Царская охота. продолжение 6

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ВОКРУГ ОХОТЫ





                СЛОВО О СЛОВАХ

«Слово о словах»   –  так называлась знаменитая книга не менее знаменитого популяризатора филологии Льва Васильевича Успенского. В ней, в частности, рассказывалось и о том, что практически каждый вид человеческой деятельности помимо общеупотребительных слов  создает и использует свои,
профессиональные термины, зачастую совершенно непонятные людям  других профессий. Сухопутному человеку, например,
 совершенно непонятно, почему по морю ходят, а не плавают, почему на корабле бьют постоянно какую-то рынду и не просто бьют, а отбивают склянки. По сей день от парусного флота, где подобных слов было великое множество, сохранилось немало всяких клотиков, лееров, шкертов, швартовых, кабестанов и прочих терминов, в подавляющем большинстве заимствованных на флоте (кстати, тоже специфическое выражение, по нормам русского языка полагалось бы говорить «во флоте») еще в эпоху Петра Великого. Сегодня у людей, связанных, например, с электронными средствами связи и массовой информации, уже существует свой, особенный язык.

Так было всегда и везде, и поэтому охота, древнейшее из занятий людей, в этом смысле не только не исключение, но даст еще всем прочим профессиям сто очков вперед. Дело в том, что  специфический язык охотников на протяжении столетий все время менялся, в него постоянно добавлялись новые слова, а многие – умирали, выходили из употребления. И вот сегодня в специальном охотничьем языке мирно соседствуют французская команда «апорт!»  –  приказание собаке что-то принести, и слово, которое встречалось при описании охоты и забав русских князей еще с самых древнейших времен в старинных манускриптах: «выжлок» – гончая собака. Причем, для кобеля и суки были отдельные названия: «выжлец» и «выжловка». Вообще-то в современном словаре охотничьих терминов больше всего, пожалуй, слов, связанных с собаками.  Наверно, это  происходит от распространенности с давних времен этого способа охоты. Поэтому и мы свой рассказ о некоторых терминах начнем, пожалуй, с этой «собачьей» темы.

Популярные гончие удостоились многих слов из охотничьего лексикона. Прежде всего, конечно, само понятие «гон». Гон – это момент, время преследования, когда собака гонит зверя, сопровождая эту погоню громким лаем. В таких случаях еще говорят, что собака «ведет зверя». Любопытно, что этим же словом «гон» обозначается у гончей собаки хвост. Когда гончая вплотную преследует зверя, «наступая ему на пятки», это называется «держать зверя». В таком случае еще говорят: «висит на хвосте», и именно из охоты пришло это выражение, например, в авиацию, получило и переносный смысл. Про упрямую, настойчивую собаку, которая преследует цель во что бы то ни стало, говорят, что она  «вязкая».

Собаки, в том числе и гончие, отличаются друг от друга характером, способами поиска дичи. Сам поиск называется словом «полаз», соответственно пес, с азартом ищущий, именуется «полазистым».  И уже в зависимости от того, как далеко может уходить в поиске собака от хозяина, бывает «полаз глубокий», а может быть «полаз короткий». Бывают у гончих и ошибки, которые тоже имеют свои названия. Когда собака по какой-либо причине теряет след либо запах дичи, это называется «скол». При этом пес растерянно замолкает, «скалывается». Впрочем, хорошая собака быстро находит след снова, «справляет скол»   –   чувствуете, какое старинное выражение?

Кстати, у охотничьих собак чутье тоже бывает разное. Если «чутье верхнее», то это значит, что собака ловит запах самой птицы, если же у нее «нижнее чутье», то она ловит запах следа на земле.

Ошибки у гончих могут быть и другого рода. Например, взяв след, собака сразу не может разобрать, в каком направлении он идет, и начинает преследование в обратную сторону, то есть, туда, откуда зверь пришел, а не следом за ним. Такая ситуация называется «гнать в пяту» –   тоже старое выражение. С гончими  связаны и другие слова, происхождение которых  теряется во времени. Это, например, парный ошейник для кобеля и суки, соединенный цепочкой – «смычек». Это  вообще непонятный возглас, которым хозяин разрешает собакам начать еду: «дбруц!». К этой же категории относится команда «отрыщь!», приказывающая собаке отойти от добычи. Здесь, правда, чувствуются древние истоки – от слов «рыскать», «рысь» и других. Гончих можно также «наманивать» на зверя голосом и т. д.

Гончие собаки могут быть «красногонами», то есть рабо-тающими по так называемому «красному» зверю – лисице и волку. Они могут быть «позывистыми», быстро реагирующими на зов хозяина или сигнал рога, они могут быть «паратыми»   –   быстрыми, ловкими (вспомните Паратова у Островского в «Бесприданнице»), могут быть молодыми, могут – «осенистыми», старыми, короче  –    специальных слов для работы с гончими очень много.

Впрочем, и другие породы собак тоже не обижены терминологией. Легавые «тянут» иногда, то есть, медленно идут по следу, а иногда ходят «челноком», отбегая то вправо, то влево по ходу охотника. Бывает и так, что легавая «чистит шпоры», то есть, идет за охотником. В таком случае ее, медленно работающую, называют «тихоходом». А вот когда легавая резво идет «восьмеркой», выписывая в поиске именно эту фигуру, когда делает «анонс»  –   отходит со стойки, чтобы показать охотнику, где спряталась его будущая добыча, а то и просто приводит охотника к месту, а потом, после удачного выстрела, «апортирует» добычу, то это уже собака хорошая, работящая.

Человек, никогда охотой не занимавшийся, может сказать:

  –    А зачем мне все это?

И будет глубоко неправ, потому что большинство из этих слов уже давно вошло в русский литературный язык, встречаются в произведениях русских писателей-классиков. И если вы хотите по-настоящему понять написанное ими, почувствовать то, о чем они хотели вам рассказать, то эти слова знать надо. И если при вас говорят, что собаку «притравливают», не спешите доносить в лигу защиты животных на мучителей-отравителей, ведь речь идет всего лишь о приучении собаки к запаху зверя, натаскивании ее на охоту. И запомните, что «псовина»  –   это не собачье мясо, а шерсть собаки, что «перо» имеет не только прямое значение, не только значение орудия письма, но и  два охотничьих значения. Во-первых, это вообще – птица. «Охота по перу» – охота на птицу. А среди птиц бывают такие, которые «держат стойку», то есть,  не взлетают, когда собака остановилась рядом с ними. А второе охотничье значение слова «перо» – хвост сеттера. Он у него и впрямь на перо похож, так же, как хвост у пойнтера – на прутик. Он так и называется – «прут». К слову, не только собачьи хвосты имеют у охотников свои названия. Хвост зайца, например, называют иногда «цветком», а у лисицы – «трубой»…

Есть категория слов, которые не относятся, вроде бы, к специальным терминам, они общеупотребительны, но, увы, в наш век неудержимого роста городского населения и опустения сел и деревень, реальное значение этих слов для людей утрачивается, многие явления природы даже образованные люди знают только из словарей, а не по собственному опыту. Такого человека спроси, что такое «дубрава», и он, пожалуй, ответит правильно. Но привези его куда-нибудь подальше от города, покажи ему среди полей обособленный богатый лиственный лес, он не сможет сказать, как этот лес называется. А ведь это и есть дубрава! А небольшой лесок, окруженный полями, называется «островом». Кстати, известное всем слово «поле» имеет и другое, охотничье значение. Так называют вообще охоту и добычу. Намного позже слово в этом значении переняли у охотников геологи-разведчики, археологи, люди других «бродячих» профессий.

Многие неверно называют «порошей» свежевыпавший снег. На самом деле «пороша» –   это снег, который выпал ночью и прекратившийся к утру. Причем, покрывает она землю тончайшим слоем. Если снег ложится более сантиметра толщиной,   –  это уже  «глубокая  пороша». Бывает и «короткая пороша»  –   это когда снег идет долго и засыпает звериный след, оставляя не засыпанным только самый свежий. А еще землю, чуть присыпанную снегом, называют «белой тропой» в отличие от «черной тропы», «чернотропа», когда поздней осенью трава уже совсем пожухла, а снега еще нет. Тогда же, но после дождей, возникает «мягкая тропа». А попозже, когда уже ударил мороз, а снега все еще нет, начинается «жесткая тропа».  Когда же выпадет первый снежок и пятнами покроет землю, приходит пора «пестрой тропы».

К сожалению, еще раз отметим этот печальный факт, сегодня горожане оторвались от природы, порой не знают элементарных вещей, не знают, например, что такое бор. В их представлении – это очень густой лес, непроходимая чаща. А на деле «бор»   –   это достаточно просторный  чисто хвойный лес, преимущественно сосновый или пихтовый, реже – еловый. А в лесу ведь все имеет свое название, и если не знать этих слов, то вы ничего не поймете во всех этих «гарях», «кочкарниках»,  «кромках» и так далее.

Любопытные строки есть у уже упоминавшегося Льва Успенского:

«Голосам животных нелегко подражать; чтобы их «записывать», ученые-орнитологи (птицеведы) предложили множество сложных систем, но среди них нет ни одной удовлетворительной.

Поэтому каждый человек, и тем более каждый народ, передает эти крики на свой особый лад.

Возьмите для примера обыкновенную утку. Думается, мы, русские, правильно считаем, что эта полезная птица  к р я к а е т. произнося совершенно ясно: «кря-кря».

Но, по мнению французов, утиное кряканье надо передавать иначе: «куэн-куэн».

Румыны изображают крик утки опять-таки по-своему: «мак-мак-мак». А датчане полагают, что их утки ясно выговаривают: «раб-раб-раб»…».

Вот и у охотников немало слов, которые по-своему обозначают лесные звуки. Глухари у них «скиркают», вальдшнепы «хоркают», тетерева «чуфыкают» и «бормочут»… Ко  всем этим звукам иногда добавляется голос «вабильщика», человека, умело подражающего голосам зверей. «Вабит» он по-разному: в кулак, в рожок, в какой-нибудь из разных видов «манков». Разнообразные звуки несутся, когда начинаются «высыпки»  –   пролеты большого количества дупелей и вальдшнепов, когда у тех же вальдшнепов начинается «тяга»  –   вечерняя или утренняя. «Токование», «ток» у вальдшнепов проходит в воздухе, это и есть «тяга», брачные весенние игры, которые у глухарей, тетеревов и дупелей проходят на земле в сопровождении чуфыканья и бормотания…

Мир охоты, охотников – это множество слов. Со стрельбой, с различными способами охоты связаны слова вроде бы понятные, но в другом контексте они не употребляются. Так например, «бекасинник»   –    это не место, где водятся бекасы, а самая мелкая дробь, «дуплет» это не бильярдный термин, он взят из охотничьего мира. Это поочередные, но почти одновременные  выстрелы из двух стволов по двум целям. Если птица летит на тебя, то ты «берешь ее на штык», то есть стреляешь навстречу. И в зависимости от угла выстрела или высоты полета «штык» может быть «полувстречный» или «высоковстречный». Ну, а если зверь или птица «угонные», то есть уходящие от охотника, то необходимо особое искусство. Конечно, можно и «пуделя пустить», «пудельнуть»  –  промахнуться, с кем не бывает. Хуже, если ружье у тебя «обносит», дробь летит так, что у птицы есть немало шансов на то, что она пролетит не задетой.

На все буквально есть свои слова. Готовишься к охоте,   –    иди на стенд, бери «садочное» ружье с сильным зарядом, тренируйся, пойди в лес, обнови  «приваду», корм, который кладется на одно место и приучает зверя приходить именно сюда. Если идешь на зайца, то с самого выхода ты его начинаешь «тропить», идти по его следам, будешь «скрадывать» дичь, приближаться к ней незаметно. Можешь и «перевидеть»  зверя, когда он вдали пробежит мимо тебя…

Ну, а уж если на коллективную охоту, так тут слова уже другие. Тут тебе и «окладчик», егерь, который готовит всю охоту: выслеживает зверя, выгоняет его к стрелкам. Здесь и сам «оклад», часть леса, отгороженная шнуром с флажками или охотниками, стоящими в «линии», цепи, каждый на своем  «номере», заранее намеченном егерем месте. Перед тобой «загон»   –    пространство до загонщиков, ты стоишь и ждешь: будет тебе сегодня удача или нет, удастся сегодня «заполевать», добыть зверя или вернешься без трофея…

А  во время охоты – тоже все время какие-то слова. То наткнешься на «наброды», следы птицы, то обнаружишь «жировку» с «поедью», то есть, место кормления животного с остатками его трапезы. А то  догадаешься, что в этом месте находится  «лаз», излюбленная дорога зверя с одного участка его территории на другой, и тогда надо определить – «местовой» это зверь, из данной местности, или пришлый. Идешь по лесу, замечаешь: «малик» в сторонке, след заячий,  а где-то рядом – «нарыск», след лисий, пока она охотилась и еще не «занорилась», не спряталась в нору. Опытный охотник может определить – это «прибылой», нынешнего года  заяц след оставил или вообще «настовик», он же «мартовик» и «яровик»  – заяц раннего, весеннего времени рождения. И по следу волка видно – «матерый» он, то есть, крупный, старый, или тоже «прибылой». А то, может, «переярок»  –  двух- и трехгодовалый волчина.

Так же и с птицей. Опыт помогает охотнику определить, кто перед ним – молодняк, только «ставший на крыло», или  «матка», «старка»   –  уже выведшая птенцов птица. И результат охоты зависит от опыта охотника. Придет ли он  «с полем» или только «гачи», задние лапы зверя, мелькнут,  или «пазанки», те же задние лапы, но у зайца, как насмешка, исчезнут в лесу…

…Мы здесь рассказали только о небольшой части огромного арсенала  охотничьих терминов и  слов охотничьего быта. Если взять одну охоту с собаками, и то наберется материала на целый словарь. Собственно говоря, мы и не претендовали на полноту лексикона, просто хотелось хоть немного показать вам это богатство слов, еще больше приблизить вас к охоте, к самой природе.





    ОХОТА И НЕКРАСОВ

Многие русские писатели и поэты были завзятыми охотниками:  Аксаков, Фет, Тургенев, Новиков-Прибой и многие другие. У каждого из них были излюбленные места охоты, у каждого – свои предпочтения, но всех их роднило одно: любовь к природе и… азарт добытчика. Казалось бы, несовместимые понятия, но, как показывает практика, и природолюбие, и страсть к охоте удивительным образом сочетаются не только в писателях, это сплетение можно обнаружить в характерах и биографиях  очень многих людей.

В Костромской губернии и области охотилось немало литераторов, но так уж получилось, что прочнее всего  с костромской землей был связан Николай Алексеевич Некрасов, великий русский, великий народный поэт. Собственно говоря, эта привязанность пошла, видимо, еще от отца Некрасова, у которого было здесь множество знакомых. Отставной поручик, поселившись в Грешневе Ярославской губернии, поддерживал прежние связи, наслышан был обо всех костромских новостях и так далее. Вот и Николай Алексеевич, поохотившись в удивительном охотничьем краю, что находился когда-то между многочисленными островами и протоками, болотами и озерами, камышами и перелесками, густыми кустарниками – так великолепно служившими птицам для укрытия и для гнездовий, –   после этого уже не представлял себе охотничий рай в другом месте. Он  обзавелся постоянными спутниками по охоте –
профессионалами-егерями, которые до мельчайших подробностей знали местность, каждую нору, каждое гнездо.

Что такое егерь, знают многие. Другие  вспомнят о военных егерях, а знатоки ещё и прибавят, что отец поэта служил в егерском полку и мечтал для сына такой же военной карьеры. Дело в том, что егерские войска были на особом счету, их посылали на самые опасные участки военных действий. Но… спустя некоторое время  в России эти подразделения были ликвидированы. В отличие, между прочим, от многих европейских стран. Во время Великой Отечественной войны фашистские егеря были брошены на перевалы Главного Кавказского хребта, чтобы обеспечить войскам беспрепятственный проход в Закавказье, к бакинской нефти. Они не прошли. Но… это другая история. А во времена Некрасова охотничья егерская служба формировалась чаще всего в зависимости от конкретных хозяев – кто во что горазд. Если в императорской охоте все было строжайшим образом расписано, каждый знал свою роль и имел на это соответствующую должность, там были егеря, был и обер-егермейстер, все были расставлены по полочкам, то вот в обычной помещичьей практике был полный разброд.

Долгое время считалось, что лучшие егеря были в деревне Остров Псковской губернии, отчего и имели прозвище «псковичи» или «лукаши» -- от имени их наставника Луки Изотыча. Более того – легенда гласит, что именно отец Луки Изотыча придумал обкладывать волков и лисиц и гнать их на охотника. Но легенда эта, скорей всего, только лишь легенда, потому что подобные способы охоты были известны с глубокой древности.

Порядок  в  егерском положении был наведен только лишь в 1892 году, когда был издан соответствующий рескрипт: «Правила об охоте». Именно этим документом егери освобождались от телесных наказаний (это спустя тридцать с лишним лет после освобождения крестьян!), им охотничьи свидетельства выдавались бесплатно, более того – им разрешалось применять оружие против браконьеров. Ну, как тут не вспомнить о нынешней ситуации, когда работники охраны леса не имеют права без милиции ни задержать браконьера, ни составить протокол, ни даже досмотреть нарушителя! Впрочем, мы уже об этом говорили… Тогда же, в конце 19 века, было назначено егерям твердое жалование. Но все это было позже, а во времена Некрасова каждый егерь был сам хозяином своей судьбы и своего материального положения.

Чаще всего   помощником Некрасова становился Гаврила Яковлевич Захаров, егерь из деревни Шода. И Шода, и все вышеописанное находилось на обширной территории, прилегающей к месту впадения реки Костромы в Волгу. К сожалению, к великому сожалению, об этих местах сегодня мы можем говорить только в прошедшем времени… Создание Горьковского водохранилища в какой-то степени решило тогдашнюю энергетическую проблему, но в то же время  обернулось огромной человеческой и экологической катастрофой, о которой сегодня старательно умалчивают и авторов которой сегодня никто не ищет. Люди были сорваны со своих исторических мест, оторваны от родных могил, пережили настоящую драму. В  результате сельские жители в подавляющем большинстве оказались  жителями городскими, были затоплены плодороднейшие пойменные земли и… да, да, был уничтожен уникальный уголок природы, служивший не только охоте, но и сохранению и размножению многих видов птиц и животных…

Но  все это будет только сто лет спустя. А тогда, когда охотился здесь Некрасов, именно в это время у него был настоящий творческий взлет, вдохновение не покидало его, работалось легко. Этому способствовали, кстати, и многочисленные истории, которые рассказывали Николаю Алексеевичу ходившие с ним охотники.

Впрочем, случай, который стал поводом для одной из первых и больших поэтических  удач, Некрасов узнал от своего отца. Эта история была широко известна в Костромской губернии. Отставной офицер Иван Николаевич Катенин, став помещиком, обернулся совершеннейшим самодуром. Когда он узнал о встречах своей дочери Екатерины с садовником Фигуркиным и о том, что она ждет ребенка, он  замуровал (в буквальном смысле, оставил лишь маленькое окошечко для подачи еды) дочь до родов, а Фигуркина  забрил в солдаты на 25 лет! После родов новорождённую отдали в крестьянскую семью, а несчастная заключённая упросила деспота отправить её в монастырь, где она и умерла в 37 лет. Подросшая внучка Катенина, узнав  о своем происхождении, сошла с ума. Фигуркин вернулся через четверть века и узнал, что возвращаться ему больше не к кому… Этот сюжет стал основой для известнейшего стихотворения Некрасова «Огородник». Оно было положено на музыку, и со временем стало  русской народной песней.

Гаврила Яковлевич Захаров в творчестве Некрасова сыграл такую же роль, как  егерь из Спасского-Лутовинова Афанасий Алифанов в «Записках охотника»  Тургенева, ставший персонажем книги великого писателя под именем Ермолая.

Точные обстоятельства первой встречи Захарова с поэтом неизвестны. Существуют разные версии. По одной из них егерь сам пришел к Некрасову в костромскую  гостиницу «Россия», находившуюся на центральной площади, что мало похоже на правду:  ну как мог простой мужик явиться к незнакомому барину! Это потом уже они подружились, а в первый момент… По другой версии, более правдоподобной, познакомились они на рынке, где Гаврила продавал добытую им дичь. Рослый, статный мужик приглянулся Некрасову какой-то скрытой в нём удалью, он подошёл и стал расспрашивать охотника – из каких тот мест и где это такая удачная охота. Вот с того самого момента и началась многолетняя дружба этих таких разных людей, которых объединили общая страсть к охоте и любовь к природе, к этим костромским местам.

Многочисленные  совместные хождения и беседы  дали толчок к тому, что Некрасов написал свою знаменитую поэму «Коробейники». По возвращении с охоты в Грешнево поэт написал эту поэму не отрываясь, лишь потом приписав посвящение:

Другу-приятелю
      Гавриле Яковлевичу
(крестьянину деревни Шоды,
   Костромской губернии)

Как с тобою я похаживал
По болотинам вдвоем,
Ты меня почасту спрашивал:
Что строчишь карандашом?

Почитай-ка! Не прославиться,
Угодить тебе хочу.
Буду рад, коли понравится,
Не понравится – смолчу.

Не побрезгуй на подарочке!
А увидимся опять,
Выпьем мы по доброй чарочке
И отправимся стрелять.
Н.Некрасов
23 августа 1861
Грешнево

Сюжет поэмы помнят многие. Действительный случай, рассказанный Захаровым Некрасову, был по воспоминаниям потомка Захарова таким: «Охотник этот был Давыд Петров из деревни Сухоруковой. Он встретил в своей деревне коробейников, направлявшихся прямиком через болото в село Закобякино Ярославской губернии, «надумал» их убить, чтобы забрать деньги, и проследил в лесу. Коробейники поняли, что не к добру оказался среди них недавно виденный человек с ружьем, и просили оставить их… Когда Давыд убивал, то пастушок слышал выстрелы и крики. После убийства Давыд затащил одного убитого на дерево, другого спрятал под корни. Потом их нашли, но не знали, кто убил…».

И еще не раз услышанные на охоте истории становились для Некрасова творческим толчком, поводом для написания  известных впоследствии произведений. Но надо особо отметить, что Николай Алексеевич был поклонником ружейной охоты, другие виды недолюбливал, что, кстати, отразилось и в его творчестве. Иногда, впрочем, ирония автора по отношению к другим видам охоты проявлялась так тонко, так незаметно!

Вот маленькая поэма «Псовая охота». На первый взгляд трудно представить себе поэтическое произведение, которое так дотошно, с таким любованием изображало бы излюбленное занятие провинциальных помещиков. Более того: Некрасов, вроде бы, заботясь о читателях, незнакомых со сложностью предмета,  о котором идет речь, сопровождает поэму целым словарем, объясняющим термины, какими пользуются охотники- псовики.

Строку «Очеп скрипит (запрещенный законом)» автор
комментирует: «Так называется снаряд особого устройства, имеющий в спокойном положении форму неправильного треугольника. С помощью этого снаряда в некоторых наших деревнях достают воду из колодцев, что производится с раздирающим душу скрипом».

«Набрасывать – техническое выражение: спускать гончих  в остров для отыскания зверя (остров – отъёмный лес, удобный, по положению своему, для охотников). Набрасывает гончих обыкновенно так называемый доезжачий; бросив в остров, он поощряет их порсканьем (порскать – значит у охотников криками понуждать гончих к отысканию зверя и подбивать всю стаю на след, отысканный одною) и вообще содержит в неослабном повиновении своему рогу и арапнику. Помощник его называется подъезжачим. При выезде из дому или переходе от одного острова к другому соблюдается обыкновенно такой порядок: впереди доезжачий, за ним стая гончих, а за нею подъезжий, всегда готовый с криком: «В кучу» хлестнуть арапником собаку, отбившуюся от стаи,   –    а за ним уже барин и остальные борзовщики. Обязанность борзовщика – стеречь зверя с борзыми близ острова, переменяя место по направлению движения стаи. В уменье выбрать хорошую позицию, выждать  зверя, выгнанного наконец гончими из острова, хорошо принять его (т.е. вовремя показать собакам) и хорошо потравить – заключается главная задача охотника и великий источник его наслаждения»…

«Зверь отседает – говорят, когда заяц, уже нагнанный борзыми, вдруг оставляет их далеко за собою, обманув неожиданным уклонением в сторону, прыжком вверх или другим каким-нибудь хитрым и часто разительным движением. Иногда, например, он бросается просто к собакам; собаки с разбега пронесутся вперед, и, когда попадут на новое направление зайца, он уже далеко.
Отпазончить – отрезать задние лапы в среднем суставе…
Тявкуша – то же, что гончая, иногда также называются выжлецами (в женск. – выжловка); от этого слова доезжачий, заправляющий ими, называется еще выжлятником».

После таких пояснений ни у кого не должно оставаться сомнений в знании автора псовой охоты. Однако, если мы
повнимательнее прочитаем это произведение, то во многих местах мы не можем не заметить  вполне очевидного юмора и иронии. Впрочем, посудите сами:

Варом-варит закипевшая стая,
Внемлет помещик, восторженно тая,
В мощной груди занимается дух,
Дивной гармонией нежится слух!
Однопометников лай музыкальный
Душу уносит  в тот мир идеальный,
Где ни уплат в Опекунский  совет,
Ни беспокойных исправников нет!
Хор так певуч, мелодичен и ровен,
Что там Россини! Что твой Бетховен!
...Гикнул помещик и ринулся в поле…
То-то раздолье помещичьей воле!..
В бурных движеньях – величие власти,
Голос проникнут могуществом страсти,
Очи горят благородным огнем –
Чудное что-то свершилося в нем!
Здесь он не струсит, здесь не уступит,
Здесь его Крез за мильоны не купит!
Буйная удаль не знает преград,
Смерть иль победа – ни шагу назад!

Тонкую иронию чувствуешь, когда вспоминаешь, что весь этот гром-ураган, эта схватка не на жизнь, а на смерть, вся эта напыщенность и нарочитая выдуманность страсти связаны всего лишь с напуганным до смерти… зайцем! И особенно ярко чувствуется насмешка поэта в концовке:

Выпив изрядно, поужинав плотно,
Барин отходит ко сну беззаботно,
Завтра велит себя раньше будить.
Чудное дело – скакать и травить!..
…Много у нас и лесов и полей,
Много в отечестве нашем зверей!

Очень ловко перекликаются с произведением Некрасова воспоминания Николая Энгельгардта:

«Псовая охота считалась тогда главной целью жизни столбового дворянина. Не было даже и мелкопоместного, который бы не держал хоть нескольких борзых собак. Стодушный помещик держал от пятидесяти до сотни борзых и гончих со стремянными и доезжаючими. А владевшие свыше ста душ – триста, пятьсот, тысячу, имели псарни огромнейшие, так что средним числом на каждые три ревизские человеческие души приходилось по два четвероногих. Однако должно заметить, что крестьяне костромские по большей части тогда жили зажиточно, чисто, опрятно, в двухэтажных избах со светлицами, крытыми тесом и украшенными хитро-узорчатым деревянным резным кружевом.

Бабы, девки были дородны, сыты, статны, горласты, детей было множество, мужики почти все были промышленники и мастеровые, кузнецы, столяры, слесаря, краснодеревцы, топоры у них были преострые, кулаки предюжие, леса кругом были претемные и предремучие. А дворянская братия отличалась вообще добродушием и только знала «полевать».

По неделям охотники с эскадронами ловчих, доезжаючих, с псовыми легионами стояли бивуаками под открытым небом, у костров, питались солянкою, ватрушками, битым мясом, полотками, бужениною, все сии снеди обильно орошая черемуховой и рябиновкой, порскали, травили, улюлюкали, ссорились, ругались, дрались арапниками, доходило и до охотничьих ножей, псари тогда трубили «на драку», потом мирились, пили, и опять травили, порскали, улюлюкали…».

Охота ружейная, в отличие от  громоздкой, шумной и безумно дорогой псовой охоты, была более демократичной, требовала гораздо больше личного умения и сноровки охотника, а при встрече с крупным зверем – и гораздо больше личного мужества. Но и в этой охоте необходим или напарник, на которого охотник может положиться, или егерь – специалист, знающий до мелочей всё необходимое в охоте любого вида. Егерь в поместьях был как бы управляющим всей дикой живностью на «подведомственной» ему территории. Он и прикармливал зверей, регулировал отстрелом хищников, которые начинали наносить существенный урон потенциальной добыче хозяина. Кроме того, егерь натаскивал собак  и знал поблизости все удобные для охоты места.

Гаврила Захаров был егерем другого типа – «свободным, полевым» егерем, как бы проводником на большой территории, знавшим все повадки дичи, водящейся в этих местах, легко ориентирующимся в любых, самых запутанных следах. Неграмотный мужик учил Некрасова азбуке природы, грамоте в отношениях с природой, высшей математике охотничьего искусства. За годы общения они узнали друг о друге всё до мельчайших подробностей. И болезнь Некрасова не была для Гаврилы Захарова секретом и буквально ранила ему душу. Особенно ярко это видно в одном из немногочисленных писем, посланном Захаровым Некрасову в апреле 1869 года:

«Больно ведь мне тебя жалко, болезный… так и рвётся душенька из груди моей к тебе навстречу. А уш как под селом Юсуповым новое местечко дупелов припас я про тебя, так уш чудо, настоящая царская охота – что дупель аш бекас, а уш этой белой куропатки так видимо-невидимо: целые стада подымаются из-под Юрки (Юрка – собака, которую подарил Некрасов своему другу)… Прощай, родимый, не забывай и нас, а засим остаюсь друг и приятель твой, деревни Шоды крестьянин Гаврила Яковлев, а со слов его писал унтер-офицер Кузьма Резвяков».

Захаров был знаток природы, наблюдатель, следопыт. Таким же был и другой человек, охотившийся с Некрасовым. Это известный всем дед Мазай. Личность эта  после того, как Некрасов написал известное стихотворение, стала настолько популярной, что и по сей день дед Мазай фигурирует в слагаемых народом анекдотах:

Дед Мазай плывет на лодке и видит зайцев на
островке. Он подплывает,  грузит их в  лодку и плывет к

 
берегу. Вдруг зайцы сбивают старикана с ног, а самый                шустрый выхватывает у него ружьё  и прицеливается:
  –   А ну, старый козел, греби в Швецию!

Ну, это – издержки современного прочтения образа, а по сути дед Мазай был именно таким, каким  описан он был поэтом: добрым и очень любившим природу. Кстати, в том, что дед Мазай спасает именно зайцев, есть точное наблюдение над довольно странным явлением природы: из всех животных  в костромских полях и лесах только одно  не в состоянии преодолеть паводок, спастись от воды. Это именно заяц, единственный, не умеющий плавать.  Есть в этом описании и некоторая репортажность, потому что по рассказам старожилов местным жителям много раз приходилось выручать заячье племя именно таким способом, как это сделал дед Мазай у Некрасова.

В августе, около Малых Вежей,
С старым Мазаем я бил дупелей…
…Я по неделе гощу у него.
Нравится мне деревенька его:
Летом её убирая красиво,
Исстари хмель в ней родится на диво,
Вся она тонет в зеленых садах:
Домики в ней на высоких столбах…

У Некрасова абсолютно точное, достоверное описание Малых Вежей, тех, какими они были давным-давно, даже одна такая характерная деталь, как дома на сваях – для защиты от наводнений и половодья,  делает картину легко узнаваемой, и любой старый костромич сразу скажет: да, это Малые Вежи…

…Старый Мазай
Любит до страсти свой низменный край.
Вдов он, бездетен, имеет лишь внука,
Торной дорогой ходить ему – скука!
За сорок верст в Кострому прямиком
Сбегать лесами ему нипочем…
…Знает он много рассказов забавных
Про деревенских охотников славных:
Кузя сломал у ружьишка курок,
Спичек таскает с собой коробок,
Сядет за кустом – тетерю подманит,
Спичку к затравке приложит – и грянет!
Ходит с ружьишком другой зверолов,
Носит с собою горшок угольков.
«Что ты таскаешь горшок с угольками?»
–   Больно,  родимый, я зябок руками;
Ежели зайца теперь сослежу,
Прежде я сяду, ружье положу,
Над уголечками руки погрею,
Да уж потом и палю по злодею!»…

Для Некрасова охота – это не только объект для изображения, но иногда и просто удобный фон для  изложения своих мыслей в поэтической форме. Именно такую роль должен был сыграть выход в лес в неоконченной лирической комедии «Медвежья охота». В написанных сценах присутствуют чащоба, глубокий снег, загонщики, распорядитель охоты окладчик Савелий, четверо господ охотников. Есть, кажется, всё для охоты, но её самой нет в этих сценах, и, судя по уже написанному, изображать её Некрасов и не предполагал.

Мы уже говорили о том, что охота была для Некрасова не только страстью, азартом, но и способом общения с природой. И именно у егерей – Захарова или  того же дедушки Мазая учился он не только пользоваться природой, но и сочувствовать, помогать ей. Такой мыслью, таким настроением пронизаны лучшие страницы поэмы «Саша». Может быть, когда-то, в школе, вы слышали строчки: «Плакала Саша, как лес вырубали. Ей и теперь его жалко до слез»… Но вряд ли вы помните эту часть поэмы полностью, а ведь со времен Некрасова ещё никто не сумел с такой неистовой силой показать  тотальное уничтожение природы, пренебрежение живой его жизнью во имя сиюминутной выгоды:

С треском ломали сухой березняк,
Корчили с корнем упорный дубняк,
Старую сосну сперва подрубали,
После арканом её нагибали
И, поваливши, плясали на ней,
Чтобы к земле прилегла поплотней.
Так, победив после долгого боя,
Враг уже мертвого топчет героя …
…Трупы деревьев недвижно лежали;
Сучья ломались, скрипели, трещали,
Жалобно листья шумели кругом.
Так, после битвы, во мраке ночном
Раненый стонет, зовет, проклинает.
Ветер над полем кровавым летает –
Праздно лежащим оружьем звенит,
Волосы мертвых бойцов шевелит…

Вам это ничего не напоминает? Вы ничего такого не видели? Вы в таком убийстве не участвовали? Ведь всё это будто бы списано с сегодняшнего дня! А ещё кто-то говорит, что Некрасов остался в девятнадцатом веке!    



                ШАПКУ НИ ПЕРЕД КЕМ НЕ ЛОМАЛИ

Когда мы говорили о Сусанине, то упоминали и Домнино, и знаменитое болото, на краю которого, собственно говоря, и развертывались события начала 17-го века. Центром этих мест, своеобразной «столицей» было Молвитино – село  многим примечательное, село даже, можно сказать, аномальное. Нет, ничего плохого в этом выражении нет, но посудите сами: вокруг все крестьянствуют, занимаются земледелием, а в Молвитине на протяжении довольно долгого времени – практически до первой половины двадцатого века – все убывало и убывало количество земледельцев. В этом явлении сыграли роль и географические условия /вокруг пригодной для обработки земли было мало, болота все-таки да леса/ но и довольно нестандартное ремесло, распространившееся в Молвитине с того же 17 века.

В Молвитине, нынешнем поселке Сусаннино, и в десятках близлежащих деревень  шили шапки. Начало этому ремеслу дали, конечно же, местные охотники, добывавшие пушного зверя. Но когда со временем люди оценили выделку шкур и  крой молвитинских шапок, когда начал расти спрос на меховые изделия молвитинских мастеров, тогда же  это ремесло постепенно стало превращаться в мелкое производство, которое, в свою очередь, тоже развивалось. Молвитино медленно, но верно становилось своеобразным ремесленным центром, аналогов которому в Костромской области не было. Конечно, можно вспомнить, например, Семеновское-лапотное и еще какие-то населенные пункты, но такого высокого процента людей, занимавшихся одним ремеслом, больше  не было нигде.

Уж каких только шапок не шили в Молвитине! Здесь использовался в пору наивысшего расцвета шапочного промысла любой материал, география закупок меха была самой обширной: от Камчатки до Польши, от северного соболя до бухарской каракульчи. Конечно же, за таким размахом местные охотники поспеть были не в состоянии. Шапки продавались на нижегородской и других ярмарках, в Петербурге, Архангельске, Вологде, разумеется – и в Костроме. Более того: в Молвитино, не дожидаясь, пока купцы доставят оттуда товар, стекались со всей России закупщики.

Как сказали бы сегодня, для более полного удовлетворения спроса в Молвитине стали шить не только меховые шапки и муфты, но и более расхожий и дешевый товар  –   картузы для бедных слоев населения, хотя истинные шапочники пренебрежительно относились к этой работе, не требовавшей особого мастерства. Причем, надо сказать, что когда сложился бренд «Молвитинская шапка»,  мастера  перестали ограничиваться работой в своих крохотных мастерских и стали, так сказать, «выезжать на гастроли». Маленькими командами – мастер, закройщик, подмастерье   –  со своим сырьем выезжали они  практически во все города страны.

Молвитинцы не следили за изменениями моды. Они стали её законодателями.  Вся Россия ходила в шапках «пушкинских», «леоновских», «гоголь», ушанках, скуфьях, боярках, финках, малороссках, хаймовых… Более крупным «заведением» по про-изводству меховых шапок владел А.И.Чичагов. Мастера, швеи, ученики, надомники, подсобные рабочие… Их у Чичагова насчитывалось несколько десятков. Работа шла по большей части вручную, но со временем появились очень шумные швейные машины, которые молвитинцы тотчас же окрестили «громотухами»…

В самом начале двадцатого века была предпринята попытка перевести эту торгово-промышленную стихию в русло коллективное. Костромское губернское земство приложило все усилия, чтобы объединить единоличников в кооператив. Было построено даже специальное производственное здание, где в годы Первой мировой войны выполнялись военные заказы на пошив обмундирования и белья. Все это – помимо традиционных шапок. Но… Не судьба! Фабрика сгорела в 1920 году… Потом, правда, производство было создано заново. И по сей день не перевелись в Сусанино-Молвитине мастера, способные  буквально из любого меха соорудить вам «фирменную» шапку и не только шапку, но и любое меховое изделие.

 


            А. Васьков      «Журнал охоты» № 4 за 1858 год.

         ИЗ ЗАПИСОК РУЖЕЙНОГО ОХОТНИКА
      КОСТРОМСКОЙ  ГУБЕРНИИ
  (отрывки)

Край наш не может похвалиться большим разнообразием пород дичи: под 57 градусом северной широты нет ни кабанов, ни фазанов, ни дроф, ни стрепетов, даже серых куропаток мало; но охотник почти круглый год найдёт на что поохотиться,  –   исключая разве месяцев двух самой глухой зимы, когда снег сугробами покрывает всю землю и глубина его в овражках и по опушкам перелесков доходит до трёх аршин и более. Ходьба на лыжах тяжела, ходить, когда снег ещё не осадило оттепелями и лыжа вершка на два врезывается в него…. Но вот в конце февраля дохнуло теплом, в ясный солнечный полдень льёт с крыш, и к вечеру мороз начинает обвешивать их блестящей, причудливой бахромой льдяных сталактитов, называемых в простонародье сосульками, снег делается твёрд, лыжи скользят по нему, оставляя чуть заметный след. Охоты настоящей ещё никакой быть не может; но ружьё, вымытое и вычищенное, так привлекательно красуется на стене, так соблазнительно приводит на память густой кустарник, обвешанный каплями утренней росы, высокую траву, склонившую свои цветные головки, теплое яркое солнце, из-за тёмно-лиловых облаков поднимающееся на горизонте, и собаку, замершую на стойке. «Тубо, Пират! Тубо, Пират! Да скоро ли пройдет эта проклятая зима!» -- восклицаешь, злобно бросая взгляд сквозь двойные оконные рамы на белую пелену, покрывающую мягкими  складками и речку, и берег, и луг, и поле, уничтожающую всякое между ними различие, стушевавшую все контуры.

– А что, Никита, – говорю я, осененный внезапною мыслию,  –    не сходить ли нам на лыжах с гончими?
–   Как вам угодно,– говорит Никита равнодушным голосом, –  пожалуй сходимте.

Прошу позволения у читателей представить им моего неизменного товарища или спутника на всякой охоте. Никита – худощавый старик лет шестидесяти, небольшого роста, с жёлто-седыми волосами, вьющимися наподобие романовской овчины, и с долгим носом. Глаза у него немного с разбегом: правый постоянно смотрит куда-то в сторону, почему он и стреляет с левого плеча. Впрочем, охота с ружьём не его специальность; Никита псовый охотник, он вырос на коне. Смолоду он был стремянным у знаменитого некогда в наших краях охотника П., у которого породы собак борзых и гончих до сих пор славятся. Мальчишкой, лет восьми, он сделан был форейтором; из форейторов поступил на пятнадцатом году в стремянные, лет двадцати стал ездить выжлятником и наконец возведен был в доезжачие. Тридцать лет сряду, до самой смерти П., Никита занимал эту важную должность в охоте. Проездить так долго доезжачим в охоте П.,  у которого народ был на подбор, -- молодец к молодцу, достаточно рекомендует охотника и делает всякие похвалы излишними.

…Кроме охоты Никита занимается слесарным мастерством, и как любитель всего относящегося до охоты мастерит ружья, которые своей массивностью, простотой отделки и неуклюжим видом изумили бы самых старинных оружейников. Он также плетет арапники, и плетет хорошо, починивает башмаки бабам и сапоги мужикам.

После смерти Александра Второго все охотники получили вольноотпускные. Сначала Никита перебивался кое-как, зарабатывая себе хлеб рукоделием; но самоучка-мастеровой немного мог добыть себе. Он живет у меня из-за одежды и хлеба.

…Теперь он стар, нет прежней удали, но священный огонь благородной страсти к охоте горит ещё ярко, и когда подразомнется старик, так всякого молодого заткнет за пояс. Не одну тысячу перевел он на веку своем всякого зверя: зайцев, лисиц, волков, куниц, белок и даже медведей, которые водились около границы третьего уезда. Когда леса ещё не были истреблены или разрежены возникшими в недавнее время фабриками. Русский человек, говорят, задним умом крепок – и, действительно, опытность Никиты в деле охоты на зверей колоссальна. Сборы наши недолги. Через пять минут мы спускаемся на лыжах к речке. Никита, с арапником в руках и смычком гончих сзади, легко скользит на лыжах, далеко оставляя меня за собою. При всем моем усилии, я никак не могу идти рядом с ним.

  –   Да куда ты торопишься, старый хрен,  – говорю я, –  успеешь; не на пожар идём.

Он останавливается и поджидает меня.

–   Вы, сударь, зайдите к Смольковскому оврагу; там около кустов и встаньте, а я подожду, пока вы зайдёте.

–   Ведь ты говорил, что ничего не найдём,  –  отвечаю я, желая над ним подтрунить,  –  так зачем же я буду заходить?

–   А счастье-то на что,  –   говорит Никита,  –  зайцев-то точно не найдем, а может быть, лису застанем; а её уж только толкни, так Смольковским оврагом как раз и прочешет.

Никита убежден, что все звери созданы именно для того, чтобы их стреляли и травили.

Проходив часа три и не видев действительно ничего, я, уставший и как будто изломанный от лыжной ходьбы, возвращаюсь домой.

–   Что, ты не устал, Никита? – спрашиваю я.

–   Да от чего устать-то,  –   отвечает он,  –  всего вёрст пять обошли?.. Я, сударь, в старые годы бывало за куницами отсюда в Слокотово ходил, а это вёрст осьмнадцать напрямик будет. Утром пойду, а к вечеру домой; ну, а теперь уже нет, не дойти в один конец.

–  Куда же зайцы девались? – спрашиваю я Никиту,  –   Следу столько набито, точно табун лошадей ходил, а их нет…

–   В уйме всё, сударь; теперь у них течка начинается, оттого  следу и много. Ночь-то долга;  мало ли он, косой, наследит; нечего ему делать-то: носится. Я вам докладывал, что не найдем, да вы не изволили слушать. Вот как наст покрепче будет, пойдемте в большие острова,  –   там найдем.
…Наступает март месяц; в первых числах с неделю стоит совершеннейшая оттепель.

Часов в пять утра выхожу я на крыльцо взглянуть: что-то на дворе? Заря красной полосой занимается на горизонте. Тонкие облака, точно исполинской кистью размазаны по заре; вверху чисто, звёзд уж не видать, только некоторые, побойчее, мигают изредка; воздух сух и как-то жестко хватает за нос и уши.

«Никита, вставай!»

Но Никита давно уже встал и на заднем крыльце хлопочет около самовара.

  –   Ну-ка, брат, грей скорее, да пойдём: видел, какой наст-то?

–  Хорош, сударь, хорош,  –   отвечает Никита, как бы нехотя, уткнув длинный нос свой в самоварную трубу и представляя нечто вроде Эола,  –  собак поднимет. Только мне-то моченьки нет: весь поперек разломило…

Несмотря на недуги, Никита идет по опушке, как по полу, порская громким голосом:

–   На, го, го, го-о!   А – а – а, собаченьки, полез, полез,  поле-ез!

Собаки натекают на след, и чуть слышно   голоса  их раздаются в другом конце острова, а заяц далеко уж в поле; изредка останавливается, поднимается на задних лапах, прислушивается и снова пускается во все лопатки, катясь, как снежный ком. Вот другой заяц, шумовой, крадется по опушке. Я молча наблюдаю за ним, боясь пошевелиться, даже перевести дух; наконец, кажется, подошёл в меру: стрелять можно…

В лесу, в поле – везде очень глухо; окоченелые от холода предметы не отражают звуки; мертвая природа лишена всякой упругости. Выстрел едва слышен в ста шагах: значит, зима, несмотря на тепло, ещё вполне  господствует. Когда дохнёт весенним теплом, когда всё начнет пробуждаться от полугодового усыпления и сок в деревьях тронется,  –  эхо далеко повторяет малейший звук, выстрел слышен за несколько верст. Звонко в лесу: весна на дворе – это деревенская примета, заменяющая всякие термометры.

…Апрель месяц.

Вальдшнепы тянут.

–   Где бы нам сегодня постоять на вальдшнепов? – спрашиваю Никиту.

–    Где вам угодно,  –   отвечает он,  –  везде летают; вчера у нас через сад прохоркал.

В теплый и тихий вечер вальдшнепы начинают тянуть за полчаса до заката или еще ранее. Тянут они всегда с промежками; вот протянул один, два, три, и полчаса не слышишь ни одного; опять пролетели штук пять, и снова пауза. Солнце начинает садиться, и лес оглашается тысячью голосов; более всего слышно дроздов, набирающих разные мелодические колена… Бекас, поднимаясь кверху, как молотком, отбивает двойные колена: тю-ти, тю-ти и, быстро падая вниз, производит крыльями звук, похожий на блеяние овцы, почему и называется барашком. Бекасиные самки шипят в болоте, и вслед за тем вы слышите уже другой каданс в голосе самца: тю, тю, тю… раздаётся несколько учащаясь; это он спускается на землю. Но глаз не различает уже его в высоте; заря меркнет, и луна с другой стороны тихо поднимает бледное чело свое над лесом. Далеко на реке раздается крик утки. Прямо над головою пронеслась пара чирков; но не успеешь схватиться за ружьё, как они уже скрылись за вершинами деревьев, и только слышишь посвистывание быстро удаляющегося селезенька!

–   Хорошая погода постоит, –  замечает Никита, идя сзади меня.

–   Почему же это ты думаешь? – спрашиваю я.

–  Больно лягушки распелись, да и слышите, как ухало-то ухает около Спору? Слышите, вот ещё?

Я ничего не слышу, но верю, что постоит хорошая погода: Никита говорит…
Всякий день стоим мы по вечерним зарям где-нибудь на опушке или перетужине. Лес мало-помалу начинает одеваться, воздух наполняется ароматом свежей зелени; появляются рои комаров, совершающие свою воздушную пляску над деревом или кустом, которые им почему-то особенно полюбились. По всем направлениям жужжат зелёные майские жуки, глухо натыкаясь, как пули на взлете, на ветки берез.

Иногда соберемся пять, шесть человек добрых приятелей соседей; говором, шутками, смехом оглашается лесная тишь, выстрелы сыплются, как на перестрелке с неприятелем… но все это без больших охотничьих результатов: охота на вальдшнепов не добычлива. Наслаждаешься пробуждением природы, упиваешься чистым благовонным воздухом и потом крепко, крепко спишь, что не всегда случается в  длинные зимние ночи, когда от искусственно нагретого воздуха болит голова и кровь болезненно стучит в виски и сердце. Утром, только с постели, тотчас выходишь на балкон: что за свежесть в воздухе, как всё кипит жизнью, –  даже галки и вороны кричат как-то мелодичнее… О, весна!

Весна, весна, пора любви!




                ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ТРОИЦКОГО



«Охотою занимались больше всего жители лесных уездов в свободное от сельских работ  время. На медведя охотники выходили на место его зимовки, обыкновенно вдвоём и редко втроём, с ружьями, у которых часто приклады были сколочены гвоздями, а замки привязаны бечевками. Шли с рогатиной, которая состояла из железного копья, прикрепленного на крепкую палку. Чаще всего охотникам с одного выстрела удавалось положить медведя, но иногда и сами они попадали в лапы мишки. На медведей охотились в середине февраля, когда те поднимаются с логовища.

Лося били из ружья пулею, но чаще всего  их ловили собаками весною, в марте, ещё по крепкому насту. Собаки по следу гоняют лося, который с каждым шагом вязнет в оледенелом снегу, сдирает себе кожу с ног и, наконец, останавливается. Тогда охотники без большого труда овладевают сильным животным. Мясо лося употребляли в пищу, кожу, сало и рога продавали.

Волков и лисиц стреляли редко. Волки чаще попадались в капкан. Горностаев стреляли осенью и зимой: тогда шерсть их бывает пушистее и глаже, чем в другое время, и самая шкура твёрже и прочнее. Осенью много ловили их силками около мельниц, в овинах, гумнах и хлебных амбарах. Охота за белками предпочиталась другим звериным промыслам, как по многочисленности добычи, так и по легкости, с какою они достаются звероловам».

( П.Троицкий. «Костромской край» 1909 г.)



                ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ЧУМАКОВА



«В 1898 году компания костромского начальства, узнав, что неподалёку от города обложен волк, собралась в большом количестве на охоту. Многие из них имели самое смутное представление о способах охоты и ее правилах, но зато у них были очень дорогие заграничные охотничьи ружья. Простояв безрезультатно долгое время и прозябнув, один из стоявших в цепочке, доктор Лебедев, заведующий психиатрической больницей, потихоньку пошел по направлению стоявшего от него невдалеке вице-губернатора Извекова. Последний был очень близорук, увидев движущийся предмет, скинул ружье и всадил весь волчий заряд в доктора Лебедева, приняв его за зверя. К счастью, стрелял Извеков не очень метко, но все же просидел у постели Лебедева трое суток, пока не стало ясным, что всякая опасность от великосветской охоты миновала»

( Из «Воспоминаний костромича» С.М.Чумакова)




               ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ КОЛГУШКИНА



«Нашему ндраву не препятствуй!» -- был девиз купечества, и костромские купцы в этом не отставали от прочих. Был… такой случай: один загулявший купчик, будучи в «Большой московской гостинице», и, зная, что в это время года охота на дичь запрещена, потребовал на закуску свежей дичи. Метрдотель растерялся и побежал к старшему повару по прозвищу «Головушка». Тот, не растерявшись, нашел ружье-дробовину, набил в саду ворон и галок и вкусно приготовил их под каким-то замысловатым соусом. Купец был в восторге, щедро дал повару «на водку». Когда же  спросил его, что это за дичь, тот ответил: «Тетеревиный выводок из Ушаковского бора», намекая этим на городские свалки, бывшие в то время на Ушаковских ямах в конце Жоховской улицы (ул. Войкова). Вот такие контрасты существовали в то историческое недалёкое время»



  ПРИМЕТЫ

   – У меня куртка есть, не помню уж, сколько ей лет. Носил я её, носил, а потом стал примечать: как одену что-то  другое, так охота или рыбалка не задаются. Вначале думал – совпадение. Ан нет! Никакое не совпадение, а абсолютная закономерность. Я уже много раз проверял: специально одевался по-другому. Подтверждение наблюдения происходило немедленно. Ну, я, чтобы уж совсем не терять удачу, попробовал и другой вариант: одевал другую куртку а эту, счастливую, брал с собой. И что же вы думаете? Пока я в другой куртке – зверь и птица будто сторонятся меня, будто обходят. Только переоденусь в ту самую – удача будто прилетает… Так что я уже обречён эту куртку доносить до тех пор, пока она сама у меня с плеч не свалится!


  – Я вот обратил внимание на то, что дуракам да пьяницам везет на охоте и на рыбалке. Мне это со стороны очень даже видно, я профессионально организую охоту с группами охотников. Ну, сами понимаете, что я должен всё заранее предусмотреть: какая охота, где охота, на кого охота. И, между прочим, с кем охота! Приглядываешься к людям, стараешься понять, кто чего стоит, кто что умеет. И обязательно в группе бывает такой весельчак-раздолбай, который всё делает невпопад, свой внутренний страх и неуверенность прячет за шуточками и слишком часто прикладывается «для сугреву». Допьяна он не напивается, для окружающих это не опасно, но и толку от него в охоте – никакого. Поэтому я его и ставлю на «мёртвый номер», то есть, на место, где зверь даже в самом страшном теоретическом сне ни за что не пойдёт. И ему хорошо – всю охоту простоит на номере впустую, но зато спокойно, и мне как-то на душе легче.

И что бы вы думали? Происходит нечто невероятное: зверь идёт там, где у нас самое «слабое звено». Я уже прощаюсь с удачей – уйдёт и всё! Но тут гремит выстрел. Это наш лопух навскидку, почти наобум положил зверя… Нет, точно: дураков да пьяниц удача любит!

  – У меня примет нет. Но иногда вдруг появляется необъяснимое чувство, предчувствие какое-то: я сегодня встречу браконьера, будь готов! Или: сегодня удачи не будет на охоте, лучше даже не ходи! Не послушаешь, всё-таки пойдёшь,  –  точно всё сбывается. Ни разу ещё это чувство меня не подводило. Жаль только, что посещает оно меня не часто…

  – У меня верная примета: нельзя заранее, до выстрела, даже думать о том, что ты будешь делать с убитым зверем. А в первый раз случилось это так. Сижу на лабазе, жду. И приходит медведь. Большой. Огромный. И стоит так, как на учебно-показательных стрельбах, и расстояние небольшое, то есть,   –   верный выстрел. И вот тут в мою дурную голову чёрт вселил не менее дурную мысль: а что же я с таким огромным медведем потом буду делать? Как грузить буду? Мелькнула и пропала мыслишка. Я прицелился, выстрелил. Медведь так это презрительно, как мне показалось, оглянулся на меня и не спеша ушел. Он даже не был ранен! Двадцать пять лет с тех пор прошло, но я таких мыслей по сей день боюсь, как чёрт ладана.

Кстати, такая примета – это не у меня одного. Знакомый рассказывал: пошли с сыном за белкой. Только в лес зашли – собака залаяла. Сын сразу и скажи:  ну, вот, одна уже есть! После этого проходили целый день   (а ту, первую белку так и не добы-ли)   и всё впустую!
И на рыбалке эта примета действует. Если уходишь, а жена вслед спросит: а ты пакет для рыбы взял? – лучше сразу возвращаться, лучше вообще не ходить, ничего у тебя в этот день не получится…

  – Самая верная примета: удачи не будет, если ты идёшь на охоту или на рыбалку, а навстречу первой попадается женщина. Тут же сворачивай с дороги и выжидай где-то за углом, пока не заметишь мужика, который тоже тебе навстречу бредёт. Вот в этом случае – спокойно иди дальше: всё будет хорошо!

  – Вообще-то у меня каких-то особых примет нету. Хотя, что-то вроде суеверия – есть. Я уж много-много лет назад приметил, что если я  (про других не говорю, потому что у каждого своё складывается) иду на крупного зверя и беру с собой нож, то охота не получается. Совпадение? Может быть… Но почему же тогда, когда я  нож не беру, мне везёт? Кто сможет ответить?

  – Что? Приметы? Какие-такие приметы? Стрелять поточнее надо – вот и все приметы!

   – С детства ещё помню одну примету:  идут, скажем, мужики на охоту, человек пять. Так вот ни один из них, понимаете, ни один и шагу по тропе не сделает, если поперёк тропы уж прополз! Безобидная тварь, а реакция – как гром с неба. Всё! Мужики пошли домой. То же самое и с зайцем!

Ну, это из области суеверий. А вот примета точная и на реальных  вещах основанная. Это в охоте на лося. В хорошую погоду на лося не ходи: чем хуже погода, тем лучше охота. А всё дело в том, что у лося удивительно тонкий слух. Мне приходилось наблюдать за лосем буквально с нескольких метров. Так вот он останавливается неподвижно, замирает, и только уши у него, как радары, туда-сюда, туда-сюда ходят. А теперь представьте себе утро, мороз, небо открытое, солнце встаёт... Впрочем, такое может быть и вечером. При такой погоде каждый звук, даже самый, казалось бы, ничтожный разносится далеко-далеко! Такому «слухачу», как лось, много ли надо, чтоб его спугнуть. А вот если снег идёт, приглушая все звуки, или завирюха-метель деревья шатает, веточки обламывает,  –  тут можно  поспокойней выходить на него:  если крупной оплошности не допустишь,  –   он твой!
А есть ещё одна природная примета. Идя на охоту и передвигаясь по лесу, не дай и не приведи, как говорится, встретиться с ронжей. Не знаете, что это такое? Это  у нас так по-костромски не очень большую такую  птицу вроде сойки или сизоворонки называют. Известно, что   сорока – одна из самых беспокойных птиц. Она всегда настороже, и если появляется в лесу какая-то опасность, то сорока тут же оповещает весь лес своим стрёкотом. Так вот сорока против ронжи – что селёдка против кита. Ронжа не только своим резким и довольно неприятным голосом тут же поднимет в лесу тихую и незаметную глазу панику, но и будет следить за вами, перелетая с дерева на дерево и повсюду обнаруживая ваше присутствие. А после этого – какая уж там охота! Так что – примета верная и научно обоснованная… А точнее – и не примета даже – а суровая реальность!

– Если ты на руководящей работе, то постарайся как можно меньше рекламировать свои охотничьи и рыболовные успехи. Знай, что это плохая примета! После того, как в коллективе, а ещё хуже – среди твоего начальства, распространится слава о тебе, как охотнике и рыболове,  –  жди неприятностей. Сначала ты заметишь некоторое охлаждение по отношению к себе, природу которого ты не сможешь себе объяснить. Потом ты почувствуешь, что на тебя смотрят несколько свысока, как на человека, который занимается чем-то несерьёзным. А если репутация охотника за тобой закрепится, то будь готов встретить негативное к себе отношение, поскольку, по мнению твоих начальников, ты не можешь в равной степени быть увлечён и охотой, и работой. Лучший выход из этой ситуации – несколько раз при удобном случае сказать небрежно при начальнике:

  –   Боже мой, как надоела эта охота! И без того хожу раз в год, а сейчас вообще… Нет, пора продавать всю амуницию, надо завязывать с этим…

Всё это, разумеется, если начальник сам не охотится.

Есть и другой надёжный способ добиться того, чтобы примета не сбылась:  всеми правдами и неправдами выманить начальника на охоту хотя бы один раз. Вот тогда уже он твой!

– Какая у меня примета? А я никогда не возвращаюсь. Даже если забыл что-то, отправляясь на охоту.

–   А если что-то важное?

–   Ну, важного я никогда не забываю. А вот ежели что-то не очень существенное, то никогда не вернусь. Возвращаюсь с дороги в одном случае: только если … банальная чёрная кошка дорогу перебежит.


                НЕЖИВОЙ ЖИВОТНЫЙ МИР

Задайте себе  один простой вопрос: какие самые главные задачи стоят сегодня перед всеми странами мира? С большой степенью вероятности можно сказать, что ответ сведется к борьбе с терроризмом. Что ж, с этим можно согласиться, но не нужно забывать, что есть у человечества задачи помасштабнее и поважнее. В этом, другом случае речь идет уже не об угрозе сотням, тысячам, даже миллионам людей, речь идет об угрозе существованию всего человечества. Дело в том, что с тех самых пор, как человек стал человеком, он вначале неосознанно, а потом все более и более сознательно уничтожает окружающую его среду. Исчезает лесной покров Земли, съеживается, как шагреневая кожа, животный мир, населяющий землю, исчезает с  подачи человека озоновый слой, защищающий земной шар от губительного космического и солнечного излучения, отравляется  миллионами двигателей атмосфера, уничтожаются запасы углеводородов, скудеют рыбные запасы, а это значит, что человек своей безумной деятельностью добрался и до той колыбели, из которой вышло все живое на планете – до океана. А темпы все нарастают и нарастают. Мы – как автомобиль на горной дороге, у которого отказали тормоза, -- не знаем, когда, за каким поворотом нас ждет гибель в пропасти…

Сгущаем краски? Нисколько. Как бы мы ни прятали голову в песок, как бы ни старались отодвинуть от себя страшную картину /«На наш век хватит! А там люди придумают что-нибудь!»/, но реальность именно такова. И нет на сегодняшний день задачи, которая была бы важнее этой – спасать окружающий мир. Спасать всем человечеством и каждым человеком в отдельности, спасать правительствами, обществами, личностями. Спасать во всех видах жизнедеятельности.

В той сфере, о которой мы с вами сегодня говорим, об охране природы именно охотники заговорили, к их чести, одними из первых. Ещё далеко было до осознания того, какую страшную беду мы сами себе обрушиваем на голову, а в области взаимоотношений с живой природой уже что-то предпринималось: с одной стороны – меры охранные, с другой – просветительские, воспитательные. Еще никто не говорил о лесах, воздухе и водах, а уже  во всем мире организовывалась огромная сеть заповедников и национальных парков, которая  успела спасти от исчезновения многие виды животных; принимались строгие законы, защищавшие от неразумного истребления целые виды зверей, птиц, рыб; была создана Красная книга, где были учтены все редкие виды животных и растений и взяты под особую охрану… В общем, хотя всего этого явно недостаточно, но все же  предпринимались какие-то меры. А вот среди мер просветительских самой ранней, пожалуй, мерой было создание зоопарков и музеев природы, зоологических музеев. Попытки создания таких заведений делались еще в Древней Греции. В Александрии долгое время существовал музей, куда входили анатомический кабинет, ботанический и зоологический сад. Но музеи примерно в том виде, в каком мы их знаем сегодня, появились гораздо позже  –   в 16 веке в Европе на основе частных коллекций. Еще позже – в 19 веке произошло разделение художественных и естественно-исторических музеев.

В крупном и одном из лучших в стране – Костромском историко-архитектурном музее долгое время существовал отдел природы, который в последние  годы выделился и стал само-стоятельным.

Что же такое отдел природы в музее или отдельный музей природы? Какие функции они выполняют, какие задачи решают?

Мы уже говорили, что охрана окружающей среды стала общечеловеческой задачей. И в выполнении этой задачи важную роль принадлежит природоохранительному просвещению. Термин этот следует понимать как педагогический процесс, цель которого  –  привить людям, а в первую очередь – детям, понимание необходимости жить по определенным правилам в таком тонком и хрупком деле, как взаимоотношения с природой. Природу нужно знать и понимать, только тогда человек может почувствовать её боль, её проблемы, только образованный, понимающий человек может природе помочь. А понимание, сочувствие воспитываются с детства.

Все те годы, когда  нынешний музей природы Костромской области был отделом Костромского объединенного историко-архитектурного музея-заповедника «Ипатьевский монастырь» именно экспозиции отдела были одними из самых популярных. Сюда непрерывным потоком шли экскурсии, бесстрастная статистика говорит, например, что в 80-ые годы здесь ежегодно проводилось свыше  десяти тысяч экскурсий, в которых участвовало свыше четырехсот тысяч посетителей, в подавляющем большинстве – школьников и студентов. И в центре внимания всегда были уникальная, известная всем специалистам страны энтомологическая коллекция Ивана Михайловича Рубинского и насчитывающая свыше  четырех тысяч экземпляров различных насекомых, и удивительные работы целой школы костромских таксидермистов во главе с Владимиром Андреевичем Тяком, заслуженным работником культуры Российской Федерации. Для тех, кто не знаком со словом «таксидермист», нужно пояснить, что слово это образовано от двух греческих слов: таксис – устройство и дерма – кожа. Существует и другая точка зрения на происхождение этого термина. Её сторонники выводят значение слова «таксидермия» от слова «токсик»  –   яд, потому что прежде при обработке шкур использовался мышьяк. Кто тут прав, кто неправ,  –  пусть спорят филологи, а мы с вами поговорим о содержании этого слова.

Чтобы понять термин «таксидермия» в полном, настоящем его значении, нужно сказать несколько слов о том, как это ремесло или искусство  (до сих пор идут по этому поводу споры) развивалось в течение очень долгого времени, потому что рядом с охотой всегда происходило снимание шкур, их обработка. Тогда же, с древнейших времен,  возникало желание как бы продлить жизнь  людей и животных вначале в виде скульптур, затем путем мумификации, а еще позже – в попытках сохранения натурального вида животного в виде чучела. Но  не нужно путать  работу таксидермиста с ремеслом чучельника. Различие между ними такое, как между студентом-первокурсником и академиком, ничуть не меньше. В результате долгого пути развития, поисков и находок, самых настоящих изобретений таксидермисты научились не просто воссоздавать изначальный вид животного или птицы до мельчайших подробностей, но и  придавать этим своеобразным скульптурам такие естественные позы, создавать такую обстановку, которая сопутствует зверю или птице при жизни.

Просто как любопытный факт, имеющий отношение к основной нашей теме, отметим, что работы старинных чучельников не сохранились за редким исключением. И вот таким исключением, к счастью,  стали чучела любимых животных императора Петра Великого – собаки породы булленбейцер по кличке Тиран, левретки Лизетты и верховой лошади Петра Первого, тоже, кстати, Лизетты, на которой он руководил боем под Полтавой. Хотя с современной точки зрения сделаны они очень неудачно – нарушены естественные пропорции, приданы неестественные позы и т.д., но историческую ценность эти чучела, безусловно, имеют большую. Тем более, что мы имеем возможность уточнять внешний вид этих животных по имеющимся гравюрам тех лет. На одной из них, кстати, есть надпись: «Две собаки Государя Петра великаго: одна Датской породы, Тиран называемая, которая была с Государем во многих походах, а другая Аглинской породы Лизетта имянуемая, которая Его Величеству подавала челобитную».

В России   превращение довольно грубого ремесла в искусство одушевления чучел, преображения их как бы в живых существ начиналось с иностранных специалистов: Мессершмидт, Дювернуа, Вейтбрехт, Фохт… Но вскоре у них появились русские ученики – Вознесенский, братья Ивановы, Приходко, братья Десятовы… А еще позже, к началу  20 века, начинает формироваться русская школа таксидермии – Александр Михайлович Быков, Яков Петрович Коксин, Константин Константинович Крель, Николай Васильевич Кузнецов и многие другие.

Во времена Советского Союза большинство  мастерских таксидермистов было сосредоточено в Москве и Ленинграде и работали они в основном на тамошние музеи. Частные заказы исполнялись и тогда, но настоящего мастерства скульптора-анималиста достигали очень немногие таксидермисты. По сохранившимся документам расценки на  такие работы были не очень высокими, из чего видно, что отношение государства к этому виду человеческой деятельности было примерно таким же, как к плетению лаптей, например. Где уж там думать о художественности, если создание «как живого» рябчика стоило 12 рублей, глухарь оценивался в 37 рублей. И уж верхом мечтаний заказчиков был ковёр из шкуры медведя с сохранением головы. За это нужно было заплатить сто рублей, почти среднюю зарплату совслужащего.  В этот период даже самые талантливые таксидермисты не могли похвастать оригинальными работами, поскольку трофейная охота была практически в стране неизвестна, выезд за рубеж вообще, а уж на охоту – особенно, был весьма ограниченным, так что какой-то экзотики из Африки или Южной Америки ожидать не приходилось. Поэтому в подавляющем большинстве отечественные таксидермисты обходились отечественной же фауной. А экземпляры экзотических животных поступали лишь из зоопарков…

И тем не менее таксидермия развивалась, появлялись новые имена. Во второй половине 20 века  стали известны работы, выполненные в Костроме. Некоторые из них даже вошли в учебники по таксидермии!

Костроме повезло в том, что в середине 20 века директором завода «Рабочий металлист» был умный человек В.И. Киселев. При чем тут завод и его директор?   –   спросите вы. А дело в том, что на заводе работал  заядлый охотник, увлекавшийся этим делом много лет, что, впрочем, не мешало ему быть одним из лучших слесарей, а затем и мастером смены. И вот этот опытный мастер обратился к директору с заявлением об уходе с завода. Кадры надо беречь – это правило прежде было незыблемым, и директор отказал мастеру. Последовало еще заявление. При такой настойчивости директор решил поговорить с человеком, хотя  в те времена, а это был 1954 год, он имел право оставить опытного работника. Но после долгого разговора он  подписал заявление. Более того – приказ оформили, как перевод мастера на другую работу, это имело большое значение в те времена. Но вот эта другая работа была… в музее!

Дело в том, что Владимир Андреевич Тяк уже много лет к тому моменту интересовался профессией таксидермиста, делал первые работы. До всего доходил по книгам и собственной интуицией. Более того:  он был абсолютно уверен в  своем выборе, у него  было и свое видение того, каким образом демонстрировать  зрителям природу, чтобы это зрелище было максимально приближено к реальности, а кроме того – давало бы представление о хотя бы некоторых привычках, повадках зверя или птицы, показанных в конкретной типичной ситуации.
Обо всем этом они говорили с директором, и тот понял: нельзя наступать на горло песне, надо дать человеку возможность делать то, о чем он мечтает, тем более, что это второе дело ничуть не менее важно, чем первое, а может быть – и важнее…

На новом месте Владимир Андреевич сразу предложил тематический план своей работы и получил полную поддержку. Прошли долгие годы, и многочисленные посетители музея как завороженные стоят перед удивительными живыми картинами из жизни животных. В музее ведь представлены не только отдельные экземпляры животных. Чтобы получить представление о  животном мире области, этого, пожалуй, и достаточно. Но никогда эти отдельные работы не заменят удивительных диорам, созданных Тяком и его учениками, как не заменит никогда фотография картину художника-пейзажиста. А Тяк в своей работе был именно художником, скульптором. Его диорамы (это – композиции из  фигур животных на фоне естественной для них обстановки, написанной на заднике художниками) поражают тончайшим знанием всех повадок животных, их типичного поведения, в этом сказались и охотничья практика, и наблюдательность, острота глаза  автора. Но даже охотнику, имеющему стаж десятки лет, не под силу добыть столько материала для этих своеобразных скульптур. И вот тут помогла растущая известность этих диорам – с дарами потянулись охотники. Приносили не подстреленных, а больных, погибших от браконьеров или обреченных на верную гибель зверей и птиц. Тяк с благодарностью принимал это все, хотя кое-кто и недоумевал: куда это он собирается такое количество поместить, площади экспозиций отдела не такие уж большие!  А у Владимира Андреевича опять были свои планы. Так же, как всё, за что бы он ни брался, он горячо принялся осуществлять новый свой план: он добился решения о создании природоведческих экспозиций в филиалах музея (а их было 11) и сразу же начал работу по осуществлению этой замечательной идеи.

В статье, которая была тогда написана В.Тяком и другим сотрудником музея Е.Ершовым, необходимость создания  подобных экспозиций обосновывалась вот такими размышлениями:

«Сейчас, как никогда, назрела острая необходимость в том, чтобы в решении задач пропаганды знаний о природе и её охраны активно включилась вся наша общественность не только в городах, но и в сельской местности. И поэтому крайне важно иметь высококачественно выполненные в научном и оформительском отношении отделы природы не только в областных краеведческих музеях, но и в музеях районных. Такие отделы призваны методично и целенаправленно знакомить сельскую молодежь с природной средой, воспитывать в ней любовь к родному краю и пробуждать добрые чувства ко всему живому, что окружает нас. И, как показывает опыт, всё чаще  приходится убеждаться в том, что, выйдя из зала, где представлена экспозиция, рассказывающая о природе того или иного района, школьники совершенно иначе смотрят на мир, их окружающий. Смотрят уже не глазами потребителя, а начинающего маленького её хозяина в самом положительном смысле, хранителя и оберегателя. А ведь с этого самого и начинается постепенное формирование у сегодняшних юных граждан таких понятий, как чувство советского патриотизма, большой ответственности за судьбу своей великой Родины и, конечно же, её природы».

Газета «Северная правда» от 12 апреля 1983 года.

Существенным дополнением к вышеприведенной статье было высказывание завуча Сусанинской средней школы К.А.Знаменской, помещенное там же: «Отдел природы музея даёт возможность познакомиться с растительным и животным миром сусанинского края. Не только ученики, но и мы – учителя – черпаем знания из экскурсий по отделу природы. Он является как бы методическим центром по организации и проведению уроков природоведения, прививает любовь к родному краю у наших детей».

Сегодня, спустя много лет, благодаря усилиям Тяка и его учеников люди, а в особенности люди маленькие – дети, -- имеют возможность заглянуть в окна природы, которые имеются сейчас в краеведческих музеях многих районов области. Все это – замечательный след, который оставил на земле таксидермист, скульптор, художник, организатор, знаток природы, популяризатор идей её охраны, воспитатель многих поколений костромичей Владимир Андреевич Тяк, заслуженный работник культуры Российской Федерации.

Дело Владимира Андреевича продолжает сейчас его ученик – Евгений Иванович Скворцов Он сидит полуподвальном помещении музея природы, отведенном под мастерскую, окруженный заготовками, наполовину собранными и вполне законченными работами и с увлечением рассказывает  об увлечении всей его жизни – таксидермии, о выдающихся мастерах прошлого, о последних достижениях этой… науки? искусства? ремесла? – кто сможет это определить? Ведь ключевым будет слово, определенное талантом автора. Кроме науки, наука всегда остается  одним из главных компонентов таксидермии, а вот что касается искусства или ремесла, то тут все же просто: средненькая работа – ремесло, талантливая работа – искусство.

Скворцов определился в выборе профессии гораздо раньше своего учителя. Он окончил профтехучилище, поступил в
лесомеханический техникум, когда решение изменить свою жизнь пришло как бы само собой. Хотя на самом деле зрело оно уже давно, еще тогда, когда стремился подражать отцу – завзятому охотнику, когда возился с его собаками: легавыми, сеттерами, гончими. А в особенности тогда, когда впервые взял ружьё в руки и отправился на охоту. Тогда, в шестидесятые, охотиться можно было, не отъезжая далеко от Костромы. Вот и Женя первого своего тетерева добыл почти на самой окраине поселка Первомайский. Удивительным образом совпало основное занятие отца (он был преподавателем в ГПТУ, обучал формовщиков) с тем, чем увлекся потом его сын. Ведь в таксидермии сегодня тоже применяется литьё – не металла, а гипса или пластмассы, но это не принципиальное различие, приемы, в основном, те же самые. А начиналась таксидермия для Скворцова с найденного орла, с которым он и пришел к Тяку. Владимир Андреевич быстро разглядел разгоревшиеся глаза, дал возможность поближе прикоснуться к делу, а потом и вовсе взял Женю к себе в мастерскую, тот даже техникум не окончил, а отец все понял и не очень-то настаивал на дипломе.

На вопрос об охоте Евгений Иванович отвечает сразу и утвердительно: без охоты не могу. Но этот ответ у него сопровождается сегодня рядом оговорок. Евгений Иванович с нескрываемым презрением говорит о людях, называющих себя охотниками, но истребляющих все живое подряд, особенно это проявилось перед и во время  печально знаменитой перестройки, когда перестали работать многие законы. Скворцов называет таких «охотников» мясниками. Он рассказывает, что все чаще и чаще он не сам добывает материал для работы: заказов сейчас много, таксидермические скульптуры вошли в моду у богатых людей, не говоря уже о том, что   переезд в новое здание потребовал буквально моря работы по реставрации и зачастую возобновления старых работ.

Работы Скворцов не боится. С самого начала учебы у Тяка, он столкнулся с «привередливостью», как он тогда считал, мастера: Женя сделал первого своего глухаря токующим, но позже Тяк, разглядевший, что ученик «не дотянул» по части напряженности сюжета,   посоветовал сделать глухаря просто сидящим. Спустя еще некоторое время, когда они вдвоем с Тяком оформляли детский сад за Волгой, мастер снова посоветовал переделать злосчастного глухаря… Только потом Евгений Иванович понял, что это была школа, уроки недовольства собой, урок неуспокоенности на достигнутом.

Глухарь – это частный случай. А вот знаменитую, вошедшую в учебники по таксидермии диораму «Лось отбивается от стаи волков» сам автор уже вместе с учеником переделывал трижды! Ещё один пример требовательности к себе и своей работе, ещё один урок для Скворцова, который он усвоил на всю жизнь.

На вопрос   –  с каким животным или птицей работать труднее всего, Скворцов  отвечает сразу, похоже, что он много раз думал об этом:

–    С крупными животными работать трудно, потому что там большой объем работы. Потом, как ни странно, но на крупной фигуре гораздо виднее твои просчеты, такую фигуру трудно сделать естественной, «живой». Много времени, много разных материалов, сложно обрабатывать шкуру… Но все это – ничто по сравнению с тем, когда приходится делать тонкокожих птиц. Вот у козодоя, например, шкурка такая, что не то, чтобы неуверенные какие-то движения допустить, дышать – и то нельзя при работе. Ты должен быть абсолютно уверен в своем опыте, в самом себе, в том, что твои пальцы тебя не подведут… То есть, примерно то же самое, что в микрохирургии. Ох, это очень трудно!

А еще до недавнего времени мы, таксидермисты, каждый раз мучились с глазами. Удивительное дело: ты можешь все сделать идеально, а зверь плохо выглядит, «не смотрится». А стоит только подобрать ему другие глаза, чтобы в них был живой блеск, и фигура сразу сживает… Сейчас, к счастью, в мире уже наладили производство этих вставок, причем, на  высоком уровне, огромные каталоги существуют, только сумей подобрать. А вот это уже зависит от твоей интуиции, от твоего вкуса… Вот мы работали вместе с Александром Львовичем Рыжанковым, он тоже ученик Владимира Андреевича. Ему особенно хорошо удавалась скульптура, разные положения тел животных, он ведь учился на худграфе. Так вот он, после многих лет работы окончательно переквалифицировался на рыб. Считает, что рыбы в таксидермии выглядят эстетичнее, можно добиваться эффекта живого присутствия под водой. Кстати, узкая специализация у таксидермистов сегодня очень распространена в мире, это самое современное течение, думаю, что времена универсалов-художников проходят, хотя жаль, конечно… Узкий специалист никогда не создаст таких полноценных, по-настоящему художественных диорам, которые создавал Тяк, создаём сегодня мы… Вообще, в Костроме постепенно сложилась, хотя и разрозненная, но все же команда людей, увлеченных этим делом. Каждый в меру своих сил продолжает дело, которое начал Владимир Андреевич. В этой школе известны имена Владимира Сухарева, Александра Рыжанкова, особую позицию занимает Альберт Фуфалдин, который, будучи не только художником и таксидермистом, но и охотником, создал немало таксидермических композиций. Многие знают мастерскую Андрея Кудряшова. Несколько лет назад в сусанинском селе Домнино появился небольшой, но очень богатый музей природы Сусанинского района, в котором  каждый из сотен экспонатов создал своими руками  создал местный таксидермист- самоучка Николай Альбов.


А   Музей природы Костромской области, несмотря на огромные организационные трудности, запрограммированные  уже самим фактом переезда на новое место, делает первые самостоятельные, уверенные шаги. Директор музея Светлана Юрьевна Козлова вся в планах и замыслах:

–  Нам выделили в самом центре города здание, которое само по себе является памятником истории и архитектуры. Когда-то здесь, на Молочной горе, в доме №3 размещалась  «Чайная общества трезвости и коммерческой биржи». Создали музей в 2001 году, а уже в июне 2002 года мы пригласили костромичей и гостей города на первую экспозицию. Конечно, это была коллекция Рубинского, которой уже  более ста лет. Затем мы отдали должное памяти фактического создателя отдела природы Владимира Андреевича Тяка, возродив заново его диорамы «Глухариный ток», «Тетеревиный ток», «Ток турухтанов» и открыв специальный раздел, посвященный этому большому другу природы. Экспозиционно-выставочная площадь у музея достаточно большая, но при этом  очень мала площадь для хранения фондов – всего 37,6 квадратного метра. Судите сами: число единиц хранения у нас составляет около 2200, из коих за последний год мы экспонировали 320 единиц. Остальные 600 с лишним единиц основного фонда и свыше 1200 единиц научно-вспомогательного должны быть размещены на той самой скудной площади…

Тем не менее, жизнь музея  идет весьма активно, предпо-лагаются новые формы работы. Мы активно ведем экологическое просвещение, консультируем, участвуем в создании областного закона об экологическом воспитании, просвещении и образовании. Думаю, что забот и дел у нас никогда не будет мало.


                МЕСТО ВСТРЕЧИ ИЗМЕНИТЬ НЕЛЬЗЯ

Юбилей старейшего охотника области проходил в очень подходящей для этого обстановке: над столами нависали лось и кабан, волк и медведь, тетерева и другие птицы расположились ещё выше, как будто для того, чтобы всё видеть получше и вовремя хлопать крыльями в ответ на очередной тост за долголетие и здоровье…

Здесь немало работ таксидермистов, которые украшают интерьер, но и сам интерьер экзотичен для случайного посетителя: имитация стен из брёвен, выложенные местами своеобразные мозаики из спилов стволов, лёгкие перегородки из отлакированных переплетённых ветвей и так далее. Есть, правда, во всём этом некая странность, которую обычно не допускают профессиональные дизайнеры: ты всё время чувствуешь некий  разнобой в стиле, ощущаешь, что авторы оформления то ли по собственному видению, то ли по желанию заказчика стремились вместить в интерьер как можно больше деталей, говорящих о животном мире костромской земли. Впрочем, такое стремление понимаешь, если помнишь, что это – зал кафе « Охотничье». И тогда всё становится на свои места: и у дизайнеров, и у заказчиков была конкретная цель – создать своеобразный охотничий клуб,  –  и, возможно, именно такой интерьер приснил ся как-то ночью владельцу этого кафе, и это видение он впоследствии осуществил, как свою мечту.

В общем, за довольно короткий срок на месте бывшего кафе с довольно стандартным ассортиментом и перечнем блюд появилось заведение, которое не похоже на другие, стремится подчёркивать эту непохожесть, старается стать своеобразной точкой на карте города, которую посещают очень многие гости Костромы и увозят самые яркие впечатления. На чём строятся эти впечатления, я и стараюсь выяснить у директора кафе Валентины Ивановны Демеденко.

–    Ну, хорошо, интерьер вы сделали соответствующий. Но к такому оформлению нужны и кулинарные какие-то особенности, нужна дичь, мясо диких зверей, дары леса, иначе – какой смысл называть кафе «Охотничьим»? Люди ведь быстро раскусят, что у вас обычный «репертуар», и потеряют интерес.

–   Ну, мы, конечно, понимали всё это, открывая кафе. Поэтому  даже раньше, чем оно открылось, уже были решены все вопросы закупок соответствующего сырья, были подготовлены люди, которые умеют работать с такими продуктами.

–    А что, есть разница? На мой взгляд мясо – оно и есть мясо, будет оно телятиной или слонятиной…

–  Ну, до слонятины мы, наверно, никогда не доберёмся, супы из черепахи тоже вряд ли делать будем. Зато  любой желающий в любое время года может, например, попробовать здесь медвежатину и лосятину. А разница между ними и обычным мясом – огромная. Их надо уметь приготовить так, чтобы сохранить все их особенности.

…В этих особенностях прекрасно разбирается опытнейший кулинар Николай Александрович Смирнов. Особенно увлечённо он говорит о медвежатине.

  –    Прежде в народе было поверье, что тот человек, который часто ест медвежатину, тоже набирает медвежью силу. Думаю, что это – преувеличение, но таинственные свойства медвежатина  имеет, несомненно. А суть, вероятно, в том, что медведь ведёт совершенно особый образ жизни, осенью в его организме накапливается множество необходимых для долгой зимней спячки веществ. Это как бы концентрат того, что выдаёт медведю природа. Я уж не говорю о том, что в древнейшей китайской медицине по сей день используются медвежья желчь, медвежий жир, даже медвежьи лапы! Поневоле задумаешься: а не потому ли медведь лапу сосёт, что в ней накапливаются какие-то нужные ему вещества?
–   Медвежий жир и у нас в России умеют употреблять в лечебных целях.

–   Да, в приготовлении он не используется, а для таких целей мы даже  иногда его продаём.
 
  –    Сложно научиться готовить дичь?
–  Очень. Так много тонкостей, что совершенно можно не бояться за то, что кто-то повторит твои фирменные блюда. Всё равно не получится точно так же.


… Сегодня один из немногих китов, на которых держится туризм,   –   экзотика. В Кострому тоже едут за экзотикой, поэтому всё время нужно, что называется, «держать марку». Время летит быстро, всё вокруг меняется. Когда кафе открывалось, находились люди, которые сочувственно покачивали головами: место-то не очень бойкое, трудно будет развернуться… Но так уж получилось (и это вполне можно считать коммерческой удачей), что именно в этом месте активно начал складываться новый деловой центр Костромы, а это – новые постоянные посетители и всё новые гости этих посетителей. Гости из самых разных городов и стран. Ну, как побывать в таком редком городе, где готовят такие экзотические блюда, и не попробовать их! Тем более, что коллектив не полагался только на случай, а совершенствовал обслуживание, мастерство кулинаров. В первое время после открытия приходили любопытствующие, потом стали приходить уже люди понимающие толк в такой специфической еде. Сегодня уже образовался круг постоянных посетителей-гурманов, которые не только сами высоко ценят лесные продукты, но  активно пропагандируют их. Впрочем, вот это не требует особых усилий: кто побывал здесь однажды, обязательно придёт ещё раз. Валентина Ивановна вспоминает с улыбкой, с какой детской непосредственностью  первые гости фотографировались на фоне работ таксидермистов, как поражены были москвичи, привыкшие к «космическим» ценам, по которым подаётся в Москве экзотика. Не просто попробовать, а полноценно  пообедать блюдами из кабанятины, лосятины, медвежатины за две-три сотни рублей, – такого не только в Москве, нигде не сыщешь. Тем более, что очень часто под видом  мяса диких животных в той же Москве подают мясо приручённого северного оленя…

Не-ет, в Костроме всё без обману! Если пожелаете, то вам предъявят и само мясо, и заключение ветеринарной экспертизы. Могут даже дать адрес охотника, который добыл этого зверя. А  добрый слух о фирменных блюдах Николая Александровича Смирнова «Берлога» и «Лесовик» идёт повсюду. Впрочем, само его имя, одного из лучших кулинаров города, оно уже вроде знака качества. А ведь он ещё и  не один, за ним уже стоит новое поколение поваров, освоивших специфику лесной кулинарии. Некоторые работники кафе привели сюда своих детей, так что  тонкое умение становится наследственным. Молодые уже начинают на равных сражаться на конкурсах кулинарного искусства, а иногда и побеждать, добавляя почётные награды к заслугам прошлых лет.

Валентина Ивановна называет имена Валентины Нагорновой и заведующей производством Татьяны Евгеньевны Мишиной, готова перечислить всех, кто добивался своим трудом хорошей репутации кафе, кто сделал из кафе настоящий туристический объект, мимо которого большинство гостей города не проходит.

–  Валентина Ивановна, а  что в работе кафе вы считаете самым сложным?

  –   Самое трудное – обеспечить безопасность посетителей.

  –   Откуда у нас террористы?

  – Они есть всегда, если имеешь дело с диким природным материалом. Это всякие заболевания,  отсутствие которых мы обязаны гарантировать. Именно поэтому продукты проходят жесточайший контроль, на каждую «голову» дичи обязательно имеется ветеринарное свидетельство. Мы даём также гарантию экологической чистоты продукта. А ещё наши посетители знают, что в кафе никогда не подают блюда подогретыми, их несут посетителям прямо с плиты или духовки на стол, то есть, свежесть – высшая. Может быть, первыми это «раскусили» врачи, которые стали нашими постоянными посетителями.

После нас в городе появились заведения с подобными «лесными» названиями, но это лишь названия. Кафе, полностью отвечающее охотничьему профилю – только наше. И популярность-то мы завоевали не заморскими какими-то продуктами, а нашим, костромским сырьём. Да и цены у нас вполне умеренные для заведений подобного типа, они вполне «по карману» людям  всех слоёв населения, особенно если учесть систему двадцатипроцентных дневных скидок и прочие подобные нюансы. Правда, за последние годы   появились сложности…

  –   Что, медведи и лоси перевелись  на костромской земле?

– Ой, что вы! Нашу потребность в лосятине, например, полностью обеспечивает всего один район области. Нет, дело не в этом. Мы же с самого начала хотели, чтобы в меню постоянно была и птица лесная: глухарь, тетерев, рябчик, вальдшнеп. Но нам в определённом смысле не повезло, когда разразился так называемый птичий грипп. Теперь без специального обследования шагу не сделаешь, а это процедура долгая, о какой тогда свежести продукта можно говорить? А обследовать нужно каждую птицу! Волей-неволей придёшь к выводу, что это нерационально. Проще и удобнее для производства обследовать медведя, кабана, лося. По крайней мере – много гарантированно здорового мяса… Так что с птицей подождём до лучших времен. То ли опасность этого гриппа сойдёт на нет, то ли методы обследования ускорятся настолько, что сегодня подстрелил птицу, сегодня и на стол!

– Валентина Ивановна, хотя вы и говорили, что  в кафе приготовят дичину лучше, чем смогут это сделать охотники, но среди наших читателей наверняка найдутся люди, которые пожелают попробовать свои силы в  приготовлении лесного продукта. Какие общие рекомендации вы можете им дать?

– Ну, прежде чем говорить о способах приготовления дичи, я ещё и ещё раз напомню: надо обязательно знать, что всё мясо дичи должно пройти ветеринарный контроль. Это – основное правило, если вы хотите использовать мясо для приготовления пищи. А вот если с нашей зверюшкой (зайцем или медведем – всё равно!) всё в порядке, если она ничем не болела, то только тогда мы можем говорить о способах приготовления.

Король костромского леса с точки зрения кулинарии это, конечно, лось. Лосиное мясо – это очень полезная диетическая и по-настоящему деликатесная пища. Возможно, что вы знаете об этом и начинаете готовить. Не удивляйтесь неприятному вкусу и запаху, вы сами виноваты: мясо обязательно нужно предварительно замочить, особенно, если на туше есть гематомы от попадания пуль. Процедура эта хотя и обязательная, но сравнительно недолгая. Любители перестраховаться вымачивают по несколько дней, но это совершенно не нужно, более того, вы губите этим мясо, он теряет все полезные качества. Достаточно подержать мясо в воде 3-5 часов, разок-другой сменив воду. Не советую поступать так, как делают некоторые: добавляют в воду уксус. Этим вы тоже «убиваете» мясо, лучше этого не делать.

Если готовить мясо лося крупным куском, то его можно сбрызнуть немного уксусом, натереть солью, перцем, горчицей и оставить на час-полтора, а потом запекать в фольге два часа при температуре 200 градусов. А вот если вы собираетесь готовить мясо небольшими кусочками, то лучше сначала обжарить его, а потом тушить с добавлением небольшого количества воды. И не жалейте приправ. Именно  их выбор определит вкус будущего блюда. Кроме обычных соли, перца разных видов, лаврового листа можно использовать в небольших количествах  натёртый мускатный орех или майоран. Хороши мята и чабрец. Но лучше всего с диким мясом сочетаются в умеренном количестве ягоды можжевельника. К мясу хорошо подойдёт соус с применением лесных ягод – клюквы, брусники, прекрасны будут в соусе ягоды терновника. Помните, что мясо должно иметь свой вкус, поэтому все приправы употребляйте с осторожностью, особенно те, которые обладают резким ароматом. И конечно же, никаких усилителей вкуса, всяких там глютаматов-глюконатов!

Лосятину надо обязательно тушить до мягкости, пока волокна (а мясо это очень волокнистое) не станут легко отделяться  от куска.

Теперь о медвежатине. Очень  деликатесное мясо. Но нужно обязательно при разделке снимать жир, который может буквально испортить продукт. У медвежьего жира, напомню, есть другое назначение. Нужно его растопить и использовать как внутрь для лечения болезней лёгких и желудка, так и  как наружное при болезнях суставов. Используется он и для компрессов при бронхитах. А мясо, тоже повторю, нужно обязательно вымочить, это касается дикого мяса вообще, ну, и  медвежатины тоже.  Её можно коптить, тушить большим куском, делать жаркое. Очень хороши котлеты, но в этом случае нужно в фарш добавлять говядину или курятину. Всё это нужно тушить очень тщательно, на медленном огне, при небольшой температуре. Хороша медвежатина и на сковородке, здесь куски, естественно, делаются поменьше, можно добавить чеснок. А вот первые блюда из медвежатины готовить не советую.

У кабана очень вкусное мясо. Но нужно точно знать, к какой категории это мясо относится. Если это мясо – взрослого самца, секача, то работая с ним, нужно соблюдать определённые условия. Дело в том, что это мясо имеет  неприятный привкус, хорошо известный всем, кто пробовал мясо некастрированного домашнего кабана. Поэтому в такой ситуации не нужно жалеть специй, а мясо подавать только в холодном виде. Зато мясо самок и молодых кабанов годится для приготовления любых блюд, не требует никаких особенных манипуляций, готовится как свинина, но намного полезней и вкусней. Из кабанятины получаются и  очень вкусные  первые блюда русской кухни: щи, капустник, солянка.

Зайчатину обязательно  вымачивать (не устаю напоминать!) и тушить на топлёном масле с луком и морковью в сковородке или в кастрюле с толстым дном.

Каждый, кто займётся приготовлением дичи, должен понимать, что его кулинарный успех в очень большой степени зависит от того, насколько тщательно она предварительно  обрабатывалась. Не пожалейте времени и усилий – и всё это будет вознаграждено незабываемым вкусом и восторгами ваших гостей. Такими же, какие получают посетители   кафе со скромным, без претензий, названием: «Охотничье». Именно у нас – место встречи всех любителей истинно русской, экологически чистой и очень экзотичной кухни. А место встречи, как известно, изменить нельзя.



… После того, как была написана эта глава, прошло всего несколько лет. Сегодня я вынужден извиниться перед читателями: всего того, о чём шла речь в этой главе, уже нет. К сожалению, всё чаще в нашей жизни встречаются и ретивые администраторы (что хочу, то и ворочу!), и  люди, завидующие чужому успеху. Популярного кафе, увы, больше нет. Место встречи никто и не менял. Его   закрыли. Новые хозяева быстренько выкинули весь оригинальный интерьер, ликвидировали «тематический» фасад, просто замазав его штукатуркой, и разместили там плохонький стандартный сетевой магазин. Очередной магазин местного владельца. Таких магазинов совсем рядом – несколько.

…А мы говорим об экзотике, о привлечении туристов и гостей города… И вспоминаем о том, что было украшением Костромы.

                (ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ)