Забытый погост

3.Скорбь

Две судьбы
Каждый почти год в начале осени я еду в Пестовский рай-он, что на Новгородчине. Мне он приглянулся по многим при-чинам. Во–первых, в этом удивительно красивом месте россий-ской глубинки, где девственные боры соседствуют с бескрай-ными болотами, где много озер и еще чистых речек и речушек, живет мой коллега еще по сибирской работе. Во-вторых, здесь я заготавливаю клюкву и бруснику, правда последние годы только на местном базаре. В третьих, этот район был мной рассмотрен в одной из монографий как территориальный объект,  где реформы опустошили буквально все кроме лесозаготовок. И на его примере было показано, как уйти от кризиса, но современ-ную власть всех уровней интересует совсем другое.
На сей раз, мне предстояло посетить свежую могилку еще одного чудесного человека – брата моего коллеги, с которым я был дружен. О каждом из этих братьев можно говорить много и все будет в превосходном выражении, но тема другая.
На протяжении почти 400 км от Москвы на пути попадает-ся десятки деревень и семь-восемь церквушек. Я безошибочно научился одним взглядом на дом определять – живут здесь люди или нет. Никого не удивлю, если скажу, что ныне брошено каждое третье жилье не в какой – ни будь глубинке, а вдоль ас-фальтной трассы. Стоят то не сараи и бараки пустые, а рублен-ные с узорами на наличниках, с добротными сараюшками и баньками во дворе. Центр исконной России!
Лежит светлой памяти Валентин у стен церкви, возведен-ной еще в 17 веке рядом с отцом и матерью, другими родными. Здесь он нашел упокоение. Постояв и помолчав над его могил-кой, мы поехали еще в одну деревушку к его одинокой тетке и я тут обратил внимание еще на  одну церковь, с отдельно стоящей колокольней, но производящих гнетущее впечатление. Она хоть и сохранила стены, но все остальное развалилось и уже видимо не один десяток лет сопротивляется ветрам, дождям, морозу в одиночестве, пока окончательно не исчезнет с лица земли вме-сте с заброшенным погостом. Почему так? В одной деревушке церквушка сохранилась и в ней даже иногда заезжий батюшка справляет обряды, а в другой такая полная разруха. С этими словами я обратился к той самой тетушке, к которой мы заехали. Ее рассказ и заставил меня взяться на написание этого пове-ствования.
Моей собеседнице недавно исполнилось 85 лет, но она со-хранила и светлый ум и способность себя кормить продуктами собственного огорода. Живет она совершенно одна на краю деревушки, где остались такие же пенсионеры как и она, где нет ничего кроме старости и безысходности. Но они не клянут власть за все, что она ей преподнесла к старости, они тихо уходят на тот Свет, один за другим, считая виновной во всем судьбу.
Во времена, когда ленинцы взялись строить «счастливую» жизнь для своего народа, умыв его предварительно кровью гра-жданской войны, поморив голодом и сгноив кулаков и подку-лачников, тете Нюре было всего восемь лет. Но ее бабушка в те времена была очень авторитетным человеком, поскольку имела легкую руку, принимая роды у землячек и врачуя детишек. Об-разования у нее не было никакого, но пользы она приносила со-гражданам много. Она была очень набожна и всех своих внучат приобщала к Богу и церкви с пеленок. Поэтому т Нюра хорошо помнит и рассказы бабки и даже те лихие времена, когда на Церковь ополчилось Государство, возглавляемое большевиками.
– У нас тут все спокойно было, – начала т. Нюра, – ни ре-волюцию мы не очень ощутили, ни гражданку. Правда, из на-шей деревни человек десять не вернулось с разных войн. Но к нашему несчастью вернулся Митька, оглоед чертов. Он в 14 го-ду как ушел на фронт, так и пропадал невесть где. Его отец, пьянь беспробудная, настрогал аж восьмерых детишек и все оказались непутевыми. Мать их жалко. Ушла из жизни в сорок лет, вечно битая, вечно в нужде, вечно в голоде и заботах об этом выводке. Она в последние годы жизни вынуждена была по деревням ходить с протянутой рукой.
Вы возьмите наших мужиков. Они же сплошь все мастеро-витые. В поле, в доме, а на отхожих промыслах им цены не бы-ло, да и сейчас многие правильные мужики все умеют, но таких то правильных споила власть.
– Причем тут власть? – возражаю я.
– А при том, что довела крестьян до края. Вот была у нас ферма, где я 40 лет промантулила сначала дояркой, потом бри-гадиром, потом зоотехником после техникума, ни выходных, ни проходных. Где она? Где коровки и телятки? Пойди посмотри! Не найдешь. Бывший председатель теперь в городе живет и го-ворят особняк то построил из кирпичиков этой фермы. Вот цер-ковь доразвалить не могут, кладка древняя не поддается, а так бы и ее по кирпичику растащили  безбожники. Ты меня, милок, не перебивай вопросами. Что скажу, то будет, и никто меня ны-не не убедит в другом. Я и на служителей в обиде. Вместо того, чтобы крыть эту власть, показывать прихожанам ее суть, они ей песни поют. А я только Путина уважаю, но уже и он начинает меня тревожить. Говорит все правильно, а что меняется? Все ос-тальные властители для меня на одно лицо – ворюги!
Так вот что видел Митька в детстве? Вечно пьяного отца, бьющего несчастную мать, голод постоянный. Если он и умел запрячь лошадь, так и то на чужом дворе, где они с отцом нани-мались, своего то ничего не было кроме хаты от родителей ма-тери. Ни в Бога, ни в черта он не верил, свои беды и свою злость он копил на трудяг – кулаков, у которых батрачил, и не надо было много труда приложить большевистским агитаторам, чтобы Митьку в свои лапы получить.
Вернулся он с каким то «мандатом» и дружком Яшкой. Ка-кого племени эта тварь на наши головы свалилась, с каких мест, неведомо. Яшка, как говорил Митька, в войну был газом трав-лен немцами, потому был худющ и постоянно кашлял. Перво, наперво он его приволок к моей бабке, чтобы она его полечила, потом организовал комсомольскую ячейку, потом стал заниматься делами по наследству – беспробудной пьянкой. А Яшка по началу вел себя скромно. Ему как герою войны сердобольные граждане несли свежий продукт и он стал выправляться. Примерно через полгода, как стали преследовать кулаков, Митька оказался главным экспертом у приезжающих из города всяких начальников. Он составлял списки первоочередных мироедов, активно лазил по гумнам и как собака вынюхивал зерно. Однажды ночью кто-то оглоблей огрел его, но не до конца дело довел. Митька съездил в город и вернулся оттуда с наганом на боку и с тех пор совсем озверел. И Яшка вскоре получил чин, кожаную куртку и наган по линии ЧК. Они в одном из кулацких домов расположили все свои конторы. Теперь у них были и лошади и пролетки и кучер со сторожем. А над хатой развивался красный флаг. Народ то видел в чьих умелых руках оказалась власть, но никак не мог поверить, что это может долго продолжаться.  И я уже старуха, и все еще продолжается. Вот уж беда, так беда. Не защитили тогда церкви, теперь нас Бог и наказывает.
Среди неотложных дел по строительству коммунизма, на-конец дошла очередь и до церквей. Тут то и проявил свою прыть Яшка. Они собрали таких же голодранцев-комсомольцев и сначала батюшку со всей семьей выгнали, а в его доме устроили клуб под танцы, а потом свалили кресты с храма, потом расколотили колокола. Никакие просьбы и увещевания на них не действовали, творили что хотели. Бегали по деревне с пистолетами, угрожали, избивали непокорных. Так не стало в нашей деревне церкви, не стало службы, замолкли навеки колокола. Моя бабушка почернела он горя и переживаний, а когда пошел слух, что готовят такую же акцию над церковью, у которой недавно похоронили Валентина, собрала узелок с едой и ушла в ту деревню. Еще в позапрошлом веке ее родители жили там и похоронены все у той церкви. Она устроила себе уголок прямо в храме, батюшку то оттуда уже успели выгнать, и стала охранять церковь. Однажды Яшка привел бригаду молодых безбожников рушить и эту церковь, но у них не хватило умения сломать дубовые двери, запертые изнутри бабушкой. К тому же она грозилась пристрелить любого, кто сунется и в подтверждение выстрелила в окно из ружья. Откуда она его взяла – неведомо. Мы ей продукты через окно передавали. Она больше ни разу оттуда не вышла. Все угрозы спалить, застрелить, голодом уморить, на нее не действовали. Эти оглоеды даже дежурство устроили у стен, чтобы мы не подходили и не приносили еды. Но надолго  у них терпения не оказалось. Слишком много других дел было. Да и вскоре эти два дружка исчезли – говорят пошли на повышение в город. Точно не знаю, но ходили слухи, что обоих их же сподвижники и уморили в 38 году. А бабушка моя так в церкви и умерла. Мы все считаем, что она спасла ту церковь, и стоит она одна на всю округу, и ходим мы старые за 7 км в наши праздники, вспоминаем с теплом мою бабушку и клянем большевиков, Митек и Яшек.
Тетя Нюра замолкла и даже всплакнула. Потом перекре-стилась на образа и предложила ужинать. Но нам еще нужно было заехать и навестить вдову Валентина, а потом возвращать-ся по разбитой дороге 40 км. Мы попрощались, понимая, что возможно никогда не встретимся. Уже во дворе она меня спро-сила: «А ты то в Бога веришь?». Получив утвердительный ответ, перекрестила меня и сказала: «Храни вас бог!»
Возвращались мы в темноте, и мне все казалось, что вот-вот за поворотом засветятся огни того храма и увижу ту самую бабушку, что спасла от варваров церковь. Как у людей разные судьбы, так и у церквей. Про непутевых, поганых люди говорят, что Бог наказал, а храм то за что наказан. Тех тварей наверняка и кости уже сгнили, но землю нашу до сих пор корежит горе и несправедливость. И все из-за того, что не покаялись мы все за содеянное. И те, кто творил и те, кто потворствовал, и те, кто не сопротивлялся, виноваты все. 
Две церкви, две судьбы, а сколько трагедии за ними. Сколько  всяких событий за ними стоят? Государство порушило не только церкви и убило миллионы своих граждан, оно пору-шило внутренний стержень людей, следовательно нам поможет только одно – покаяние и восстановление всех храмов на Руси. Вот национальная задача, если мы еще достойны называться гражданами некогда  великой страны.
4.10.05г    

Погост
Как-то странно получается. За свою жизнь много я повидал погостов – от кладбища, которое посетил еще 5-и летним ребен-ком при похоронах бабушки, до могил в Питере моих любимых мамы, теток и сестренки. Перед глазами и кладбище в Борисове (Беларусь), и в Новосибирске, приютивших моего дядю и един-ственного друга. Но как только возникает тема печальная, так прежде перед глазами сельское кладбище…
Почти 20 лет назад мы, коллектив исследовательского ин-ститута в Сибири, следуя новым веяниям, создали ферму по производству «мраморного» мяса. По желанию нашего фермера, который и предложил эту затею, выбрали самое глухое место на границе Новосибирской и Томской областей. В округе на рас-стоянии десятков километров не было ни одного поселения. В свое время все деревушки, построенные еще на заре двадцатого века героическими переселенцами, снесла волна под названием «неперспективные деревни». Во главе этой «прогрессивной» за-теи стояли серьезные научные силы в авангарде с небезызвест-ной Татьяной Ивановной Заславской, академиком, которая от-кукарекав на сей счет, отправилась в белокаменную доживать свою бурную научную жизнь. И ведь вряд ли считает себя ви-новной перед тысячами с исковерканными по ее воле судьбами селян. Но живые люди как-то устроились, а множество погостов осиротело навек.
При первой поездке на выбор площадки под ферму, пройдя уже сотни три км и покинув последнюю деревню, мы ехали сре-ди перелесков по едва заметному проселку. Он вывел нас на большую поляну, посреди которой на небольшом взгорке среди березок, рябин, калины и зарослей малины, возникло сельское кладбище. По всему было видно, что на нем давно уже никто не бывал. Бросалось в глаза обилие кованых крестов, которые поч-ти все покосились, но ржавчина их не взяла почти. Чьи то уме-лые руки ковали их десятки лет назад и они хранили память об умерших. Почему это место так запало в память, понять не могу. Его я видел еще пару раз, и оно всегда возникало так неожидан-но и было таким торжественным и величавым. Почему? Ведь там не было ни одного памятника, ни одной надгробной плиты. Там стояли только кресты из железа, более поздние пирамидки с когда то красными звездочками и уже сгнившие деревянные кресты.
У меня ни разу не возникло желания пройтись по этому кладбищу, поискать хоть одну табличку и узнать время захоро-нения. Казалось, что если это сделаю, то нарушу сон лежащих здесь крестьян. Ведь, повторяю, никаких следов посещения это-го кладбища не встречалось. Оно так же исчезало за колком, как и появлялось. Однажды, при подъезде к нему, оттуда выскочил здоровенный русак, но ни у кого из нас даже мысли не возник-ло, чтобы стрелять в него. А мы все были при ружьях и ехали на уже построенную ферму поохотиться. Какое то наваждение на-пало на нас. Мой аспирант Саша вдруг промолвил:
– Он здесь сторожем устроился, видать.
Никто не отреагировал на эту шутку, и мне показалось, что мы все думаем одинаково и выделяем это место с особым чувст-вом, чувством горького и печального отношения к осиротевше-му погосту. А ведь на нем хоронили в глубинке Сибири, хоро-нили потому, что здесь жили, возделывали поля, растили дети-шек, уходили защищать Родину и возвращались. А теперь эти места совсем осиротели, народ разбежался не только от безыс-ходности, но и от творимого над ним беспредела власть предер-жащих. Обидно и то, что коньюктурщики от науки приложили к этому руку.   
Вот и сегодня спустя 17 лет после последнего свидания с тем погостом, он мне опять приснился в странном сне. Вроде бы там хоронили Папу Римского, о котором в эти дни скорбит весь мир и я в том числе.
Если бы его действительно похоронили на этом погосте, то верующие люди вокруг возродили бы жизнь, превратили бы в цветущие места сибирские просторы и ходили бы к этому Вели-кому человеку на поклон. За одно и поминали бы лежащих здесь простых тружеников. Однако моим фантазиям сбыться не суж-дено. Но видимо Богу угодно, чтобы кто-то хоть изредка вспо-минал этот забытый погост.
Москва, 06.04.05г.