Изерброк. Глава XX

XX



Корреспондент, чрезвычайно коммуникабельный и профессионально-обаятельный молодой человек в модном твидовом костюме в клетку, подошел к столику и представился. На ногах – сверкающие жокейские сапоги чёрного цвета, на плече – ящик фотоаппарата на ремне и тренога в чехле, в руке – небольшой репортерский саквояж, на голове – кепка. Корреспондент снял кепку, обнажив просвечивающую розовым лысеющую голову блондина, и оказался не таким уж и молодым, как можно было решить на первый взгляд, а довольно-таки средних лет, даже и не сильно моложе Мамушки; но одет модно, современно, держится молодцом, глазами сверкает; карьера на взлёте, эксклюзивные интервью, важные задания редакции, интересные командировки, путешествия; жена, наверное, дома молодая, красавица…

Мамушка мутными глазами пробежался по корреспонденту – непроизвольный, краткий, скрыто-внимательный взгляд старого сыщика: обычный журналюга-карьерист, ничего экстраординарного, в меру глуп, в меру проницателен, честолюбив, с тайными службами, скорее всего, не сотрудничает.

– Ну, раскройте же, наконец, интригу, которая много лет не дает нам всем покоя. Каким образом вам всё-таки удалось выследить богемского убийцу, так называемого убийцу искусств? И, самое главное, как вам удалось в последний момент найти и обезвредить бомбу под троном Брентана Первого в Музее изящных искусств? В чем секрет вашего метода? – после небольшой вступительной беседы, обильно сдобренной лестью и комплиментами в адрес сыщика, корреспондент резко взял быка за рога, то есть приступил к вопросам. Он вынул из саквояжа блокнот, автоматическое перо и приготовился записывать. Сидел он на стуле, придвинутом к столику между Пероной и Мамушкой; ящик поставил подле ног, саквояж – на ящик; блокнот по профессиональной привычке держал в руках перед собой, иногда укладывая его на колени.

 Автоматическое перо было золотым, фирмы «Крокус», ценой примерно 10 тысяч драхм.

– Насколько мне известно, это первое ваше интервью после 7-летнего перерыва в работе? – как бы между делом вставил корреспондент, ожидая ответа на предыдущий вопрос.

– Ну там была не бомба. Убийца искусств собирался произвести выстрелы из двух мортир, стоящих по бокам трона. Тоже экспонаты, кстати говоря. Но, как оказалось, не муляжи, а настоящее действующие оружие. Только, разумеется, не заряженное. Преступник собирался выстрелить из мортир в потолок в крепление хрустальной люстры, висящей прямо над троном. Люстра тоже подлинная, восьмиярусная, 15-го века. Она висела в тронном зале там же, где и стоял в свое время трон, в историческом дворце Брентанов. Вместе их и перенесли потом в музей. По замыслу преступника после выстрелов люстра должна была упасть на трон и произвести необходимые разрушения.

– Гениальный злодейский план! – произнес корреспондент, строча пером в блокноте.

– Но как вы догадались об этом? Как узнали, что покушение будет производится именно на трон и именно с помощью люстры и мортир?

– Для этого необходимо было сначала понять, кто есть преступник. Понять его личность, мотивацию. Влезть в его шкуру, так сказать. Начать думать, как он.

– В какой момент вы поняли, что убийца искусств одержим страстью уничтожения наиболее значимых достижений нашей культуры?

– После того, как он взорвал ротонду в Императорском саду.

– И вы проникли в его преступную психологию?

– Не сразу. Ведь после ротонды был еще взрыв исторического здания на проспекте Фридриха Великого. И взрыв Моста Лилий. Долгое время сыскной отдел считал, что преступник охотится на кого-то из высших государственных чиновников. За несколько минут до взрыва дома на проспекте Фридриха Великого в нём находился Первый министр. Но, как потом выяснилось, он случайно там оказался. Преступник не покушался на жизнь Первого министра, как и на жизни любых других государственных лиц. Его интересовали исключительно здания, мосты, памятники, шедевры архитектуры, картины, скульптуры и прочие, значимые для нашей культуры объекты искусства. Он был убийцей искусств. – Мамушка налил себе рому, переглянулся с Пероной, который умиротворенно курил трубку, откинувшись на спинку стула, сделал глоток, пока корреспондент дописывал слова последней фразы в блокноте.

– Но как… как вам пришло в голову, что негодяй охотится на арт-объекты, а не на людей? Кроме Премьер министра, едва не ставшего жертвой взрыва дома, при взрыве Моста Лилий пострадало еще четверо госслужащих: два чиновника из Департамента землеотведения и водных ресурсов, 2-й секретарь Канцелярии и архивариус. Второй секретарь в результате обрушения моста стал инвалидом. Они проезжали в карете по мосту как раз в тот момент, когда…

– Да. Мне известно. И в последующем поджоге художественной галереи пострадал сторож. Но не на сторожа же он покушался? И тогда мне стало ясно, что мы имеем дело с маньяком, который настолько ненавидит архитектуру, картины, статуи, сады, колонны… вообще, всё наше искусство и всю нашу культуру, выраженную в изящных художественных творениях, настолько презирает, что не может больше бездействовать, и принимается уничтожать её, начиная с наиболее прекрасных для нас и нестерпимых для него творений.

– Это какое же нужно иметь извращенное сознание, чтобы прекрасное, изящное, считать опасным, безобразным…

– И угрожающим. Поэтому так долго никому не удавалось выйти на его след. Никто и представить себе не мог подобного извращенного человека, ненавидящего прекрасное. И не прекрасное вообще, а прекрасное рукотворное. Убийца искусств не переносил нашу культуру. Он не переносил наши дома, улицы, площади, музеи, картины. Поэтому, это я уже предположил потом, он должен был жить в пустыне, но неподалеку от города. Эта местность должна удовлетворять нескольким обязательным условиям: там не должно находиться ни одного рукотворного объекта, пейзаж там должен максимально отличаться от городского, то есть по возможности быть пустынным. И причем недалеко от города. Я изучил все окрестности метрополии. И нашел единственное место, удовлетворяющее заданным условиям: лысый холм возле соляной пустоши – высохшего соленого озера. Там впоследствии мы и нашли лежанку преступника. Там он лежал и с пустого холма глядел на огни города, ненавидел, и строил свои мерзкие планы.

– А как вы поняли, что он явится к трону в Музей искусств? – спросил корреспондент, не отрываясь от блокнота.

– Это, можно сказать, было моим интуитивным прозрением. Я внимательно исследовал все объекты его разрушительной агрессии, – Мамушка потер двумя пальцами сливообразный кончик своего носа – жест скромности – и продолжил: – Во всех произведениях искусства, уничтоженных полностью или частично, было то, что наиболее ярко и полно проявилось в троне короля Брентана Первого, родоначальника династии. Это можно назвать некоей художественной идеей, но всюду присутствовали завитушки, резьба, лепнина, ряды линий, образующих узоры, некий блеск и высота чувства, пафос. Кроме того, трон инкрустирован тысячью драгоценных камней. А люстра содержит в себе сотни килограмм золота и хрусталя. Но я не знал, что преступник собирается двойным выстрелом уничтожить и люстру, и трон. Я думал, что он нацеливается только на трон как на символ имперского фундамента, на котором стоит вся наша государственность. В троне сосредоточено всё, что вызывает в нем дрожь ненависти и страх: сотни изящных завитушек, миниатюрные колонны, кариатиды, капители, барельефы, резьба. Всем известно, что трон в какой-то степени представляет собой архитектурное сооружение. Вернее, он сочетает в себе искусство архитектуры, скульптуры, живописи и даже литературы. На спинке его с внешней стороны, как известно, вырезан стих из эпоса Билли Гектора, восславляющий власть короля. Меня осенило, что убийца искусств просто не может обойти этот объект стороной. Без попыток уничтожения трона, вся деятельность преступника, вообще, в принципе утрачивала смысл.

– Но как он собирался произвести выстрелы из незаряженных мортир? – спросил корреспондент.

– Очень просто. Рядом с мортирами лежали отполированные и сложенные в пирамидки ядра. Преступник собирался выстрелить в потолок именно этими ядрами. А необходимый заряд пороха для выстрелов он постепенно проносил с собой в зал при помощи полой трости. Два раза в неделю, чаще было нельзя, меняя грим, одежду, усы и бороду, в общем, внешний облик он приходил в музей с тростью. Незаметно снимал колпачок с трости и высыпал в зев мортиры дозу пороха. Так, за несколько визитов он накопил в обеих мортирах достаточный для выстрела заряд. С крупными вещами, с сумками, посетителей в зал не пускали и до взрывов. А после… Собирались даже на некоторое время закрыть музей ради безопасности. Но к тому моменту в дело уже вступили мы, и настояли, чтоб музей не закрывали ни в коем случае. Мы начали уже свою охоту. Спланировали засаду. Причем абсолютно наудачу. У нас не было, кроме моих догадок, никаких других источников информации о том, куда пойдет злоумышленник, какую цель он себе наметил. Так что мы действовали наугад. И нам важно было не спугнуть преступника. Мы не знали, даже не предполагали, как выглядит убийца искусств, какого он возраста, телосложения, даже пола. Спугнешь – и где его искать в следующий раз? Больше случая могло не представиться. С сумками и крупными предметами в музей не пускали, а старичка с тростью никто не заподозрит. Таких старичков в музей ходит предостаточно. В этом смысле расчет у преступника был – не придерешься. Так постепенно он заполнил мортиры порохом. Ему оставалось только прийти в последний раз, вставить в орудия фитиль необходимой длины, зарядить ядра, навести стволы на потолок, поджечь фитили и спокойно покинуть музей. Всё это он планировал совершить в будний день отсутствия наплыва посетителей, в утренние часы, – Мамушка прервался, чтобы сделать глоток рома и подкурить новую папиросу.

– И… как же вы его поймали?

– Мы организовали засаду – самое простое, что мы могли сделать в той ситуации. За троном у стены стояло два полых рыцаря – средневековые доспехи. В одного рыцаря мы поместили нашего сотрудника. Вот он-то и был засадой. От него зависел весь успех операции. Доспехи были изготовлены на каких-то мелких воинов. Нам пришлось найти самого маленького, тщедушного сотрудника. Нашли его то ли в отделе планирования, то ли в бухгалтерии, – весь департамент перерыли, среди сыщиков и полицейских группы задержания такого не нашлось, – запихнули ночью в доспехи. И вот он, там, наш писарь или бухгалтер, караулит с утра до вечера каждый день. Разумеется, снаружи музея дежурили еще полицейские в штатском. И еще двое сидели в музее в тайной комнате. Дней десять, по-моему, мы промучились, дожидаясь нашего маньяка. Думали уже, что не придет, что ошиблись мы с предположениями. И когда, наконец, он пришел, – а до этого он, видимо, что-то чувствовал, какую-то опасность, поэтому затаился, – но, наконец, всё-таки пришел. Разрушительная страсть его привела. Явился в утренний час, когда музей был почти пуст. Вставил в мортиры фитили, принесенные с собой. Закатил ядро в одну мортиру. Потом во вторую. Ничем не примечательный старичок в шляпе и с тростью – утренний любитель изящных искусств. Зажег спичку… Когда он увидел, что к нему со скрипом приближается рыцарь в шлеме с опущенным забралом в виде клюва, он всё мгновенно понял, уронил спичку и побежал. Наш сотрудник замешкался, освободиться из доспехов самостоятельно было не просто, закричал… Но за минуту до того он подал уже сигнал соратникам, дернул за веревочку, предусмотрительно протянутую через три зала в тайную комнату, где пили чай двое полицейских группы задержания. Те выскочили и перекрыли выходы. А там подсоединилась вторая группа. Так убийца искусств был пойман. С него содрали накладные усы и бороду. Потом был долгий и шумный процесс, суд, публичное выступление преступника. Всё это хорошо и широко известно. В то время не было газеты, которая не освещала бы эти события. А конкретно, как всё происходило изнутри, я вам в общих чертах описал. Теперь уже можно. Гриф секретности снят.

– Да, – удовлетворенно проговорил корреспондент, строча в блокнотике, – ваше прозрение, или открытие, касаемо трона, конечно, оказалось решающим. Ведь никто и предположить не мог, куда пойдет преступник в следующий раз, в  какой конкретно музей или галерею, где он запланировал новый акт вандализма. Да и в самом Музее изящных искусств – 18 залов, тысячи экспонатов, – догадаться, что он выберет именно трон, для этого, мне кажется, нужно быть гениальным сыщиком.

Мамушка вертел в руке стакан с ромом, созерцал блики на поверхности золотого напитка и щурился. Ему были приятны слова корреспондента. Он видел, что, несмотря на годы безвестности, его всё еще помнят и продолжают считать одаренным детективом. А он сам совсем недавно, сидя в своей темной нетопленой квартирке, мысленно называл себя конченым человеком и морально готовился к безрадостной старости нищего одинокого пропойцы, в прошлом – знаменитого сыщика. Нет, как видно, удачные его времена еще не прошли, кое-что интересное еще брезжит впереди; судьба дала ему еще один шанс. Мамушка прятал улыбку, наклоняя голову. Он был не совсем трезв; радужное настроение владело им.

Он думал, что он не совсем еще стар, относительно здоров; во всяком случае, до наступления настоящей старости еще есть время; думал, что теперь у него снова имеются деньги и, самое главное, у него есть силы и опыт, он может работать. Он может многое сделать. Ум его ясен; три дня он пьет, а голова ясна, как никогда. Он полон предчувствия, что перед ним вот-вот откроются новые горизонты в его новом деле.

– Чем вы занимались семь лет? Или восемь? Столько, кажется, прошло с вашего последнего дела? – спросил корреспондент.

– Ничем не занимался. Сидел вот тут, в основном. Выпивал с любезным господином Пероной, кстати, магистром философии, профессором Государственного Университета Духовных Наук, – Мамушка посмотрел на Перону.

– Бывшим профессором, – поправил тот. Он невозмутимо, нога на ногу, руки переплетены на груди, сидел на стуле, попыхивал трубочкой и внимательно следил за ходом интервью.

Корреспондент кивнул Пероне, поглядел в блокнот, поглядел на сыщика и задал следующий вопрос:

– Вы получили новое дело государственной важности. Можно ли уже говорить о каких-то успехах в его продвижении или это еще преждевременно?

– Кое-какие успехи есть, но говорить о них преждевременно.

– Но вы уверены в благоприятном исходе расследования?

– Сложно сказать. Хочется верить в лучшее. Но, в общем, я стараюсь не думать об этом, – Мамушка поставил стакан на стол и так переместил свое туловище, переминаясь на стуле, что стало заметным, что он слегка позирует.

Корреспондент пронзил интервьюируемого радиоактивным взглядом.

– Вам уже известно, какие слухи ходят в народе о конце света и о Наде. Народ всегда всё склонен преувеличивать или переиначивать на свой лад. Легко верит в самые невероятные небылицы. В десятках бульварных газет каждый день данной теме посвящаются десятки статей. Иногда пишут такое, что глаза на лоб лезут. Наше издание, как известно, – серьезный государственный орган. Большинство читающей публики ориентируется на нас. Это ясно. И от того, что вы сейчас скажете, будет многое зависеть в обществе и государстве. Ответьте на один вопрос. Скажите, кто такая Надя? – И корреспондент устремил свой прожигающий взгляд исподлобья на сыщика.

Умберто Перона сменил позу на стуле и придвинулся ближе.

– Надя? – сыщик сделал удивленное лицо. Вопрос показался ему неожиданным. – Надя… Это человек, которого я ищу.

– Но кто она?

– Она… – сыщик замялся, – она… Мне это пока точно неизвестно. Но, в общем, пока я могу говорить только о том, что известно доподлинно. Она обычная девушка из Пограничного района.

– Почему её называют спасительницей? – не отставал корреспондент. Сейчас он походил на следователя на допросе, а Мамушка напоминал растерянного подозреваемого.

– Видимо, где-то произошла утечка информации. Народ подхватил, преувеличил. Я вообще не в курсе, если честно. Мне дали задание найти Надю, а кто она, зачем и почему, об этом не доложили, – Мамушка потер большим и указательным пальцем внезапно покрасневший кончик носа.

– Вам не сказали, что она спасительница мира?

– Сказали, не сказали, какая разница? Моё дело маленькое. Искать. Мало ли что говорят? Один говорит одно, другой – другое. Болтают, болтают. Делом надо заниматься, а не болтать.

– А что вы думаете о конце света?

– Ничего не думаю. Это не моя компетенция. Вы эти вопросы лучше в Департаменте Алхимии и Астрологии задавайте. А я в этих вопросах не разбираюсь.

– Позвольте мне, – внезапно вмешался Перона, – мой друг в вопросах эсхатологии придерживается принципов агностицизма, а именно принципа достоверного незнания. Достоверно нам известно только то, что нам ничего неизвестно. Такая позиция не лишена здравого смысла. Господин Мамушка, как криминальный следователь, как практик, не может не быть скептиком. Вы понимаете? Он не может чего-то утверждать, пока у него нет улик, нет твердых доказательств.

– Но какие могут быть доказательства приближения конца света? – спросил корреспондент, вздернув брови.

– Твердых – никаких. Мы имеем в распоряжении исключительно мифологические основания и косвенные признаки. Нам известно, что в обозримой истории нашей цивилизации еще не было сколько-то значимого конца света. Мы не можем утверждать ничего конкретного на сей счет. В "Книгах Пророков" имеется довольно точное описание грядущего конца света. Кроме того, обширные сведения о конце света имеются в алхимическом трактате «Аврора София». Насколько мне известно, именно на эти два источника, как наиболее авторитетные в научной среде, опираются ученые из Департамента Алхимии и Астрологии. Оба эти источника находятся в открытом доступе. Можно пойти в Центральную библиотеку Триполи, раскрыть последнюю книгу нового свода "Книг Пророков" на 22-й главе и всё прочитать самому. То же самое с «Авророй Софией». Правда, для чтения «Авроры Софии» необходимо обладать кое-какой начальной алхимической подготовкой; для понимания текста «Авроры» требуется базовое алхимическое образование. Есть третий, принятый в серьезных научных кругах источник – так называемая Книга Тайн, но она отсутствует в свободном доступе. Есть Ханьский канон. Еще есть трактат под названием «Изумрудная Скрижаль», самое древнее, не считая Ханьского канона, предание, в котором по свидетельству ряда ученых имеются сведения о начале мироздания, возникновении жизни и конце света. Но «Изумрудная Скрижаль» – книга таинственная, в её существовании нельзя быть до конца уверенным… Впрочем, утверждают, что её подлинник, написанный на праязыке человечества, находится в Королевской библиотеке Мутанга… Ещё есть "Ардобанская копия Магистериума" и ряд других относительно поздних трактатов.

– Короче говоря, по вопросам конца света вам лучше обратиться в Департамент Алхимии и Астрологии, – перебил магистра сыщик, – там вам ответят четко и ясно.

– Но… но, собственно говоря…, – корреспондент растерялся, – но сами вы, как знаменитый сыщик, человек, обладающий неординарным умом, как вы сами считаете, является ли Надя спасительницей мира? Действительно ли она спасет мир, если конец света на самом деле близок?

– Да. Я думаю, спасет. Только сначала её саму нужно найти и, возможно, спасти, – ответил Мамушка, поднял стакан, чокнулся с Пероной и моментально выпил.

– Вы думаете, что она жива? – записав предыдущий ответ, спросил корреспондент.

– Да, скорее всего, жива.

– Почему вы так думаете?

– Ну это чтобы ваши читатели были спокойны, и лишний раз не паниковали, – с улыбкой ответил Мамушка и добавил: – Это можете в интервью не записывать. Но если говорить серьезно, я лично на интуитивном уровне так и чувствую – она жива. Не знаю, как объяснить. Доказательств никаких у меня пока нет. Но я чувствую… В противном случае, настроение у меня сейчас было бы гораздо более... подавленное.

– А сейчас у вас настроение хорошее?

– Да. Настроение хорошее. Приподнятое, я бы сказал.

– Понятно. Наверное, будем завершать, – корреспондент улыбнулся и перелистнул страницу блокнота. – Последний вопрос. Скажите, пожалуйста, господин Мамушка, в чем суть вашего метода расследований? В чем секрет? Есть ли у вас своя особая система?

– Особой системы нет. Раньше, семь лет назад, я думал, что есть. Суть её можно было выразить словами: я нахожусь выше, поэтому вижу дальше. Система основывалась на внезапных озарениях. Я много внимания уделял мистицизму, духовным состояниям, много пил. А сейчас, буквально с сегодняшнего дня, я встал на путь строгого объективного реализма. Всё имеет свое приземленное реалистическое объяснение, каким бы туманным на первый взгляд не казалось.

– Теперь вы меньше пьете? – без тени улыбки спросил корреспондент.

– Да, теперь меньше. Существенно меньше.

Мамушка и Перона переглянулись.

В заключение интервью корреспондент предложил сделать фото. Он установил на треноге фотоаппарат и приготовил фотовспышку.

Мамушка, словно испугавшись фотокамеры, принялся отнекиваться.

«Но без фотографии интервью не может считаться состоявшимся!» – изумлялся корреспондент.

Он никогда раньше не встречал подобного страха перед фотокамерой. Мамушка согласился сфотографироваться только в компании Пероны. Мимо проходил господин Якоб с подносом. Сыщик привлёк и его. Кельнер, не понимая, что происходит, встал между Мамушкой и Пероной.

Корреспондент поправил на штативе фотокамеру, попросил кельнера убрать поднос и встать слева. Мамушка надел свою шляпу с медной пряжкой на высокой тулье – в этой шляпе его снимали 7 лет назад. Снова встали, потолкались; господин Якоб опять очутился в центре, корреспондент скомандовал замереть, поднял над головой магниевую вспышку, открыл затвор, нажал на кнопку, белый свет вспыхнул, ослепил, затвор закрылся, корреспондент принялся складывать фотоаппарат в саквояж.

Магистр Перона заморгал, пригладил ладошкой свои торчащие во все стороны седые похожие на перья волосы и уселся обратно за стол. Мамушка снял шляпу. Господин Якоб с таким видом, будто его опять в чем-то провели, взял поднос и пошёл между столиками.