Изерброк. Глава XXI

XXI

 

Спустя три дня, в трактире «Пеликан» магистр Перона протянул Мамушке свежий номер «Метрополии». На обложке красовался заголовок: «Знаменитый сыщик возвращается», а под ним – большая фотография с тремя немолодыми людьми на ней. В центре фотографии, хмурый и подозрительный, стоял усатый пожилой господин в бабочке, манишке, жилете и с белым полотенцем через руку, по сторонам: какой-то ухмыляющийся старик с растрепанными волосами, зажавший в зубах трубку, и опухший с крупным носом мужчина в высокой шляпе с пряжкой. Кто из них является знаменитым сыщиком, могли узнать только те читатели, которые уже знали господина Мамушку в прошлом. Даже те из них, кто ни разу не видел фотографии сыщика, могли слышать, что он никогда не расстается со своей шляпой.

– Смотрите, дорогой друг, пишут, что вы, между прочим, находитесь в двух шагах от раскрытия заговора государственного переворота. Что вы будто бы вышли на след страшной банды экстремистов-обскурантистов.

– Серьезно? – Мамушка взял газету, улыбнулся, увидев физиономии на фотографии, сказал: – Не знал, что я так неважно выгляжу.

– Насколько я помню, ни о каким заговоре и экстремистах и речи ни шло. К чему, любопытно, они вообще это выдумали? – сказал Перона.

– Да кто их знает. В остальном, кажется, интервью почти сохранено. Только рассказ об убийце искусств сократили.

– И о Наде написали, что почти уже нашли её. Намекают, что именно экстремисты-обскурантисты похитили Надю. Что за обскурантисты? Что за бред? Вы слышали что-нибудь подобное?

– Нет, – ответил Мамушка и положил газету.

К столику подошёл господин Якоб. Публикация в центральной газете групповой фотографии с его участием не прошла для него бесследно – он покрасил усы и остатки волос на голове в черный цвет. Небольшая слава настигла пожилого кельнера внезапно. Держался он невозмутимо. Несколько дней уже то и дело кто-нибудь из посетителей заговаривал с ним о фото в газете. Неожиданно объявились старые знакомые, давно потерянные в пространствах огромного города; связь с ними была утрачена много лет назад. Они позвонили прямо в трактир «Пеликан», номер телефона заведения узнав, очевидно, из редакции «Метрополии».

– Вам письмо. Инкогнито, – кельнер положил перед Мамушкой небольшой продолговатый жёлтый конверт; сыщик и магистр Перона с недоумением уставились на его черные усы.

 Мамушка взял конверт.

На конверте химическим карандашом было выведено: «Для Мамушки. Лично в руки».

«Вот и последствия интервью начались», – подумал сыщик и спросил:

– От кого?

– Передано посыльным мальчишкой. По всей видимости, отправитель пожелал остаться неизвестным, – ответил господин Якоб.

Мамушка вскрыл конверт и вынул из него сложенный вдвое серый листок бумаги, развернул и прочел:

«Уважаемый господин сыщик приходите завтра (в пятницу) в 7 часов вечера в трактир «Собачья голова». У меня имеются для Вас важные секретные сведения. Трактир «Собачья голова» на перекрестке улиц «Чугунная» и «Третья казарма» по Трамвайной линии №1. Район Пограничный. Левобережье. Я буду сидеть за вторым столиком слева от стойки. Узнаете меня по синему воздушному шару.
                N. N.

p.s. Данную записку как прочтёте сожгите».

Господин Якоб некоторое время мялся возле столика, вертясь, наклоняясь в попытках заглянуть через плечо сыщика, но потом ушел. Мамушка дал прочесть записку Пероне, после чего сжег её в пепельнице.

– Что вы на это скажете? – спросил он, сминая пепел в пепельнице.

– Любопытно. Вы же знаете трактир «Собачья голова»? В некоторой степени известное место. Туда ходят в основном рабочие из ПромСектора.

– Слышал что-то. Это же недалеко отсюда?

– Да. Это на окраине Пограничного к западу. Идёте до Первой трамвайной линии, садитесь в трамвай, и едете прямиком до остановки «Третья казарма». А там найдете. Трактир находится в подвальном этаже. Спросите. Там любой вам скажет.

Мамушка пытался определить общее ощущение, оставленное у него запиской. Писал, вероятнее всего, мужчина. Образование начальное. Немолодой. Кто-то из Промышленного. Какой-то рабочий. Возможно, мелкий служащий. Синий воздушный шар мог бы указывать на то, что писала женщина, но, нет, почерк явно мужской. И пахнет от письма не духами, не парфюмерным мылом, а мазутом. Писал мужчина. Но вот кто именно? Возможно, какой-то случайный человек, увлеченный детективными историями и заинтересованный расследованием Мамушки. Если это так, то вряд ли он может быть полезен. Какой-то очередной энтузиаст-детективщик решил поделиться с сыщиком своими «важными» открытиями, находками и соображениями, которые на деле окажутся бесполезной чепухой. Но, что ж, когда информации по делу почти нет, а серьезные версии отсутствуют, не следует пренебрегать даже такими «помощниками». Существует вероятность, что и они могут навести на какую-нибудь зацепку.
 
Сыщик в назначенное время пришел в трактир «Собачья голова». Отыскать его и правда не составило никакого труда. Первый же прохожий указал на старинный четырехэтажный дом через дорогу, в подвале которого и находился трактир. Квадратные подвальные окошки светились тусклым желтым светом. Мамушка сошел по бетонным ступеням, раскрыл дверь под ржавой вывеской «Собачья голова». Чугунный шестигранный фонарь на цепи скрипнул и закачался.

Мамушка сразу погрузился в густой, пахучий, дымный и шумный чад третьеразрядного кабака для рабочих.

Зал был заполнен посетителями примерно наполовину. Освещался газовыми рожками. На некоторых столиках горели свечи в жестянках. Примерно половина столов была застелена желто-серыми скатертями, остальные были голыми, деревянными, с открытыми надписями ножом на темных полированных досках. За одним из таких классических трактирных столов сидел ожидающий сыщика человек. На его грубой рабочей руке, спокойно лежащей на столе вблизи оловянной кружки с пивом, была намотана ленточка синего воздушного шарика, устремленного к потолку. Шарик в этом заведении и в руках этого человека в мятой шляпе, в простом сюртуке, штанах и грубых башмаках цехового рабочего выглядел тревожно. Во всяком случае, шарик был не совсем чужероден этому месту. Бывали тут и яркие бумажные цветы в волосах продажных женщин, и цветы живые в жестяных вазах на столах. Начищенная до огненного блеска труба граммофона сверкала в углу на тумбе возле кадки с чахлым растением, цветные бутылки на фоне зеркала позади барной стойки вносили свои яркие краски в общую палитру заведения, в целом тусклую, скорее темную, чем светло-радужную, беспросветную из-за клубов табачного дыма, но размеченную множеством цветных пятен. Пятна эти были то же, что цветастое тряпье дешевых проституток, их бутафорские украшения и бумажные цветочки.

Трактир «Пеликан» в сравнении с «Собачьей головой» мог показаться шикарным респектабельным заведением 1-го класса, ресторацией для аристократов. Но в «Собачьей голове», в его шуме, дыме, нечистоте, дешевизне было своё обаяние, не в последнюю очередь связанное с историей и традициями: трактиру «Собачья голова» в минувшем году исполнилось 153 года. И почти сто лет он остается таким, каким мы его видим сейчас: грязным, теплым, прокуренным, по-своему уютным и по-настоящему родным для многих.

Для многих клиентов темные стены этого трактира стали роднее и ближе, чем стены собственного дома, ежели таковой имелся. За этими старыми отполированными множеством рукавов дубовыми столами пили своё пиво еще первые строители чугуноплавильного завода, жители давно снесенных бараков.

Здесь 80 лет тому назад был арестован знаменитый Черный Орёл, вор, бандит и налётчик, грабивший богачей Центральной Зоны и пропивавший награбленное в трактире – он поил и кормил всех бродяг Левобережья, поил работяг с завода, раздавал деньги беднякам; короче говоря, помнят его в Пограничном до сих пор. И стол его дубовый отмечен памятной медной табличкой на стене: «За этим столом любил выпить пиво и ром господин Черный Орел, благородный разбойник, благодетель всех бродяг».

Власти отправили Черного Орла на вечную каторгу на рудники Дора. Сначала вообще хотели казнить четвертованием, но испугались возможных народных волнений. И долго еще вдали от родных кварталов в холодных шахтах Дора знаменитый каторжник спасался от полного уныния сладостными воспоминаниями о днях, проведенных в «Собачьей голове».

А так, конечно, это был обыкновенный рабочий кабак, один из сотен подобных в Изерброке. Подавали тут хорошее всегда свежее пиво (пиво не успевало сделаться несвежим), дешевый ром, дешевое вино, жареных цыплят, кислую капусту.

Мамушка уселся перед человеком с синим шариком и сказал:

– Добрый вечер. Это, насколько я понимаю, вы?

– Да, это я, – испуганно ответил человек, огляделся, подтянул под стол шарик, и как-то быстро, с тихим шипением сдул его; положил в карман сюртука.

«Где-то я его уже видел», – подумал Мамушка, глядя на суетливого человека. Когда тот снял шляпу, Мамушка узнал в нём отца Нади. Мамушка тоже снял шляпу, в зале было очень тепло.

Подошел кельнер, тучный мужик свирепого вида в грязном фартуке, и принял заказ: кружку пива.

– Вы сожгли записку? – с тревогой спросил человек, после того, как кельнер отошел.

– Да, – ответил Мамушка.

– Это хорошо. Нельзя оставлять следы. Но, – человек вдруг спохватился, – но… я рад, что вы пришли. Очень рад! Честно говоря, я не рассчитывал, что вы придете.

Мамушка обнаружил, что человек заметно пьян, еще не слишком, но уже вполне. Вероятно, кружка пива перед ним – не первая. И вообще, похоже, он частенько бывает в этом трактире. Тогда, при визите к ним в дом, когда Мамушка добывал первичные сведения о пропавшей девушке, отец её, как и мать, показались сыщику безликими. Впрочем, и сейчас, глядя на отца Нади, теперь подвыпившего, Мамушка не находил в нем ничего, сколько-нибудь отличающего его от тысяч ему подобных серых, невзрачных, состарившихся прежде времени работников ПромСектора. Небольшой рост, широкие усталые плечи, большие руки, темное лицо. Почти у всех фабричных рабочих от многолетней работы в цехах лица постепенно темнеют – словно покрываются коркой.

– Вы же работаете на Фабрике Протезов и Манекенов? – спросил Мамушка.

– Да. Скоро уже 30 лет как, – ответил человек и заморгал круглыми близко посаженными серыми глазами, окруженными сеткой морщин.

– Какую должность вы занимаете?

– Раньше работал пильщиком и заточником. Теперь распределитель. А жена у меня – учетчиком на складе. Господин сыщик, вы извините меня, но я долго не решался вам написать. Я не спал всю ночь. После того, как прочитал статью в «Метрополии», где вы на фотографии с вашими друзьями, я подумал, что вы, должно быть, и в самом деле, как бы это сказать… Что вы – сами по себе.

– Что я независимый сыщик?

Отец Нади кивнул.

– Так и есть. Я не работаю на департамент. И даже внештатным сотрудником не числюсь.

– Вот поэтому я и решился, – человек отхлебнул пива.

Мамушка выжидательно глядел на него. Сыщика всегда изумляла и часто вводила в ступор ясная простота рабочего люда. Иногда он умилялся: тяжелый многолетний труд, нехитрые радости жизни, полное отсутствие шансов на другую судьбу производят на свет особый тип людей, простых, прямолинейных, почти лишенных воображения и второго дна. Но при этом сыщик не впадал в идеалистические заблуждения касательно них. Люди есть люди, где бы они не находились и какому бы сословию не принадлежали. Простые работяги так же способны на подлость, хитрость, коварство и жестокость, как и чиновники, как и вельможи, как и все прочие люди. Только подлость и жестокость, если они проявляются у простого работяги, разумеется, проще, примитивнее таковых у образованного аристократа. Подлость и жестокость аристократа отличаются особой изощренностью.

Но если простой работяга относится к так называемым хорошим людям и не способен на подлость, то и хорош он целиком, тогда как, допустим, хороший человек из высшего сословия всё равно  многослоен, и где-то под его хорошими слоями всё равно лежит изощренная подлость и жестокость. Сложная личность аристократа всегда как бы пребывает в состоянии внутренней борьбы добра и зла, всегда напряжена; поэтому аристократы так часто вздыхают по естественной, трудно достижимой для них, простоте, светлой простоте простого хорошего человека; многие стремятся к ней и, нередко бывает, достигают её; тогда в их душах воцаряются равновесие и покой.

Отец Нади, по всей видимости, был нормальным средним работягой, не способным на большое злодейство, но и, конечно, не святым. Застенчиво взглянув в глаза сыщику, он произнес:

– Могу я у вас кое-что спросить о следствии?

– Да. Мы же и собрались здесь за этим, – с улыбкой ответил Мамушка.

В этот момент из воздуха, вернее, из табачной дымки, материализовался огромный кельнер и со стуком поставил перед сыщиком большую оловянную кружку пива с крышкой. Поставил и сразу исчез. Мамушка поднял кружку, приподнял крышку, подул на пену, пригубил, удовлетворенно крякнул.

Трактир стремительно заполнялся людьми. Однако места было много, помещение разделялось на три зала. Свободных столиков хватало.

– Что-то уже известно о Наде? – спросил отец Нади.

– Ну… кое-что, да. Хотя мы же только в самом начале пути, надо учитывать.

– Думаете, она жива?

– В общем, да, – Мамушка снова приложился к пиву. И отметил про себя, что пиво здесь неплохое, во всяком случае, не хуже, чем в «Пеликане». А возможно даже и лучше. Пока не ясно. Чтобы это определить, нужно будет заказать еще одну кружку.

– Мы с матерью верим в лучшее. Но… мы уже устали. И, наверное, мы уже готовы принять самое плохое, – сказал человек и вздохнул.

– Почему такая секретность? Вы кого-то опасаетесь? За вами следят? – спросил Мамушка.

– Не знаю. Но дело тут не так просто. Нужна осторожность. Почему вы взялись за это дело?

– Мне предложили хороший аванс и вознаграждение.

– Сколько?

– Аванс 300 тысяч. А вознаграждение… ну, в общем, тоже не мало.

– Да. Это большие деньги, – прошептал человек и спросил: – Вы согласились только из-за денег?

– Да. И, в общем… Я долго уже сидел без работы. И это дело мне показалось интересным. Во всяком случае…

– А кто вам его предложил? Полиция?

– Да. Мой старый знакомый. Теперь он начальник отдела сыска. Господин Поц. Вы с ним, вероятно, уже знакомы. Он должен был вас посетить.

– Это такой красивый брюнет с усиками?

– Да. Это он, – ответил Мамушка, раскрыл портсигар, достал папиросу и закурил. – Закуривайте, – Мамушка пододвинул раскрытый портсигар собеседнику.

– Спасибо, – человек взял грубыми толстыми пальцами рабочего человека белую с золотым колечком на мундштуке папиросу из портсигара, – подкурил от спички, протянутой сыщиком, затянулся, выдохнул. – Сурийские? – спросил он.

– Да. Румита. Я всегда их курю. У меня лавочка рядом с домом.

– Хорошие, – затянувшись, сказал человек, – только я покрепче привык.

– Понимаю. А лотосом не балуетесь? – прищурившись, спросил Мамушка.

– Лотосом? Это дурью-то? Ни-ни. Не моё это. Лучше выпить лишний раз, чем всякую отраву курить. От неё с ума люди сходят.

– Да. Я тоже так считаю. Лучше выпить, – согласился сыщик.

Помолчали. Отец Нади докурил, затушил окурок в жестяной пепельнице и сказал:

– Хорошо. Не буду тянуть. Я вижу, вы человек честный, вам можно доверить.

Мамушка положил оба локтя на стол, приготовившись слушать.

– Надя – не наша дочь, – сказал человек.

– Что? – Мамушка даже открыл рот от удивления.

– Надя – не наша дочь. Мы взяли её в приюте, когда ей было около пяти лет.

– В каком приюте?

– В Приюте Святой Барбары.

– А почему вы сразу об этом не сказали? – спросил сыщик.

– Кому? – спросил человек.

– Ну…

– Об этом никто не знает, кроме меня, моей жены и настоятельницы приюта, матушки Марты, госпожи Залевской. Теперь знаете и вы. Ну и знают в Бюро гражданских положений. Но там тайна охраняется государством, – человек замолчал.

Пока Мамушка подыскивал вопрос, человек снова заговорил:

– У нас не было своих детей. Не рождалось. Работа жены в подготовительном цеху испортила её здоровье. Моя жена в юности несколько лет проработала в подготовительном. А я работал в красильном. Бездетным в жилом корпусе не давали отдельной комнаты. Вот мы и решили взять ребёнка в приюте. А недавно мы приобрели свою квартиру в Пограничном. А Надя исчезла. Вот как бывает.

– А она сама знает, что она приёмыш? – спросил Мамушка.

– Знает. Она помнит приют, хоть и недолго там пробыла. Но нас с женой она называла отцом и матерью. Она сразу так стала нас называть. Она была очень ласковым ребёнком, добрым. И вообще, она отличалась от всех деток.

– А как она попала в приют?

– По правилам нам, приемным родителям, не положено об этом знать. Мы и не спрашивали. Надю, кроме нас, хотели забрать еще другие семьи. К ребенку допускают только одну семью и потом, если эти не взяли, приходит уже другая семья. По очереди, значит. Нам повезло первыми познакомиться с Надей. И она сразу ушла с нами. Точнее, не сразу, а потом. Сразу – нельзя.

– А она сама не говорила, где она была до приюта?

– Мы не спрашивали. Нам матушка Марта рекомендовала не спрашивать. А сама Надя не помнит того.

– А почему вы решились мне рассказать об этом? – спросил Мамушка.

Человек почесал темя, наморщил лоб и сказал:

– До того, как Надя пропала, к нам приходили люди оттуда, – человек указал пальцем на потолок, – и вопросы разные задавали… Насчет нашей жизни, насчет Нади, между прочим, тоже интересовались.

– Откуда? – не понял Мамушка.

– Оттуда. С самого верху, я так полагаю, – человек взглянул на потолок, – они не докладывали, но я сам уж догадался, что приходили от самого Его Превосходительства генерал-бургомистра.

– И интересовались насчет Нади?

– Именно так. Я все эти годы боялся, что у нас отнимут Надю, придут и заберут. Конечно, это незаконно. Но в таких делах… Перед верхами мы, работяги, бесправны. Скажут, у вас не может быть такой дочери, это не ваша дочь. И отнимут. Короче, боялся я из-за того, что Надя очень отличается от нас. Всем было ясно, что она другая. Она с детства была красивая. Сразу видно, что в роду рабочих не может родиться такая прелесть. С малых лет по ней было видно, что она по крови не из рабочих и даже не из Средней Зоны, а оттуда, с самого верху. Все видели, что в её жилах течет голубая кровь. Неизвестно, как она попала в Приют Святой Барбары, но  происхождением она из аристократии самого высшего класса. Это было видно не только по внешности, но и по способностям. Она лучше всех читала вслух стихи, запоминала длиннющие стихотворения. Я специально ездил на улицу Книжных Лавок за книжками для неё. Она хорошо танцевала. Всем на удивление. Она… она… была умнее всех детей корпуса №3, где мы жили.

– Она выросла в ПромСекторе? – спросил Мамушка, отпив из кружки пиво и стукнув крышкой.

– Да. Но мы давали ей всё самое лучшее. Старались давать. Она училась в Средней специальной школе. Была отличницей. Там она получила еще и профессию швеи. Сама захотела, мы не настаивали. Дело в том, что уже в самом начале, когда только Наде исполнилось 6 лет, мы с женой посмотрели на неё, и одни и те же мысли пришли в наши головы. Эти же мысли приходили всем нашим соседям, кто смотрел на Надю… Мы с женой посовещались и решили начать копить на переезд из ПромСектора. Ради будущего дочери. Мы, и все, кто видели Надю, понимали, что она больно хороша для жизни работницы Промышленного. Мы задумали вырвать Надю из такой жизни. Хоть попробовать. Мы посчитали и поняли, что сможем к её совершеннолетию купить квартиру в Пограничном. А пока решили дать ей самое лучшее воспитание. И самое главное, сберечь её красоту и здоровье. У других – дочери уже в 16 лет идут в цеха. А мы Наде этого не разрешали, она оставалась дома, читала книжки. Потом, после того, как уже переехали в Пограничный, мы отдали Надю в Школу искусств на пианино. Она, само собою, уже была взрослой, но всё равно… мы хотели переправить её в тот мир, которому она больше подходит, хотели, чтоб она познакомилась с молодыми людьми из Центральной Зоны. А потом, может быть, у нас получилось бы ввести её в круги богатых людей, чиновников, офицеров, служащих. Или, быть может, даже ещё выше... Её заметили бы с её красотой. Её нельзя было не заметить. Её заметил бы какой-нибудь хороший господин из чиновников. Или, например, учитель из университета. Или, чем черт не шутит, кто-нибудь из благородных. А что бы её ждало в ПромСекторе? Нет, она не рождена для цехов и бараков. Это мы, как все прочие промышленные, крепки, неказисты, выносливы. А она… Если б вы её увидели, вы бы всё поняли, господин сыщик. Она других кровей. Тоненькая, с тоненькими ручками, с белой кожей, с пальчиками, с ресничками, настоящая принцесса. «Такие люди должны жить в Мутанге. Или на побережье Бонги», – вот что все думали о ней. Понимаете? Так думал я, так думали все. Но Мутанг, Бонги – это далекие мечты, а вырвать её из ПромСектора, и выдать замуж за хорошего человека из Средней, – это можно, если постараться. В Школу искусств она ходить не стала. И вообще потом… начала водиться с каким-то наркоманом. Потом к сумасшедшей стала ходить. Ведь мы не к таким знакомствам её готовили. Но мы терпеливо ждали. Самое главное, мы вытащили её из Промышленного. И квартира в любом случае за ней останется. А какая судьба её ждала бы на фабрике? В 16 лет пойти сначала ученицей. Стать любовницей мастера или начальника цеха в лучшем случае. Первый любовник её бросит, коль не женится на ней. А он не женится, потому как она слишком хороша, побоится. И она покатится по известной дорожке. С её-то красотой. Подхватит понятно какую болезнь. У нас почти все девки с юных лет болеют. Начнет пить, по кабакам шастать. К двадцати годам превратится в бывалую, заматерелую бабу. Выйдет замуж за литейщика с чугунного, они больше всех получают и могут снять отдельную ячейку. Родит ребенка, если получится. Получит отдельную площадь в бараке официально. Снова пойдет в цех. К тридцати годам превратиться в бабищу, в трудовую лошадь, а к 40-ка – в старуху.
Нет. Она слишком хороша для такой жизни. Она должна заниматься музыкой, искусствами, ходить в балы и театры. Да и не выжила бы она при своём сложении в цехах.
Или еще есть путь – выйти за ворота ПромСектора и пойти на Бульвар Магнолий. Сразу сдаться на руки сутенеру. И стать дешевой шлюхой. Фабричной фройляйн – как таких называют. Ну, может, она с её-то красотой, сделается элитной куртизанкой для богачей, первой такой из фабричных.   У них доля получше, но, в общем, дело известное, мало кто из таких заканчивают хорошо. Никто для своей дочери не пожелает судьбы даже самой дорогой куртизанки.
У нас почти получилось. Мы вытащили Надю, и сами выбрались. Нет, само собой, мы продолжаем работать на фабрике. Но живем уже как свободные люди. Хотя свой век уже почти прожили. Но не зря. Накопили хотя бы на квартиру. Будет, что оставить. Только вот обидно – когда всё вроде бы начало складываться, Надя исчезла. Им всё-таки удалось отнять её у нас, – голос человека дрогнул. Он поднял кружку и прильнул к ней ртом. Когда он пил, сосредоточенно глотая, кадык его резко двигался под старческой щетинистой кирпичной кожей на шее.

– Вы думаете, что те люди от генерал-бургомистра причастны к её исчезновению? – спросил Мамушка.

– Я точно не скажу, что они от генерал-бургомистра. Но… да, наверное, они как-то замешаны. Я почему про генерал-бургомистра подумал? Ведь у него нет детей. Его жена 5 лет назад умерла. И у них не было детей. А еще ходили слухи, что у него много внебрачных детей, бастардов. И ему хочется наследника. Да, он и сам официально заявлял в газете, что ему хочется уже понянчиться с потомками, то есть внуками.

– Вы думаете, что Надя может быть внебрачной дочерью Его Превосходительства?

– Я этого не говорил, – человек выставил вперед ладонь, – это вы сказали. А те люди, я не знаю, зачем приходили, зачем вопросы задавали. Спрашивали о Наде, как она жила, росла, как училась. А потом она исчезла.

Мамушка и не предполагал, какую важную информацию он получит в этот вечер. То, что Надю взяли из приюта – безусловно, важно; сразу возникает несколько новых версий. Возможно, и правда, она приходится внебрачной дочерью некоему высокопоставленному сановнику, не обязательно – самому генерал-бургомистру, но, например, какому-нибудь, министру, или замминистра, вполне возможно. Однако более любопытным Мамушке показалось то, что Надей интересовались какие-то люди «сверху» до её исчезновения. Возможно, это были агенты триумвирата. Возможно, чьи-то другие агенты. В любом случае, информация представлялась далеко небесполезной.
 
Мамушка пробыл в «Собачьей голове» еще несколько времени, выпил еще одну кружку пива, внимательно слушая рассказ о Наде, о том, как она взрослела, училась, какие таланты проявляла, каким была чистым, светлым и добрым ребёнком.

Голос рассказчика всё больше смягчался, слова плыли, путались, язык заплетался; человек стремительно пьянел; рассказывая о своей приемной дочери, он постепенно впадал в умиление, называл Надю ангелом, птичкой небесной, звездочкой, рассказывал какие-то неправдоподобные случаи из её детства, характеризующие её как существо скорее сказочное, волшебное, нежели реальное. Пьянея от пива, от своей распаленной любви к дочери, от жалости по её утрате, человек впадал в какое-то полубредовое сентиментальное состояние и всё больше путал в своем повествовании реальные события из жизни девушки с вымыслом. Девушка представала в его полубредовых излияниях созданием фантастическим.

Мамушка понял, что пора уходить, ничего полезного он сегодня больше не услышит, встал, надел шляпу и сказал:

– Спасибо вам. То, что вы рассказали, чрезвычайно важно для нас. Вы дали бесценные сведения, которые помогут в расследовании, – сыщик говорил громко и четко, так, как разговаривают с очень пьяными людьми.

 Взгляд человека прояснился, сфокусировался.

– Прошу только об одном, – сказал он, – найдите её.

Мамушка оставил на столе 50 драхм в монетах и покинул заведение.