое время подходит ко мне проводник и вежливо говорит: « Женщина, извините, пожалуйста, мы вам делаем условия лучше, переводим в купейный вагон. Пожалуйста, мы вас очень просим!»
«Извините, а почему вы меня переводите? Зачем это? Да у меня и денег на купе нет». Проводник: «Не надо ничего...» Он замялся. «Это по просьбе пассажиров, вы же радиоактивная...» У меня - глаза на лоб. Как радиоактивная? Я работаю учительницей в школе, какая там радиация?
Вот так в то время относились к атомной станции.
Это был первый толчок. А что знают в нашем поселке об основоположнике атомной энергетики в стране Игоре Васильевиче Курчатове – человеке, имя которого носит наш поселок?
Я стала искать информацию на эту тему.
В газетах о достижениях Игоря Васильевича - очень коротко. В книгах – маленькая фотография, биография. В областной библиотеке имени Асеева вообще ничего нет. Практически  никакой информации о Курчатове. Куда идти? Я обратилась на атомную станцию. Мне сказали, что может рассказать Том Петрович Николаев. Но сразу предупредили: человек он занятый, вряд ли вам удастся с ним встретиться. Я говорю: «Дайте, пожалуйста, номер его телефона». Сначала мне не давали, наконец, дали.
Пришлось преодолеть разные препоны, и мы  встретились.
Слово за слово, разговорились. Оказалось, мы оба из Куйбышевской области. Интересными оказались некоторые цифры и даты. 1926 год - это год рождения Тома Петровича и ухода из жизни моей мамы. Он закончил Куйбышевский индустриальный институт в 1948 году, а я тогда только появилась на свет. Эти совпадения, конечно, ничего не значат, просто игра цифр, но нам было любопытно их отметить. Знакомые места, воспоминания. Вспомнили, какой был при индустриальном институте шикарный стадион, какие в ту пору были студенческие общежития. Тома Петровича очень интересовала та, давняя пора, когда он учился, был молод.
Конечно, если бы тогда у меня были сегодняшние мозги, о многом бы его расспросила. Но я была молоденькой девчонкой, а он – светило, как могла засыпать его вопросами о личной жизни? Это потом, когда встречалась с академиком Флеровым, уже не растерялась. Но это отдельная история...
Я рассказала Тому Петровичу о своем случае в поезде, о том, что надо разъяснять людям об атомной станции, ее особенностях. Он внимательно выслушал меня. Сказал, что в Москве есть институт имени Курчатова, который занимается не только исследовательской, но и просветительской работой. Там есть специально построенный дом-музей Игоря Васильевича Курчатова. И говорит: «Я вам сейчас ничего не скажу. Оставьте свой номер телефона. Я выясню, что и как, сам позвоню.» Не «перезвоните», или «напомните», а – «сам позвоню».
Я поняла, что Том Петрович – человек слова, человек дела. Он попросту время не теряет. У него каждая минута, все рассчитано наперед. У него не просто «сверстан» план на какое-то время, но и учтено, сколько он уделит этому внимания.
Через день мне в школе позвонили, но я не успела взять трубку. Это сейчас у всех сотовые телефоны, проблем никаких. А тогда далеко не в каждой квартире был стационарный телефон. Через день снова звонят. Секретарша сказала, что Том Петрович попросил со мной связаться. Я созвонилась. Том Петрович сообщил, что договорился с директором дома - музея Игоря Васильевича Курчатова Раисой Васильевной Кузнецовой, она поможет мне с материалами.
Когда Том Петрович поехал в командировку в Москву на служебной машине, он и меня с собой взял. По дороге заехали в Орел, пельмени там ели. А в Туле – знаменитые пряники покупали.
Дорога длинная, беседы шли на разные темы. Том Петрович интересовался, откуда я, кто мои родители. А я толком и не знала, что ответить. У меня ведь родители репрессированные, тогда вообще нельзя было говорить на эту тему. Меня даже в первый класс не брали из-за родителей. Их отпустили только в 1956 году. И я вместе с родителями росла за колючей проволокой.
Том Петрович расспрашивал, что заставило меня приехать в Курчатов. Я так и ответила: «Жилья не было». Муж у меня умер рано, когда дочери было всего два года, я воспитывала ее одна. Это сейчас матерям-одиночкам всяческая поддержка, а тогда к нам отношение было совсем иное, осуждающее. И неважно, что муж у тебя умер...
Понимая это, Том Петрович относился ко мне по-отечески.
Много вспоминали общий для нас город Куйбышев. Здесь очень много промышленных предприятий. Во время войны туда эвакуировали немало заводов. Станки ставили под открытым небом, накрывали тентами, чтобы быстрее запустить в работу. Потом уже возводили стены, сооружали навесы. Здесь все трудились от мала до велика для фронта, для победы. Куйбышев – город особой, трудовой атмосферы.
Том Петрович рассказывал, что любил ходить в Куйбышеве в театр. Он так погружался в то прошлое время, что у меня самой пробудилось желание больше узнать о том времени – где какие здания, как выглядят улицы.
Еще говорили о физике. Я ведь учитель физики, мне это очень интересно. Одно дело - в книжке прочитать или лекцию послушать, другое - увидеть пульт управления реактором. Это сейчас есть информационный центр, тренажер, а тогда этого ничего не было. Экскурсии на атомной станции проходили прямо во время работы. Я представила, как это отвлекает, когда ты сидишь за пультом, а у тебя за спиной человек пятнадцать – двадцать экскурсантов. Но надо было говорить, разъяснять о безопасности.
В Москве Том Петрович  довез меня до Менделеевской, подробно объяснил, как добраться до Курчатовского научно-исследовательского института.
А еще он договорился с президентом Академии наук академиком Анатолием Петровичем Александровым, чтобы тот помог мне со сбором материалов об Игоре Васильевиче Курчатове. Когда я встретилась с Александровым, его первый вопрос был: «А где вы остановились?» Я ответила, что в гостинице при Курчатовском научно-исследовательском институте. Мне тогда никто ничего не оплачивал, все за свой счет – проезд, проживание, питание.
После того, как мы поговорили с Александровым в его кабинете, он спросил, на сколько дней я приехала в Москву. Я ответила, что завтра уезжаю А он: «Вы Москву хоть видели?». Я говорю, что завтра поеду на вокзал, сдам вещи в камеру хранения, сяду в экскурсионный автобус, вот и посмотрю Москву. Анатолий Петрович усмехнулся, вызвал своего водителя. «Сейчас отвезешь меня, а потом покажешь Антонине Петровне Москву».
Меня провезли на большой черной «Волге» по всей Москве. Я только успевала головой крутить по сторонам. Столько интересного!
 Вечером, доставляя меня в гостиницу, шофер передал мне пакет: «А вот это, Антонина Петровна, вам билет на спектакль».
Я была поражена.
А еще в процессе сбора материалов об Игоре Васильевиче Курчатове судьба свела меня с физиком - ядерщиком мировой величины Георгием Николаевичем Флеровым. Его я знала лишь по маленькой фотографии три на четыре. Даже не представляла, какой он из себя.
Секретарша в приемной сказала: «У Георгия Николаевича обеденный перерыв. Ждите, сейчас придет». Я жду представительного, солидного мужчину со специфической академической бородкой. Заходит какой-то человек неопределенного вида. Кепка, как у Олега Попова, авоська с большими дырками, в ней торчит бутылка молока и батон. Я подумала, кто-то из рабочих, там ведь круговерть сплошная, без конца кто-то заходит, кто-то выходит. Секретарша говорит: «Заходите. Георгий Николаевич может вам уделить минут пятнадцать, двадцать, не больше, ему завтра улетать в Варшаву на симпозиум».
 Я зашла и остолбенела. Сидит  простецкий человек. Который в обеденный перерыв сбегал в магазин, купил себе на обед бутылку молока и батон, притащил все это в авоське.
Флеров стал расспрашивать меня о нашем городе Курчатове, вспоминать, кого он знает, в первую очередь назвал Тома Петровича. Мы проговорили полтора часа...
Поразило, что у Флерова, великого академика с мировым именем, не было никакого превосходства. Он ничем не показывал, что выше меня, вел разговор так,  будто я – его ровня.
Меня всегда поражало уважительное отношение и Александрова, и Флерова, Тома Петровича Николаева к людям любого ранга, в том числе самым простым. Они не кичились своими должностями, высоким уровнем. Если видели, что это нужно, по-существу, всячески старались помочь.
Двадцать пять лет я собирала материал об Игоре Васильевиче Курчатове. Куда только не обращалась, к кому только не стучалась! У меня в кабинете физики был небольшой уголок. Материала много, нужна была отдельная комната, или еще что. Никто – ничего. Тишина. И вот однажды, когда я вела урок (я работала в четвертой школе), прибегает секретарша, просит меня срочно зайти к директору. Захожу на перемене без всяких мыслей, мало ли какие могут быть вопросы. Смотрю –  сидят директор атомной станции Слепоконь Юрий Иванович, его заместитель Иванов Юрий Александрович, главный инженер Ряхин Вячеслав Михайлович, председатель профкома Апальков Александр Иванович.
Они на меня смотрят, я – на них. Юрий Иванович говорит: «Антонина Петровна, тринадцатого января две тысячи третьего года будет столетие со дня рождения Игоря Васильевича Курчатова. Мы будем открывать информационный центр Курской атомной станции, хотим там сделать музей Игоря Васильевича Курчатова и Тома Петровича Николаева. Нужна ваша помощь. У вас есть какие-то материалы?»
Я потеряла дар речи, не знала, что и ответить. У меня было шоковое состояние. Двадцать пять лет – непробиваемая стена. Бесполезно! А тут – сами пришли...
Все эти годы, конечно, в глубине души я надеялась, что собранные мной материалы будут востребованы, просто тогда не пришло время. И вот случилось...
До юбилейной даты времени оставалось мало, мы не успевали. Вместе с художником Иваном Карабцевым сначала сделали фотоэкспозицию, посвященную Игорю Васильевичу Курчатову. На основании этих материалов ленинградские проектировщики выполнили в современном стиле музей. Кстати, по подсказке директора музея Курчатовского института Раисы Васильевны Кузнецовой в бутафорском отделе Мосфильма мне сделали макеты наград Игоря Васильевича . Когда я спросила, сколько это будет стоить, мне ответили: «Для такого дела – бесплатно».
В две тысячи третьем году в Курчатове состоялся первый митинг, посвященный Игорю Васильевичу Курчатову, до этого они не проводились. На следующий год я обратилась в администрацию с предложением  провести очередной митинг в честь Курчатова. Сначала мне отказали, мол, зачем, это же не юбилейная дата. Я говорю: «Ну и что? Имя Курчатова носит наш город!»
Первые года три - четыре мне постоянно приходилось напоминать о дне рождения Игоря Васильевича Курчатова. Ну, а потом  митинги стали уже традиционными, каждый раз уже мне звонят и напоминают: «Антонина Петровна, вы не забыли?» Нет, говорю, я помню.
Вот так создавался музей Игоря Васильевича в Курчатове. Все же «крестным отцом»  я считаю Тома Петровича Николаева. Он познакомил меня со многими людьми, которые лично знали Игоря Васильевича. С кем-то я встречалась, кому-то писала письма. Девяносто процентов людей помогли, чем могли. И каждый раз я отчитывалась перед Томом Петровичем. Ведь Т.П. Николаев, а еще больше, его жена, Людмила Михайловна, работали с Игорем Васильевичем в Челябинске - 40, хорошо знали его лично.
Людмила Михайловна под руководством академика Курчатова работала на одном из первых в стране ядерных реакторов. Но она очень скромная, чтобы распространяться о своих заслугах. У меня сложилось впечатление, что Людмила Михайловна считает свою работу обычной, что ничего особенного она не сделала. Хотя это поистине легендарная женщина.
Иногда Том Петрович звал меня к себе домой. Приходи, чайку попьем... В его кабинете мы решали кое-какие вопросы. Я заметила, что Тому Петровичу дома старались создать хорошую обстановку, чтобы он мог переключиться со своей сложной работы, отдохнуть.
Вообще, Николаевы не из тех, кто много распространяется о своей семье, выносит  на людскую молву. Это свойственно тем, кто дорожит отношением друг к другу без лишних слов и восклицаний.
Есть физики, есть лирики. А Том Петрович прежде всего был научный работник. Как- то он обмолвился, что им сделано столько  рацпредложений... И о чем бы ни говорил, у него всегда звучало слово «безопасность». «Надо сделать так, чтобы это было безопасно».
 Безопасность, безопасность, безопасность... Такая была забота о людях.
Я благодарна судьбе, что она свела меня с таким человеком, как Том Петрович Николаев. Когда в 1989 году узнала, что он ушел из жизни, это был такой удар....
Такие люди не должны уходить раньше срока, они должны жить долго.


ГРЯЗНОВ АНАТОЛИЙ МИХАЙЛОВИЧ

Родился в 1952 году в г. Баглаш  Джесказганской обл.
В 1976 г. окончил  Томский политехнический институт по специальности  «экспериментальная ядерная физика», квалификация «инженер-физик».
 1976 – 1998 г.г. - работал на Курской АЭС в должности инженера-физика научно-исследовательского отдела  экспериментально-физической лаборатории, старшим инженером по управлению реактором, начальником смены цеха, заместителем начальника по эксплуатации  реакторного цеха №3 третьей очереди.
1998 – 2009 г.г.  -   заместитель директора по капитальному строительству  Управления капитального строительства, Управления Курской АЭС.
С  2009 г. – управляющий проектом отдела организации строительства  ФРКП концерна Росэнергоатом ( г. Москва).
Награжден Почетной грамотой Минатома России и ЦК профсоюзов, золотой и серебряной медалью ОАО «Концерн Росэнергоатом» «За заслуги в повышении безопасности атомных станций», медалью концерна «50 лет атомной энергетике России», Знаком «Ударник пятилетки».
«Ветеран атомной энергетики».
«Ветеран атомной энергетики и промышленности»
Почетный строитель атомной отрасли.


«САМЫЙ БОЛЬШОЙ ГРЕХ – ЭТО ЛОЖЬ!»

Том Петрович во время работы главным инженером Курской АЭС, а затем заместителем директора по науке, был моим непосредственным руководителем. И я, и все мои коллеги считаем его своим учителем. Том Петрович обладал огромным опытом в атомной энергетике, он мог решить практически любой вопрос.
Из общения с Томом Петровичем все мы четко усвоили одну истину: на объектах, где работаем, самый большой грех - это ложь. Необходимо сразу признаться в допущенных ошибках, иначе урон может быть несоизмеримо большим.
Том Петрович - необыкновенный человек. И требовательный, и резкий, совершенно не злопамятный, прежде всего – справедливый. Очень добрый. И исключительно интересный собеседник.
Ко всему прочему, Том Петрович никогда не афишировал свои заслуги. О том, что он является лауреатом Сталинской и Ленинской премий, награжден несколькими орденами, я узнал только после его смерти...


НИКОЛАЕНКО АЛЕКСАНДР ПАВЛОВИЧ

Родился в 1936 г. в г. Владивостоке.
В 1959 году закончил Томский политехнический институт по специальности «инженер-теплоэнергетик».
1959 – 1975 г.г. – работал  инженером, заместителем начальника смены цеха на Сибирском химкомбинате в г. Томск-7.
1975 – 1982 г.г. – заместитель смены станции, заместитель начальника цеха по эксплуатации, начальник смены станции Курской АЭС.
1982-1983 г.г. -  начальник реакторного цеха Смоленской АЭС ( г. Десногорск)
1983 -2002  г.г. -  заместитель начальника, начальник производственно-технического отдела Курской АЭС.
2002 – 2010 г.г. – ведущий инженер по эксплуатации Курской АЭС
Награжден нагрудным знаком « Академик И.В. Курчатов»
Заслуженный энергетик РФ.



УМНЫЕ ЛЮДИ - ВСЕГДА ДОБРЫЕ

  Мне очень повезло, во-первых, попасть на первую в Союзе АЭС, и, во-вторых, потому что руководителем реакторного цеха там был Том Петрович Николаев. Мы проработали с ним вместе тридцать лет - с 1959 по 1989 годы, сначала в Томске-7, затем на Курской АЭС.
В Томске-7 я пришел на атомную станцию после окончания теплоэнергетического факультета Томского политехнического института (в то время специализированных факультетов еще не было). Буквально с первого дня работал на реакторе под руководством Тома Петровича. Мне было тогда двадцать три года, совсем мальчишка. Том Петрович на десять лет старше, он считался уже сильным специалистом.
Каждое утро начиналось с вопросов Тома Петровича: «Ну, как дела? Что было?»
– Сложно, но изучаем.
Через месяц меня поставили на дублирование. Работа на станции была интересной. Это был первый этап освоения промышленной станции. Мы занимались всеми вопросами функционирования реактора, «обкатывали» все темы - и как реактор пускать, и как его останавливать, и как поддерживать мощность. Люди работали от души, не считаясь ни со временем, ни с силами. Кстати, там работало много женщин, среди них и Людмила Михайловна Николаева, жена Тома Петровича,  одна из первых женщина в Союзе, которая управляла реактором.
Умные люди, они всегда добрые. И Том Петрович был добрейший человек, всегда мог помочь, поддержать. Обладал также феноменальной памятью и искренним интересом к окружающим. Помнил о каждом,  кто когда женился, у кого что случилось.
Для меня Том Петрович  не только главный инженер Курской АЭС, для которой он сделал очень много, а, в первую очередь, руководитель первого реакторного цеха там, «за проволокой»...

ГАЛЬБЕРГ ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ 

 Родился 11.10.1940 г. в г. Горький.
В 1965г. окончил физико-технический факультет Уральского политехнического института по специальности «разделение и применение изотопов».
1965 – 1966 г. г. -  старший техник, инженер - расчетчик предприятия  п/я № 285, г. Красноярск.
1966 - 1975 г.г. – инженер- расчетчик Электрохимзавода Министерства среднего машиностроения, г. Красноярск.
  1975 - 1989 г.г. - работал на Курской АЭС в должности инженера-физика, начальника отдела  ядерной безопасности и надежности.
1989  - 1997 г.г. – заместитель главного инженера по науке и ядерной безопасности.
1997 -  2000 г.г. – заместитель главного инженера по подготовке персонала – начальник Службы подготовки персонала Курской АЭС.
С 2000 г. - советник международной организации ВАО АЭС (WANO).
Кандидат  технических наук. Автор 46 научных публикаций, включая шесть изобретений.
За участие в ликвидации последствий Чернобыльской аварии награжден Орденом Мужества. Многократно награждался Почетными грамотами Министерства.
 «Ветеран атомной энергетики».
Умер в 2003 году.

И, КО ВСЕМУ ПРОЧИМУ,  ОБАЯТЕЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Впервые о Томе Петровиче Николаеве я услышал, работая в п/я 285. Когда собирался работать на Курской АЭС, мой начальник, зам. по науке, рекомендовал мне обращаться по всем вопросам именно к Николаеву. И действительно, получилось так, что первый человек, с которым я встретился на КуАЭС, был именно Том Петрович.
Опыта работы на реакторах у меня не было, и Том Петрович распределил меня в лабораторию металлов заниматься актуальными вопросами входного контроля оборудования.
Сразу пришлось многому учиться - изучать реакторную физику, особенности оборудования, чертежи, заниматься нестандартными вещами, зачастую выходящими за рамки проекта. Во многом благодаря именно Тому Петровичу была создана самая благоприятная обстановка для обучения. Очень многое объяснял не только он, но и Людмила Михайловна Николаева, его супруга, имеющая большой опыт управления атомным реактором. Она обладала редкой способностью очень сжато и точно выделить самое главное.
Исходя из собственного опыта, должен сказать, что работа в должности главного инженера - это очень сложная вещь. Необходимо принимать крайне серьезные решения, брать на себя большую ответственность. К тому же нужно общаться с надзорными и вышестоящими инстанциями - это и Госатомнадзор, и санэпидстанция, структуры по экологии, прочее. Очень нервная работа, здесь трудно сохранить присутствие духа и хороший характер. Но Тому Петровичу это удалось в полной мере.
 Он вообще не совпадал с расхожим типом советского руководителя - был профессиональным специалистом, очень ответственным и дисциплинированным. И ко всему прочему, очень обаятельным человеком.

ФИЛИМОНЦЕВ ЮРИЙ НИКОЛАЕВИЧ

Родился в 1939 г. в г. Бийске Алтайского края.
В 1962 г. окончил  Томский политехнический институт по специальности «инженер-физик».
1962 – 1973 г. г. -  инженер, старший инженер, начальник смены Сибирского химического комбината, г. Томск-7.
1973 – 1984 г. г. - заместитель начальника реакторного цеха, заместитель главного инженера, главный инженер Курской атомной станции.
1984 – 1986 г.г. – заместитель начальника Главного технического Управления Министерства энергетики и электрификации СССР, г. Москва.
1986 – 1990 г. г. – начальник Главного Управления по эксплуатации АЭС с уран-графитовыми реакторами и реакторами на быстрых нейтронах Министерства атомной энергетики, г. Москва.
1990 – 2003 г.г. – заместитель Генерального директора по науке  ФГУДП «ВНИИАЭС» Министерства по атомной энергии, г. Москва.
2003 – 2007 г. г. – заместитель Генерального директора по науке, первый заместитель Генерального директора ОАО «ВНИИАЭС», г. Москва.
В 2013 г. ушел на пенсию с этой должности.
Награжден Орденом «Знак почета»,  орденом Трудового Красного Знамени,
медалями «В память 850-летия Москвы», «50 лет атомной энергетики России», золотой медалью ОАО «Энергоатом» , золотой медалью концерна «Росэнергосатом».
Лауреат премии Совета Министров СССР.
Почетный работник Минатомэнерго СССР.
«Ветеран атомной энергетики».
«Ветеран атомной энергетики и промышленности».
Умер в 2018 г.



ВСЯ  ЖИЗНЬ ЕГО ПОСВЯЩЕНА АТОМНОЙ ЭНЕРГЕТИКЕ

Я познакомился с Томом Петровичем еще в Томске-7, в 1966 году. И работал с ним рядом много лет, за что очень благодарен судьбе.
Том Петрович был очень принципиальным человеком и большим профессионалом. Он обладал гениальной интуицией в своем деле. Не боялся ничего нового. Если говорил «надо», то это было действительно надо, и все соглашались (даже если «давил» обком, как нередко бывало).
Том Петрович был всеобщим любимцем. К нему не прилипало плохое. Врожденная интеллигентность, обаяние, вкус к жизни – все это привлекало к нему людей.
Том Петрович интересовался не только физикой. Он разбирался в музыке и литературе, любил историю, был охотником ( имел шесть ружей).
Но, главное, конечно, - вся жизнь его была посвящена атомной энергетике
.

ПЕТР ТОМОВИЧ НИКОЛАЕВ,
           старший сын Т.П. Николаева

Родился 24.01. 1951 г. в г. Челябинске.
В 1974 г. окончил Томский политехнический институт по специальности «дозиметрия и защита».
1974 – 1988 г.г. – инженер ПТО,  старший инженер по управлению реактором,  начальник смены станции, заместитель главного инженера по эксплуатации первой очереди Курской АЭС.
1988 – 2006 г.г. – заместитель главного инженера по эксплуатации  Курской атомной станции.
2006 – 2011 г.г. – ведущий инженер филиала ФГУП концерн «Росэнергоатом» «Курская атомная станция».
Награжден  медалями «За заслуги в повышении безопасности  атомных станций», «За трудовое отличие», «50 лет атомной энергетики России».
«Ветеран атомной энергетики».
«Ветеран атомной энергетики и промышленности».


ОТЛЕЖИТСЯ – И НА РАБОТУ...

На диктофон уже записано немало воспоминаний о Томе Петровиче Николаеве, передо мной все явственнее предстает образ этого выдающегося специалиста, физика-ядерщика, столько сделавшего для развития атомной отрасли. Но чего-то дополняющего, раскрывающего его как человека, явно не хватало. С кем ни поговорю – все отмечают профессиональные качества, опыт, умение Тома Петровича. А вот каков он был в быту, что говорил, как шутил, какие были его любимые словечки, жесты, словом, набора самых простых житейских особенностей - не вижу, не чувствую.
Кого из бывших товарищей, коллег ни спрошу – сразу умолкают. Чаще всего ссылаются на то, что по годам были далеко не ровня Тому Петровичу. Мол, какой мог быть тесный контакт, дружба, когда разница двадцать, а то и тридцать лет? Тем более, когда рядом с тобой не просто крупный специалист, а  прямо-таки гора – с целым перечнем высоких правительственных наград, тесными связями с величайшими учеными и руководителями атомной отрасли, глянешь снизу вверх – шапка спадает. Ну, как можно навязываться с дружбой к такому человеку, расспрашивать о каких-то житейских мелочах? Это, что называется, лезть в душу. А бывшие товарищи Тома Петровича, насколько я понял, из глубочайшего уважения к нему  не хотели этого делать. В этом отношении примечательно высказывание Вячеслава Михайловича Ряхина: «Тому Петровичу я многим обязан, он очень много сделал для меня, поэтому я не могу ничего сказать, что могло бы даже бросить тень на этого человека».
Что ж, понять можно. Но вот как быть с запросом общества? Когда люди узнавали, что я собираюсь написать книгу о Томе Петровиче, без всяких колебаний одобряя это решение, просили рассказать о нем не только как о специалисте, но и просто как о человеке. Время шло, а «досье» на эту тему особо не пополнялось.
Кто, как не ближайшие родственники могли бы подробнее рассказать о Томе Петровиче? Но тут возникли некоторые затруднения. Из троих детей Тома Петровича среднего, Михаила, давно уже нет в живых. Младший Александр живет в далеком Санкт-Петербурге, старший Петр – в Москве. Больше всего, конечно, мог бы рассказать Петр Томович, он долгие годы работал вместе с отцом на Курской атомной станции. Но в ответ на мое желание связаться с ним многие из тех, кто хорошо его знает, сомнительно крутили головой, мол, вряд ли. Не потому, что находится в Москве, а по состоянию здоровья не сможет побеседовать. У него случился инсульт, говорили мне, речь затруднена, вряд ли...
Но телефон Петра Томовича я все-таки  однажды получил. С замиранием сердца позвонил ему, и – о, чудо!- без всяких отговорок он согласился со мной встретиться.
Ехать с пустыми руками вроде бы неприлично. Но что взять, чтобы и самому не попасть впросак, и Петра Томовича не поставить в неловкое положение? Купить торт? – первое, что пришло в голову. Но тем самым обременяю хозяина на дополнительные хлопоты - надо ставить чайник, что-то выкладывать на стол. Мы  совсем не знакомы, неудобно вот так сразу набиваться на чай. К тому же как сложится беседа, поймем ли мы друг друга?
В конце концов, вспомнив, известное с советских времен «лучший подарок – это книга», я захватил свой сборник рассказов «Курчатов – Барселона» и отправился на прием. Честно говоря,  втайне надеялся, что рассказы о некоторых событиях, людях нашего родного города  помогут растопить возможный лед недоверия ко мне. Из давней журналистской практики хорошо знаю: чтобы разговорить собеседника, надо расположить его к себе. А для этого все уловки хороши.
Это оказалось лишним. Петр Томович не только встретил меня с улыбкой, но и широким жестом пригласил к столу. Тут уже были расставлены чашки с блюдечками, в вазочках – печенье с вафлями, варенье, а на плите гостеприимно раздувал пары  чайник.
Страхи мои совсем улетучились, когда я убедился, что случившийся инсульт значительно в меньшей мере, чем я  предполагал, ударил по его здоровью. Да, речь несколько затруднена, но говорит бойко, все понятно, переводчик не требуется. А, главное, с первых минут я почувствовал себя так, будто мы давно знакомы, словно когда-то на какое-то время расстались, и вот сейчас встретились, дружно пьем чай и толкуем по душам.
Оказалось, Петр Томович здесь, в своей московской квартире, с супругой Татьяной Сергеевной, живет не постоянно, а находится в длительной «командировке». Их дочь Лена, научный сотрудник, с головой занята в каком-то НИИ. Как и всем москвичам, времени катастрофически не хватает, вот и вызывают на подмогу Николаевых из Курчатова. А им  принести пользу детям, внукам - в радость.
 О целях и задачах «командировки»  наглядно гласил прикрепленный на холодильнике на видном месте листок: «Расписание занятости Веры и бабушки». Заметьте: занятости не только Веры, но и бабушки. И – по дням неделям, часам. Например: « вторник: с 8-30 – чтение, русский язык, математика, окружающий мир. В 13-05 –  «В/Д «В мире книг». А еще нужно спешить на тренировку в бассейн, это три раза в неделю, посещать кружок по рисованию. В общем, «фото, мото и охота». Надо отвести, привести, накормить, проверить, наставить. Ну как тут без бабушки? Прямо как в песне – « а без бабушки – никуда». Ну и, разумеется, дедушка тоже действенная «трудовая единица» в обучении и воспитании внучки. Как это знакомо! В эти дни мы сами с женой были брошены в Москву на подмогу своей дочке, точнее, двум внучкам. Я увильнул от своих дедушкинских обязанностей, прибыл вот сюда, к Петру Томовичу. Но домашние на меня не в обиде: надо, так надо.
Петр Томович разливает по чашкам чай, все подкладывает и подкладывает мне печенюшки, что-то говорит. Прямо-таки балагур, да и только, простецкий такой товарищ с открытой душой. А я не могу отделаться от мысли, что фактически вижу перед собой... Тома Петровича Николаева. Недаром говорят, что в старости все мы становимся похожими на своих родителей. Может быть, Том Петрович также угощал бы кого-то чаем или чем покрепче, приветливо улыбался, посмеивался. Утомленный годами, он тоже мог быть уже с редкими седыми, словно вспушенными волосами на изрядно полысевшей голове. Наверное, годы также подсогнули бы его, подскрутили, и походка явилась бы тяжеловатая, когда каждый шаг дается если не с трудом, но.., одним словом, дается. Все-таки шестьдесят восемь лет, да еще каких!
Раскрыв  особенность наречения отца непривычным для русского уха именем Том, перешли ближе к его корням. Оказывается семья, в которой он жил, весьма большая. Не считая рано умерших Льва и Клару, были сестра Галина, братья Володя и Сергей. Петром его назвали в честь погибшего на фронте во время Великой Отечественной войны деда.  Сестра Галина умерла рано, сказалась бронхиальная астма. Все остальные получили высшее образование, что было далеко непросто по тому времени.
У Тома Петровича с женой Людмилой Михайловной - трое детей, трое сыновей, «три танкиста», как любил говаривать живший с ними по соседству в Томске друг семьи, П.А. Журавлев. Петр – старший среди братьев, он с тысяча девятьсот пятьдесят первого года. Средний, Михаил – с пятьдесят шестого. Был призван в армию, воевал в Афганистане. Наверное, война-то и подломила его, он рано ушел из жизни.
Петр, закончив Томский политехнический институт, потом вместе с отцом всю жизнь работал на Курской атомной станции. Начинал рядовым инженером, на заслуженный отдых ушел в должности  заместителя главного инженера. Александр, пятьдесят девятого года рождения, работал в другом направлении, сейчас живет и трудится в Санкт- Петербурге.
Перешли к главной теме. Я стал потихоньку потирать руки. Ну, вот наконец, получу информацию из первых уст. Но в ответ на вопрос, каким он запомнил в детстве отца, Петр Томович только пожал плечами.
– Не помню...
Вот те и раз...
– Как так?
– А мы с братьями его почти и не видели. Уходил отец на работу очень рано, приходил поздно, некогда ему было ему с нами заниматься. Только когда я стал вместе с ним работать на атомной станции, ближе узнал отца.
Нередко бывает так, что родители категорически не хотят, чтобы дети выбрали ту же профессию, пошли по их стопам. Поскольку хорошо, изнутри знают ее, видят минусы и все связанные с этим проблемы. Но Том Петрович и Людмила Михайловна нисколько не препятствовали желанию Петра стать физиком – ядерщиком. Он сам, без подсказки родителей выбрал специальность. Жить в атмосфере, когда только и говорят о реакторе - и дома, и на улице Томска, и соседи судачат о том же – трудно не пропитаться этим духом, выбрать что-то иное.
Меня же больше поразило другое. Когда на Чернобыльской атомной станции случилась авария, Петр Томович бросился туда на помощь в первых рядах. Отец, как никто другой, знал, насколько это опасно и чревато для здоровья. Правда, или нет, но  доктора в свое время предрекали, что Николаевы из-за облучения не смогут иметь детей. Молодые, любящие друг друга, только начинающие жить – и такое... Слава Богу, все обошлось.
И вот Петр собирается ехать на Чернобыльскую АЭС, в самое ядерное пекло. Мог бы Том Петрович, используя служебное положение (будем называть вещи своими именами) не пустить его в Чернобыль, оставить работать на Курской атомной станции? Вполне. И ему, наверное, пошли бы навстречу, поскольку Том Петрович нахватался уже радиации за двоих, троих, если не больше. Но даже разговора у них с отцом на эту тему не было. И мать не бросилась на защиту своего ребенка – да, да, ребенка, поскольку  для всех матерей дети даже в преклонные годы все равно остаются детьми.
Петр Томович рассказал об том эпизоде обыденно, не вдаваясь в подробности. Когда же я начал задавать «провокационные» вопросы, недоуменно вскинул седые брови. Мол,  ничего такого и быть не могло...
А ведь случившийся у него годы спустя инсульт - не есть ли это в какой-то степени результат той самой чернобыльской поездки? У всех участников ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС иммунитет снижался, во что это выливалось? – у всех по разному.
– А-а-а... – махнул рукой Петр Томович, – пойдем-ка лучше покурим. Ты куришь?
На балконе он уселся на свое привычное место у окна, достал сигарету, окутал себя облаком дыма.
– Петр Томович, а ведь вам нежелательно курить, – не выдержал я. – Врачи, да и жена наверняка говорили...
Он только отмахнулся:
– Ладно... Сколько проживу, столько проживу...
Также, куря напропалую, отмахивался от врачей, своих домочадцев и Том Петрович, когда те уговаривали, требовали, упрашивали его бросить пагубную привычку. Что это? Ничем не объяснимое упрямство? Не желание считаться с собой, со своим здоровьем? Кто его знает, тайна сия покрыта мраком.
Перекурив, мы снова пьем чай.
– Ты не стесняйся, ешь, ешь, – все подкладывает и подкладывает мне Петр Томович.
А у меня в голове крутится еще масса вопросов о Томе Петровиче. Кто его знает, когда встретимся, и встретимся ли вообще. Хочется узнать, какие были у отца увлечения. Хобби, говоря по-современному. Интересно, мелькнула мысль, в то время, засилья иностранных слов, как сейчас, не было. Вот бы Том Петрович удивился, услышав, как в телевизоре, на улице, везде, где ни возьми, бесконечно звучит: «камбэк», «нон фикшн»... Едва успеваем к одному навязанному нам вычурному англоязычному выражению привыкнуть, тут же, чтобы не очухались, другое подсовывают. Сейчас, банки, рекламируя себя, так и щеголяют друг перед другом этим, как его, сразу и не вспомнишь, словцом... Во, кэшбэк какой-то. Язык надо вывернуть, чтобы это слово правильно произнести. А ведь вместе с языком и в голове, в мозгах что-то незаметно проворачивается. Надо ли нам это?..
– А Том Петрович любил читать?
– Любил, любил. Книги отец и по подписке получал, и покупал. Правда, времени для чтения у него  было мало. Но находил как-то, выкраивал.
– Вроде бы о Талейране книга ему нравилась... – продемонстрировал я свои познания.
– Да, это так...
Петр Томович на секунду задумался.
– Слушай, пойдем...
Он увлек меня за собой в зал, подвел к книжной полке.
– Собрание сочинений Тарле, - показал выстроенные корешки книг.
 Снял потертый, сразу видно, давно изданный экземпляр.
– «Талейран»
Я провел рукой по обложке. Даже не верится... Вот эту самую книгу когда-то брал своей рукой Том Петрович, бережно перелистывал страницы, вчитывался, вдумывался... Говорят, вещи хранят, накапливают некую энергетику не только автора, но тех, кто ими пользуется. Не знаю... Может, это самовнушение. Но я словно на миг, на доли секунды  попал  в то время, которое мерило его, Тома Петровича жизнь. Какую жизнь! Кажется, и меня задело этим крылом. Прикасаясь к великому, и сам несколько подпитываешься великим....
Мы много еще говорили с Петром Томовичем. И вновь он подливал мне чай, лез в холодильник за очередными припасами, что-то выкладывал на тарелку, все повторяя «Ешь, ешь...» Будто я прибыл из голодного края, и меня надо непременно накормить.
Я стал поглядывать на часы. Все-таки надо честь знать, нельзя человека чрезмерно нагружать. А он все махал рукой: «Ничего, ничего...»
Не мог не спросить Петра Томовича об уходе отца из жизни.
– Тома Петровича сердце подвело?
– Да...
– А как это случилось?
– Ночью ему стало плохо. Вызвали скорую. Но было уже поздно.
– А до этого сердце у него прихватывало?
– Да, и не раз. Кажется, даже инфаркт был...
– Наверное, если бы Том Петрович придерживался совета врачей, пил бы таблетки, какие ему прописали, не курил бы, то и пожил бы подольше.
– Может быть... Но он не слушался врачей...
– А Людмилу Михайловну? Наверняка она не раз говорила то же самое, требовала?
– А-а-а... Бесполезно. Когда становилось хуже, ложился в больницу. Побудет там немного, отлежится, станет получше, и опять на работу...
– Жаль...
– Да... Вот и все...
Я поспешил закруглиться. Извинился, что несколько нагрузил его.
– Ничего... Ничего...
На прощанье Петр Томович крепко пожал мне руку.

 P.S. Еще мне хотелось  поговорить с Александром Томовичем, младшим сыном Т. П. Николаева, который живет в Санкт- Петербурге. Что ж, если не встретиться, думал я, то хотя бы по телефону можно узнать немало интересного.
Мне дали номер Александра Томовича. Мы пару раз созвонились, наметили в ближайшее время поговорить о его отце уже обстоятельно.
Прошло несколько дней. Двадцать третьего мая звоню на его мобильный телефон, представляюсь. Заранее радуюсь, сколько новых фактов почерпну из разговора для будущей книги.
И вдруг... Женский голос в трубке (это была жена Александра Томовича) сквозь слезы сообщает:
-Александра нет. Он вчера умер...

НИКОЛАЕВА ГАЛИНА ВАСИЛЬЕВНА,
невестка Тома Петровича  ( по сыну Михаилу)
 
Закончила Московский энергетический институт по специальности «инженер-теплофизик».
Работала в наладочной организации МНУ ЭЦМ, участвовала в пусках 2, 3, 4 блоков Курской атомной станции.
С 1994 года работает в отделе ядерной безопасности КАЭС инженером.
Имеет дочь Людмилу и сына Василия, четверых внуков.

ЛЮДМИЛА МИХАЙЛОВНА – ЭТО ТАКАЯ ЖЕНЩИНА!

Семнадцатого августа тысяча девятьсот восемьдесят девятого года вся наша большая семья собралась вечером у Тома Петровича с Людмилой Михайловной. Приехал из Ленинграда сын Александр с женой и дочкой, пришли сын Петр с женой Татьяной и детьми, мы с Мишей и маленькой дочкой. Внук Алеша только что вернулся из Польши, он там отдыхал по путевке, так что было о чем поговорить. На ужине мы делились своими новостями, как всегда, шутили, смеялись.
Когда уходили, как сейчас помню, Том Петрович сидел в коридоре и разговаривал с кем-то по телефону. Ему без конца звонили с работы. Он то и дело брал трубку, давал какие-то указания, это было привычно.
Мы пришли домой, уложили дочку спать, сами уже собрались было отдыхать, как вдруг раздался звонок. Саша попросил Мишу срочно приехать – у отца случился сердечный приступ. Вызвали «скорую», Тома Петровича срочно отправили в больницу. Там он скончался...
Потрясение было очень сильное. Уходили – Том Петрович сидел, разговаривал, что-то решал, и вдруг его не стало... Пережить это было трудно.
Сердце у Тома Петровича часто пошаливало. Он даже перенес на ногах микроинфаркт, это уже после вскрытия выяснилось. Еще лето тогда выдалось очень тяжелое. Было очень жарко, работать ему приходилось очень много. Директора атомной станции и главного инженера тогда на месте не было – кто в отпуске, кто в командировке, так что нагрузка выпала большая. Том Петрович не показывал, что устает, что ему трудно, он всегда старался держаться бодрым, оптимистичным.
С ноября 1998 года мы стали жить вместе с Людмилой Михайловной. Некоторые удивляются: как ты ладишь со свекровью? А я скажу одной фразой: «Я такую свекровь желаю всем женщинам!» Она настолько понимающий человек, настолько тактичная... Никогда не пытается учить: «Вот так будет лучше!» Она может сказать: «Я это так делаю», а ты можешь принимать, или делать по-своему...
И детям, внукам никогда не навязывала свое мнение. А уж сколько она с ними возилась – и книжки читала, и в лото играла, и в карты, и в мячик, когда возраст позволял. Дети очень любили, когда бабушка вместе с ними садилась за пианино и музицировала. Она всем уделяла очень много внимания.
Том Петрович очень уважал мнение Людмилы Михайловны, Люси, как он ее называл. Вообще, он очень уважительно к ней относился. Я конкретно не скажу, в чем это выражалось, со стороны очень заметно.
Людмила Михайловна - женщина очень скромная. А еще она трудоголик, всю жизнь трудится. В девяносто лет еще ездила со мной на дачу, помогала, чем могла. Потом перестала ездить, возраст есть возраст. Но в городе по магазинам еще ходила. У нее был так называемый «малый круг» - там, где площадь Николаева, и «большой круг» - до площади Свободы. И даже сейчас, когда уже сильно ослабли и слух, и зрение, она все равно просит меня: «Галя, найди мне какую-нибудь работу. Галя, дай мне что-нибудь сделать...»
Людмила Михайловна управляла первым промышленным реактором в Челябинске-40 непосредственно под руководством великого Игоря Васильевича Курчатова. Лично из его рук получала высокую награду, орден Трудового Красного Знамени. Она многим могла бы поделиться, но рассказывает мало. Наверное, это идет с той поры, когда она, как и Том Петрович, давала подписку в первом отделе о неразглашении сведений, касающихся производства плутония для атомной бомбы. Это, несомненно, наложило свой отпечаток.
Людмиле Михайловне запомнилось, как их, операторов, учили прибывшие в Челябинск-40 из Ленинграда специалисты. Времени специально на учебу не отводили, ядерную физику познавали непосредственно во время работы. Использовали любое образовавшееся «окошко», учеба была практически индивидуальной. Это дало ей очень много.
Как-то в информационно- аналитическом центре собрались трудовые династии тех, кто работает на Курской атомной станции. Многие не знали, что я невестка Людмилы Михайловны. Когда встреча закончилась, ко мне подошла пожилая женщина.
– Ой,- говорит, –  я только узнала... Людмила Михайловна – это такая женщина! Она всегда была тактичной, доброжелательной и уважительной к людям, независимо от возраста и положения.
Передай ей от меня низкий поклон!


БАРТЕНЕВ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ

 скульптор, заслуженный художник России
г. Курск.

ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ

Прежде, чем лепить какую-либо скульптуру, мне надо понять характер человека, узнать так, чтобы я мог его представить. Я должен видеть, чувствовать, как будто его давно знаю, нафантазировать, сжиться с ним. И когда знаю, могу уже лепить по памяти, по воображению.
Когда лепил великого русского актера, курского самородка Щепкина, у меня никаких фотографий не было. Знал только, как он был одет, видел в областном краеведческом музее его посмертную маску, и все. Я полностью придумал его – как он сидит, как у него ноги носками внутрь сдвинуты. Придумал ему трость, хотя никакой трости у него не было. Просто любовался формой, лепил для себя.
У меня такой характер: когда леплю, получаю удовольствие от работы. Никогда не показываю себя, какой я виртуоз. Есть у нашего брата некоторые приемы, которые показывают в первую очередь его самого, как он лихо делает. А мне прежде всего хочется, чтобы на первом месте был образ этого человека. Образ!
При создании памятника писателю Воробьеву, который стоит в центре Курска, я ассоциировал его с генералом Хлудовым из фильма «Бег» по роману Булгакова «Белая гвардия». Исходил из того, что Воробьев хотел быть офицером. Он поступил в училище кремлевских курсантов, но не закончил его, началась война. Первая повесть Воробьева «Убиты под Москвой» - автобиографическая. Всю роту кремлевских курсантов перебили, осталось всего двое. Воробьева контузило, он попал в немецкий плен.
И вот я по образу генерала Хлудова вылепил Воробьева. Приехали дочь с сыном, в мастерской у меня смотрели. Все им понравилось. Когда комиссия уехала, мы вышли с сыном Воробьева перекурить, я спрашиваю: «Сереж, ну ты мне честно скажи, может, что не так? Ну, нос там, еще что». А он говорит: «Все это неважно. Главное – у отца любимым героем был генерал Хлудов из «Бега». Вы здесь попали просто в десятку!»
 Вот также получилось и с памятником Тому Петровичу Николаеву. Я изучал литературу, разговаривал с людьми, которые его знали. И когда смотрел его фотографии, слушал рассказы о нем, то мне он представился человеком... ну,  Героем нашего времени.
 У нас, скульпторов, иногда понятие о героизме ложное. Герой якобы должен быть высоким с богатырской грудью, как, скажем, фигуры на Мамаевом кургане. А типаж – такой, каким скульпторы изображали в пятидесятых – шестидесятых годах: широкие скулы, широкая грудь.
Я понял, что Том Петрович, Герой нашего времени, должен быть не ложной героической внешности. Он был обычный человек. Обычный мужик. Не огромного, а среднего роста. В толпе на него никто бы и внимания не обратил. Иной, скажем, директор какого-то промтоварного магазина идет по улице, сразу видно: директор! К нему на выстрел не подойдешь.
А Том Петрович не был броским, не был человеком, который преподносит себя как личность. Хотя он был великой Личностью. Но он об этом даже не задумывался. Он, как нормальный русский человек, добросовестно делал свое дело. Вот в этом, наверное, наверное, и заключается понятие «Герой нашего времени».
Многие задаются вопросом: «Герой нашего времени. Какой он?» Лермонтов описывал Героя своего времени. Во время войны мы знаем массу примеров геройства солдат, простых людей.
В наше время в одной деревне в разваленной хатенке жил неказистый мужичок. Семьи у него не было. Простоватый такой, невидный, никто на него и внимания не обращал, даже за дурачка считали. «Васька-дурачок», так его все и звали.
Однажды в деревню приехала представительная делегация из Москвы. Оказывается, отыскались какие-то документы. Спросили, где живет такой-то. «Васька – дурачок?» – удивились в деревне. – « Да вон в той хатке»».
А незавидный мужичок оказался полным кавалером орденов Славы! И никто в деревне об этом не знал...
Мне не хотелось делать памятник Тому Петровичу Николаеву пафосным, ложным героически. Он должен быть простым, и в то же время, чтобы в нем чувствовалось сила- сила духа, ума, высокое благородство и порядочность. Вот что мне хотелось передать.
Я разговаривал с женой Тома Петровича, Людмилой Михайловной, с его сыном Петром Томовичем. И увидел такие моменты... Ну, например, есть люди озлобленные на что-то, раздражительные. Кто-то имеет властный командирский голос, не только на работе, но и дома ведет себя как властелин, как лидер. Нет, Том Петрович был очень прост в обращении со всеми. Видел я фотографии, где он стоит со своими сотрудниками на демонстрации – ничем абсолютно не выделяется.
Тома Петровича я увидел интеллигентным, добрым, порядочным человеком.
А то, что я представил его с сигаретой... Петр Томович сказал, что отца трудно представить без сигареты, он буквально не вынимал ее изо рта.
Я был в квартире Тома Петровича. Обстановка очень простенькая, как у среднестатистического советского человека. Стеночка семидесятых или восьмидесятых годов, такая же другая, ничем не выделяющаяся мебель. Никакого суперинтерьера, обыкновенная рядовая квартира. Такого значимого человека, совершившего подвиг, которого знают не только в Курчатове, в области, но и далеко за ее пределами, имя которого останется на века.
Идея создания памятника принадлежит Совету ветеранов Курской атомной, которым в то время руководил Евгений Андреевичу Козарезов. Может, кто-то и раньше об этом думал, но взялся именно Козарезов. Он поговорил с главным архитектором города Курчатова Виктором Вячеславовичем Мостовых, тот позвонил мне. Мы встретились в феврале 2013 года, обговорили детали.
На создание памятника ушло не так много времени.
Сначала я сделал небольшой эскиз. С ним ознакомились Мостовых,  Козарезов, представители Курской атомной станции, Глава города  Игорь Владимирович Корпунков. Эскиз  всем понравился.
А вот родственники Тома Петровича в один голос заявили: «Не похож!». Я – «Как так?» Показываю им фотографии, которые они мне дали. Смотрят. На этой – похож, а на этой – не похож сам на себя. И на этой фотографии он – не он. Я говорю: «Что мне дали, с того я и лепил».
Ну, ладно, говорят, мы вам другие привезем. И сын Тома Петровича Александр привез из Питера две фотографии. Я увеличил их, сделал портрет, вылепил один в один.
Эскиз утвердили окончательно. Была составлена смета, все рассчитали по расценкам Союза художников России. И я стал работать.
Уже летом показал модель во дворе своей мастерской в натуральную величину. Потом снял форму, отвез ее в Санкт-Петербург. А двадцать второго декабря 2014 года, в День энергетика, в Курчатове на площади Николаева состоялось открытие памятника Тому Петровичу. На создание его ушло около года.
Зима тогда выдалась без снега, было холодно. Выступали директор Курской АЭС В.А. Федюкин, глава города И.В Корпунков, Е.А. Козарезов, другие представители атомной станции и города. Должен был приехать министр атомной энергетики, но почему-то не приехал. Я отлил маленькую модель Тома Петрович Николаева в бронзе, Козарезов потом отвез ее в Москву, подарил министру.
Мне кажется, о Томе Петровиче должны рассказывать в школах, чтобы дети знали, что это был за человек, брали с него пример. Хотелось, чтобы о Томе Петровиче  Николаеве знали как можно больше людей.















КРАТКАЯ АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Т.П. НИКОЛАЕВА

Том Петрович Николаев родился 4 апреля 1926 г. в поселке Фабрики им. Дзержинского Ново-Спасского района Куйбышевской области.
В 1941 г. после окончания 7 классов средней школы пошел работать учеником электрослесаря на толерубероидный завод города Куйбышева.
В 1948 г. окончил  энергетический факультет  Куйбышевского  индустриального института по специальности «инженер-электрик» и был направлен на работу в Челябинск-40.
1948 - 1955 г.г. - работал в Южно- Уральской конторе Главгорстроя СССР  в  г. Челябинске - 40 (сейчас  город Озерск) на инженерно-технических и руководящих должностях.
 1955 - 1966  г.г. – заместитель главного инженера объекта на Сибирском химическом комбинате, заместитель начальника, главный инженер объекта.
В 1974 году переведен  на Курскую АЭС на должность главного инженера.
1974 – 1979 г.г – главный инженер Курской АЭС.
1979 – 1989 г.г. – заместитель директора по науке Курской АЭС.
Под руководством Т.П.Николаева  осуществлен пуск и освоены четыре энергоблока КуАЭС, подготовлен эксплуатационный и ремонтный персонал.
При непосредственном участии и под руководством  Т.П. Николаева на Курской АЭС еще до чернобыльской аварии были проведены мероприятия, которые способствовали повышению безопасности и экономичности работы реакторов РБМК.
Том Петрович Николаев скончался 18 августа 1989 г. в городе Курчатове Курской области.
Похоронен на кладбище п. Дичня Курчатовского района.

За многолетнюю плодотворную деятельность  Т.П. Николаев удостоен Государственной премии СССР III степени (1953 г.), Ленинской премии, награжден орденами Ленина, Трудового Красного Знамени (1971 г.), тремя орденами «Знак Почета» (1951, 1962, 1977 г.г.)
Т. П. Николаеву присвоено звание «Заслуженный энергетик Российской Федерации».
В знак признания особых заслуг в развитии города удостоен звания «Почетный гражданин города Курчатова» (посмертно).



ЛИТЕРАТУРА

Брохович Б.В. О современниках. Ч.1. – электронная библиотека «История Росатома» . –   240с.
Грабовский М.П.«Второй Иван. Совершенно секретно». – М.:«Научная книга», 1998.160 с.
Грабовский М.П. «Накануне аврала».– М .: «Научная книга.: 2000.–  152 с.
Грабовский М.П.  «Атомный аврал».–  М.: «Научная книга», 2001.– 200 с.
Дятлов А.С. «Как это было». – М.: «Научтехлитиздат», 2001.- 185 с.
Журавлев П.А. Мой атомный век. О времени, об  атомщиках и о себе. –  М.:Хронос– пресс, 2003– 464с.
Ленинградская АЭС. Годы. События. Люди: Сб. статей.–  М.: Энергоатомиздат, 1998 .- 240 с.
Лойша В.«Шершавая книга. Коллаж с атомной бомбой: к 60-летию СХК».–  Северск.: –  210 с.
Медведев Г.У. «Ядерный загар».–  М.: «Книжная палата», 1990 г.–  220 с.


ОГЛАВЛЕНИЕ

РЕШЕНИЕ
 Художественно-документальная повесть

Глава 1. Учиться у... Глава 2. Лучший Глава 3. С самой строгой Глава 4.Особое Глава 5. Переход на Курскую АЭС......................................................
Глава 6. «Василию Графитовичу – мое почтение...»...........................
Глава 7. «Сизовщина» - это не консерватизм.....................................
Глава 8. Спор с Глава 9. Трещина Гриффитса – как выход из положения...................
Глава 10. «По распоряжению Тома Петровича...»................................
Глава 11. О чем поют Глава 12. «На полотенце утренней зари...»...........................................
Глава 13. И Бетховен, и Глава 14. «Три Глава 15.Фиаско Глава 16. По имени Глава 17. Селедка Глава 18. «Не оставить реактор без воды!».........................................
Глава 19. Любимый город может спать спокойно...............................



ВОСПОМИНАНИЯ О ТОМЕ ПЕТРОВИЧЕ НИКОЛАЕВЕ

РЯХИН ВЯЧЕСЛАВ МИХАЙЛОВИЧ
«Он учил нас культуре безопасности»...........

ВОСКРЕСЕНСКИЙ ЮРИЙ КОНДРАТЬЕВИЧ
 «Том Петрович был удивительным человеком!»..................................

СЛЕПОКОНЬ ЮРИЙ ИВАНОВИЧ.
«Это   мощная личность!»
БУРКОВ АНАТОЛИЙ ПЕТРОВИЧ
 «Последнее, что я мог для него сделать…»..........................................

ПОЛЯНСКИХ СЕРГЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ
 «Основа безопасности была заложена Томом Петровичем».................

ЛИЧНОСТЬ И КУЛЬТУРА БЕЗОПАСНОСТИ
(личный вклад Т. П. Николаева в безопасность Курской АЭС)…….

ЧИЖЕВСКИЙ ЮРИЙ БОЛЬТАЗАРОВИЧ
«На «пятаке» реактора спать можно!»....................................................

ПЕТРОВ АНАТОЛИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ
 «Том Петрович  был всегда
УВАКИН АЛЕКСАНДР ВЛАДИМИРОВИЧ
«Петр Томович сформировал команду единомышленников»..............

КИСЕЛЕВ НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ
«Авторитет его был
БАГРОВА АНТОНИНА ПЕТРОВНА
«Такие люди должны жить
ГРЯЗНОВ АНАТОЛИЙ МИХАЙЛОВИЧ
 «Самый большой грех – это
НИКОЛАЕНКО АЛЕКСАНДР ПАВЛОВИЧ
«Умные люди – всегда
ГАЛЬБЕРГ ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ
«И, ко всему прочему, обаятельный человек»....................................

ФИЛИМОНЦЕВ ЮРИЙ НИКОЛАЕВИЧ
«Вся жизнь его была посвящена атомной энергетике

НИКОЛАЕВ ПЕТР ТОМОВИЧ,  старший сын Т. П. Николаева
«Отлежится – и на работу...»
НИКОЛАЕВА ГАЛИНА ВАСИЛЬЕВНА, невестка Т. П. Николаева
«Людмила Михайловна – это такая женщина!»..................................

БАРТЕНЕВ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ, скульптор
«Герой нашего
КРАТКАЯ АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА Т. П. НИКОЛАЕВА....................


ОГЛАВЛЕНИЕ……………………………………………………………………