О чём говорила сосна

ИБ номер девятьсот восемьдесят один.
Редактор: М. В. Тарзанова.
Художник: В. А. Панидов.
Художественный редактор: Е. В. Альбокринов.
Технический редактор: З. К. Яшина.
Корректор: Л. И. Трофимова.
Сдано в набор одиннадцатого апреля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года.
Подписано в печать пятнадцатого октября тысяча девятьсот восемьдесят шестого года.
Тираж: сто тысяч экземпляров.
Заказ номер тысяча девятьсот девять.
Куйбышевское книжное издательство: город Куйбышев, улица Спортивная, 5/27.
Ордена Трудового Красного Знамени типография издательства Куйбышевского обкома КПСС: город Куйбышев, проспект Карла Маркса, двести один.


Юрий Львович
  У нас нет скатерти-самобранки. У нас есть бабушка. А у бабушки девиз: "Дома всегда должна ожидать человека еда".
  Поэтому, возвращаясь из школы, мы с Таней моем руки и садимся за стол. Так было всегда заведено. Правда, Таня была не всегда. И когда её не было, я забывал мыть руки. Но всякий раз встречал укоризненный взгляд бабушки. Вздыхал и шёл к крану.
 - Даже у животных вырабатываются рефлексы... - начинала бабушка. Но не успевала закончить фразы, а я уже с вымытыми руками сидел за столом.
 - Быстро ты управился, - говорила бабушка, наливая суп, и принималась читать настоящую лекцию о страшных болезнях, которые так и называются болезнями грязных рук.
 - А в одном государстве, - говорю я, - едят сначала третье, потом второе, а напоследок суп.
 - В этом государстве люди поступают неразумно, - говорит бабушка.
 - Нет, разумно. Сначала надо съесть самое вкусное.
 - Но, согласись, что суп после пирога...
  Я не даю бабушке закончить:
 - Суп не обязательно.
 - Он необходим для пищеварения, - не сдаётся бабушка.
 - Понятно. Его придумали врачи. Тогда его надо принимать по столовой ложке три раза в день. Как микстуру.
  Я с сожалением смотрю на недоеденный пирог.
 - Не переживай, - успокаивает бабушка. - Скоро и этому кусочку место найдётся. Протрясёшься на улице. Кстати, как дела в школе?
 - Нормально, - говорю я и начинаю одеваться.
  После обеда наступает самое лучшее время дня. Я могу валяться на диване с книжкой. Смотреть телевизор. Идти на улицу. И бабушка не возражает. Ещё бы. Каждому понятно, как трудно отсидеть в школе целых пять уроков. После этого человеку просто необходим отдых. Поэтому я делал что хотел. И никто мне не мешал. Но бывает же так. Всё у человека хорошо и вдруг... трах бах... Вот так случилось и у меня. Когда однажды я пришёл с улицы и заорал: "Бабуся, хочу есть!" - бабушка вышла из кухни и приложила палец к губам. Я понял, что должен молчать. Но не успел спросить почему, так как в это время мама крикнула:
 - Серёжа, иди сюда!
  Не раздеваясь, я влетел в комнату. Мама была не одна. Рядом с ней, на диване, сидел незнакомый мужчина.
 - Вот мой Серёжа, - сказала мама.
  Мужчина улыбнулся, встал и протянул мне руку.
 - Рад познакомиться, - сказал он. - Юрий Львович. Или дядя Юра. На твоё усмотрение.
  Я окинул его взглядом и подумал, что его можно называть только по имени-отчеству. На нём было всё отглаженное, как на манекене, что стоят в окнах магазина. Конечно, против "дяди Юры" будут возражать его большие квадратные очки, белая рубашка и красивый галстук.
  Я ждал, что он будет расспрашивать, как учусь и кем хочу стать, но меня увела бабушка.
 - Это кто? - спросил я.
 - Мамин знакомый, - сказала бабушка.
 - А зачем он пришёл?
 - Приведи себя в порядок, - вместо ответа зашептала бабушка. - Будем пить чай. Веди себя поаккуратней. Не чавкай. И вообще.
  Что вообще, бабушка не сказала.

Музыка
  В последующие дни я не вспоминал о Юрии Львовиче. Даже забыл о его существовании. А всё, наверное, потому, что я невнимательный. Иначе бы я обратил внимание на то, как подолгу мама стояла теперь перед зеркалом, делая разные причёски. А однажды, после работы, не переодеваясь, села за пианино. Открыла крышку. Положила руки на колени и долго о чём-то думала. А потом так тихо и медленно начала играть свою любимую "Лунную сонату".
  Моя мама преподаёт музыку. Она говорит, что музыка - самое утончённое выражение человеческих чувств. Ей можно передать радость и горе. И многое другое.
  Мама с сожалением говорила, что я не "музыкальный". Она несколько раз начинала со мной заниматься. Ноты я выучил. Но дальше этого дело не пошло. Обычно перед тем, как учить что-то новое, мама играла этюды и песенки. И предлагала мне выбрать что понравилось. Я выбирал. Но чтобы получилось хорошо, надо было разучивать очень долго. И через несколько дней эти мелодии мне ужасно надоедали. И мама махнула на меня рукой. Она сказала, что музыке надо учить тех, кому без неё трудно.
  Маме без музыки было трудно. Она не только много играла, но любила говорить со мной о музыке. Может быть, надеялась, что я всё-таки стану "музыкальным".
  Иногда она задавала мне просто шарады.
 - Серёжа, - говорила мама, - я сейчас буду играть, а ты внимательно слушай. Потом скажешь, что почувствовал от этой музыки. Что она подсказала твоему воображению.
  Я добросовестно слушал, стараясь угадать, что хотел сказать композитор, написавший музыку.
  Наверное, мама выбирала для меня самые выразительные вещи. Потому что во время игры я иногда слышал топот коней и представлял мчавшуюся конницу. В другой раз музыка заставляла грустить. Мне становилось почему-то всех жаль. Бабушку, маму, себя.
  А иной раз под мамиными пальцами слышалось журчание ручья. Ручей бежит, спотыкается на камешках, золотится под солнцем.
  Закончив играть, мама смотрит на меня:
 - Ну как?
  Я говорю, что видел большое солнце, ручей и много-много бумажных корабликов.
 - Правильно, - радовалась мама. - Это музыка Грига.
  Слушая "Лунную сонату", я всегда представлял одно и то же. Ночь. Мраморная лестница с широкими ступенями. Мама в белом платье с распущенными волосами медленно поднимается по ступеням. Я иду следом. Мы идём долго. Вот и ступени уже кончились, а мы всё поднимаемся. Мамино платье словно белое облако. Приближающиеся звёзды становятся большими. Они слегка покачиваются и вспыхивают голубым, оранжевым, зелёным. И слышится звон. Но это не звёзды звенят. Этот звон живёт сам по себе. Где-то выше звёзд. Он наплывает на нас. Становится тревожно. Кажется, вот-вот что-то случится. Но мама поворачивается ко мне, и мы начинаем опускаться. А звон остаётся в небе.
  Однажды, возвращаясь из кино, я ещё на лестнице услышал, что мама играет свою сонату. На цыпочках я вошёл в комнату.
  Юрий Львович не заметил меня, и, когда мама доиграла сонату, он поцеловал ей руку.
 - Серёжа, когда ты пришёл? - удивилась мама. Я молча ушёл в другую комнату и закрыл дверь. У меня не было больше "Лунной сонаты".
  Я никогда почему-то не спрашивал, что представляет мама, когда играет её. Теперь спрашивать было ни к чему. В мамину музыку пришёл Юрий Львович.

Грустные воскресенья
  Теперь Юрий Львович приходил к нам всё чаще. А про воскресенья и говорить нечего. Ни одно не пропускал.
  В субботу мама с бабушкой кругом наводили порядок.
 - Он что, чистоту проверять придёт? - спрашивал я.
  Мама глядела на меня так, словно у неё заболела голова.
 - Серёжа, тебе не нравится Юрий Львович?
 - А тебе?
 - По-моему, он хороший человек, - говорила мама.
  После таких слов я вообще не хотел видеть Юрия Львовича. Поэтому, когда он приходил, старался уйти на улицу. Пускай без меня пьют свой чай.
  Для воскресного чаепития бабушка вынимала из серванта лучшие чашки. Стол с ними становился нарядным. Наряжались и мама с бабушкой. И были они какими-то другими. Будто вместе с домашними халатиками, висевшими на этот случай в ванной, уходило от мамы и бабушки что-то для меня привычное.
  После чая мама с Юрием Львовичем куда-то уходили. Я слышал, они смеялись на лестничной площадке. Иногда, тихонько от бабушки, я выглядывал в окно и видел, как он берёт маму под руку.
  Мне становилось грустно. Мама забыла про наши воскресенья. Ведь раньше мы всегда проводили их вместе. Смотрели спектакли. Загорали на речке. Зимой уходили на лыжах в лес.
  Мама говорила, что самая лучшая музыка создана на природе. Недаром некоторые произведения так и называются. Например, "У моря" или "Сказки Венского леса".
 - На природе, - говорила мама, - в человеке открывается всё, что есть в нём лучшего. И знаешь почему?
 - Потому что тут хорошо, - отвечал я.
 - Да, здесь хорошо думается, - соглашалась мама. - Но ещё и потому, что сам человек отсюда. Человек от земли, от воды и от солнца. Ведь когда на свете не было ещё ничего живого, земля, вода и солнце уже существовали. Значит, это самые-самые первые наши предки. Не отсюда ли ко всему этому любовь? Я думаю, - продолжала мама, - что душа человека от солнца.
 - А души ведь нет, - говорю я. - Это раньше так думали. Когда неграмотные были. Человек, мол, умрёт, а душа улетит на небо.
 - Душа у человека есть, - убеждённо говорит мама. - Не такая, как думали раньше. А есть. Недаром про хорошего человека говорят, что он душевный. Душа похожа на музыку. Это, как бы тебе сказать, сущность человека. Сущность, за которую можно ставить отметки, как в школе за знания.
 - Но ведь есть и злые люди, - говорю я. - Какая у них душа? Не от солнца же?
 - Все люди родятся с солнечной душой, - говорит мама, - только не у каждого она такой остаётся. У иных даже вовсе исчезает.
  Хотя мамины рассуждения не всегда были понятны, я любил их. После таких разговоров всё вокруг становилось другим.
  Иногда мама предлагала слушать. Ветер. Дождь. И даже тишину. Она рассказывала про композитора Скрябина, который так и говорил, что тишина есть тоже звучание. Хотя слышат это не все. Для некоторых тишина - это пустое место.
  Однажды в лесу мама остановилась у высокой развесистой сосны. Одна ветка росла совсем низко. Мама взялась за неё рукой, словно поздоровалась с сосной. Потом прислонилась к стволу.
 - Ты устала? - спросил я.
 - Нет, - улыбнулась мама. - Я слушаю, о чём думает сосна.
  Я засмеялся:
 - Что же ты услышала?
 - Ей скучно. Потому что дуб, который стоит рядом, всю зиму спит. Но придёт весна, и она расскажет ему про холода и метели.

Среди деревьев
  Однажды, как только раздался звонок, я схватился за пальто. Бабушка, не говоря ни слова, отобрала пальто и открыла дверь. Конечно, это был Юрий Львович. Он сразу вручил бабушке какие-то свёртки.
 - Что это? - спросила бабушка.
 - К чаю, - ответил он и стал раздеваться.
  Когда он прошёл в комнату, бабушка взяла меня за руку и повела на кухню.
 - Разговор у нас с тобой будет длинный, - сказала она, - а пока скажу одно: на улицу пойдёшь после обеда.
 - Я не хочу есть, - соврал я.
 - Отведёшь черёд, - сказала бабушка. - Так порядочные люди не поступают. Человек - в дверь, а хозяин - из дому. Причём каждый раз. Ты думаешь, Юрий Львович не замечает этого?
 - Он же не ко мне пришёл.
 - После поговорим, - сказала бабушка. - Помоги на стол собрать.
 - Он что, голодный, что ли, - начал было я, но бабушка так поглядела, что я сразу замолчал.
  Она развернула свёртки. В одном оказались цветы. А в другом - коробка конфет.
  Я сразу принял твёрдое решение, что есть их не буду. И когда за столом Юрий Львович пододвинул ко мне коробку, я сказал, что у меня болит зуб, и даже приложил руку к щеке.
 - Давно болит? - спросила мама.
 - Два дня уже, - соврал я.
 - Что же ты молчал, Серёжа? - заволновалась мама. Она развела соды и заставила прополоскать рот. - Завтра сходим к врачу, - пообещала она.
  Когда они с Юрием Львовичем ушли, бабушка сказала, что с больным зубом на улицу идти нельзя. Хуже застудишь.
  Такого оборота я не ожидал и сказал, что после полоскания с содой зуб сразу перестал болеть.
 - Серёжа, только честно, - строго поглядела на меня бабушка, - зуб болел?
  Я опустил глаза.
 - Нехорошо, - коротко отрезала бабушка и принялась за уборку. Я взял лыжи и пошёл на улицу.
  Как-то само собой получилось, что я очутился в лесу. В лесу в любое время года хорошо. Красиво. Когда мы приходили сюда с мамой, она говорила: "Серёжа, мы пришли в сказку".
  Но сегодня сказки не было. Стояла обыкновенная зима. К тому же, поднялся ветер. Он метался от дерева к дереву. Будоражил снег. Крутился возле ног. Хватал за полы пальто, словно тащил меня куда-то.
  Я дошёл до сосны, возле которой стояла мама, и стал с ней разговаривать.
 - Тебе тяжело держать столько снега? - спросил я.
 - Тяжело. Но со снегом теплее.
 - А к нам ходит Юрий Львович.
 - Хорошо, когда кто-то приходит. Люди. Зайцы. Прилетают птицы.
 - Он принёс конфеты.
 - Я люблю, когда летом тучи приносят дождь. А птицы - песни.
 - Но у меня теперь не стало "Лунной сонаты". Я не могу подниматься к звёздам.
 - Когда я была ростом с тебя, мне казалось, что смогу дотянуться до звёзд. Теперь понимаю, что это невозможно.
  Я снял варежки и ладонями погладил ствол сосны. Вдруг, будто в благодарность за это, к моим ногам упала шишка.
 - Красивая шишка, - сказал я, - она будет напоминать о тебе.
  Я положил шишку в карман и задумался: что бы такое оставить на память о себе. Тут в голову пришла мысль, которой я обрадовался.
  Лыжной палкой я написал на снегу: "Не скучай. Я обязательно приду. Серёжа".
  Домой я возвратился уже в сумерки.
 - Где ты пропадал? - спросили мама с бабушкой в один голос.
 - На улице.
  Бабушка покачала головой и ушла на кухню. Я знал, что она будет поить меня чаем с малиной или с мёдом. Чтобы не заболел.
  А мама взяла пальто и стала стряхивать снег.
 - Даже в карманах снег, - сказала она и вывернула карманы. На пол упала шишка. Но мама так испуганно посмотрела на неё, будто это была не шишка, а змея.
 - Серёжа, ты был в лесу? В такую метель?!
  Я ничего не ответил. Взял шишку и ушёл в комнату.

Новое знакомство
  Перед следующим воскресеньем мама сказала:
 - Серёжа, пойдём завтра в лес?
 - А Юрий Львович?
 - Ну... если придёт, то лес-то большой. Всем места хватит.
  Я ничего не ответил. Но подумал, если придёт Юрий Львович, я не пойду в лес.
  Но он не пришёл. Мы надели лыжные костюмы и пошли. Я взял обе пары лыж и сказал, что понесу сам.
  Мне было легко и радостно. День был солнечный. Весело похрустывал под валенками снег. Прыгали воробьи на дороге. Они о чём-то судачили, перебивая друг друга.
  Я пожалел, что в карманах не оказалось никаких крошек. Мы были ещё далеко от леса, когда из-за кустов показались двое лыжников. Один в чёрном костюме, а второй, поменьше ростом, в красном. Тот, что в чёрном, стал махать нам рукой.
  Мама заспешила навстречу, и я сразу догадался, что это Юрий Львович. Значит, меня обманули! Даже не обманули, а предали. И кто? Мама, которая ненавидела ложь. Я же всё понял. Они договорились встретиться.
 - Серёжа-а, - сказала мама каким-то больным голосом.
  Я оглянулся. Она стояла, закрыв рукавичкой рот, и глаза были испуганные. Я, конечно, не ушёл.
  К нам подъехал улыбающийся Юрий Львович. А позади ехала девчонка в шикарном спортивном костюме. К тому же она была в ботинках, и мне стало стыдно за мои подшитые валенки.
 - Танечка, - сказала ей мама, - ты прекрасно играла. Тебя и Тимофея решено послать на областной конкурс.
 - Меня? - покраснела девчонка и прижала к груди лыжные палки. - Папа, - посмотрела она на Юрия Львовича, - это же очень страшно!
  Мама обняла её за плечи:
 - Конечно, немножко страшно. Но это, наверно, судьба всех артистов.
  Я стоял в стороне и думал, что они, оказывается, знакомы. Только мне, дураку, ничего не говорят.
 - Серёжа, - спохватилась мама, - познакомься. Это Таня. Дочка Юрия Львовича. Она учится в нашей музыкальной школе. И вечером на конкурсе заняла первое место.
 - По этому случаю, - сказал Юрий Львович с такой широкой улыбкой, словно надеялся за неё тоже выйти на первое место, - мы приглашаем вас с Серёжей в гости.
 - Как ты, Серёжа? - поглядела на меня мама.
 - Мне всё равно, - ответил я, хотя идти к ним не хотелось.
 - Тогда немного покатаемся и пойдём, - обрадовалась мама.
  Она с Танькой, как я назвал её про себя, поехали впереди. Я слышал, что разговаривали о конкурсе. Концертах. О Тимофее, которого я не видел, но уже не любил. Подумаешь, знаменитость.
  Вот и наша сосна. Но мама на неё даже не взглянула. Ещё бы. Ей теперь, кроме Таньки и Юрия Львовича, никто не нужен. Мне хотелось подойти к сосне, чтобы посмотреть, видны ли слова, которые я писал. Но это была тайна. Поэтому я остановился недалеко от сосны, вроде бы поправить лыжи, и тихо сказал:
 - Видишь, что получается.
 - Серёжа, о чём задумался? - подъехал ко мне Юрий Львович.
 - Так... ни о чём...
 - Хороший у вас тут лес, - сказал он. А мы можем похвастаться горой. Высо-о-кая. Таня в детстве даже на санках боялась с неё кататься. А теперь что твой горнолыжник.
  В самом деле, когда подъехали к горе, Танька, не задумываясь, оттолкнулась палками и понеслась. А мама испугалась.
 - Юра, - сказала она и запнулась. - Юрий Львович, - поправилась мама, - зачем вы позволяете Тане кататься с гор. Она может повредить руки.
  Я не слыхал, что ответил Юрий Львович. Вернее, не хотел слышать, как они волнуются за неё.
  Я мчался с горы, и в моей голове с такой же быстротой проносились мысли, сменяя одна другую. "Они оба её любят. Меня нет. Если я сломаю и руки и ноги, им будет всё равно".
  От обиды или от ветра на глаза навернулись слёзы. Я остановился в стороне от Таньки. Вдруг она засмеялась. Я подумал, что надо мной, но, когда глянул на гору, понял, над чем она смеётся. Юрий Львович с мамой съезжали, сидя на лыжах.
 - Твой отец боится? - удивился я.
 - Выдумал тоже, - обиделась Танька. - Не с таких гор катаемся. Просто не захотел Инну Владимировну одну оставлять.
  Теперь я рассердился на себя. Зачем так сказал Таньке. Ведь не Юрий Львович боится, а мама. И я знал это.
 - Вот и мы приехали, - сказал Юрий Львович, помогая маме подняться и отряхивая с неё снег. - А теперь к нам.
 - Может быть, к нам сначала, - сказала мама, - мы лыжи оставим.
 - Лыжи у нас оставите. Я потом принесу их, - сказал Юрий Львович, и мы отправились на автобус. Целая команда.
  На остановке какой-то старичок сказал:
 - Вот примерная семья. Дети и родители отдыхают вместе.
  Мне вспомнились бабушкины наставления, когда она внушала, что, прежде чем что-то сказать, надо подумать. Этот старичок говорил не подумав.
  Когда мы приехали к ним, Юрий Львович сказал Таньке:
 - Ну, хозяйка, что есть в печи - всё на стол мечи.
  Конечно, никакой печки у них не было. Они жили в таком же многоэтажном доме, как и мы. Но это так уж говорится.
  Танька переоделась, и они с Юрием Львовичем ушли на кухню.
  Мама спросила, не нужно ли помочь, но он сказал:
 - Нет. Вы наши гости. Отдыхайте. Мы управимся.
  Войдя в комнату, я сразу же обратил внимание на портрет. Он был большой и висел против двери. Поэтому я сразу очутился лицом к лицу с женщиной на портрете. Она была красивая. Смотрела задумчиво прямо в глаза и была словно живая. Я не мог оторваться от её взгляда. Мама тоже остановилась перед портретом.
 - Это мама, - сказала Танька, ставя на стол вазу с яблоками.
  После, когда мы возвращались домой, мама всю дорогу молчала, будто меня не было рядом.
 - А Танька над тобой смеялась, - зачем-то сказал я.
  Мама сначала даже не слышала, что я разговариваю с ней. Видимо, так далеко была от меня в своих мыслях. Но мои слова всё-таки преодолели это расстояние, и мама спросила:
 - Ты что-то сказал?
 - Танька смеялась, когда ты съезжала с горы, - повторил я.
 - Да, это в самом деле было смешно, - сказала мама.
  Удивительно. Она прощала Таньке всё.
  Вечером мама разговаривала с бабушкой. Сказала, что видела у Юрия Львовича портрет его жены и что она просто красавица и Таня удивительно похожа на неё.
  Бабушка сказала, что маме на свою внешность обижаться грех.
 - И всё-таки я не смогу выйти за него замуж, - сказала мама с сожалением.
 - Но ведь она умерла, - сказала бабушка.
 - Понимаю, - вздохнула мама. - А вот поглядела на неё, и вроде что-то надломилось во мне.
  Я, конечно, обрадовался, что мама раздумала выходить замуж. Но в то же время испугался. Что могло в ней надломиться? Вспомнилось почему-то сломленное дерево в лесу. Оно ведь погибло. Вот так, наверное, и люди. Сломается что-то внутри - и нет человека. Остаются одни портреты.
  Я со страхом стал прислушиваться к разговору на кухне.
 - Побыла сегодня у них, - говорила мама, - и почувствовала, понимаешь, почувствовала её присутствие во всём. Во всех вещах. И в них - в девочке и самом Юрии Львовиче.
 - Что и говорить, - сказала бабушка, - даже слова из песни не выкинешь, не то что человека из памяти. Только одними воспоминаниями не проживёшь. По себе ведь знаешь.
 - А дети?
 - Дети вырастут и поймут. А в общем, решай сама. - Она замолчала. Я пошёл на кухню. Будто напиться. Мама уже лежала на диване, заложив руки за голову. Видно решала, как быть.

Что значит любить
  На другой день, даже на уроках, я думал о том, что решила мама. Может быть, я и смирился бы с тем, что с нами будет жить Юрий Львович. Но теперь, когда я узнал про Таньку, выходить маме за него стало просто немыслимо.
  Чтобы Танька всё время вертелась перед глазами. Какая это будет жизнь. Сплошная мука. Девчонки в классе-то надоели. Вечно пищат. Воображают. Ещё и распоряжаться вздумают. Да она и бабушке-то надоест.
  Конечно, мама всё поймёт и скажет об этом Юрию Львовичу. Эта мысль меня успокоила.
  Вечером, когда пришёл Юрий Львович, я приоткрыл дверь, чтобы всё было слышно.
  Понятно, подслушивать нехорошо. Но это был исключительный случай. Ведь дело касалось и меня. Но бабушка была иного мнения и плотно прикрыла дверь. Я, как говорят, весь превратился в слух, но слышал только отдельные слова.
  Что-то говорили про Таньку. Про меня. Про какой-то трудный разговор. И ещё про обмен квартиры. Так что я ничего не понял. Но, поскольку мама опять куда-то ушла с Юрием Львовичем, я подумал, что она всё-таки пойдёт за него замуж.
  Поэтому, когда бабушка позвала меня ужинать, я ничего не ответил и отвернулся к стене.
  Бабушка села ко мне на кровать и сказала:
 - Ты не любишь свою мать.
  От такой несправедливости я чуть не задохнулся, вскочил и начал орать прямо бабушке в лицо:
 - А она... она меня любит?! Да? Ей нужен только Юрий Львович да его Танька. Ну и пусть... пусть живёт с ними.
  Больше я не мог говорить и заплакал.
 - Почему только с ними, когда можно жить всем вместе, - сказала бабушка. - От этого её любовь к тебе не изменится.
 - Как же... не изменится... - сказал я уже более спокойно. - Она и теперь только на Таньку и глядит, как бы она ручки-ножки не поломала, когда с горы катается.
 - Серёжа, ты веришь в то, что говоришь?
  Я вопросительно поглядел на неё.
 - Если бы матери пришлось выбирать между тобой и Юрием Львовичем с Таней, ты ведь не сомневаешься, что она выбрала бы тебя?
  Я ничего не ответил. Такой хороший вопрос не приходил мне в голову.
  Бабушка вдруг, как маленького, стала гладить меня по голове и, как бы противореча самой себе, сказала:
 - Я понимаю тебя, Серёжа. Сама когда-то такое пережила.
  И бабушка рассказала, как плакала, когда женился её брат. И ушёл от них.
 - Он был намного старше меня, - говорила бабушка. - Я-то в школу только пошла, а он уже работал. Кондуктором в поезде. Бывало, жду его не дождусь. Из каждой поездки каких-нибудь гостинцев везёт. А я ему песни пела. - Бабушка грустно улыбнулась и продолжала: - А тут брат женился и ждать стало некого. Только разве в гости придёт. А я не стала дожидаться, сама пошла. Встретили они меня как дорогую гостью. За стол усадили. Угощение поставили. Сами же ушли в сени и вот смеются над чем-то. А у меня слёзы градом в тарелку сыплются. Горько за брата. Вроде бы чужим стал. Разумом понимала, что так и должно быть. А сердце не соглашалось.
  Потом бабушка внушила мне, что надо подумать о матери. Уже восемь лет как умер мой отец, а она всё одна. И в кино. И в гости. Подруги её вдвоём, а она всё одна.
 - Вот тебе кажется, что ты её любишь, - говорила бабушка. - А ведь если человека любишь, то должен счастья ему желать. Любовь, Серёжа, серьёзная штука. Человек, который по-настоящему любит, думает не о себе, а о том, кого любит.
  Бабушка умолкла и думала о чём-то своём. А во мне стали бороться разум и сердце. Разум начал понемногу принимать Юрия Львовича, хотя сердце ещё не соглашалось. Что же касается Таньки - ни разум, ни сердце её не принимали.
  Однако бабушкины разговоры подействовали. И когда мама спросила, как я смотрю на то, если Юрий Львович с Таней придут к нам жить, мой разум сказал: "Пусть приходят". А сердце промолчало.

Сон в лесу
  Кажется, всё зависело от моего согласия. Потому что дальнейшее совершилось очень быстро.
  Однажды утром к нам позвонили. Я открыл и увидел незнакомую женщину. Она была такая полная, что занимала весь проём двери. Если она захочет войти, мелькнуло у меня в голове, то сначала придётся снять шубу.
 - Мы по объявлению, - сказала она.
  Я ничего не понял, но бабушка пригласила заходить.
  За спиной женщины стоял мужчина. Оказывается, они пришли смотреть нашу квартиру. Спросили, как давно делали ремонт. Не текут ли краны.
 - Как печёт духовка? - спросила полная женщина.
 - Исправно, - сказала бабушка. - Как раз пирог пекла. Хотите попробовать?
 - Я вам доверяю, дорогая, - кивнула женщина и подошла к окну.
 - А берёза вам не мешала? Летом она темнит комнату.
  Бабушка пожала плечами, а мне захотелось накричать, нагрубить и толстой женщине, и бабушке. Как не понимает бабушка, что нельзя меняться квартирой с такими людьми. Они ведь погубят берёзу, которая столько лет тянулась до нашего окна.
  Но у мамы с бабушкой были иные заботы. После того как люди сказали, что согласны на обмен, бабушка с мамой приуныли.
 - Всё-таки боязно. Вдруг не уживёмся? - поглядела мама на бабушку.
 - Что делать, - вздохнула бабушка. - Если б знал где упасть - соломки бы подложил.
  Из этого разговора я понял, что у мамы и бабушки сердце тоже спорит с разумом.
  Но если они в чём-то сомневались, то я знал наверняка, что с Танькой не уживусь. Только нельзя об этом говорить ни маме, ни, тем более, бабушке.
  Поэтому на другой день после школы я пошёл в лес. Я шёл и думал о том, что у каждого человека должен быть друг, которому можно было бы всё рассказать.
  У меня был друг Валька. Но, оказывается, даже самому близкому другу можно рассказать не всё. Не мог я сказать Вальке, что мама выходит замуж. Может быть, сказал бы, если б речь шла только о Юрии Львовиче. Но о Таньке... О Таньке просто язык не поворачивался.
  Увязая в снегу, я пробрался к сосне. Она стояла задумавшись. А может быть, дремала, как та сосна, что "на севере диком стоит одиноко".
  Я разгрёб снег, сделав что-то вроде скамеечки, подложил портфель и сел.
  В лесу было тихо и светло. Он был освещён снегом. Я представляю, что пришёл в царство Снежной Королевы, где всё заколдовано. Даже сосна. Но от прикосновения моих тёплых ладоней она оживает, и я могу с ней разговаривать. Говорю, что мы скоро переедем на новую квартиру, потому что мама выходит замуж. Что с нами будет жить Танька. А мать у неё умерла.
  Оказывается, сосна знала, что такое смерть. Это и понятно. Прямо перед ней лежало спиленное дерево.
  Потом я сидел молча. Было немного грустно. В голову приходили разные мысли. Я представлял себя деревом. Это так трудно. Всю жизнь стоять на одном месте. И жить несбыточной мечтой дотянуться до звёзд.
  Я сидел долго, так что холод начал пробираться за воротник и даже в валенки.
  И вдруг я увидел Таньку и моего друга Вальку. Они бежали по просеке. Нагибались, хватая снег, и бросали друг в друга снежки. Потом они увидели меня и тоже бросили снежком. Я вздрогнул и открыл глаза. Ни Таньки, ни Вальки, понятно, не было. Однако за воротником было полно снега. Я поднял голову. Надо мной качалась ветка. Значит, это сосна сбросила на меня снег. Оказывается, я засну, а она разбудила. А может быть, ей стало тяжело, и она сбросила с ветки снег.

В новую жизнь
  С тех пор как мама окончательно решила выйти замуж, в доме появилось полно хлопот. Вытаскивали из шифоньера вещи. Чистили. Вытряхивали. Бабушка целыми днями что-то чинила. Было такое впечатление, будто всё внезапно прохудилось.
  Конец этому положила та женщина, что приходила менять квартиру.
 - Мы готовы, - коротко сказала она.
 - И мы, - ещё короче ответила бабушка.
  Этот разговор окончательно повернул меня к новой жизни. И вот я прощаюсь с комнатой, в которой жил с самого рождения. Все вещи уже вынесены. Остаётся лишь то, чего взять невозможно. Стены. Спящая за окном берёза. И тёплая солнечная дорожка на полу, по которой я входил в новый день.
  Всё это оставалось. И в то же время, всё это я уносил с собой. В своей памяти. Уносил и самого себя. Не теперешнего, а того, маленького, с бабушкиными сказками, которые заставляли горевать и радоваться.
 - Серёжа, ты что, ещё не собрался? - заглянула в комнату бабушка. Но, видно, поняла моё состояние и сказала: - Дай-то бог, чтобы всё хорошо было на новом месте.
  У дома бабушка попрощалась с женщинами, и Юрий Львович помог ей сесть в кабину. Сам же легко запрыгнул в кузов.
  Мама сказала, что мы с ней пойдём пешком, потому что дом, в который переезжали, был почти рядом. И я радовался, что хоть учиться оставался в своей школе.
  Новую квартиру я не видел, но из разговоров представлял, какая она большая. Целых четыре комнаты.
  Дорогой я понял, почему мы пошли пешком. Маме нужно было поговорить со мной.
  Она сказала, что мы с бабушкой будем жить в одной комнате, как в старом доме.
  Я, конечно, не возражал. Но, когда узнал, что у Таньки будет отдельная комната... даже остановился. Все привилегии для Таньки.
 - Юрий Львович хотел, чтобы в ней жил ты, - сказала мама, - но я считаю, что так будет правильнее. Таня должна привыкнуть к нам. К тому же она занимается музыкой. И ещё, Серёжа, у неё недавно умерла мать.
 - Я не собираюсь с ней драться, - сказал я.
  Остальной путь мы прошли молча.

Праздничный обед
  Свою женитьбу Юрий Львович с мамой решили отпраздновать в ресторане, куда пригласили своих знакомых. А для нас устроили праздничный обед дома.
  В зале накрыли белой скатертью стол и столько всего накупили и настряпали, что хватило бы человек на сто.
  Я сидел в своей комнате. Ждал, что меня вот-вот позовут, и чувствовал себя, как перед контрольной.
  Вообще теперь я старался не выходить из своей комнаты, чтобы не встречаться с Танькой.
 - Серёжа, Таня, - крикнул Юрий Львович, - прошу к столу.
 - Сейчас, - ответил я, будто был занят каким-то делом.
  Когда вышел, Танька уже была за столом и сидела рядом с мамой. Я сел по другую сторону стола рядом с бабушкой. И стол показался мне границей, которая разделила нас на два государства. Только Юрий Львович был сам по себе. Потому что сидел один, как говорят, во главе стола. И всё-таки он принадлежал к тому государству.
 - Ну, поскольку я старшая, - сказала бабушка, - то говорить буду первая.
  И бабушка произнесла целую речь. Желала счастья маме и Юрию Львовичу, которого называла Юрой. А также нам с Танькой. Велела жить дружно, заботиться друг о друге. И ещё говорила, что, если у нас будет ведро воды, мы должны пить её вместе. Будет только капля воды - обязаны разделить между собой. Тогда, по мнению бабушки, у нас всё будет ладно.
  Юрий Львович поблагодарил её за добрые слова и сказал, что надеется, что в нашей семье все будут счастливы.
  Тут с Танькой что-то случилось. Не то икнула, не то кашель вдруг напал. Я не понял. Она закрыла рот рукой и так низко склонила голову, что стукнулась лбом о край стола. Потом у Таньки затряслись голова и плечи, и она заплакала. Видно, не надеялась на своё счастье.
  Все всполошились, принялись утешать Таньку. Бабушка пересела к ней, и я остался один в своём государстве.
  Когда Танька успокоилась, Юрий Львович сказал, что у каждого из нас есть грустные воспоминания, но он верит, что впереди у нас будет ещё много хорошего. Он обнял бабушку и попросил разрешения с сегодняшнего дня называть её мамой.
  От таких слов я просто обалдел. Неужели сейчас скажет, чтобы я называл его папой?!
  Но он этого не сказал. А бабушка... бабушка с радостью согласилась, чтобы её так называли. И ещё сказала, что стала вдвойне бабушкой, поскольку у неё теперь внук и внучка.
  Это было так неожиданно, что я никак не мог проглотить кусок торта и еле сдержался, чтобы не выбежать из-за стола. Но моего состояния никто не замечал. Все ухаживали за Танькой. Подкладывали конфеты, яблоки, будто она неделю не ела.
  Когда Юрий Львович с мамой ушли в ресторан, я лёг и стал думать о своей жизни.
  Бабушка с Танькой убирали со стола. Было обидно, что бабушка называла её Танечкой. Но когда Танька назвала её бабусей, мне захотелось сказать Таньке, что она дура. И что если у неё нет своей бабушки, то нечего к другим примазываться. Но я этого не сделал и молча продолжал переживать своё одиночество.
  А Танька и тут помешала. Начала пиликать на своей скрипке. Я схватил первый попавшийся учебник и явился на кухню.
 - Ты чего, Серёжа? - спросила бабушка.
 - Твоя внучка... - я вытянул вперёд левую руку, а ладонью правой начал водить по ней, словно хотел перепилить.
 - Играет?
 - Да. И мешает учить уроки.
 - Это не помеха. Квартира, слава богу, большая. Учить есть где. Иди в кабинет Юрия Львовича.
  Я даже отвернулся. Я знал, что могу идти в его кабинет. Юрий Львович сразу сказал: "Серёжа, это наш с тобой кабинет. Занимайся здесь". Но я не хотел идти в его кабинет. У Таньки комната. У Юрия Львовича кабинет. А у меня что? Я так и заявил бабушке:
 - Не хочу ходить по чужим кабинетам.
 - Серёжа, я думала, ты лучше, - покачала головой бабушка.
  Тут на кухню заглянула Танька и объявила, что идёт на музыку.
 - Иди, Танечка, - сказала бабушка ласковым голосом. Потом она ушла в магазин, а я заглянул в кабинет Юрия Львовича. На столе лежало много чертежей. Потому что Юрий Львович инженер и работает в каком-то проектном бюро.
  В Танькину комнату я тоже зашёл. У неё висел портрет матери, который я видел на старой квартире. И ещё на стене была большая карта, как в школе. "Наверно, отличница", - подумал я про Таньку.

О драках, которых не было
  В том, что Танька хорошо учится, я скоро убедился. Недели две она училась в своей школе, где они жили раньше. Но надо было ездить на двух автобусах. И мама с Юрием Львовичем уговаривали Таньку перейти в нашу школу. Она не соглашалась, чему я был рад. А чтобы она и дальше не соглашалась, надо было что-то предпринять. Ведь в нашей школе пятый класс один. И если Танька перейдёт, значит, учиться будем вместе. Ещё расскажет всему классу, что наши родители поженились. Этого нельзя было допустить, и я решил действовать.
  Однажды, как только сели мы с Танькой обедать, я сказал:
 - Эх и драка у нас сегодня в классе была.
 - Из-за чего? - спросила Танька.
 - Да есть у нас несколько человек. Почти каждый день дерутся. Так, не из-за чего.
  Сказал так и думаю: "Небось не захочешь теперь в нашу школу". На другой день опять говорю, как бы между прочим:
 - Эх и досталось сегодня Коровиной.
 - За что? - спрашивает Танька.
 - Новый воротничок к форме пришила. Кружевной. И манжеты.
 - Ну и что?
 - Да есть у нас два дурака. Придёт кто в чём-нибудь новом, начинают щипать и орут: "Пришёл в обнове, щипли до боли!". Прямо до слёз Коровину довели.
 - А остальные что, тоже дураки? - спрашивает Танька.
 - Почему? - удивился я.
 - Не заступились за Коровину.
  На это я не знал что ответить. Да и что было отвечать. Я же всё выдумал. Хотя Коровина в самом деле пришла с новым воротничком. Но никто и не думал её щипать.
  И вообще, я зря старался. Танька всё равно перешла в нашу школу. И надо же так случиться, что в первый же день Таньке досталось. Не то чтобы очень. Просто её напугал Камбала. Это Рыбкина у нас так зовут. Камбалой.
  Утром-то мы пошли в школу вместе. Да ещё в сопровождении Юрия Львовича.
  Я довёл их до учительской, а сам пошёл в класс. Не дожидаться же мне Таньку. Она потом с учителем пришла.
  Я даже Вальке не сказал про неё. А после звонка всю перемену в коридоре болтался. Боялся, вдруг она подойдёт ко мне.
  Домой идти вместе с ней я тоже не собирался. Но, когда мы с Валькой шли в раздевалку, Танька была уже в пальто. А уходить не собиралась. Понятно, меня ждала. Надо же. Я просто не знал, куда деваться.
 - Валька, я тетрадки в парте оставил, - сказал я и бросился обратно в класс.
  И всё-таки потом, когда вышел с мальчишками из школы, Танька вышагивала впереди. А я-то думал, она уже дома.
  Танька шла одна. Тогда Камбала подбежал сзади да как залает по-собачьи. Бульдожьим басом. Прямо как настоящая собака. Камбала и по-петушиному умел кричать. Он говорил, что после школы пойдёт работать на сцену. Вернее, за сцену. Будет изображать разных животных. Сейчас он тренируется по-лошадиному ржать.
  Вот и решил Камбала своё искусство Таньке показать. А Танька... задумалась, что ли. Так испугалась. Прямо затряслась вся. Камбала так и застыл перед ней с разинутым ртом.
  Поглядела Танька на нас удивлёнными глазами и убежала. "Есть же на свете такие", - сказали Танькины глаза.
  А меня вдруг такое зло взяло. На Камбалу за то, что лаял. На Таньку, что учиться перешла в нашу школу. На себя за то, что не заступился.
  "Вообще-то чего за неё заступаться", - успокаивал я свою совесть, - "её же не били".
  И всё-таки домой идти не хотелось, и я долго бродил по улице. А дома решил сказать, что был у Вальки.
  Я шёл в противоположную сторону от дома, когда неожиданно увидел идущего навстречу Юрия Львовича. Он был нагружен какими-то коробками, свёртками.
 - Серёжа, - обрадовался он, - как хорошо, что встретился. Помогай, брат.
 - Что это? - спросил я.
 - Кому что, - весело ответил Юрий Львович и передал мне часть своей ноши.
  Я думал, сейчас будет спрашивать про Таньку или куда я шёл. Но он заговорил о работе. О том, что по их проекту построили два завода, Дворец культуры и детский сад. И теперь отделу дали премию.
  У нашей двери я собирался уже позвонить, но Юрий Львович остановил.
  Он повесил мне на шею транзистор. Сунул мою шапку в коробку, а на меня надел женскую шляпу.
  Мне всё это не нравилось. Но, когда он повязался клетчатым платком, стало смешно.
  В таком виде мы и предстали перед бабушкой, которая всплеснула руками.
 - Инна, Танечка, - закричала она, - Маврикиевна с Никитичной пожаловали.
  И не успел никто опомниться, как платок был уже на бабушке, на маме шляпа, у Таньки в руках отрез на платье. А транзистор предназначался мне.
 - По какому случаю сие? - спросила мама.
 - Премия, - объяснил Юрий Львович.
  Мама стала примерять перед зеркалом шляпу. Мне же не хотелось брать транзистор. Мучило, что не заступился за Таньку и, конечно, она скажет об этом отцу.
  Но отказаться от подарка тоже нельзя. У всех испортится настроение, а бабушка скажет, что я невоспитанный.
  За ужином Юрий Львович наконец спросил, как у Таньки дела в новой школе.
  Я приготовился встать к позорному столбу, но Танька сказала, что в школе всё хорошо.
  Гроза прошла стороной, но я не почувствовал облегчения. "Почему она так сказала?", - ломал я голову. - "Отца пожалела или меня не захотела выдать?".
  Но в том и другом случае выходило, что Танька - неплохой человек.

Противоречие
  Когда Танька перешла в нашу школу, выходить из дому мы стали вместе. Иначе бабушка начала бы допрашивать, как да почему.
  Но, как только выходили из подъезда, шли в разные стороны. Танька - к школе, а я - в противоположную сторону.
 - Ты иди, - говорил я Таньке, - а мне надо за Генкой зайти.
 - Ладно, - соглашалась Танька и уходила.
  Так продолжалось с неделю. Потом она не дожидалась, пока я скажу "ты иди", а торопливо, опережая меня, сбегала по лестнице и исчезала.
  Хотя это избавляло меня от лжи, всё-таки я с тяжёлым сердцем шёл в противоположную сторону.
  Завернув за угол и немного постояв, я торопился в школу, стараясь наверстать упущенное время.
  В школе я тоже не подходил к Таньке. Боялся, как бы не узнали, что у меня сестрица появилась. Будут на нас глаза таращить да смеяться. И Танька делала вид, что не знает меня. Наверное, видела, что я не хочу этого.
  Вообще, с того времени, как мы стали жить вместе, я переменился. Недаром бабушка говорила:
 - Серёжа, я не узнаю тебя.
  Однако я не весь переменился, а частично. Во мне как будто поселился второй я. Или, как бабушка говорила, "дух противоречия".
  И бабушка была права. Я это чувствовал. Потому что противоречие постоянно спорило со мной, с прежним. Оно-то и заставило придумать Генку.
  И вообще, со мной стало такое твориться, что самому стыдно. Например, садимся с Танькой за стол, а я на тарелки гляжу. Не хочу глядеть, а противоречие заставляет. Гляжу и думаю: "Если у Таньки мяса больше, значит, бабушка её больше любит".
  Наверное, бабушка это заметила. Потому что однажды смотрит на меня как-то особенно и спрашивает:
 - Серёжа, ты наедаешься?
 - Наедаюсь, - говорю, - а что?
 - Так. Ничего, - сказала она.
  Конечно, со стороны это выглядело некрасиво. Только бабушка, видно, не понимала меня. Я ведь не из-за жадности в тарелки глядел.
  Однажды я спрашиваю Таньку:
 - У тебя нет бабушки?
 - Нет.
 - Жалко, - вздохнул я.
 - Чего тебе жалко? - спрашивает Танька. - У тебя же есть бабушка.
 - Если б было две, - сказал я, - было бы лучше. Я ходил бы к ней в гости. А иногда мог бы и пожить.
  Когда я это говорил, то не смотрел на бабушку. Не смотрел, но чувствовал её удивление.
  И верно. Когда я ушёл в комнату, бабушка пришла следом. Я сидел за столом над раскрытым учебником.
 - Серёжа...
 - Бабушка, я учу уроки, - сказал я и начал читать вслух.
 - Учи. Учи, дорогой, - продолжала она стоять за моим стулом. Потом положила мне руки на плечи и сказала: - Ты прости меня, Серёжа. Стара я. Может, что и не так сделала. А может, мы перестали понимать друг друга.
  Голос у бабушки задрожал, и она поспешно вышла, а мне захотелось броситься за ней. Уткнуться в колени, как когда-то маленький. И сказать, что люблю её.
  Но я никуда не пошёл. Я бессмысленно глядел в задачник и думал. Обо всех.
  Мне впервые пришла в голову мысль, что у нас теперь большая семья. И что у бабушки прибавилось хлопот. У неё часто болит голова. А ей по целым дням приходится возиться на кухне.
  И мама не перестала меня любить. Она заходит, садится на краешек кровати. Верно, хочет поговорить. Но я нарочно притворяюсь, что хочу спать.
  Но больше всего я думал о Таньке. Да, я не любил её. Не любил за то, что она привязалась к бабушке.
  Как-то бабушка приболела, так она и чай ей в постель приносила, и тряпку мокрую на голову клала. И вообще целый день торчала в нашей комнате.
  Я просто из себя выходил. Ни маму, ни бабушку я не хотел делить с Танькой. Но приходилось.

Слон из ничего
  Каждый из нас жил своими заботами. Я много думал о жизни. Наверно, столько думают философы и писатели.
  Бабушка, по её словам, с самого раннего утра ломала голову над меню, а Юрий Львович над новым проектом. Мама после работы бегала по магазинам. А Танька готовилась к конкурсу и не выпускала скрипку из рук.
  И ещё я знал о заботах одного человека. Тимофея, который ехал вместе с Танькой на концерт.
  Он часто звонил Таньке по телефону, хотя говорить им было не о чем. Просто они задавались.
  Вот их разговор:
 - ?
 - Привет, Тимофей!
 - ?
 - Играю. А ты?
 - ?
 - Получилось. А у тебя?
 - ?
 - Конечно. Скорее бы.
 - ?
 - Пока.
  И всё. Я обзывал про себя Тимофея девчатником.
  Так и сердился, как говорят, на весь свет, пока не набрался мужества и не спросил себя: "Почему?!".
  Поскольку отвечать я решил со всей строгостью, то результат получился неутешительным. Оказывается, не такой уж я хороший.
  Про врунов говорят: "Из мухи сделал слона". Это такие люди, которые преувеличивают. Я же делал слона из ничего. Сначала Таньке врал о разных драках, чтобы от нашей школы её отпугнуть. Потом Генку выдумал, которого во сне даже не видел, не то что наяву.
  А тут Валька привязался, чтобы сказал, где живу теперь. Мы ведь раньше ходили друг к другу.
  Я выкручивался как мог. Старался на другое разговор перевести. Но Вальке стало подозрительно, почему я не говорю.
  И он, верно, выследил меня и в воскресенье явился. Хорошо, что я сам открыл дверь. Будто чувствовал, что Валька пришёл.
 - Ты чего? - испугался я.
 - Ничего, - говорит. - Просто так.
 - Ой, Валька, к нам нельзя, - тут же сообразил я, вышел в коридор и прикрыл дверь. - У нас бабушка заболела. Болезнь какая-то заразная. Подожди. Я сейчас.
  Когда я оделся и вышел, Валька спросил:
 - Серёжка, а ты как же?
 - Что как же?
 - Заразиться ведь можешь, - посочувствовал Валька.
 - Мне укол сделали, который предохраняет, - соврал я, и даже сам удивился, как сразу всё это пришло мне в голову.
  Вот так и делал я слона из ничего. Так заврался, что самому противно стало.
  Иной раз лежу вечером и думаю: "Всё завтра Вальке расскажу. А то живёшь, как шпион. Боишься, вот-вот разоблачат".
  Но утром решимость меня покидала. Появлялись другие мысли. Скажешь Вальке, а он проговорится нечаянно. И будут все шушукаться да глаза пялить на нас с Танькой.
  Теперь в школе я переживал вдвойне. Чтобы про Таньку не узнали. И чтобы двойку не схватить.
  Но от Таньки ведь никуда не денешься. Значит, надо за уроки приниматься. Чтобы хоть не дрожать, что к доске вызовут. И опять же всё из-за Таньки. Сколько раз её вызывали, столько и пятёрок поставили. А мама, как нарочно, за ужином:
 - Как в школе дела?
  В общем, начал я зубрить. И спина устанет, и шея. И такое зло на Таньку возьмёт. Навязалась на мою голову.
  Что ни день, новое переживание. Учительница тему для сочинения придумала. Написать о своей семье. Упасть можно.
  Разумеется, я не писал ни про Юрия Львовича, ни про Таньку. Написал, что живу с мамой и бабушкой. Про новую квартиру. Как ходим на лыжах в лес. И как слушаю музыку.
  Но я не столько писал, сколько смотрел на Таньку. Возьмёт да расскажет всё как есть.
  Я даже записку хотел ей передать, чтобы обо мне молчала. Но не решился.
  Думал я о Танькином сочинении до тех пор, пока сам не прочёл. Когда учительница принесла сочинения, я боялся, вдруг Танькино прочтёт всему классу. Она иногда читала хорошие сочинения. А Танька наверняка написала на пятёрку.
  Но учительница сказала только, что двоек, к её радости, никто не получил. И раздала тетради.
  Дома, как только Танька ушла в музыкальную школу, я разыскал у неё в портфеле тетрадку по русскому языку.
  За сочинение она и правда получила пятёрку.
  "У меня большое горе", - писала Танька. - "Умерла мама. Целый год жили мы с папой вдвоём. А потом папа женился. Теперь у нас новая семья. Но разве можно забыть маму. У меня в комнате висит мамин портрет. И я часто с ней разговариваю. Рассказываю о школе. О друзьях. О папе. Играю ей на скрипке.
  В новой семье есть старушка. Она заботливая и добрая. Я называю её бабусей. Хорошо, когда в жизни встречается отзывчивый человек. А мачеху я не называю мамой, хотя она тоже относится ко мне хорошо. Это было бы изменой по отношению к моей маме. Я всегда буду помнить только её".
  Обо мне в Танькином сочинении не было ни единого слова. Но я не испытывал радости.
  Я сидел над раскрытой тетрадкой, совсем не думая о том, что кто-то может застать меня за этим занятием.
  Мне вспомнился наш разговор с мамой в лесу. Она говорила тогда, что все люди родятся с солнечной душой, но не у всех она такой остаётся.
  Танька в своём сочинении написала о бабушке и маме. Написала потому, что у них солнечная душа.
  И вдруг я понял, что опасения мои были напрасны. Обо мне Танька не могла написать.

Хочешь, подарю облако?
  На другой день я пошёл встречать Таньку из музыкальной школы. Увидав меня, она испугалась:
 - Что случилось?
 - Ничего. Пришёл тебя встречать. Давай понесу скрипку.
 - Неси, - как-то недоверчиво протянула она мне скрипку.
  Удивление Таньки было понятно. Столько времени я с ней почти не разговаривал. А в школе даже вида не подавал, что знаю её. Может быть, Танька и про Генку догадывалась. И всё-таки никому не говорила о моей трусости.
  Хорошо, что всё это было позади. Мы шли рядом. И я нисколечко не боялся, что кто-нибудь встретится из нашего класса. Мне даже захотелось, чтобы кто-то встретился. Например, Валька. Я представил, как он будет таращиться на нас. А я просто так скажу, что Танька моя сестра.
  Танька искоса поглядела на меня. И моё хорошее настроение передалось ей. Она вдруг стала прыгать по квадратам, нарисованным на асфальте.
 - Какое время года ты больше любишь? - спросила Танька.
 - Всякое, - сказал я. - Только осень не люблю. Дожди. Слякоть.
 - А Пушкин любил осень. Он писал: "И с каждой осенью я расцветаю вновь".
 - А ты умеешь слушать музыку в тишине? Когда никто не играет, а ты всё равно слышишь?
 - Конечно, - сказала Танька. - Иногда просыпаюсь ночью и мысленно проигрываю то, что играла днём. А иной раз слышу и незнакомую музыку.
 - А я слышу, о чём говорит сосна.
 - Как? - удивилась Танька.
 - Так, как ты слышишь музыку в тишине. Однажды я чуть не замёрз в лесу. А сосна меня спасла.
  Вместо Танькиных глаз на меня смотрели два круглых вопросительных знака.
  Я рассказал, как однажды заснул в лесу. И как сосна сбросила на меня снег. Только не сказал, что видел их с Валькой тогда во сне.
  Таньке захотелось посмотреть на мою сосну, и мы отправились в лес.
  В городе уже не было снега. А здесь, в лесу под соснами, кое-где ещё пряталась зима.
  Танька слепила маленькую снегурочку. И когда подошли к моей сосне, спросила:
 - Можно подарить снегурочку твоей сосне?
 - Подари.
  Танька посадила снегурочку на ветку, и она закачалась, как качаются на деревьях птицы.
 - Давай вместе послушаем, о чём говорит сосна, - предложил я.
 - Давай, - с радостью согласилась Танька, и мы стали слушать.
  Я приложил ухо к прохладной бронзовой коре, и во мне сразу зазвучало: "Я знала, что вы придёте вместе".
 - Слышишь? - спросил я.
 - Слышу, - улыбнулась Танька.
 - Что?
 - Скажу когда-нибудь потом.
 - Ладно, - согласился я, потому что был уверен, что сосна сказала ей то же самое. Ведь разговаривала-то она с нами одновременно.
  Мы сорвали несколько веточек вербы и пошли домой.
 - Наконец-то пропавшие пришли, - сказала мама, и, как по щучьему велению, у порога появились бабушка и Юрий Львович.
 - Где вы были? - спросил он.
 - Папа, мы были в лесу, - сказала Танька. - Мы разговаривали с сосной.
 - Ну и ну, - сказал Юрий Львович и с обоих снял шапки. После, когда я лёг спать, мама заиграла свою любимую сонату.
  И снова мы шли по мраморной лестнице. И поднимались к звёздам. Только теперь с нами были Юрий Львович, Танька и бабушка, которая раньше всегда оставалась на земле.
  Я удивился. Почему я никогда её не брал к звёздам. И даже не думал, что этим обижаю. Ведь небо такое просторное. И звёзды такие красивые.
  Вдруг я увидел белое пушистое облако.
 - Таня! - крикнул я. - Хочешь, подарю облако?
 - А разве можно дарить облака?
 - Можно.
 - Серёжа, это же наша снегурочка, которая качалась на ветке. Она прыгнула через солнечный луч. И стала облаком.
  Но это мне уже снилось.