Вверх по реке

                Реконструкция событий
                произошедших в 15 веке в местечке Шандоры,
                ныне Ильинского района Ивановской области.

               


370-е годы н.э. Кипр. Амафунт.

Вернувшись с рынка после торговли, маленький Тихон застал отца очень опечаленным, выражение его лица не предвещало мальчику ничего хорошего. Отец посмотрел на вошедшего сына:

- Тихон, - строго произнёс он, - ты принёс деньги за проданные хлебы?

        Мальчик опустил глаза:

- Нет.

- Значит, ты принёс хлебы назад?

- Нет.

- Тогда где они? - грозно прошептал отец

- Я раздал их нищим.

- Зачем!? - воскликнул отец, - Разве они трудились?

- Они хотели есть и жить.

Отец встал, подошёл к Тихону и пристально посмотрел ему в глаза:

- А мы с тобой не хотим есть и жить?

Он сел на скамью и, обхватив голову руками, горестно запричитал:

- О, напрасно мы с матерью назвали тебя в честь богини удачи Тюхе! Тебе уже девять лет, а ты доверчив как пташка, клюющая зёрна в ловушке! Кто научил тебя раздавать всё даром!? Из чего мы будем печь хлебы, если пшеницы в наших горшках почти не осталось? И как нам жить дальше?

Тихон подошёл к отцу и спокойно произнёс:

- Не печалься отец и не верь, нет никакой Тюхе! А помогать ближнему меня научил Христос. В святых книгах написано: "Дающий нищему не обеднеет, а кто закрывает глаза свои от него, на том много проклятий".

Отец положил тяжёлые руки сыну на плечи и с отчаянием спросил:

- Может Христос вернёт нам муку и наполнит ею наши житницы?

- Иди и посмотри, - твёрдо ответил Тихон.

- Ты смеёшься надо мной? - грозно воскликнул отец и бросился к огромным горшкам, стоящим у противоположной стены, - Я заглядывал в них уже много раз, но они пусты...

С этими словами он сорвал с одного из горшков крышку и замер, его лицо окаменело от удивления, горшок был полон свежей и чистой пшеничной муки. Он скинул крышку с другого горшка, но и тот был до верха заполнен мукой.

- Не может быть, - поражённо прошептал он.

Тихон медленно подошёл и, подняв крышку с пола, закрыл горшок:

- Отец, ты положил много сил, чтобы делать добрые дела - печь хлеба и растить нас. Я же, только продолжил твои старания и оросил почву, в которую ты бросил благие зёрна. Я - дал Богу взаймы, и Христос ответил нам.

Отец опустился на колени пред сыном, склонил голову и с дрожью в голосе сказал:

- Сегодня я увидел великое чудо, и не столько в хлебах, сколько в тебе, Тихон. Христос сделал тебя мудрым, значит  идти тебе с ним всю жизнь. И я пойду вслед за тобой.

Он поднял глаза и с гордостью посмотрел на своего сына. Пред ним стоял будущий епископ Амафунта...


1480-е годы. Русь. Деревня Селищи.

Свесив руки, Тихон сидел на краю лавки и отрешённо смотрел на жену.  Он не решался прикоснуться к ней, это казалось ему невыносимым и ужасным, ощутить другое, ставшее не настоящим тело. Её лицо было бледным и безжизненным. Ещё недавно весёлые и юркие глаза провалились, на них легли глубокие тёмные тени. Губы высохли и потеряв былую сочность, сжались в узкую синюю полоску. "Наверно ей холодно", - думал он, но сделать ничего не мог, даже просто протянуть в её сторону свою руку он не решался, - "Она не нужна мне такая, зачем мне касаться её".

    Сзади тихо шептались дети, мальчик с девочкой, шести и пяти лет и годовалая малышка нагой сидевшая в широкой корзине с соломой. Отец не замечал их. Не отрываясь он смотрел на жену стараясь не пропустить того как дрогнет её грудь, вслушивался в тишину в надежде услышать громкий вдох или стон, что наполнят её лёгкие, а вместе с ними и его душу. Но душа таяла, их обоих душа. Даже воспоминания о былой красоте жены уже не трогали его и не могли спасти от подступившего отчаяния. Он просто не хотел. Её, всё более бледнеющее, лицо вытягивало из Тихона последние силы и надежду на прежнюю жизнь и радость.

Неожиданно для самого себя, превозмогая боль в плече, Тихон как смог поправил руку жены, выбившуюся из-под укрывавшей её овчины. Прикоснувшись к её телу, он ощутил тепло. Оно было глубокое и едва заметное, но это так тронуло его, что он обернулся и осмотрелся, не почувствовал ли ещё кто этот признак жизни. Но лишь дети мирно сидели у маленького окошечка и смотрели на залитую солнцем лужайку у дома, не обращая внимания на отца. Он вновь, уже крепче, сжал пальцы жены и прислушался, потом резко отдёрнул руку и вскрикнул от боли в плече.
 
- Нет! Нет уже тепла, только холод! - сквозь боль простонал Тихон.

Хлопнула дверь и в избу зашла немолодая женщина, она подошла к столу и поставила на него чёрный от сажи горшок, он заслонил собой лучик солнца, идущий от окна, и тёмная тень легла на лицо жены. Тихон, увидев как потускнела и без того бледная кожа супруги, закрыл глаза и заскулил по щенячьи. Дети замолкли, повернулись и долго смотрели как отец, покачиваясь из стороны в сторону, подвывал, поскуливал и плакал.

Женщина подошла к лежащей на скамьях жене Тихона и положила руку на её лоб, потом под овчиной на грудь и, повернувшись к Тихону, произнесла:

- Ты, что воешь? Жива она. Чего слюни пускаешь, да детей пугаешь? Я щей принесла, ешьте.

Но Тихон, казалось, не слышал. Он только притих немного и, продолжая стонать, время от времени вздрагивал от судорог идущих из нутра. Женщина отвернула у него ворот рубахи и осмотрела плечо.

- Опять не мазал, опять не промывал! Всё окровавил! - тихо, на ухо, ругалась она, - Ты что, хочешь, чтоб и вторая рука занемела? Одну запустил, так и эта не нужна стала!?

- Не нужна. - Простонал Тихон.

- Не узнаю своего кума. Каким был и каким вижу сейчас, не узнать!

- А меня не надо узнавать, - зашипел он, - ты вон на неё посмотри.

Он кивнул в сторону своей жены.

- Ты её узнаёшь?

- Её узнаю. В забытьи она, а всё та же, спокойная.

- Мёртвая она!

- Ты, что треплешь! - женщина пристально посмотрела Тихону в глаза, - Воистину, она и сейчас живее тебя!

Она подошла к корзине с малюткой, подняла младенца, прижала к себе и стала баюкать. Тихон сидел и смотрел то на неё, то на детишек уже сидевших у стола и жадно смотревших на чёрный горшок.

- Никитка, а ну отодвинь горшок в сторону, - крикнул он.

Мальчик вытянувшись на половину стола, отодвинул горшок немного к краю. Солнце вновь легло на лицо жены, Тихон посмотрел на неё и резко отвернувшись, встал:

- Нет. Всё уже... Ешьте без меня, мне не надо ничего.

Он подошёл к двери, остановился, и долго стоял не решаясь открыть её, словно раздумывал и страшился того, что было за ней. Потом осмелившись, толкнул её, и с надрывом, не поворачиваясь, сказал женщине:

- Хорошая ты, Анна. Приходи завтра к полудню, присмотри за детишками, - и вышел из дома.

На улице, он подошёл к ограде и посмотрел на толстую льняную верёвку, валявшуюся на земле у столба ограды. Поднял голову и посмотрел на солнце. "Анна добрая, - думал Тихон, - она детей любит".

Превозмогая отдающую в руку боль, он поднял верёвку, свернул её и накинул себе на шею. "Прочная верёвка, но бычка моего не выдержала, не по нему она, не по его шее..." Потом пошёл в сарай, где стоял бык, сел на колоду у входа и, прислонившись к стене, долго смотрел животине в глаза и плакал:

- Зачем ты это сделал? - сквозь слёзы шептал Тихон, - Зачем пробил плечо? За что? Зачем оставил меня без рук? Дети теперь и без матери и без отца будут.
Вдруг, что-то дикое проснулось в нём, Тихон вскочил с кадушки и закричал:

- За что!?

Ему хотелось убить быка, или отхлестать его кнутом, но немощь в руках не позволяла сделать этого с огромным, неприступным животным. Бык безмолвно, но внимательно смотрел на человека из глубины хлева, его тёмные карие глаза, не мигая, наблюдали за всем, что тот делал, и в них отражалась открытая дверь, но Тихон не видел этого. Он продолжал кричать и корчиться от боли и беспомощности, пока силы не покинули его. Обессилев, он опустился на колени, а потом, упав на раскиданную ногами солому, стал терять сознание:

"Анна хорошая, она поможет детям", - думал он, проваливаясь в темноту...
Тихон не слышал как пошёл тёплый июньский дождь, как он громко стучал крупными каплями по крыше сарая и шумно стекал на землю, не слышал как подошла Анна, укрыла его мешковиной и, покачав головой, ушла. Он не чувствовал как после жаркого вечера пришла лёгкая прохлада ночи с тусклыми летними звёздами и мир погрузился в тишину. Доведя себя переживаниями до исступления, Тихон забылся болезненным, наполненным непонятными и тревожными видениями сном.

Проснулся он от холода и долго лежал не двигаясь. За открытой дверью сарая занимался рассвет. Тихон прислушивался к миру и никак не мог осознать, охватить его как прежде юрким и пытливым умом, вокруг и внутри были пустота и холод. Он не мигая следил за волнами тяжёлого тумана медленно плывущими над луговиной, туман проникал в сарай, растекался по углам и ложился мелкими каплями росы на руки и лицо. Тихону казалось, что он медленно растворяется в этой густой и безликой пелене.

"Я сам пустота, - думал он, - скоро взойдёт солнце, туман исчезнет из этой жизни, и я вместе с ним".

Он медленно выполз из-под мешковины, сел и вдруг ощутил дрожь, мелкую и противную. Внутри груди, что-то трепетало и билось в желании вырваться и спастись. Тихон обхватил себя руками стараясь заглушить неприятный трепет, и вновь застонал от острой боли в плече. Некоторое время он сидел не двигаясь. Когда боль отступила, он поднялся и, покачиваясь, медленно направился в туман, за ним потянулась и зашуршала по траве, сбившаяся с шеи верёвка. Он остановился и посмотрел на неё:

- Здесь нельзя, - прошептал он, - детей никто не примет и не поможет.

Подтянув к себе верёвку, Тихон неловко, скривившись от поглотившего все его чувства и члены бессилия, направился в сторону от дома. Осторожно, подобно вору, проходя мимо родных стен, он старался не смотреть в их сторону, боясь, что взгляд зацепится за нечто дорогое и уже не отпустит его, не даст уйти и пропасть в безвестности. Слух его обострился. Как дикий зверь, обложенный со всех сторон неизвестной опасностью, Тихон вслушивался в каждый малый звук, во всякий сторонний шорох и сердце дрожало в желании скорее скрыться из вида окон некогда любимого дома. А если его кто-то окликнет? А если его кто-то встретит и остановит? Что если не дадут уйти?

Мысли роились и мешались друг другу, они скакали, крутились, обрывались, тянулись, и никак не могли настроиться на прежний мирный ход. Вязкий туман проник в сознание, он был вне и был внутри, он манил и влёк уже не давая остановиться. Ноги сами шагали по размокшей от ночного дождя земле и Тихон, повинуясь неведомой призрачной силе, уходил всё дальше от села, в сторону реки Шандорки. Его шаг становился всё чаще, а шаги длиннее. Вскоре он почти бежал, спотыкался и поскальзывался в размокших после ночного дождя колеях. Дыхание перехватывало, а боль в пробитом плече пронзала тело ударами кнута. В ушах стоял шум, смешанный из стонов самого Тихона, из чавканья грязи и шуршанья тяжёлой росистой травы.

Добравшись до моста, Тихон переправился через небольшую речушку и, наконец, остановился. Только здесь, на другой земле, он смог перевести дыхание и обернуться, чтобы посмотреть назад, на терявшуюся в утренней дымке дорогу. Никто за ним не гнался, не шёл, и даже туман, казалось, отстал немного, но нестерпимая и бесконечная душевная боль не разрешали ему отдыхать. Он хотел прислониться плечом к ограждению моста, но неожиданно для себя с силой оттолкнулся от него и, уже не останавливаясь, направился вдоль берега вниз по реке.

Тихон хотел как можно скорее уйти в Ростовские земли. Там, вдали от родных мест, где ни будь, в болотах, он намеревался кануть в небытие, для этого и прихватил верёвку, которая теперь свисала с его плеч и неотступно тянулась следом. Жизнь без супруги, без обеих рук, что до этого приносили семье хлеб, с тремя маленькими детьми, казалась ему позорной и невыносимой. Он любил жену, любил и души не чаял в детях, но мысль, что она неизбежно умрёт, а дети будут вынуждены нищенствовать, лишала его всякого смысла существования. Убить себя и тем самым дать жизнь детям, вот, что двигало им в эту минуту. Детей заберёт Анна, она сердобольная и не оставит их на волю судьбы. Она и накормит и направит и поможет им в любом случае, а деревенские не проклянут, если не узнают, что их отец самоубийца. Пусть самоубийца, но они будут жить!

Дикий, звериный позыв, гнавший Тихона от родного дома, постепенно рассеялся, на душе остались лишь тоска и безысходность. Силы покидали молодое тело, и Тихон из последних сил старался уйти как можно дальше. Он шёл медленно по размокшей дороге и отрешённо смотрел в туман.

Солнце уже поднялось над горизонтом, оно проблёскивало меж деревьев склонившихся над медленно текущей водой Шандорки, и туманы стали таять. Небо заливалось ярким и тёплым светом, но Тихон ненавидел всё, что сейчас его окружало.

- Зачем Ты это сделал? - вопрошал он к невидимому и безответному собеседнику, так же, как совсем недавно вопрошал, глядя на быка, - За что погубил нас? Когда-то давно, в лесу, это ты уронил на меня дерево и отнял у меня одну руку! Я просил тебя, я молил вернуть мне её, но ты не услышал, не исцелил и не ответил мне за что... Но тебе оказалось этого мало. Ты наслал смертельную хворь на мою жену, лишил меня любви и я зачах. Я молил тебя о ней и не был услышан... Теперь Ты лишил меня и второй руки и опять спрошу, за что? И уже знаю, Ты не ответишь мне. И не надо. Мне не жаль себя, я никто в твоих глазах! Напрасно Ты дал мне жизнь! Ты лишил меня всего, что было в ней, и я верну тебе её сам, не буду ждать твоей милости и тешиться обманом! Я так устал...

Тихон опустил голову и, пошатываясь, долго шёл по лужам в полной растерянности, не замечая ничего вокруг. Прежние мысли исчезли, затихли где-то в глубине, и на их место пришло пульсирующее и жёсткое требование убить себя. Оно билось в голове, застилало глаза пеленой, жгло лицо и вызывало мучительную боль в сердце. Мир вокруг исчез, остался только сам Тихон и это неумолкающее требование: "Убей. Убей себя здесь и сейчас". Но Тихон просто шёл, уже не было сил даже поднять голову и посмотреть на ненавистное небо. Где-то позади, за ним продолжала неотступно скользить грязная верёвка. Она перепуталась, свилась на плечах и шее змеиными кольцами и пережимала дыхание, в горле хрипело, но Тихону было всё равно.

Он не знал, сколько прошёл в этом состоянии. Только мелькание яркого солнца среди деревьев било по глазам и указывало на то, что что-то происходит. Вместе с миром, кто-то украл и время. Всё съёжилось, замерло и ждало неминуемого конца...
Вдруг, что-то зашипело под ногами и бросилось в сторону. Тихон резко остановился и, очнувшись, посмотрел на дорогу. Прямо перед ним замерла чёрная змея, она лежала между колеями и смотрела ему прямо в глаза. Её маленький язычок непрерывно двигался, казалось, что вот-вот и она сделает бросок к его ногам. Неожиданно для себя Тихон отскочил в сторону и вновь тело пересёк удар кнута от пробитого плеча. Жар охватил лицо и Тихон почувствовал, что задыхается. Он схватился больной рукой за кольца верёвки перетянувшей горло и стал растягивать, распутывать её, жаждая как можно скорее наполнить грудь свежим воздухом. Краем глаза он следил за змеёй, та не собиралась уползать, она замерла и наблюдала, как человек сражается с самим собой. Когда верёвка ослабла, Тихон подхватил её конец и как мог, стегнул змею, та зашипела и неспешно поползла в траву.

- Что твой яд! - прошептал ей вдогонку Тихон, - Он слаб для меня...

Он осмотрелся и удивился, как незаметно далеко ушёл от моста. Скоро будет устье с Сулодью, с этой грязной речкой, по которой и надлежало ему уйти в сторону Ростовских земель. Уже недалеко был погост Шандоры, где на холме стояла Троицкая церковь, а рядом, в земле, лежали его родители. Уже виден был церковный крест, мелькавший меж высоких крон кладбищенских деревьев.

- Вот, Ты где! - громко произнёс Тихон. - Ты думаешь, я сгину просто так?! Нет! Я сейчас приду к Тебе, и если не смогу ничего сделать руками, то плюну в тебя! Тебя нет!

Он сжал кулак и попытался поднять руку, чтобы погрозить высокому кресту, но у него ничего не вышло. Тогда он ускорил шаг, желая скорее добраться до найденного обидчика его семьи, и свершить над ним своё правосудие, воздать задуманное, пусть и ничтожное, наказание.

Немного уклонившись от реки, Тихон стал подниматься по краю оврага в сторону погоста. Сердце гудело в груди, ноги не слушались, и некогда казавшаяся пустяковой, преграда превратилась в настоящую пытку. Несколько раз он останавливался, чтобы отдышаться и собрать остатки сил, и вновь начинал подниматься по склону. Почти у самого верха оврага, ослабевшие ноги, оказавшиеся на мокрой глине, предательски скользнули, неуклюже разъехались в разные стороны, и Тихон кубарем покатился вниз. Почти сразу он потерял сознание и по грязному склону летел уже в беспамятстве...

390-е годы н.э. Кипр. Скули.

Внутри святилища Артемиды было тихо и прохладно. Пройдя от входа, епископ Тихон остановился посреди большого зала. После яркого, солнечного дня внутри казалось очень мрачно, ещё не успевшие привыкнуть к полумраку глаза не могли рассмотреть всех подробностей языческого храма.

- Здравствуй, Тихон.

Удивительно нежный голос разлился по тёмным каменным сводам и стенам,  слабое эхо усилило его и епископу показалось, что он исходит отовсюду сразу. Никого не было видно, но Тихон ответил на приветствие:

- Здравствуй, Анфуса.

- Не успел Мемнон отправиться к богам, а ты уже у меня. Я знаю, зачем ты пришёл. Ты, как и прежний епископ, явился уговаривать меня отречься от наших богов, но ты будешь напрасно ожидать от меня этого.

- Я не собираюсь ждать отречения. Я пришёл забрать тебя.

Звонкий и ласковый смех наполнил всё кругом.

- Неужели ты осмелишься применить силу к неприкасаемой!? Ты же знаешь, кто я!

- Знаю. - Спокойно ответил Тихон, - Но Анфуса должна уйти сама, а жрица Артемиды исчезнуть навсегда. Так хочет Христос, он послал меня за тобой.

Смех исчез, тонкое лёгкое платье прошелестело во мраке и тени задрожали среди колон:

- Анфуса умрёт, а жрица останется! - мягкий голос начал меняться, в нём появились жёсткие нотки властительницы, - Выйди вон мелкий христианин!

- Нет! - воскликнул епископ, - Без Анфусы я не уйду!

Среди мрака блеснул взор жрицы. Даже издали Тихон увидел, насколько полон он ненависти и гнева. Она медленно шла навстречу епископу, вокруг её бледного лица струились тени, они стекали по волосам, текли по лёгкому шёлку тёмного платья, переливались в серой и холодной дымке зала и исчезали на каменном полу под ногами Анфусы.

Она подошла очень близко к Тихону, и тот увидел, как прекрасна была эта женщина.

 - Имя моё легион! - грозно прошипела она, глядя в глаза епископу Амафунта, - Ты же, есть пыль!

Тихон медленно вынул из висевшей на плече сумы кнут и раскинул его по полу. Жрица гневно усмехнулась:

- Я, легион...

Епископ вскинул руку:

- Именем Христа...

Чёрная линия пересекла стан жрицы. Громкий удар кнута прорезал тишину храма Артемиды и слился с рёвом Анфусы. Её голос уже не был нежным и тонким, он потерял человеческую красоту и обрёл звериную сущность:

- Тихо-о-н! - неслось изнутри дёргающегося в судорогах женского тела.

Новый удар кнута, ещё один. Снова и снова вскидывал руку епископ, каждый раз повторяя:

- Именем Христа, повелеваю...

Анфуса кричала нечеловеческим криком, старалась укрыться от кнута и слов епископа Тихона в алтаре, но тот отсекал ей все пути к бегству. Он гнал её к выходу из храма. Всё кругом грохотало и ревело.

Наконец, измученная и загнанная Анфуса приблизилась к входным дверям и толкнула их. Яркое солнце разлилось по святилищу Артемиды и жрица, выдохнув, с громким стоном упала на каменную лестницу, под которой стояло множество народа собравшегося на шум.

Вокруг воцарилась тишина. Люди, поражённые увиденным, молча стояли вокруг святилища. Обессиленная Анфуса некоторое время лежала у ног епископа неподвижно, потом она поднялась пред ним на колени, взяла его за руки и как можно громче, чтобы услышали все вокруг, сказала:

- Сила Христа бесконечна. Прилюдно отрекаюсь от всех идолов, кому служила и кого исповедовала, и следую за тобой Тихон.

Епископ возложил на её преклонённую голову руку, осенил крестным знамением и поднял взор: пред ним стояли будущая подвижница благочестия, в крещении Еванфия, и множество будущих христиан...


1480-е годы. Русь. Погост Шандоры.

...Тихон пришёл в себя от боли растекавшейся медленными волнами по всему телу.  Осторожно открыв глаза, он увидел пред собой коричневую грязь, в которую уткнулся лицом, и долго лежал не двигаясь.

Он смотрел на маленького жучка, ползавшего вблизи, и пытавшегося выкарабкаться из неглубокой ямки, на дне которой была вода. Жучёк несколько раз срывался, падал вниз, кувыркался в мутной водице и вновь неустанно начинал свой путь наверх. Тихону захотелось помочь, протянуть руку и малым движением пальца поднять крохотное существо и посадить на травинку, но сил для этого не осталось. Он вдруг представил себя на месте этого жучка и заплакал.

- Не смог, - бормотал он себе под нос, - не сумел...

Солнце неспешно поднималось всё выше, утро разгоралось и радостно сияло на травах мириадами ярких росинок. Тёплые лучи скользили по ещё влажной листве деревьев, ласкали её, срывались вниз вместе с каплями ночного дождя и растворялись в радужной дымке висевшей над просыпающейся землёй. Вокруг всё жило. В воздухе мелькали мушки и мирно жужжали пчёлы, начавшие облёт очнувшихся ото сна полевых цветов. Из-за пригорка слышалась мягкая и чистая песня жаворонка-юлы, его "Юль-Юли" наполняли жизнь необъяснимым обаянием. Невдалеке, на яркий бутон купальницы важно опустился пушистый шмель, он ополз цветок вокруг и также важно и гулко улетел дальше...

Тихон начал немного успокаиваться, как вдруг услышал шаги, и мягкая тень легла на его лицо. Он вздрогнул, повернул голову и увидел над собой склонившегося чернявого старика, тот с доброй улыбкой смотрел ему в глаза. "Кто это?" - промелькнуло в голове Тихона, - "Этот не из местных жителей, не видел его никогда"

- Вставай сынок, - тихо произнёс старик.

Тихона тронул мягкий и уверенный голос незнакомца:

- Не могу. Сил уже нет, - прошептал он.

- Как ты поднимешься, так и жена твоя поднимется, - ответил старик и протянул руку.

Тихон вначале не понял слов старика, он пристально посмотрел ему в глаза и неожиданно утонул в них, растворился в полном любви взгляде и увидел там свой дом, не тот, что был срублен ещё его отцом, и в котором он теперь жил, а дом небесной любви. В нём не было страха и тоски, не было боли и смерти, там были его дети, они смотрели на отца через маленькое оконце и улыбались ему, там была его жена, она стояла у двери и протягивала Тихону руку, приглашая войти. Её глаза светились радостью, а на губах играла мирная улыбка...

Вдруг тяжёлый, натужный рёв разорвал утреннюю тишину и рассеял грёзы, прежний мир вернулся, и Тихон понял, что это он сам, поднимаясь с земли, кричит и стонет от невыносимой боли. Осознание того, что он не один в этом мире, и, что от него зависит не только своя участь, но и судьбы многих близких, скинули с него покров отчаяния и вернули ему почти растаявшие чувства любви и долга. Медленно поднимаясь из грязи, превозмогая страшные муки и слабость, Тихон рождался вновь:

- Как я встану, так и жена моя встанет, - твердил он себе под нос и права не подняться, уже не имел.

Встав на ноги и покачиваясь, он вновь взглянул на старика, тот старался помочь и как мог, поддерживал под руку.

- Кто ты? - спросил Тихон.

Но старик, казалось, не заметил вопроса.

- Тебе пора возвращаться домой, - произнёс он, - но прежде, поднимись к храму и отдохни там. Двери открыты. Иди.

Тихон замер всего на мгновение, а потом пошёл вперёд. Вначале несмело ступая по крутому склону, он с осторожностью прислушивался к себе, но, ощутив в сердце неведомую доселе силу, помогавшую ему и укреплявшую с каждым шагом, он уже смело поднимался наверх. Достигнув края оврага, он обернулся. Неизвестный старик стоял внизу и смотрел ему вслед. Тихон слегка поклонился и направился дальше.
На погосте было тихо и спокойно. Изредка несмело покрикивали грачи, свившие на деревьях, под самым небом гнёзда и следившие сверху за живыми и мёртвыми, за горем и печалью, что порой проходили меж кладбищенских крестов. Сами птицы не ведали всех скорбей, что происходили на земле, они были выше и совсем не понимали людей, когда тем приходилось проливать слёзы на эту землю и возглашать стенания, тут же уносимые ветрами. А ветра шелестели в кронах берёз, и тихий голос, соединявших небо и землю, деревьев уговаривал не мучиться, не плакать, он призывал прислушаться к вечности, что начиналась здесь, под склонившимися к земле ветвями.

Недалеко от крестов погоста, в тени огромного тополя стоял храм Святой Троицы. Казалось, он спал. Его покосившийся от двухвековой усталости сруб пребывал в утренней неге. Изумрудные тени скользили по старым, потемневшим от древности стенам, ласкали их, робко трепетали, предлагая взлететь ввысь вместе с ними и ветром, но храм стоял, он ждал человека.

Тихон остановился перед открытой дверью, чтобы отдышаться и прислушаться к миру. Ему казалось, что он никогда не был здесь. Даже то, что мать с отцом крестили его в этом храме, и то, что с детства, почти каждое воскресение он ходил сюда, не могли развеять странного и неведомого чувства новой жизни. Вокруг всё играло и искрилось в утренних лучах, а внутри, за порогом, была некая тайна, тонкая и неясная, она ждала и тянула, предлагая войти.

Тихон шагнул внутрь. Глаза не сразу привыкли к полумраку, и первое, что он ощутил, был терпкий запах мёда и смол. От вкусных ароматов застонало в животе, и Тихон тяжело опустился на скамью, стоявшую слева от входа. Прислонившись головой к стене, он замер. Его взгляд остановился на распятии.

- Ты здесь, - прошептал Тихон.

Он смотрел на Христа, на его исполненный страдания и любви взор, на руки пробитые гвоздями, и на терновый венец, безжалостно впившийся своими иглами в его голову.

"Что моя боль, - думал Тихон, глядя на кровь, текущую по телу Христа, - что моя смерть? Ради чего? Ты окропил весь мир и умер, чтобы вернуться и возродить всех нас к жизни, а я решил осквернить весь род и затянуть с собой в бездну моих близких. Что со мной? Где теперь тот мир, что был прежде во мне?"

Тихон медленно поднялся и подошёл к кресту. Он хотел прикоснуться к распятию, но не смог поднять рук.

- Прости, - произнёс он и хотел уже встать на колени, как вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд.

 Он повернулся и увидел перед собой икону, с которой на него смотрел тот самый чернявый старик, что помог ему подняться из грязи. Тихон обомлел, по его телу пробежала дрожь, от внезапного постижения и осмысления произошедшего с ним захватило сердце. Он не мог оторваться от лика изображённого на иконе святого. Тоже лицо с добрым и в тоже время строгим взглядом, та же осанка и та же любовь, лишь одежды на нём были не простолюдина, а христианского архиерея. Последние сутки пронеслись перед глазами Тихона. Он с ужасом увидел всё то, что происходило с ним до этого момента, и что он не замечал. Он вновь вспомнил детей смотрящих в маленькое оконце, малютку, сидящую в корзине, быка глядящего не мигая из глубины хлева и дверь, что отражалась в его огромных глазах, дверь, которая была совсем рядом, за спиной. Увидел туман, в котором хотел раствориться, и дорогу, ведущую в никуда.

- Это Ты, - прошептал он, обращаясь внутри себя к распятому Христу, - превозмогая свои страдания и мою боль, послал ко мне ангела! Это Ты.

Тихон был так поражён произошедшим с ним чудом, что не заметил как в храм зашёл настоятель, отец Василий.

 - А, это ты Тихон, - произнёс он, - А я думаю, что за грязная верёвка к дверям храма тянется.

Настоятель сел на лавку:

- У нас ведь радость. Архиепископ Иоасаф грамоту нам дал, на восстановление дома Божьего, - улыбаясь, произнёс он, но увидев, что Тихон никак не реагирует и, не отрываясь, смотрит на икону, встал и подошёл к нему.

- Кто это? - шёпотом спросил Тихон.

- Ты, что ж, епископа Амафунтского не узнаёшь? Тебя ж во имя его и крестили, младенцем. Сегодня день его памяти…

- Сколько раз за свою жизнь, я переступал порог этого храма, но ничего не замечал. Сколько раз я молился, и ни разу не говорил с Богом. Сколько раз я смотрел на него распятого, и не понимал его страданий. Не я это был.

Тихон быстро направился к выходу. У самой двери его окликнул отец Василий:

- Верёвку-то не забудь. Ещё сгодится в хозяйстве, - он подошёл и перекинул смотанную верёвку Тихону через плечо, - А, теперь ступай, умойся где-нибудь.

Тихон почти бегом бросился в сторону того места, где произошла его встреча со святым. Он надеялся застать его там и горел одним желанием, успеть прикоснуться к тайне и к свету ещё раз. Но едва оказавшись на склоне оврага, Тихон понял, что не успел. Внизу никого не было. Он сбежал по склону и, оказавшись на том месте, где совсем недавно лежал в грязи, увидел родник. Там, где прежде росла трава, из-под земли била чистая вода. Сильный и уверенный ключ за короткое время успел размыть большой клочок земли, и образовавшийся ручей быстро тёк в сторону реки. Это было ещё одно чудо, явленное епископом Амафунтским.

Тихон упал на колени пред родником, набрал полную грудь воздуха и, склонившись, опустил голову в явленный источник. Тысячи острых игл вонзились в кожу, лицо застонало от ледяной воды, но Тихон принимал это как нечто важное, очищающее, он жадно глотал родниковую воду и никак не мог напиться. Наконец, насладившись, он оттолкнулся здоровым плечом от земли и приподнялся, чтобы отдышаться. Он смотрел на бьющий из-под земли ключ, в котором искрилось и отражалось солнце, он смотрел на то, как с его лица сходила присохшая грязь, крупными мутными каплями она стекала в чистый источник, и быстрый поток уносил её далеко к реке. Он вновь склонился и опустил в воду пробитое быком плечо, нестерпимый удар кнута пересёк тело, но Тихон сквозь стиснутые зубы и вырвавшийся стон, улыбнулся. Скверна покидала его сердце, и этот кнут был очень кстати для неё.

Настало время возвращаться домой.

Тихон поднялся на ноги, поправил верёвку на плече и пошёл вверх по реке, по дороге, что совсем недавно вела его к смерти.

- Ночь, была ли ты!? - громко крикнул он ввысь и несколько жаворонков взвились со своих земных гнёзд в небо.

Мир расцвёл в новых красках. Всё кругом пело и играло жизнью.

Дышалось легко и свободно, раненое плечо после омовения в роднике онемело и практически не беспокоило. Прежние, заполнявшие душу безумные мысли пропали, они растаяли у креста и освободили сердце от тяжёлого рабства отчаяния. Душа парила над миром, её крылья исполнились свободой и радостью и раскинулись до самых горизонтов. Чувство любви Христа оживляло разум и мысли, а желание скорее оказаться дома, увидеть детей и помочь жене, было сейчас единственным стремлением Тихона.

Он шёл и смотрел на небо, на облака, что медленно следовали за ним, на птиц, весело порхавших над полями и на речку, что текла ему навстречу. Он восторгался в осознании невообразимой свободы и жажды бытия.

«Если Бог коснулся меня болью, а потом утешил, значит, я нужен! И жизнь, не напрасно мне дана! Через страдания и все трудности, что выпадали на мою долю, Ты возвращал меня к себе. Ты медленно заставлял переосмыслить мой мир и моё назначение в этой жизни. Именно потому, что я забыл Тебя, ты и послал мне все эти лишения и боль.

Что мои скорби? Я отчаивался из-за рук, но теперь вижу, что их стало больше и они сильнее, они в Тебе и в моих детях. Я страдал от любви к себе, а не от болезни своей жены и потому оставил её одну! Я переживал за будущее своих детей, а теперь вижу, что оно твоё, и дети мои в Тебе! Я упивался собой, а Ты сам выпил мою чашу до дна…»

Время для Тихона вновь исчезло, оно растворилось, но не в отчаянии, а в любви и свободе. Он шёл вдоль речки и улыбался. На его глазах были слёзы восторга, рождённые вернувшейся надеждой на бесконечное будущее.

Добравшись до мостика через Шандорку, Тихон на секунду остановился и, увидел невдалеке крышу своего дома.

«Что же я увижу за дверью?» - тревога закралась в мысли, но он смело и решительно отринул её. Мерным, хозяйским шагом он пересёк поле, подошёл к изгороди перед домом и скинул со своих плеч надоевшую ему верёвку:

- Нет, не для моей ты шеи. Не для моей, - произнёс он и направился к дому.
Подойдя к двери, он замер и закрыв глаза, потянул за ручку…

- Папа, папа!

Крики были такие громкие и радостные, что Тихон от переполнявшего волнения едва не лишился чувств. Он открыл глаза, шагнул в дом, и увидел бегущих к нему детей, они обхватили за ноги вошедшего отца и уткнулись в грязную, но родную им одежду.

- Папа, - кричали они, - а к нам дедушка незнакомый приходил! Он лепёшки принёс, сказал, что это ты их прислал! Мы все так ждали тебя!

«Все!? – дрогнул Тихон.

- Как мама? – тихо спросил он детей.

- А дедушка умыл её водичкой, и она открыла глазки!

Тихон подошёл к окну и тяжело опустился на скамью. Он поднял глаза и взглянул на лежавшую напротив жену. Она смотрела на него и слабо улыбалась:

- Где ты был? - тихо спросила она.

- Да, где ты так долго был? – запищали дети.

Тихон медленно и деловито осмотрел свой дом:

- За жизнью ходил, мои дорогие. За жизнью!

Потом он взглянул на сына:

- Никитка, а ну неси сюда мой плотницкий топор.

Сын побежал в угол и, взявшись обеими руками за толстое топорище, громыхая по полу, притащил его отцу.

- Вот, твой топол, - пропыхтел он.

- Подойди ко мне ближе, - ласково произнёс Тихон.

Сын приблизился, прильнул к коленям отца, и тот положил свою исстрадавшуюся руку ему на голову.

- Вот, Никитка, - устало произнёс он, - тяжёл стал для меня топор этот. Теперь твой он. А когда сил твоих хватит, что бы поднять его, церковь срубим.

- Папа, я не умею, - пролепетал сынишка.

- Ничего, я тебе помогу. А церковь, во имя Тихона поставим, Амафутского. Теперь дети, ваши руки будут пахать землю, растить рожь и ставить дома, а мы с матерью будем за вас молиться.

Открылась дверь и вместе с ярким светом, вошла Анна, она внесла в дом ведро воды и поставила его у печи. Подойдя к Тихону, она склонилась и пристально посмотрела ему в глаза:

-  Ох, - выдохнула она, - Я вижу в вашем доме все пошли на поправку!
Тихон улыбнулся и посмотрел на стол.

На светлой полосе разостланной солнцем скатерти, лежали пять лепёшек Тихона Амафунского.


420-е годы н.э, июнь. Кипр. Амафунт.

Епископ Тихон никуда не спешил. Он медленно шёл через виноградник и любовался молодой, но уже сильной лозой. Лёгкий ветер играл с листвой, а вечернее солнце наполняло первые ягоды этого года томным янтарным светом. Он остановился и, улыбнувшись, долго смотрел на сочную, тяжёлую гроздь винограда.

- Отче, благословите, - робкий юношеский голос заставил Тихона отвлечься от созерцания земных даров Бога. Повернувшись, он увидел мальчика, сына недавно умершего хозяина виноградника. Епископ уже собирался благословить юношу, но тот в изумлении воскликнул:

- Отче! Что с вашим лицом? Оно сияет!

Епископ улыбнулся:

- Это заходящее солнце озаряет моё лицо.

- Нет, отче, этот свет другой! Он идёт изнутри вас!

Тихон осмотрелся, нет ли кого рядом и, склонившись, прошептал на ухо юноше:

- Сегодня великую и добрую весть узнал я. Утром ко мне пришёл ангел и сообщил мне, когда Христос призовёт меня к себе!

Епископ вдруг увидел искру возмущения, вспыхнувшую в глазах мальчика:

- Но, отче! – воскликнул тот, - Почему же твой Бог не сказал о смерти моему отцу!? Или мы недостойны?

Мальчик понуро опустил голову и на его глазах появились слёзы:

- Теперь мне сложно одному управлять таким виноградником…

Епископ Тихон благословил его, по отечески обнял и всё так же тихо сказал:

- Дорогой мой друг, знай, что все мы бесконечно любимы Господом! И знай, что у Бога не бывает не ко времени, и всё делается для нашего блага. Пройдёт время, и если ты будешь любить Бога и все его творенья, то однажды увидишь всю свою жизнь разом, от начала до конца, и удивишься промыслительности бытия и поймёшь, как вовремя призвал Господь твоего отца! Что же касается меня, то не обижайся, я увидел всю свою жизнь ещё в далёком детстве, а ангел пришёл поставить лишь точку.

- Если я пойму лишь через годы то, как мне быть сейчас? – воскликнул нетерпеливый юноша.

- Видишь, вон ту кучу старой, обрезанной лозы? Принеси мне одну сухую маленькую ветвь.

Мальчик сбегал за ветвью и принёс её епископу. Они вместе выкопали ямку, посадили лозу и полили водой из кувшина мальчика.

- Ну, вот и всё, - прошептал Тихон, - Моё время уже на исходе, теперь твой черёд, дорогой мальчик, удивляться величию Бога в этом мире, а лоза поможет тебе. Она оживёт, поднимется, и поверь, очень скоро даст плоды, а виноград с неё будет самым ранним и самым сладким во всей округе! Вином, рождённым от этой лозы, будут причащать в алтарях во имя Христа. А ты будешь владеть этим виноградником до тех пор, пока сам не выйдешь на амвон и причастишь добрых христиан!

Тихон, Епископ Амафунтский, посмотрел в глаза мальчику, сыну виноградаря. Пред ним стоял будущий епископ города Амафунта...