Волшебная сила слова

Когда Серёжа и Ваня были совсем маленькими, их мама, уличив папу в неверности, приняла быстрое и суровое решение: собрала вещи, одела детей и переехала обратно к родителям в просторную, хотя и несколько обветшавшую квартиру в сталинской высотке на берегу Москвы-реки. Папа приходил, просил прощения, но это не помогло. Стали Серёжа и Ваня расти под присмотром строгой бабушки и весёлого дедушки. Мама к тому моменту начала ковать свою научную карьеру в одном вполне известном биологическом институте на Ленинском проспекте, и редко присутствовала в доме. Как это всегда бывает с научной карьерой, она требовала серьёзных жертв, на которые приходилось идти как маме, так и всем окружающим. Слава богу, и бабушка, и дедушка сами были научными работниками, и на маму поэтому не ворчали. Серёжа, а потом и Ваня, ходили сначала в детский сад, потом в специализированную французскую школу. Иногда взрослые забирали их оттуда и вели на занятия по карате или в изостудию. Но чаще мальчикам приходилось самим добираться до дома, разогревать себе обед в кастрюльке и садиться за уроки, а потом ехать на метро за три станции на карате. Да что я вам рассказываю! Каждый, кто вырос в Советском Союзе, знает, о чем я говорю. Хорошо было тем, кто жил в маленьком городке, где до маминой работы, в случае чего, можно было за десять минут добежать. И плохо тем, кто жил в Москве или Питере. Ключик на верёвочке на шею, и перебивайся себе самостоятельно как можешь.
К тому моменту, когда Серёжа и Ваня немного подросли, в Советском Союзе нашего пионерского детства начали происходить удивительные перемены. Они  назывались "Перестройка" и "Гласность" и, в общем и целом, вселяли в души людей нервозную бодрость и надежду на пока непонятные изменения в будущем. Но если поглядеть с материальной точки зрения, то в отдельно взятую академическую, да и вообще любую бюджетную семью, эти изменения внезапно принесли нищету на грани голодной смерти и тоскливую бесперспективность. Научные сотрудники, так же как и врачи, и учителя, оказались поставлены перед выбором: уезжать за границу, или начинать заниматься "бизнесом", каким бы он ни был. Очень-очень немногие смогли удержаться на этом тонком канате, да и то только благодаря американским грантам Сороса, про которого говорили, что он изобрёл такой способ воровать чужие идеи: деньги русским за так раздавать. Понятно, что за границей в этот момент комплиментарно царил спрос на дешёвую молодую рабочую силу. Уважающему себя западному профессору не иметь аспиранта или постдока из России било как-то даже, что ли, неприлично.
Пришлось и Серёже с Ваней, и бабушке с дедушкой принести самую большую жертву на алтарь чистой науки и простого финансового расчёта: мама, поцеловав всех на прощание, отправилась на заработки в Германию. Слава богу, её биологическое образование оказалось востребованным! А сколько людей приезжало, чтобы обнаружить, что они никому не нужны, а их дипломы - ничего не стоящие бумажки, и начинало работать таксистами или грузчиками? Мама получала тысячу восемьсот немецких марок, на руки - тысячу двести. из них примерно треть она откладывала, чтобы привезти их в Москву. По тем временам четыреста марок было очень много. На эти деньги можно было довольно неплохо прожить целый месяц, а то и два. На оставшиеся деньги мама снимала комнатку размером в девять квадратных метров в коммунальной квартире с пятью другими мало известными ей студентами, платила за страховку и покупала себе еду и билеты на самолёт. Два раза в год, летом и на Новый Год, мама приезжала в Москву. Привозила деньги, устало разбирала конфликты между мальчиками и родителями. Дарила подарки. Устраивала обеды для друзей. На всякий случай, нанимала детям учителей немецкого. В глубине души она мечтала о том моменте, когда сможет забрать Серёжу и Ваню с собой. Не потому, что ей казалось, что в России все плохо, а потому, что она понимала, что её сыновьям грозит армия. Страшное пугало всех матерей, от которого приходится откупаться деньгами и унижением. Страшное, как слова "Афган" и "Чечня". Кстати, несколькими годами позже выяснилось, что некоторым мальчикам, особенно таким Ванечкам, выросшим без папиной тяжёлой руки, армия не только не вредна, а даже очень показана, и вообще является единственным средством выбить им из мозгов плотную дремучую дурь. Но в тот момент маме хотелось спасти своих сыновей. К сожалению, забрать их с собой было немыслимо и невозможно, хотя бы потому, что по заграничным законам сама она была только временной рабочей силой, обречённой на насильственное выдворение за пределы Западной Европы сразу по окончании контракта. Единственное, что могло бы спасти её, была заветная Зелёная Карточка, постоянная работа. Чтобы такую работу получить, надо было очень, очень много работать. Заколдованный круг!
Через четыре года круг, наконец, разорвался. Диссертация была защищена на "Ура!", лучшая лаборатория Германии, а потом и процветающая биотехнологическая фирма открыли перед мамой свои узенькие дверцы. Желанная виза, позволяющая Серёже и Ване приехать в этот абсолютно чуждый им мир, была получена. Это известие повергло мальчиков в некоторое смятение. В принципе, они совсем не хотели никуда ехать. Им и в Москве было очень хорошо. Французская школа кое-как сама по себе тащилась, занятия немецким языком тоже, мама и папа были где-то далеко, а бабушку и дедушку было легко обвести вокруг пальца. Мир был прост и понятен. И вдруг Она приходит и говорит: " Собирайтесь, поехали, я вас там уже в школу записала!" В какую ещё школу? "В гимназию". "Как мы будем ходить в гимназию, если мы по-немецки ни бум-бум?"  "Что значит, ни бум-бум? Я же за ваши занятия несколько лет деньги платила! Кончайте бессмысленные препирательства, собирайтесь. Все придёт в норму в своё время". И пришлось же ехать!
Старинный университетский город Гётинген, известный нам по Пушкину, оказался маленьким, вымощенным булыжниками, застроенным фахверковыми низенькими домиками. Но это в центре, а мама поселилась на самой дальней окраине города, на  высокой и крутой горе Николаусберг. Добраться туда, не имея машины, было довольно-таки трудно: пешком очень далеко, а с велосипеда приходилось слезать и толкать его в гору. Оставались автобусы, но на них ещё нужно было успеть, что русскому человеку, не привыкшему к немецкому порядку, не легко. По утрам специальный автобус собирал всех гопничков с горы Николаусберг и развозил их по школам в городе. Гопнички были ещё те, хотя и не похожие на своих русских собратьев.
Вот оно и наступило, самое первое утро нового учебного года. Утро, в которое Серёже и Ване пришлось в первый раз отправиться в немецкую школу. Мама помахали им рукой из окна и выразительно указала на автобусную остановку, где уже слонялось несколько оболтусов не очень миролюбивого вида. Серёжа и Ваня с независимым и гордым видом встали несколько в стороне. При этом Ваня старался держаться поближе к старшему брату и слегка прятался за его спиной. Оболтусы  начали перешёптываться между собой, с интересом поглядывая на непривычно одетых новичков. "Чего ты жмёшься, вылезай, - негромко обратился к Ване Серёжа. - Не съедят же они нас". При звуках незнакомой речи интерес оболтусов заметно усилился: теперь они уже не скрываясь пялились на братьев. Автобус подошёл, и все неорганизованной толпой полезли в него, толкаясь, плюхаясь на сидения и занимая друг другу места. Серёжа и Ваня вошли последними, присели на краешек сидения, одеревеневшими спинами ощущая на себе жгучие любопытные взгляды. Сидящие впереди обернулись, сидящие сзади недружелюбно наклонились вперёд. Мальчикам от такой близости стало совсем неуютно. Наконец один из гопничков спросил:
- Хей, вер зайт ир? - Это Серёжа понял, это означало "Вы кто?" Не зря все же мама платила учителям немецкого.
- Вир зинд Серж унд Ваня, - вежливо ответил он. Гопники заржали:
- Гы-гы-гы! Серж унд Ванья! Гы-гы-гы! Унд во коммт ир хиер? - ОК, это Серёжа тоже понял: "Откуда вы?"
- Аус Руссланд (из России). 
Гопники заржали еще громче, и один из них выкрикнул:
- Руссише швайне!!
Тут уж весь автобус окончательно развеселился. Ещё бы, две беспомощные жертвы! "Руссише швайне, руссише швайне!" - заливались они. Ваня сидел побледневший, с закрытыми глазами. Серёжа призадумался. Это он тоже понял, "русские свиньи". Но как ответить, если немецкий пока далёк от совершенства?
- Гитлер капут! - громко и чётко произнёс он, глядя прямо перед собой. Наступила гробовая тишина. Гопники заметно покраснели и отодвинулись. Остальные старательно отводили глаза. Остаток дороги все провели в молчании или неразборчивом перешёптывании. На братьев смотрели со смесью страха и уважения. 
С тех пор никто к братьям больше не приставал. Знание немецкого, как мама и предсказывала, постепенно пришло само по себе. Среди жителей Николаусберга обнаружились вполне приятные ребята и даже друзья. Поездка на школьном автобусе стала чем-то обыденным и не заслуживающим внимания. Германия постепенно становилась своей и совсем не страшной. А чего бояться, если врагов можно легко сразить волшебной силой слова?