Виктория Хислоп - Однажды вечером на Крите

Поток туристов иссяк. Магазин c розовыми надувными матрасами и дешевыми купальниками из Тайваня закрылся до весны, его витрины были наглухо заколочены. Уличные прилавки прогнулись под горами винограда. На деревьях дозревали оливки в ожидании декабрьского сбора урожая. На смену лету пришла осень с фруктами и долгожданными дождями. Это была любимая пора у местных жителей. Они снова остались одни и вдыхали полной грудью посвежевший пряный воздух.

Всё, чем деревня жила испокон веков, работало и после отъезда иностранцев. В захаропластио[1] выпекали ежедневную порцию сладостей. Самые лучшие таверны[2] оставались открытыми, хотя собственники остальных уже разъехались по зимним квартирам. В крохотной церквушке на берегу моря священник проводил богослужения.

Жизнь вернулась к привычному размеренному темпу. Вдовы в самодельных платьях, чёрных, как день, когда они впервые заплакали о своей утрате, сидели на порогах домов, поодаль от мужчин, коротавших время за нардами. Игральные кости тихонько постукивали о бортики досок, фишки передвигались с одного треугольника на другой. Касаясь друг друга, они слегка клацали, как бы переговариваясь между собой, а люди молчали.

Эти старики, которым перевалило за семьдесят, знали друг друга с незапамятных времен. Что они могли поведать друг другу, если даже дышали в лад? Они могли обсудить какие-нибудь местные новости, вроде выборов помощника мэра, чье-то рождение или смерть, но им не было никакого дела до кризиса на финансовом рынке, землетрясения в Перу и других мировых проблем. Их вселенной была эта маленькая приморская деревушка и площадь, на которой сиживали их отцы и деды.

Теперь здесь остались одни старики. Почти все молодые уехали в сверкающие огнями города, кто в столицу острова, а кто в Афины. Они приезжали в родные края только в августе, вместе с туристами, и всего-то на неделю-другую.

Вечерело, мужчины продолжали играть и пить раки. Всё будто замерло. Днем на бледных выцветших стенах плясали тени деревьев, но сейчас на сцену их театра опустился занавес, и спектакль окончился. День догорал, как свеча.

Сидевшие возле кафенио не замечали, как солнце опускается за горизонт. Они продолжали кидать кости, наполнять стопки прозрачной и тягучей огненной водой и безмолвно общаться. Светло или темно. Какая разница?

Такси подъехало почти бесшумно, но все разом оторвались от игры и проводили его взглядом. В хромированных зеркалах, которые были отполированы тщательней, чем лимузин миллионера, отразился тусклый свет уличных фонарей.

Номер машины был незнакомым. Тут знали всех окрестных таксистов из ближайших городков, но этот водитель был не местным, он приехал из Ираклиона.

Проехав дальше по улице, автомобиль затормозил, открылась задняя дверь, и все увидели, как из такси вышел человек. Одет он был так, словно собрался на свадьбу или на похороны. Стройная фигура, темный костюм и аккуратная прическа – вот и все, что им удалось разглядеть. О внешности человека можно было судить только по его силуэту. 

Осенью незнакомцы появлялись в деревне сравнительно редко. В июле и августе туристы приезжали и уезжали, оставляя после себя деньги и, что гораздо менее приятно, беспечно разбросанный мусор. Теперь же здесь мог оказаться только случайный путешественник, желающий окунуться в атмосферу знаменитого островного гостеприимства. Приезжающие в несезон рассчитывали, что их позовут на дегустацию раки, угостят свежесобранными оливками и даже пригласят поиграть в тавли[3].

Хозяйка кафенио, Деспина, вышла на порог и оперлась о дверной проем. Она услышала шум мотора и подумала, что, возможно, у нее будет новый посетитель. Но пассажир такси направился в другую сторону. Старики пожали плечами и продолжили свои партии, а Деспина вернулась за стойку. Может быть, он заглянет позднее.

Тощая бездомная собака зашевелилась, когда чужак прошел мимо неё, а затем поднялась и поплелась за ним. Худоба собаки насторожила человека, метров через сто он поднял с земли камень и швырнул в ее сторону, чтобы отпугнуть.

Он уверенно направлялся в конец улицы, сжимая в руке гладкий прохладный ключ.

Один из игроков поднял глаза от доски.

– Мария, – негромко сообщил он остальным. – Мария Макракис.

Поднялся ропот.

Незнакомец понимал, что за ним наблюдают, он ощущал на себе взгляды, но не оборачивался. Сперва он кое-что отыщет, а потом вернется и поговорит с ними. В конце улицы стоял двухкомнатный дом. Входная дверь, некогда покрашенная ярко-синей краской, совсем облезла. На голой древесине осталось одно-единственное пятно краски, напоминавшее о былом цвете. 

Ладонь, сжимавшая ключ, вспотела. Повернув его в замочной скважине, человек удивился, что спустя десять лет замок все еще открывается. Механизм чудесным образом клацнул, прокрутился, и вскоре мужчина уже толкал внутрь отпертую дверь, чтобы зайти и вдохнуть запах прошлого.

Силясь разглядеть в сумерках, куда идти, он щелкнул зажигалкой. Тени комнаты, нетронутой временем, заплясали вокруг. Очертания стола, стульев и икон на стенах показались ему знакомыми, хотя он ни разу здесь не был.

На самом деле, никто не появлялся в этом доме вот уже десять лет, с тех пор как его хозяйка ушла в мир иной. Никто не пришел убраться, проветрить верхнюю комнату или расправить постельное белье, которое так и лежало смятым. Хотя обитавшая здесь женщина была набожной, ее не любили и гнушались ее обществом, а то, что у нее не было мужа, вызывало подозрения и насмешки. Она выросла в другом месте, но прожив здесь без малого пятьдесят лет, так и не стала своей. Никто не мог припомнить, чтобы кто-то приходил к ней в гости, чтобы она с кем-то дружила. Она была изгоем, островное гостеприимство не коснулось ее. Дом дышал запустением и пылью.

Люди видели, как человек вошел в дом, но никто не пошевелился. Они не считали нужным защищать это жилище. Они беспокоились о нем не больше, чем о его хозяйке, которая прожила всю свою жизнь в ореоле слухов и толков, не имея возможности их развеять.

Мужчины и женщины перешептывались, по-прежнему сидя на расстоянии.

– Что это он там делает? – спрашивали они друг у друга. – Откуда у него ключ?

Тем временем незнакомец заглянул в прикроватную тумбу, под кровать и выдвинул один за другим все ящики небольшого комода, который стоял в углу на первом этаже. В последнем ящике лежал небольшой молитвенник. Перевернув обложку и подсвечивая себе зажигалкой, он прочитал дарственную надпись:

Софии Таравирас с любовью

Вот что ему было нужно.

Он засунул книгу в карман и снова появился на сумеречной улице, тщательно заперев за собой дверь.

Теперь он подошел к кафенио и кивнул в знак приветствия. Никто не улыбнулся в ответ и не заговорил с ним. Деспина ждала его за стойкой. Мужчина был гораздо старше, чем показалось издали. Потемки и расстояние скрадывали седину и глубокие морщины на его лице. Он был не моложе тех, кто сидел на улице, но только это был горожанин, бизнесмен и, судя по всему, человек состоятельный.
 
– Что вам угодно? – спросила она.

Он удивился ее резкости.

– Что бы вы хотели выпить? – повторила Деспина мягче.

– Кофе с сахаром, пожалуйста, – ответил он, и по его акценту стало ясно, что он живет в Афинах, а не на Крите.

– Что вам понадобилось в доме Марии Макраскис? – прямо спросила она.

– Марии Макракис?

– Да, женщины, что жила в том доме.

– Я не знаю никакой Марии Макракис, – ответил он. – Там жила моя сестра, София Таравирас.

– София Таравирас…, – повторила женщина озадаченно. – Нет, вряд ли.

– Взгляните, – мужчина вынул из кармана молитвенник и, осторожно перевернув обложку, предъявил посвящение. – София Таравирас. Эту книгу я нашел в доме. За ней и приехал. Она принадлежала моей сестре.

Деспина взяла протянутую ей книгу и уставилась на блеклую надпись.

– Но женщину, которая жила в том доме, звали Мария Макракис.

– Она могла взять себе это имя, но она урожденная София Таравирис, и этот молитвенник ей подарили на крещение.

Деспина закрыла маленькую книжицу в кожаном переплете, потрепанную от времени и частого пользования, с тонкими, как крылья бабочки, страницами.

– Давайте присядем, – предложил её немолодой собеседник. – Похоже, необходимо объясниться.

Деспина почувствовала, что побледнела. Мария Макракис жила в том доме с тех пор, как она себя помнила.  На самом деле, она жила там ещё до её рождения, и родители предупреждали её, чтобы она не подходила слишком близко. Деспина не спрашивала почему. В те времена детям не полагалось приставать к родителям с вопросами.

– Вот, что я могу вам рассказать. Еще до того, как я родился, моя старшая сестра София навлекла позор на семью и была выслана из Афин.

Мужчина сделал глоток кофе и продолжил:

– В шестнадцать лет она забеременела, и отец отправил её как можно дальше.  На Крит.

–  Но женщина из того дома всегда жила здесь. Сколько любой из нас себя помнит. Нам говорили, что она ведьма, – прибавила Деспина тихо, – и не разрешали приближаться к ней. И мы держались подальше. Кажется, я даже никогда не слышала её голоса.

– Она не ведьма, – последовал уверенный ответ, – она всего лишь женщина, которая совершила ошибку и дорого за неё заплатила.

Деспина задумалась. 

– И почему же вы сейчас приехали?

– Я узнал о существовании сестры всего несколько месяцев назад, когда получил вот это. – Он вынул из кармана ключ. – Его прислал священник – единственный, кто знал её историю. Она ему всё рассказала, а он хранил тайну исповеди и не видел причин делиться ее секретом с окружающими. Он нашел адрес ее семьи. Посмотрите, вот он написан здесь.

Мужчина раскрыл молитвенник и перевернул первую страницу с посвящением от крестного. На оборотной стороне был адрес, выведенный аккуратным почерком, каким пишут девочки-школьницы. Афинский адрес.

Деспина молча слушала.

– Здесь жила одна из тетушек моего отца, и поэтому ее отправили сюда, – продолжал рассказчик.

Всю жизнь Деспина и ее ровесники чурались этой женщины, даже не пытаясь понять почему, и теперь ей стало стыдно за них за всех. Бог простил эту Марию или Софию, а дети Его – нет. Они не дали ей ни одного шанса.

Вскоре брат Софии сел в такси и уехал. Он взял из дома только то, за чем приезжал, и теперь ощущал рукой тепло своей находки в кармане.

На следующий день ранним вечером, когда свет начал тускнеть, все, включая тех, кто очень редко покидал кафенио, отправились помолиться за женщину, умершую в одиночестве. Чтобы она ни совершила в прошлом, теперь в прощении нуждались они.

Осень на Крите – это не пора грустных эпилогов, а время новых начинаний. На следующий день Деспина вошла в дом Софии. Она распахнула ставни, и внутрь хлынул свет.

Примечания

1. Традиционная греческая кондидерская

2. Небольшой греческий ресторан

3. Греческие нарды