Ноль Овна. Сны Веры Павловны. 12

Летний день длинен, но и он подошёл к концу. Иван Семёнович снова надел пиджак, но вернуть себе этим нехитрым способом начальственную импозантность у него не вышло. Запах дыма от мангала, которым он весь пропитался, наводил теперь на мысли о владельце шашлычной, а не о важном деловом человеке. Впрочем, обманчивая простота очень Рашидову шла, так что и кулинаром он представлялся весьма харизматичным. Артемий Иванович, стоя уже возле автомобиля рядом с отцом, с невнятной тоской наблюдал, как тот с хмельным блеском в глазах, словно дорожку из кокса втягивает носом тинный вечерний воздух. Вот как у него получается быть таким живым, таким убедительным, таким магнитичным? Томительная романтическая тревога осела тяжестью в сердце. И это было так невыносимо, что Артемий Иванович сделал то, чего не делал со времён беззаботного своего детства – обнял отца и положил голову ему на плечо.

– Я вернусь, Жан, – практически сразу жалея и об этом своём глупом порыве, и о произнесённых так опрометчиво словах, шепнул он. И от стыда прижался ещё теснее, сплющив об отцовское плечо нос и не обращая внимания на перекосившиеся очки.
– Я буду ждать, – тепло отозвался Рашидов, перебирая тёмины волосы.

Вий наблюдал эту трогательную сцену, сидя на ступеньках крыльца. Он бесстрастно смотрел, как рашидовские губы неспешно, подолгу замирая в каждом из невиннейших поцелуев, мягко касаются тёминой щеки. Также бестрепетно он ощущал, какой крепости при этом настаивается внутри него самого яд (или серная кислота концентрируется?) – одной капли хватит, чтобы от Тёмы осталась лишь дымящаяся воронка.

– Почему Жан? – бесцеремонно окликнул он Тёму, когда автомобиль, чихнув бензиновой гарью, скрылся за поворотом на шоссе.

– Потому что так его зовут. – Артемий Иванович словно обессилел от этого прощания – стоял, поникший, и только после виева вопроса побрёл к дому.

– Расскажешь? – подпустив елея в свой голос, почти дружелюбно улыбнулся ему Вий. – А то ведь я ничего о его прошлом не знаю. За все эти годы мне не удалось посмотреть ни одного личного дела нашего патрона.

– Кто ж тебе даст? – снисходительно глянул поверх очков Артемий Иванович. Он как раз дошёл до крыльца, где сидел на ступеньках Вий.

– Может быть, ты? – гнусненько ухмыльнулся тот. Схватив Тёму за коленку, он заскользил ладонью по внутренней стороне бедра всё выше, и выше. – Или не дашь?

На Артемия Ивановича стало жалко смотреть, настолько он растерялся от виевой грубости. Взгляд его сделался таким беззащитным, что Вий не смог сдержать раздражения.

– Что? Не романтично? – зло прищурился он. – Тебе серенаду спеть сначала под окнами?

Артемий Иванович уже открыл было рот, чтобы без эвфемизмов высказать Вию всё, что накопилось за этот день, но едва начавшуюся ссору прервал громкий треск.

За соснами кособочился весьма живописный плетень, будто перенесённый в Подмосковье из гоголевской Малороссии каким-то упоротым любителем эклектики. За этот плетень и зацепился рубашкой худой и длинный мужик, похожий издалека на ходячую жердь. Поняв, что его заметили, он замер на мгновенье в нескладной позе, а потом дёрнул ветхую клетчатую фланель из всех сил. Хрустнула ветка, затрещала ткань. Мужик спокойно и с достоинством оправил разодранную теперь сзади рубашку и не спеша пошёл к наблюдавшим за ним людям.

– Тут ближе, – с глупой улыбкой сообщил он растерянному Артемию Ивановичу. – Обходить было лень.

– Вы порвали рубашку. – Артемий Иванович глянул на него поверх очков как учительница на нерадивого школяра – с усталым, смиренным укором.

– Та!.. – мужик легкомысленно отмахнулся и протянул Артемию Ивановичу руку. – Я Матвей, – доложился он, обменявшись вежливым рукопожатием с Тёмой. – Ключи принёс.

– Давай сюда. – Вий протянул руку, хотя к нему, собственно, никто не обращался. Этот придурковатый Матвей почему-то упорно его не замечал. Вот и сейчас, продолжая радостно скалиться, он смотрел только на Артемия Ивановича:

– А я тебя помню. Ты с отцом сюда раньше часто приезжал.

– Приезжал, – согласился Артемий Иванович, перебирая в памяти тех, кого встречал здесь когда-либо, но не находя никого похожего на мужика в прокуренной фланелевой рубахе.

– Пойдём, я покажу, как отопление включать, – душевно предложил Матвей. Выглядело это так, будто секрет манипуляции отопительной системой он показывал только в качестве награды и только тем, кого сам выбрал. А в данном случае было очевидно, что проникся доверием он исключительно к Тёме.

– Слышь, мужик, – не выдержал Вий. Как только он встал во весь рост, Матвею пришлось обратить на него внимание. Зловещую фигуру в чёрном игнорировать было также трудно, как вставшую на хвост кобру. – Давай-ка, ты мне всё покажешь. В этом доме сейчас я альфа-самец, мне со всем этим и разбираться. А Тёма у нас самочка, железки тягать – не его дело.

– Хахаль твой? – сочувственно спросил Матвей у Артемия Ивановича. – Я видел, как он тебя лапал, – доверительно сообщил он. – Хочешь я ему физиономию разъеб***шу?

– Нет. Спасибо, не надо, – сухо ответил Артемий Иванович. Столько унижений разом уважаемый аналитик и главный архивист наверное за всю свою жизнь не переживал. Поэтому он просто одеревенел внутри. Так всегда происходило, когда он не знал, что делать с эмоциями, которые неожиданно налетали и принимались беспорядочно, с громким писком перед ним метаться, задевая крыльями лицо.

Матвей понятливо кивнул и пошёл в дом, по-прежнему не замечая Вия. Тот, поигрывая ключами, без вопросов последовал за ним.

Артемий Иванович подождал, когда закроется за этими двумя дверь и только после этого выдохнул. Он устало облокотился о широкие перила и с отчаянием уставился в никуда. Господи, ну зачем, зачем он в тот день повздорил с отцом?! Нашёл из-за кого! Так бы и не побежал на электричку, не встретил бы Вия – остался бы дома, сидел бы там тихо на диване, смотрел, как отец работает, а Вий благополучно исчез бы из его жизни и из конторы навсегда. Вот кто столкнул его с Вием? Да ещё так далеко ото всех. Зачем? Кто дёргал за ниточки, чтобы свести их и оставить наедине в этом доме?

Стоп. За ниточки! Артемий Иванович заволновался, прошёлся по крыльцу взад-вперёд. Литераторы – они сплетают ниточки в паутину историй. Розен – без него тут не обошлось. Но чего он хотел добиться? Избавиться от Вия? Чтобы тот переключился на другого и оставил бы его в покое? Может быть. Но как-то мелковато для Ордена. Думай, Тёмушка, думай! Артемий Иванович снова измерил шагами крыльцо. Настройка. Главная забота литераторов – корректировка настроек. Что не устраивает их в Тёме? О, Боже, как всё плохо! Получается, Вия прислали как раз за тем, что он сейчас и делает – перепахать несчастного аналитика, засеять новыми семенами, все гербарии его выбросить, сгрести в охапку и – на помойку… Так. Ещё раз – стоп. Гербарии… Прошлое. Он, Тёма – хранитель прошлого, а у Вия проблемы тоже с прошлым, с воспоминаниями – своими и чужими, воспоминаниями остальных членов Ордена. Бергер водил Вия по старым картам, Гранин заставлял его записывать, значит, Тёма должен… что? Выстроить сюжет, увидеть в этих воспоминаниях внутреннюю логику!

Артемий Иванович с облегчением рассмеялся, даже прослезился слегка. Шмыгнул носом. Слава Тебе, Господи! Он воздел руки кверху, пока никто не видит. Всё так просто. И не надо спать с Вием, как он с испугу вообразил. Можно спокойно дальше работать и не думать обо всех этих глупостях.

Стук шагов по деревянному полу был слышен издалека, поэтому Артемий Иванович успел вытереть глаза и спуститься с крыльца – под лампой, что горела над дверью, безумное выражение его лица было бы слишком хорошо заметно.

Первым вышел Матвей. Он прошаркал подошвами по ступенькам, встал рядом, закурил.

– Гони его, – сказал он уверенно. Прозвучало так, будто его позвали починить кран и он, после осмотра, советует его выбросить и поменять на новый. – Он псих. Точно тебе говорю. Я тут недалеко в психушке санитаром работаю. Насмотрелся.

Артемий Иванович, всё ещё экзальтированно счастливый после своего открытия, покосился на собеседника, стараясь не лыбиться, как идиот, без видимой причины.
– Хорошо. Спасибо. Телефончик оставь, – кивнул он, стараясь, чтобы голос его звучал по-деловому. – Вдруг понадобится квалифицированная помощь.

– Ага, – хмыкнул между двумя затяжками Матвей. – Самой толстой иголкой. В жопу.

Артемий Иванович не удержался и истерически засмеялся. Он так давно этого не делал, что даже испугался – вдруг не сможет остановить эту тряску, и умрёт, потому как не сумеет вдохнуть и разогнуться.

– А с собой у тебя ничего нет? – всхлипнул он, когда немного отпустило. И поправил, наконец, очки. – По-моему, ты его разозлил.

– Знал бы, галоперидолу бы захватил. – Матвей затоптал сигарету и, не оглядываясь, пошёл в сторону плетня. – До завтра. Завтра покажу, где здесь магазин.

– Я тебя вспомнил! – ахнул вдруг Артемий Иванович. – Ты у меня книжки брал! Жюля Верна и Стивенсона!

– Точно. – Матвей развернулся и разулыбался во все тридцать два зуба. – А ещё мы шалаш строили и ты топор мне на ногу уронил.

– Прости, – устыдился Артемий Иванович. – До сих пор я такой же безрукий, так что ты топоров мне, пожалуйста, не давай.

– Нормальные у тебя руки. Красивые. Не наговаривай на себя. – Матвей пятился теперь в сторону плетня, почему-то не желая отворачиваться от Тёмы.

Они больше ничего не сказали друг другу, даже не попрощались. Матвей перемахнул через плетень – и в этот раз он сделал это легко и красиво. А к Тёме сзади прильнул Вий – обхватил холодными руками поперёк тела, холодным же носом в щёку уткнулся.

– Ты больше не кричи так, что вспомнил, –  интимно, как будто сальности на ушко шептал, проворковал Вий. – У меня чуть инфаркт не случился. Семёныч мне голову открутит, если ты вдруг из асов в пидарасы подашься. Тебе помнить не полагается, не забывай.

Артемий Иванович решил, что это удобный момент для того, чтобы прекратить их убогую пародию на роман и не мучиться больше со всеми этими утомительными эмоциями. И зачем позволил себя в это втянуть? Известно ведь, что Вий ас в сердечных делах. Всего за один вечер сумел влюбить Тёму в себя, а теперь принялся играть с ним как с мышью – хамить, ревновать, унижать прилюдно, потом снова приманивать. Что дальше? Артемий Иванович не хотел этого знать. Поэтому он вежливо, но очень твёрдо отцепил от себя длинные виевы руки, повернулся к Вию лицом, поправил очки и ровным тоном предложил:

– Рома, давай останемся друзьями.

Вий очень быстро считал все тёмины душевные движения и едва не расхохотался. Чтобы скрыть ухмылку, он низко опустил голову, поспешно сунул в рот сигарету и отступил на один шаг. Прикурил, глянул на Тёму с прищуром сквозь облачко сигаретного дыма.

– Мы же с тобой никогда не были друзьями, Тём. Ты забыл? – стараясь выглядеть добродушным, спросил он.

Артемий Иванович только плечами пожал. Теперь ему было всё равно. Вий больше не цеплял. Стоило сбросить с себя морок, который тот навёл, и дурацкий книжный сценарий выключился. Как если бы Артемий Иванович щёлкнул пультом, прощаясь с романтической любовной историей, которой посвятил два часа своей жизни, сопереживая приключениям экранных персонажей.

– Тогда будем просто работать, – безразлично констатировал Артемий Иванович, по обыкновению складывая губы сердечком.

Вий попинал что-то в траве. Ёлки-палки! Ведь только проверить хотел, насколько быстро Тёму можно будет от себя отвратить, если понадобится. Душещипательный рассказ про то, что это Семёныч хотел их разлучить и его, Вия, угрозами вынудил так поступить, он оставил на крайний случай. Знал, что с романтичным и склонным к жертвенности Тёмой это обязательно сработает на ура. Но сейчас следовало надавить на другое.

– А на мои чувства тебе плевать? – тихо спросил Вий.

У Артемия Ивановича сразу дрогнуло сердце. Как же быстро Вий расколол его кокон снова! Умеет ведь, с-сука, задеть нужную струну в нужный момент! Теперь включился мелодраматический сценарий номер два: «ты мне не нужен, но ты страдаешь от неразделённого чувства ко мне и моя жалость сильнее твоей любви».

– Ч-чу-чувства? – Артемий Иванович заикался редко, но сейчас был тот случай, когда – с размаху в кювет и теряешь дар речи. Кого он там сравнивал мысленно со сломанной куклой? Вия? Тот как раз в полном порядке.

– Да, Тёмушка, чувства, – по-змеиному зашипел Вий, молниеносно приближаясь. Окурок блеснул красной точкой в воздухе – описал полукруг и погас в мокрой траве. – Потому что я знаю, каким ты можешь быть.

– К-каким? – беспомощно пролепетал Артемий Иванович. Он чувствовал, что разваливается, и не знал, за что хвататься – держать лицо или цепляться за осыпающиеся части скелета. Он знал, что Вий имеет в виду. Он сам вспоминал те моменты, когда по-настоящему жил. Эту концентрацию, силу и лёгкость, с которой двигаешь горы. Когда – как высоковольтная линия. Когда божественная любовь наполняет сердце и благодарность твоя такова, что слова молитвы убийственней молнии.

– Настоящим, Тёмушка. – Эти слова Вий со злостью выплюнул Тёме прямо в лицо. Схватил холодными пальцами за подбородок, задрал его голову повыше – так, чтобы глаза в глаза. Чтобы прицельно высказать всё, что накопилось. – Пророком, вакхантом, пифией. Но ты ведь стесняешься всё это на себя примеривать? «Жан, я вернусь!» – пискляво передразнил Вий. – Кого ты обманываешь? Мы все скорей сдохнем, чем дождёмся твоего возвращения.

Это было обидно. Очень обидно. Но так справедливо! Обычно, когда Артемий Иванович спрашивал себя, во имя чего он приносит себя в жертву суете, он вспоминал всех тех людей, ради которых работала контора – тех самых людей, которым здесь так трудно, потому что окружение по умолчанию враждебно их сути и агрессивно по отношению к их творчеству и проявлениям вовне. Они – такие одинокие, уязвимые, такие тонкие, чувствительные и гениальные – нуждались в защите, присмотре и помощи. Вот и трудился Артемий Иванович по пятнадцать часов в сутки: подыскивал кураторов, анализировал отчёты, регистрировал карты, составлял справки и инструкции, отвечал на запросы, спускал заключения в службу безопасности. И, по сути, прикрывался этим, чтобы не участвовать в делах своего братства. Себе-то он мог в этом признаться.

Артемий Иванович помнил, что в детстве всё было иначе. Жизнь рядом с отцом была какой-то неземной, полной таинственного значения и торжественной, как прикосновение к вечности. Отец часто водил его в храм – не для отправления религиозных обрядов, а просто на прогулку. Артемию Ивановичу казалось, что воздух там гудит и колется, будто заряженный электричеством. Сам отец становился для него в этом мистическом пространстве нечеловеческой сущностью – сгустком энергии, дверью в космос, в запредельное и невыразимое, божественное. И Артемий Иванович чувствовал себя ключом от этой двери. Нет! Он становился им! И эта дверь открывалась для него. И за ней была тьма – та самая, первородная «тьма над бездною», которая содержала в себе всё, которая питала и укрывала. Которая по ощущениям была совсем не Отцом, а Праматерью, столько в ней было любви и бессловесного знания. Плавая в этой, полной смыслов, субстанции, Артемий Иванович становился тем самым пророком, вакхантом и пифией, которые изрекают убийственно-глубокие истины до безумия простыми словами. Понятно, что, один раз увидев такого Тёму на собрании братства, Вий с его маниакальной страстью к постижению тайн мироздания, влюбился в него. Точнее, правильней было бы сказать, залип или даже подсел как на наркотик, потому что это была, конечно, никакая ни любовь, а дикое, мучительное, неконтролируемое влечение и желание обладать. И вот сейчас всю силу этой маниакальной страсти, выплюнутой вместе со словом «чувства», Артемий Иванович на себе ощутил. Она оказалась как ураганный порыв ветра, который сдул плоть с его костей и унёс вихрем рассыпавшийся скелет. И это голую душу рассматривал сейчас Вий жадным взглядом. Его желание было столь очевидно и так насыщенно, что Артемий Иванович не мог ему отказать. Его податливая натура, склонная служить и предоставлять себя каждому, кто в этом нуждался, сама по себе сделала за него выбор.

Артемий Иванович чуть ли не со слезами на глазах приблизился к Вию, обхватил его лицо ладонями, вгляделся в его чёрные глаза и его повело так знатно, как будто ему чистый спирт впрыснули в вену. Он целовал, гладил и задыхался при этом так, будто Вия прямо сейчас должны были вырвать из его объятий и повести на эшафот. И он чувствовал – всё яснее и яснее видел – того внутреннего скорпиона, который ранил клешнями виево сердце и жалил его печень. Это был крупный экземпляр. Он двигался молниеносно, его панцирь был крепче стали, а яд смертелен. Ему было очень тесно там – внутри виева тела. Он хотел выбраться, заставляя это самое тело забираться  всё выше и выше. Хотел увидеть самую суть, принуждая закапываться глубже и глубже. Ему нужны были ответы – самые верные ответы. Он кружил беспокойно среди чужих воспоминаний, как в тумане, который не схватишь, не препарируешь, не победишь. Артемию Ивановичу стало его так жаль, так жаль! Отчаянно захотелось помочь. Разогнать этот туман, подарить покой и ясность. Он вгляделся в обрывки облачных видений и попытался мысленно их сложить. Результат превзошёл все его ожидания!

Артемий Иванович вздрогнул, выпустил из объятий Вия, отступил от него на шаг. Вытер губы тыльной стороной кисти, поправил очки.

– Мы внутри карты, – торжественно воздев вверх указательный палец, пробормотал он с безумным блеском в глазах. Попытался отдышаться, но сердце колотилось по-прежнему так, что ничего не выходило – даже руки тряслись. – Старой карты. И мы должны её восстановить. Пошли.

Он схватил Вия за руку и потащил в дом. Вий, всегда готовый делать на этом свете две вещи – трахаться и разгадывать мистические загадки – последовал за ним без колебаний. Тёмины поцелуи весьма вдохновили его, поэтому он собирался совместить оба этих занятия. Если удастся Тёмушку раскрутить, из него может выйти второй Розен, который вот так же безумен и вдохновлён перманентно. Это было бы невероятной удачей. Такого Тёму Вий носил бы на руках, берёг и любил до потери пульса. А уж с таким папой в активе, как Иван Семёныч, можно было не бояться, что Тёма, поджав губки, откажется менять этот мир. И кому после этого нужен Розен? Разве что малахольному начбезу. Вот пусть он с этой пушистой сволочью и мучается. А Вий прикарманит этого милого лабораторного мышонка – жертву крайне удачных генетических экспериментов.