Жёлтые шлёпанцы с рисунком ядовито-зелёных листьев

    Завершался славный некалендарный 125-летний год со дня основания
Куйбышевского драматического театра имени Алексея Максимовича Горького. Год начался в 1975 - предшествующем юбилейному и закончился глубокой осенью собственно юбилейного года, а то и весной 1977.
    Праздник длился долго.
    По этому поводу на одном из театральных капустников артист Олег Бычков- сочинитель текстов таких капустников, заметил, что Куйбышевская кондитерская фабрика даже изобрела и начала производить новую конфету под названием «Юбилейная тянучка». Зритель понимающе хохотал.
    Но если серьёзно, - то в этот «длинный юбилейный год» театр получил, во-первых, что тогда очень ценилось, звание академического и ему было вручено Красное Знамя победителя Всесоюзного фестиваля театрального искусства.
    Народными артистами СССР стали Петр Львович Монастырский - главный режиссёр и руководитель театра и Вера Александровна Ершова -  ведущая актриса. Некоторые артисты театра получили звания заслуженных и народных РСФСР.
    Театр успешно гастролировал в Москве.
    Государственную премию СССР получили спектакль«Золотая карета», главный режиссёр и артисты, занятые в нём.
    Во время московских гастролей спектакль посетил сам автор – классик русской и советской литературы - Леонид Леонов, который дал высокую оценку постановке провинциального театра, но, поговаривали, высказал недовольство использованием в замечательных песнях Марка Левянта стихов Михаила Светлова, к которому у Леонова были личные претензии по творческим и политическим взглядам, имевших место в смутные годы послереволюционных исканий.
    Театр был любим и почитаем всем народом Куйбышева, - буквально на каждом спектакле был аншлаг.
    Но и театр любил своего зрителя! Не чурался выездных спектаклей в города и районы области. Выступления артистов театра, встречи со зрителями  в производственных, рабочих коллективах, в студенческих группах были нередки.
    Я помню подобную встречу с Любовью Алексеевной Альбицкой в тесной аудитории-классе в школьном здании на ул. Осипенко, где  в 1973-75 гг. гуманитарный факультет университета занимал третий и четвертый этаж школы.
    Мало того! Сам Монастырский иногда  бывал на таких встречах.
    Я знал наш замечательный театр с 1972 года, когда стал студентом Куйбышевского государственного университета.
    Первый спектакль увидел осенью этого же года -  и то был «Гамлет». Хотя Юрий Демич, замечательно талантливый актёр театра, имевший в этом спектакле большой успех, уехал к тому времени в Ленинградский БДТ, а Гамлета играл заезжий гастролёр из Польши, говоривший естественно на польском языке, - спектакль мне очень понравился.
    Я полюбил театр и обязательно выкраивал из своей стипендии деньги, чтобы сходить на новую постановку. Пересмотрел весь репертуар, старался ходить и на премьерные спектакли, хотя на них билеты были подороже. Чаще всего билеты покупал «срук» перед самым спектаклем и потому «повезло» смотреть на сцену со всех точек зрительного зала: от последнего ряда под самым потолком балкона до центрального кресла первого ряда партера. Наверно, только в режиссёрской ложе не сидел! При этом вступал в обмен мнениями с соседями-зрителями, завсегдатаями театра, читал все рецензии на спектакли, статьи о ежегодных гастролях театра и потому знал довольно много об артистах и самом театре, в том числе немного о закулисье.
    Некоторые спектакли смотрел по нескольку раз, например ту же «Золотую карету» не меньше трёх-четырёх.
    А как потрясающе играли наши актёры.
    Суровый Михеев и мужественно романтичный Свиридов, по мужицки основательный Морозов, горделиво неприступная примадонна Ершова и обаятельно молодой и талантливый Борисов, изящные Альбицкая и Романенко, роскошная Радолицкая, романтичный Надеждин и каламбуристый Бычков…
    Какой каскад юмора, веселья и озорства лился со сцены в спектаклях «Левша» и «Шестой этаж»! Нравился мне спектакль "Третий семестр". По этой пьесе был позже снят фильм, в котором прозвучала знаменитая песня Александры Пахмутовой "Как молоды мы были"
    Эх! Было время!
    К чему всё это вспомнилось? А всё к тому, что и я теперь – бывший студент–историк, бывший школьный учитель, бывший комсомольский работник, бывший милиционер в отставке, бывший на пенсии «охранником нефти», добываемой славным «Самаранефтегазом», могу с полным правом сказать, хотя бы своим детям и внукам, впрочем, и не только им:
   - Я ИГРАЛ В ТУ ПОРУ НА СЦЕНЕ ЭТОГО ТЕАТРА!
   Но вначале была первая встреча с мэтром Монастырским!
   Будучи студентом, я проживал в великолепном, по тем временам, университетском общежитии, что располагалось в самой середине Города-сада – так назывался жилой массив частных домов напротив Загородного парка. Девятиэтажное здание общежития возвышалось над Городом-садом  одиноко и величественно, как средневековый замок!
   Открылось оно в начале 1974 года в пятую годовщину самого молодого ВУЗа города и было, по сравнению с другими студенческими общежитиями города, верхом комфорта.
   На первом этаже располагался культурно-бытовой пристрой, в котором был зал для проведения мероприятий типа дискотек, собраний и тп. Здесь же был небольшой буфет, где можно было перехватить что-нибудь типа сосисок с капустой или бутерброд с варёной колбасой, запивая чаем, а то и какао с молоком.
   Если буфет, вдруг, что случалось, был закрыт, студенты отправлялись в рядом стоящий деревянный магазинчик, «времён Очакова и покоренья Крыма», но уж во всяком случае - постройки загородных дач дореволюционной Самары.
   Несмотря на ветхость, в нём всегда продавалось, даже по тем временам, великое разнообразие продуктов. А главное: варёная колбаса – та ещё «Докторская»! - была, сливочное масло - было, яйца - были, консервов - вообще черти сколько!, хлеб – тогда очень вкусный! – был! А какая была газировка !
   А какое разнообразие шоколадных конфет: Куйбышевские, Кара-кум, Этна, Чародейка, Грильяж, а батончики – просто сладость души! Не говоря о карамельках!     Словом, Куйбышевская кондитерская фабрика на улице Молодогвардейской работала тогда исправно.
   Правда, наслаждались мы этим счастьем только два года. В одно раннее весеннее утро пламя, по неустановленной причине вспыхнувшее вдруг на складе заднего двора магазина, по деревянному забору перебралось на сам магазин и тю-тю.
Некоторые студенты, проснувшиеся от звонкого треска сухих как порох облицовочных досок магазина, пытались поучаствовать в спасении кормилицы, но недолго.    Приехавшие вскоре пожарные заливали одни головёшки. Всё поговаривали тогда в округе: «Подготовились к ревизии…»
    Но вернёмся к самому общежитию! Простая коридорная система расположения комнат сменилась на секционную по четыре комнаты: две - на два и две - на три человека – не больше! В секциях на десять человек был свой душ, туалет. Два крыла каждого этажа разделял холл с телевизором, диваном и креслами. В каждом крыле были общие кухни с электрическими плитами, мусоропроводом, бытовые комнаты со стиральными машинами, гладильной доской, утюгом и одной отдельной комнаты - «для занятий»!.
    Каждый этаж заселялся студентами, как правило, одного факультета или специальности, крылья этажей разделялись на «женское» и «мужское».
    По весне из окон и балконов общежития был виден бушевавший разлив цветущих садов вишни, слив, абрикосов, яблонь. В воздухе вокруг общаги и в ней самой витали будоражащие ароматы,умопомрачительные зовы и порывы молодости, любви, романтики и скорого непременного счастья в самом недалёком будущем.
    В первые полгода ещё незабюрократизированного порядка в общаге царила небывалая свобода и демократия. Каждую субботу устраивались танцы «подмагнитофон».
    Начинались в танц-зале культурно-бытового пристроя. В 11 часов вечера вахтёр дядя Миша закрывал культурное мероприятие и был непоколебим, несмотря на мольбы.
Массы уходили в холл этажа пятого и пляски начинались снова. Дядя Миша терпел до полуночи, но так как ему хотелось спать, он поднимался( лифты ещё на работали) и снова прекращал безобразие.
    Народ безропотно уходил ещё выше на восьмой либо на девятый. В первое время дядя Миша, бывало, поднимался и туда, но потом перестал. Это было уже высоко, а для его сна на первом этаже музыка на девятом не мешала.
    Теперь с танцующими начинали сражаться благоразумные студенты и студентки, которые ложились спать по установленному распорядку. На их неоднократные увещевания звук магнитофонов приглушался и приглушался, но традиционный субботний отдых продолжался и продолжался.
    Каждое воскресенье в танцевальном холле в смутном свете весенней утренней зари, эдак часа в четыре, под еле уловимые звуки музыки можно было застать три-четыре сомнамбулически топтавшиеся почти спящие пары. Обнявшихся, казалось, не на жизнь, а насмерть. Со склонёнными, как у лошадей в ночном, на плечи друг друга головами.
    Вольности и откровенное студенческое разгильдяйство напрополую присутствовали в бытовой повседневной жизни.
    Студенты забывали выключать камфорки электрических плит и они перегорали; нередко забывали на них чайники, из которых вода испарялась, а дно просто выплавлялось; мусоропроводы частенько забивались от обилия негабаритного мусора; утюги в бытовках быстро перегорали; стиральные машины ломались от перегрузки.
    Впрочем, вскоре все эти несуразности стали сходить на нет. Комендант общежития проводила собрания, индивидуальные воспитательные беседы на темы культуры и быта. А потом выбрали и студенческий совет общежития, который стал «закручивать гайки». Да и самим студентам становилось крайне неудобственно, когда после поломок приходилось стирать руками, невозможно сварить супчик или скипетить воду для чая, а мусор сносить на первый этаж.
    Но не это было главное!
    Как и во всякой общаге здесь складывался особый общий полу семейный быт.
    Ходили к друг другу в гости. Особенно в часы близкие к обеду, ужину, особенно парни к девушкам, умеющим готовить.
    Одевались тоже как-то по-семейному. Ну не кое-как, но как-то близко к этому. Расхлябано, я бы так сказал. Особое, конечно восхищение вызывали девушки в коротеньких халатиках и косыночках c накрученными бегудями в волосах. Просто прелесть!
    Другие подробности одежды я описывать не буду!
    Коротко расскажу о себе, вернее о своей общаговской обуви, которая впрямую имеет отношение к моей краткой, но эпохальной театральной карьере.
    Как-то ко мне приехал папанька и увидел, что я хожу в незашнурованных, стоптанных в лепёшку, драных кедах на босу ногу.
    Дабы я не нарушал приличий социалистического общежития, подарил мне великолепные кожаные шлёпанцы со слегка загнутыми на азиатский манер носами, с мягкой пораллоновой прокладкой в подошве, и невероятно, фантастически ярко жёлтого цвета с рисунком ядовито-зелёных листьев клёна.
    Я к тому времени я был достаточно известен в университете и общаге, так как участвовал во всех «Студенческих веснах»( смотрах художественной самодеятельности): декламировал стихи, рассказывал юморески, пел и плясал.
    В общаговской кухне 8-го этажа любил петь всё, что подвернётся: от фольклёра до оперных арий. Мне казалось,что пою я просто гениально. То баритоном, то баритональным басом, то в тенора затягивало, бывало и фальцетом пробовал.
    Проникновенно выводил под «Цветы»: « Какую песню спеть тебе, родная? Спи. Ночь в июле только шесть часов»…
    Божественно звучало!
    Кухня пустая, звук гулкий, сам себя слышишь замечательно.
    Славно пелось, ой славно!
    Эти песнопения были слышны и на других этажах!
    Частенько в дверях кухни появлялись посланцы с предложением заткнуться и на «подольше», так как у них к экзаменам запоминались только слова моих песен или завывания.
    Ну и пусть так, но слава-то была, а тут ещё такие шлёпанцы запоминающиеся.
    Словом, кто не знал, как меня зовут, то так прямо и говорили: «Да это, который в жёлтых шлёпанцах ( с рисунком ядовито-зелёных листьев клёна) ходит».
    Так вот, весной 1976 года спускаюсь с  восьмого этажа в маечке, спортивном трико и в своих великолепных жёлтых шлёпанцах (с ядовито-зелёными листьями клёна) на босу ногу, направляясь в буфет.
    И тут в дверях первого этажа в меня буквально врезается Татьяна, - глазищи, как блюдца, каштановые волосы – девятым валом, известная как член студенческого совета общежития. Ведала она, как помниться, досугом и отдыхом.
    - Валера, ты мой спаситель! У нас сейчас встреча с Монастырским и двумя молоденькими артистками! Ты ведь театрал, я знаю! Выручай, иди в танц-зал, ты хоть вопрос какой–нибудь задашь. У нас полный срыв. На встречу должен был прийти целый курс мехмата, а ректорат устроил какие-то разборки, буквально за час до встречи и никого не пустил. Я там собрала человек 15, но каждый человек на весь золота!
    - Тань, да я с удовольствием, но мне же переодеться, переобуться надо, ты видишь в каком я виде…
    - Валера, да нет времени! Он буквально через минуту придёт в зал, сидит со своими девицами у комендантши. Сядешь во второй ряд, ноги подожмешь, и никто ничего не увидит.
    - Тань, но наши-то сейчас скажут, припёрся идиот, в чём был…
    - Да плевать на наших! Перетерпят… О-о! вон они уже выходят от комендантши...      
    -Ну, выручи!
    Она так призывно смотрела, просила и даже что-то, как мне показалось, обещала этим молящим взглядом...
    Я не устоял.
    Забежал в зал. Влетел во второй ряд, поджал под самое сиденье ноги и затих.
    Встреча была действительно хорошей, чего тут говорить!
    Поначалу Монастырский оглядел реденькую аудиторию, хмыкнул, вздохнул, но как человек интеллигентный начал говорить, увлёкся, представил своих молоденьких артисточек. Они что-то прощебетали.
    Рассказал об успехах своего театра, о коих я поведал выше, о новых готовящихся постановках новых спекталей.
    Пошли потихоньку вопросы от аудитории.
    Я потерял бдительность, встал и задал вопрос о встречах с выдающимися людьми во время учебы Петра Львовича. А учился он в Москве в 30-тые годы у Гончарова – ученика Константина Сергеевича Станиславского, во времена, когда и Станиславский был ещё жив.   
    Монастырский посмотрел на меня с интересом, ответил.
    Я спросил о Леониде Леонове, выразившего, якобы, недовольство использованием в спектакле «Золотая карета» стихов Михаила Светлова? Монастырский подтвердил слова Леонова, но защитил своё право использовать в спектакле тот материал, который на его взгляд подходит.
    Монастырский отвечал и всё поглядывал на меня. Меня под этим взглядом «понесло», я вдохновился и задал третий вопрос:
    - В чём секрет успеха нашего театра и какова роль режиссёра в постановке спектаклей?
    Петр Львович отвечал долго и обстоятельно, а в завершении сказал:
    - Как видите задач у режиссёра очень множество, но есть одна нестандартная. Актёры очень изобретательны, особенно талантливые. Они придумывают и выдумывают для своих ролей множество аксессуаров, приспособлений, чтобы это помогало им быть ярче, лучше, неповторимее. Все стараются. А режиссёр должен найти оптимальный вариант, чтобы кто-то один не перетягивал всё одеяло спектакля на себя…
    Вот, к примеру, молодой человек, задавший вопрос, если бы играл на сцене в своих жёлтых шлёпанцах(с ядовито-зелёными кленовыми листьями, замечу я), да ещё и босой, то зрители бы смотрели только на него. Даже я пол нашей встречи поглядывал невольно на его шлёпанцы.
    Все засмеялись, захохотали, зааплодировали, оглянулись на меня. Татьяна бросилась вместе с девчонками дарить Монастырскому и актрисам по букету цветов.
    А я не просто покраснел, я превратился в пепел и в почти рассыпающемся состоянии выскочил из зала.
    Если честно, с Татьяной я больше никаких дел не имел. А надо было, в счёт компенсации за позор и поругание!
    Но шлёпанцы стал носит скромнее, не выходя в большие пространства.
    Хорошо сдал летнюю сессию, получил повышенную стипендию и после четвертого курса решил повольничать и побездельничать.К тому же медсестра нашего медпункта буквально удачно навязала мне дешёвую студенческую путёвку в профилактории «Стахановец», что на Поляне им. М.В.Фрунзе.
    В перестроенном виде называется теперь санаторием «Самарский».
    Двадцать четыре дня, по выражению одного из героев Аркадия Райкина: «Я пел, я смеялся, я решал кроссворды».
    Перечитал всю профилакторскую библиотеку, загорел до шоколадности на полянофрунзенских пляжах и попутно флиртовал с симпатичной профилактирующей своё здоровье девушкой Татьяной с известной тогда - да и сейчас отчасти, театрально-киношной фамилией Мирошниченко.
    Татьяна оказалась студенткой театрального факультета Куйбышевского института культуры и восторженно рассказывала о репетициях спектаклей, о занятиях. Я поведал ей о своих самодеятельных достижениях, театральных увлечениях.
    Когда уже осенью 1976 года, проезжая на трамвае мимо куйбышевского Дворца культуры «Звезда»(нынешнего КРЦ) я увидел на большом стенде объявление о приеме самодеятельных актёров и всех желающих в театральный коллектив Дворца культуры – я решил двинуть в актёры.
    Коллективом должен был руководить заслуженный работник культуры РСФСР Юрий Августович Юрьян, работавший до этого в клубе "Мир". Его пригласили в «Звезду» накануне празднования 60-летия Великого Октября. К этой дате необходимо было поставить что-то значительное, революционное, и он остановился на «Разломе» Бориса Лавренёва.
    На оформление спектакля завод имени Масленникова - которому Дворец принадлежал, выделил по тем временам огромную сумму денег - 12 тысяч рублей.
    А пьеса «Разлом» рассказывала о матросах крейсера «Заря» - прозрачный намёк на крейсер «Аврору». Действие пьесы происходит в июне-октябре 1917 года и повествует о том, как матросский экипаж во главе с председателем судового комитета Артёмом Годуном встал на сторону революции. В этом спектакле мне дали роль поручика, ухлёстывающего за младшей дочерью командира корабля.
    Молодёжный состав коллектива, к коему относился и я, стал репетировать вторую пьесу, - водевиль драматурга 19-го века А. Сологуба «Беда от нежного сердца». Здесь Юрий Августович доверил мне главную роль Александра - молодого наивного повесы, который легкомысленно влюбляется во всех встречающихся молоденьких девиц и желает тут же на них жениться. 
    Премьеру этого спектакля мы сыграли в марте 1977г. и потом каждый выходной играли его то в санаториях, то в заводском цеху, то в каком-нибудь клубе города.
    Спектакль этот удался, поскольку был весёлым, лёгким, незамысловатым.
    А репетиции «Разлома» шли тяжело.
    Что-то не выходило у исполнительницы роли Татьяны – старшей дочери капитана Берсенева. Актриса была откровенно уж возрастная и не совсем вписывалась в образ, который был представлен драматургом.
    Кстати, вторую дочь капитана играли в паре две молоденькие обаятельные девушки, ставшие впоследствии профессиональными актрисами.
    Первой была Леночка Лазарева – ныне заслуженная артистка республики, актриса и режиссёр Самарского академического театра драмы, вторая Ольга Григорьева – к сожалению, не могу сказать, в каком театре она играла точно и играет ли теперь.   Обе они были моими партнёршами и по «Беде от нежного сердца».
    Особенно тяжело шла роль у самодеятельного актёра, игравшего главную роль Артёма Годуна. Не могу точно припомнить теперь, что ему мешало, но мелкие стычки с Ю.А. Юрьяном случались у него часто. И наконец, привели к окончательному разрыву. Он ушёл из коллектива.
    Вот тут Юрий Августович принял решение, что играть Артёма Годуна буду я. Вообще шаг этот был, конечно, вынужденным на тот момент. Я более-менее успешно проявил себя в «Беде от нежного сердца». Но разница - какова! Там роль водевильная, паренька-попрыгунчика, ни к чему не обязывающая, а здесь в спектакле, который готовиться к юбилею Октября.
    К тому же, этим спектаклем театральный коллектив собирался участвовать в « Театральной весне» - смотре самодеятельных театров города Куйбышева и выдвигаться на присвоение звания народного театра. И вот главную роль( можно, сказать – политическую, по тем временам) в спектакле режиссёр доверяет желторотому птенцу! Да, даже по возрасту я совершенно не подходил! По пьесе Годуну около 45-ти лет, а мне 22 исполнилось.
    А надо было показать человека – матроса-большевика, который, смог завоевать доверие всех матросов крейсера и стать председателем судового комитета корабля, который символически дал орудийный залп  по Зимнему дворцу - сигнал к началу Октябрьской революции. Сыграть надо было так, чтобы не только зрители поверили, а в первую очередь все участники спектакля.
    Помню, я тогда выдумал для своего Годуна целую биографию и перед каждой репетицией, и спектаклями «вспоминал» всю свою «прожитую» жизнь.
    Конечно, меня немного старили. Наш художник-гримёр – заслуженный работник культуры РСФСР В. Лучихин делал мне волосы с проседью, рисовал морщины.
    Перед репетициями, а потом перед спектаклями, чтобы придать голосу возрастную хрипотцу, я выкуривал обязательно «беломорину», которую «стрелял» у Владимира Ивановича Третьякова, игравшего роль командира корабля капитана Берсенева.
    С Владимиром Ивановичем – инженером НИИ «Гидропроект» человеком умным, очень интересным у меня сложились дружеские товарищеские отношения. Как опытный актёр-самодеятельщик, а начал он играть ещё в спектаклях знаменитого в 50-тые годы самодеятельного театра клуба имени Ф.Э.Дзержинского, Владимир Иванович помогал мне осваиваться с ролью, давал почитать книги театральных деятелей.
    Так вышло, что взаимоотношения Годуна и Берсенева на нашей сцене имели совершенно другое, уважительное, доверительное звучание, чем это было в знаменитых спектаклях профессиональных театров, телефильмах и в художественном фильме по этой пьесе « И был вечер, и было утро» 1970г.
    Спектакль имел великолепные декорации, которые оформлял заслуженный художник РСФСР Свинин. Так во втором акте на сцене на фоне голубого, как море задника, была палуба корабля, которую драили матросы, распевая залихватскую песню.    Картина была столь выразительна, что когда занавес открыли, зал зааплодировал.
    В заключение спектакля после вдохновляющей речи Годуна и его призыва команде корабля идти в символический разлом, на фоне задника под музыку революционного гимна поднималось огромное алое полотнище, колыхавшееся под струёй вентилятора, как на ветру.
    Сцена была очень эмоциональна и всегда вызывала овацию зрителей.
    Без вранья!
    На премьере спектакля присутствовал известный самарский драматург и театральный критик Владимир Молько, который написал в городской газете «Волжская заря» очень хорошую развернутую положительную рецензию.
    Чудо свершилось!
    Нашему коллективу было присвоено звание народный и мы стали победителями областного конкурса-смотра « Театральная весна».
    А это давало право сыграть один спектакль на сцене академического театра драмы!
    Играли мы в понедельник, когда спектаклей в театре не было. Перед спектаклем по городу расклеивались настоящие афиши, для «своих» были напечатаны пригласительные билеты, а в кассе театра продавались билеты как на настоящий спектакль.
    Народу было много, партер, во всяком случае, был заполнен. Тряслись мы ужасно! Нам к тому же сказали, что на спектакле может присутствовать сам Монастырский! Он пришёл в свою режиссёрскую ложу, не с самого начала спектакля, через минут десять-пятнадцать, но посмотрел до конца и после устроил разбор.
    Критиковал  много: Лучихина,  который работал в своё время гримёром в том же театре, - за тяжеловатый грим; Юрьяна – понимающе, коллектив всё-таки самодеятельный и выбор актёров ограничен - за распределение ролей, которые некоторым актёрам абсолютно не подходили. Ещё кого-то…
    Но меня с Владимиром Ивановичем выделил отдельно.
    Во-первых, одобрил, что я просто молодой Годун, чего в истории постановок со времён создания пьесы не было никогда.
    Очень ему понравился отрывок-эпизод моей игры-воспоминания о встрече Годуна с Лениным. Я в эту сцену действительно так «въехал», что самому показалось, что я с Лениным встречался, у меня аж мурашки по спине бежали.
    Во-вторых, Монастырский отметил очень необычную режиссёрскую трактовку ролей Берсенева и Годуна, хотя мы-то знали, что это просто наши человеческие отношения в жизни, которые мы перенесли на сцену, но он-то этого не знал.
    И он конечно не признал во мне того студента в жёлтых шлёпанцах с рисунком ядовито-зелёных листьев клёна на босу ногу, а напомнить ему я не решился, хотя мысль такая была!
    А потом все участники спектакля сфотографировались с Петром Львовичем. Мы с Владимиром Ивановичем встали рядом с мэтром.
    Временами я посматриваю на эту фотографию.
    Многих уже нет, к сожалению.
    Но то время так живо, так свежо, так заразительно эмоционально, что всякий раз я испытываю душевный подъём от того, что в моей жизни это всё-таки было! И лёгкую грусть одновременно, что может надо было бы и дальше двигать по театральной дорожке…
    И вдруг бы что-то и вышло…
    Но подумаешь, подумаешь…
    Пороху не хватило! Снаряд не вылетел!
    Но хоть вспомнить, что есть!
    Вот внуки подрастут, возьму я их за руки и поведу на прогулку, как водил когда-то дочку и сына в окрестностях театра – места там и виды замечательны! И, показав широким жестом на сказочный терем нашего драмтеатра, произнесу сакраментальную фразу:
    -Дети, гордитесь! Ваш дед играл на сцене этого театра!