А виновата ты лишь в том, что мама хочет кушать 51

Глава 51

А еще мне не давали расслабляться не только в течение дня, но даже ночью. Когда родилась сестра, мы с сестрой ночевали в мамином кабинете под светом рабочих ламп и при постоянном хождении сотрудников, а то и вовсе нужно было быстро одеться и сесть за стол, когда по больнице ходила проверяющая.

А в подростковом возрасте, уже вроде бы и комнаты разные были и на дежурство с матерью идти не надо,- казалось бы, ну что еще может прервать сон? Ан нет, и здесь спокойно спать не получалось. Буквально в первый же год нашего переезда у мамы начались ночные полу-дежурства. Что обозначает это слово ,и кто придумал это так назвать, остается за кадром. Смысл этих дежурств в том, что доктора теперь не все выходили в ночь на дежурство, а кто-то дежурил дома, и его в течение ночи, могли вызвать несколько раз.

И вот, все легли спать. 00-20- звонок домофона - приехала «Скорая» за мамой! И она начинает собираться. Но сделать это тихо, чтобы никого не разбудить, она почему-то не могла. Она сначала обувала свои сапоги на шпильках, а потом начинала ходить по всей квартире и искать какие-то необходимые вещи. И в обязательном порядке заходила в нашу комнату. При этом, она резко включала свет, т.е. она сильно била рукой по выключателю. И сначала мы пугались резкого звука, потом и резкого света, а она маршировала дальше по комнате.

- Уммм - говорила я спросонья.

- Не скули!!! - резко и грубо отвечала мать.

- Зачем ты включила свет?

- Раз включила, значит, надо! Где мой шарфик?

- Ну тут его точно нет.

- Не хами мне!!! Ты смотри, какая! Мать на работу собирается, ей свет видите ли мешает! Не охирела ли ты, детка, а?

Потом, она выходила из комнаты, так и оставив свет включенным.

- Мама, а свет? - говорила я робко.

- Не барыня, встанешь и выключишь!!!!

Я вставала и выключала.

В другие разы, я уже ничего не говорила и молча ждала, пока она что-то тут поищет и уйдет, а потом вставала и выключала свет. Но вот в чем парадокс: как только она слышала, что выключатель щелкнул, она снова возвращалась. Включала свет и орала на меня за то, что я выключила свет, тогда как она еще не все здесь сделала.

В дальнейшем я не спешила выключать свет и ждала, пока хлопнет входная дверь. И только потом гасила свет и ложилась спать. Возвращалась мать не так шумно, как уходила. Но беда в том, что таких вызовов могло быть за ночь - два-три. В последующие вызова она не всегда заходила к нам, но стабильно ходила на шпильках по квартире и стучала каблуками по ламинату в прихожей, а потом очень громко хлопала входной дверью.

Я еще раз хочу отметить тот факт, что у меня не было никакого права на выражение эмоций, не только словами и интонацией, но даже мимикой лица. Громко реагировать на боль было запрещено с самого детства. Если я случайно получала травму, я должна была стерпеть и промолчать. Если мать избивала меня, и я орала от дикой боли, она на миг останавливалась и, схватив меня за ухо, притягивала мое лицо к своему и шипела с неистовой злобой и ненавистью:

- Чего ты орешь, с*ка? чего ты орешь? заткнись и не позорь меня!

А ведь била она меня не только по попе, но и по спине, и по рукам,- куда попадала. Один раз бляшкой от папиного морского ремня так сильно лупанула по косточке на руке, что я просто задохнулась на какой-то миг от дикой боли, которая током пробила все тело. Скажу сразу, в руку она не целилась, бляшка сама отлетела и попала туда, куда попала, могла в любое другое место попасть. После этого случая косточка на руке опухла и еще долго болела, а папа убрал этот ремень с общей вешалки, и били меня уже обычными ремнями, без огромных бляшек.

Еще она обещала, что если я не заткнусь, избивать будет меня, пока не описаюсь, а потом будет бить за то, что я описалась. Она это часто повторяла. И я свято верила, что так оно и будет. И, как могла, стискивала челюсти, чтобы не орать и не плакать, и со временем это стало получаться. Но и здесь парадокс: если я не кричала от избиения, то она считала, что бьет меня недостаточно сильно, и била еще больнее.

Бурно радоваться- было смерти подобно, потому что за этим сразу же следовало наказание: совершенно любой повод мог быть найден для этого, а можно и так - без повода. Смеяться вслух было запрещено.

Поводов для того, чтобы прервать смех и радость находилось всегда огромное количество. Ей просто было видимо физически плохо, если она слышала наш смех.

Если смеялся отец, находясь у телевизора, а мы с ней в это время были на кухне, она орала из кухни ему в зал:

-Смотри не описайся! Что там может быть смешного, что ты на весь дом так ржешь?

Папа, не расслышав всей ее тирады, думал, что она ему что-то дельное говорит, прибегал из другой комнаты и спрашивал:

- Что, лапуль? - при этом, на лице еще оставалась улыбка, от тех радостных эмоций.

- Я говорю, смотри не описайся, ржешь на весь дом! - с презрением повторяла мама

- Да что мне теперь, и посмеяться нельзя? - кривился папа и явно психовал.

- А ты не нервничай, ты смотри,- грубит он сразу! Можно же потише смеяться! Иди лучше достань мне вон ту терку, с верхней полки, и надо морковку потереть!

Отец все бросал и выполнял ее команды. А это значит, что не только меня вырывали из комфортной среды и прерывали начатое дело, или радостную эмоцию. Но от осознания этого как-то легче не становится. Продолжение следует...