lV

Пришли они в полной тишине к небольшому пятиэтажному дому, что был в минутах пятнадцати спокойной ходьбы от типографии. Вайнер был бы и рад начать диалог и даже пару раз порывался, но тут же одёргивал себя на мысли, что не знает о чём. А собеседник выглядел хоть и менее мрачным и угрожающим, но от этого не более располагающим к диалогам. Да и по речи имел интонации малоприятные со скользящей буквой «Р», за словом в карман не лез.

Однако квартира была маленькой только на вид, как и сам дом, а практичный простор пространства, лишённый уюта, выдавал отсутствие женской руки. Небольшой уходящий вглубь эркер с парой кресел, да тумбочка, заставленная книгами, одна к одной, по стене, вымеренные точно по линейке.

Марк лениво подцепил один книжный корешок на столе, доставая, дабы занять руки, пока Лев готовил и раскладывал кресло, что было видно из прохода. Из-за разогретой «буржуйки» становилось тепло и даже душно, но своевольничать не решил.

Своего рода из-за непотребного вида «фолиант» был сложен пополам и будто готовился отправиться на протопку помещения.

«Никогда не понимал», — подумал Вайнер, отгибая корешок. Это его книга.

— О, даже не трогай этот кошмар сюрреалиста, — всплеснул руками с ядовитой усмешкой прозорливый хозяин квартиры, почти заканчивая с делом начатым, — не тронутый сам ни логикой, ни здравым смыслом, — добавил с вредностью.

— Почему же сразу кошмар? — спросил Вайнер, подняв брови. Он любил слушать разные мнения касаемо своего творчества, но уже пару лет он находился в творческом кризисе, не планируя выходить, из-за чего раз от раза было неприятнее.

— По порядку: вся информация абсолютно не схематична, не линейна. Не красит сумбурная подача, постоянное перепрыгивание с одной проблемы на другую. Боюсь, хороший редактор рыдал бы над этим опусом, — усмехнулся желчно, что в каждое слово будто кидал дротиком. — Отвратительная связь речи и смысла: автор цитирует популярную точку зрения, обнаруживая себя диссидентом, позиционируя как произведение не политическое, но видно карикатуризм откровенный на ситуацию в мире, взять хоть Первой Мировой войны. Право, смешно, да пока только зубы целы… — остановил поток хлёстких мыслей собеседник, будто делал это миллионы раз, и смакуя эту задумчивая паузу, как хорошее вино.

— Красной нитью по всей книге проходит тема: «Есть люди такие и такие. Последствия их поведения есть такие и такие. Если вы не хотите быть такими и такими, то не делайте так! А если вы не можете не делать…», то идите к психологу! Прекрасно, не правда ли? Ощущение, что автор просто льёт на читателя беспорядочный поток своих мыслей. Причём, психологически не аргументированных, а просто похожих на личное мнение. Для неопытного журналиста, что публикуется на последних страницах газет, это даже не простительно. Для тиража книги — тем более. Уже после первых пятидесяти страниц у меня возникла и не покидала до конца мысль: «Нет, дядя, я слишком люблю себя, чтобы весь этот поток дочитывать до конца». Выброс. Выхлоп. Больное воплощение мечты. Анти-зрелищность и анти-сюжетность. Идиотизм. Мало того, что в книге сплошная извращенность пошлой формы, так ещё не отнесу в плюс — подарила несказанно крепкий сон. Ну, и одним словом: ересь бездарная, — срезюмировал Лев Алексеевич более ёмко.

Марк на какое-то время почувствовал себя беспомощным ребёнком, которого ругают из-за плохого настроения родители, а не из реальной необходимости. И только слушал, порываясь открыть рот, но будто бы затыкался ораторским талантом, где хотел отметить подмену понятий в середине, хлестко. Но потом стало просто как-то смешно даже, от осознания, что кому-то нравится, кому-то нет и смысла в доказуемости, что он там есть, тоже нет, ибо позиция уже принята, книга уже выпущена, и деньги уже получены.

— Это моя книга, — со смешком проговорил Марк, закладку размещая на место и укладывая на своё место предмет.

— Хах, все одно: софизм, — по виду Льва казалось, что он даже не удивлён такому совпадению, присвистнул лишь, не менее уверенный и не потерянный. От своих слов отказываться не собирался, находя забавным. — Как реальность с мыслями расходится… Тянет признать, что в лучшую, однако… Я уже постелил тебе кровать, поэтому не признаю.

То ли так подействовал свежий воздух и прогулка, то ли эмоциональная встряска, но сон сняло лёгкой рукой, и Вайнер поинтересовался с негласной усмешкой:

— Пока не хочется, почитать бы что-то более на твой взгляд достойное, — проговорил заговорщически.

— Можешь почитать местную газету, она под моей редакцией, — акцентировал Лев Алексеевич, но не придавая себе б;льшей значимости. Спокойно встал, чтобы выключить кипящий чайник, напоминающий о себе призывным свистом.

— А что ты имел в виду под карикатурой…? — мозг четко и въедливо зацепился за один момент речи, что, пожалуй, и трогал сильнее.

— «Мы живем под каблуком, у них же: город под подошвой. Гражданское общество разрастается — опухоль». Так на бюрократическом экране тень несостоявшегося человека может сойти за человека, хотя ты выделяешь и определяешь одну личность. Мол, везде бездействие закона при содействии икон, где главный герой очерняет все под чай, а значит, получает из вне на чай и себе? Не напоминает Веймарскую Германию? — чувствовалась чёткая рука разгромного рецензента, что сваяет ответ даже не разбираясь в области, несомненно, из воздуха и пары железо-бетонных аргументов, применимых к чему угодно. Злой критик. В это время Марк и Лев перешли в ту комнату, где Лев начал готовить спальное место и себе.

— Лев, — позвал в тишине ощутимой физически Марк, лёжа на подушке и глядя в высокий потолок, не решаясь перевернуться на другой бок, — а что должно произойти на выходных? — до субботы было рукой подать, но он так и не понял, что за сюр случился в последние пару часов, и мозг отказывался воспринимать произошедшее. Не знал, хотел ли в этом разбираться вообще.

— Жребий брошен, ты прочтешь обо всем в новостях, — уклонился от ответа Лев Алексеевич, со смешком и слышимым скрипом переворачиваясь в сторону противоположную. — Спи, писатель.

***

Лицо Вайнера с силой ударяют об стол, ещё раз, чтобы он мог почувствовать жжение в височной области и предположить, что начинают слипаться и сваливаться волосы от крови. Чьи-то крепкие и сильные руки разворачивают его к человеку спиной, с силой давя, чтобы он буквально лёг на стол. Руки вцепляются в плечи и чувство, будто по нему проходит тысяча грязных ботинок, втаптывая его в грязь. Рубашка грязная, рваная, пропитавшаяся потом, задрана, а под животом, откуда ни возьмись, клетка с крысой оказывается. Под ней примус, красные бусины глаз уже выражают беззвучную панику. А крыса белая-белая…

— Она ищет выход. Как ты сам. Вы оба хотите сбежать… Только крыса сбежит. Она прогрызет тебе живот своими острыми зубками и сбежит, а ты не сможешь. Ты не сможешь так же вгрызаться кому-то в шеи, перекусить…

— Я убегу! Я смогу! Уберите! — выходит визгливо, в противовес спокойному и уверенному голосу. Он кажется смутно знакомым, но он не видел лица, даже будучи повёрнутым, словно в комнате не хватало света именно на этого человека.

Что-то произносится голосом вихлевато и закрепляется крепким хлопком по плечу, сила такая, будто выбил сустав… А тем временем жар становится ощутимым и самому. Крыса впивается острыми клыками в чувствительную кожу живота сначала на пробу.

Марк не кричит, он смотрит, будто уже со стороны, как исчезает зверёк, одержимый лишь одним желанием спасти свою крошечную короткую жизнь внутри него. Как невесомо хлестнул пару раз кожу шершавый хвост. Крыса копошится в нем, как в мусорном баке, вслепую выискивая выход, в месиве органов, путаясь в кишках… Он, должно быть, уже умер не от болевого шока, а более года назад за пыльным столом на работе. Резко его за волосы на затылке подхватывает грубая рука и набатом в уже раздаётся:

— Она найдет выход, ты не найдешь…