Параскевин день

Под куполом трапезного храма реет сумрак, как до сотворения мира. Перед шестопсалмием на всенощной погасили все свечи, лишь лампадки по обе стороны от царских врат, у образов Христа и Богородицы, мерцают двумя крохотными огоньками. Сладковатый аромат ладана заполнил всё пространство. Силуэты монахинь замерли в молитвенном безмолвии.
Только молоденькой послушнице Елене, стоящей у притвора, совсем не до молитвы: в ушах шумит, сердце выскакивает из груди. Она знает: он ждёт её за оградой монастыря, считая минуты. С самого начала службы она мечтает, как незаметно выскользнет, спрячется от взора Всевышнего. Хотя нет, Он же всё знал ещё до начала… Знал, но попустил случиться.

***

Когда заплаканная Лена переступила порог Благовещенского монастыря, матушка игуменья сжалилась над худенькой девочкой лет семнадцати и позволила ей пожить неделю в гостинице для паломников. Богобоязненная инокиня не подозревала, что новая сестра останется в обители гораздо дольше.
Послушница Елена не гнушалась никакой работы: чистила подсвечники, отскребала воск от каменного пола в трапезном храме после патриарших богослужений, безропотно сносила откровенное хамство пожилых прихожанок, принимая записки на свечном ящике. Миряне, посещавшие службы, реагировали на Лену по-разному: пенсионеры смотрели на неё с благоговением, мужчины помоложе — с сожалением, как дети смотрят на слишком дорогую игрушку в магазине.
Лена быстро привыкла к монастырю и почти не скучала по внешнему миру. Поначалу сложно было привыкнуть к новому расписанию: чтобы не опоздать к полунощнице, встать нужно было до рассвета, а после многочасовой службы — бегом на послушания. Праздных разговоров сестры обители не вели. Лена вообще почти ни с кем не разговаривала, только один диалог с матерью игуменьей повторялся изо дня в день:
 - С праздником!
 - Спаси Господи.
 - Благословите…
 - Бог благословит. Ступай с миром.

***

Всё изменилось после встречи Лены с Алексеем. Студент третьего курса физтеха пришёл заказать панихиду по умершей бабушке и с непривычки чувствовал себя обескураженным от обилия икон и подсвечников. К своему изумлению, в свечной лавке он увидел не нервную пенсионерку, а тоненькую миловидную девочку с выразительными глазами и изящными запястьями, выглядывающими из-под чёрных одежд.
 - Вы что же, в записке полный адрес написали? Еще бы телефон добавили.
 - А разве её по имени узнают там… наверху? - изумился молодой человек.
 - Там всех нас знали ещё до рождения,  - улыбнулась в ответ Лена.
То ли от великолепия вечерней службы, то ли от неожиданной встречи, но Алексей в тот день летел домой на крыльях. Лена не рассказала духовнику об Алексее, но стала поминать нового знакомого в молитвенном правиле. Каждый раз, когда она просила помиловать раба Божия Алексея, она вспоминала, как молодой человек посмотрел на неё в тот самый день, и ей больше не хотелось возвращаться к молитве. Лена снова и снова воскрешала в памяти взгляд, попавший куда-то вглубь её души, куда уже очень долго был закрыт доступ всему миру. Она не придавала значения растущему в её сердце чувству вплоть до Параскевина дня. Накануне праздника святой Параскевы Лене приснился странный сон, будто она идёт по монастырскому двору к духовнику на исповедь, заходит в храм, подходит к аналою, целует крест и Евангелие, поднимает глаза… и видит, что у аналоя стоит Алексей, а не отец Иоанн.
С тех пор Лена уже не подвизалась так истово, как раньше. Да и студент вдруг зачастил на вечерние службы. Добросердечная мать игуменья не понимала, почему молодая послушница чаще улыбается в дни дежурства за свечным ящиком. Даже когда игуменье донесли, что сестру Елену якобы видели за оградой монастыря в обществе мужчины, она малодушно пыталась игнорировать происходящее. Гром грянул перед празднованием Сретения: послушницу вырвало на спевке праздничного хора.
В последний день в обители Лену что-то держало, не давало выйти из железных ворот, захлопнув за собой дверь. Девушка чувствовала жгучий стыд перед матерью игуменьей и другими сёстрами, но больше всего — перед отцом Иоанном. В то же время ей хотелось случайно столкнуться с ним, чтобы он обнял, благословил, а она расплакалась и была прощена, как блудная дочь. Батюшку Лена не встретила. Вместо него на ступеньках трапезного храма её поджидала монахиня, прислуживавшая попеременно с Леной в свечной лавке. Похоже, добродушной сестре Ирине нужно было набраться решимости для разговора: после инцидента на спевке остальные насельницы монастыря Лену избегали.
 - Иди с Богом. Испытание какое! - выдохнула сестра Ирина.
 - Спаси Господи. Прошу, молись обо мне грешной.
 - А ты обо мне. Что бы там ни случилось, ты только веру не теряй, прошу тебя, а то пропадёшь. Ты же веришь ещё?
 - Верю, - процедила Лена и про себя добавила:”И сейчас это самое страшное”.

***

Лена, попрощавшись с монастырём, почувствовала себя по-настоящему свободной только после смерти отца Иоанна. Она больше не чувствовала себя виноватой. Ничей взгляд больше не был ей немым укором — напоминанием о совершенном предательстве. Она смотрела репортаж об отпевании своего духовника, бывшего председателем одной из Патриарших комиссий, и тихо плакала. Молодой муж обнимал её сзади и нежно гладил беременный живот.
Словно вчера это было: в пятнадцать лет она впервые в жизни переступила порог храма, и благостная красота православного богослужения растрогала её. В конце службы на амвон вышел седовласый священник и произнёс проповедь о Царствии Небесном, о милосердии Божьем, о том, что через Христа спасён весь мир — и что-то ожило в девичьем сердце. Она, выросшая в детском доме, обрела надежду найти Дом и Отца. Не удивительно, что через пару лет — заплаканная, отчаявшаяся, с разбитым сердцем — Лена постучалась в дверь того монастыря, где однажды нашла утешение. Отец Иоанн, обративший девушку вдохновенной проповедью, стал её духовником.
Как всё смешалось… Воистину неисповедимы пути. Так и не приняв монашеские обеты, не став невестой Небесному Жениху, Лена обрела другую любовь — земную, которая, как смерть, крепка. И знала: Бог радуется вместе с ней.