Мак Маг. Особенность Кати И. , гл. 7

- Ты думаешь, что мы не хотим жить? Ты думаешь, что своей цельностью, так называемым предназначением, вы можете удачно протащиться и войти дальше туда, куда вам хочется? И совершить это легко, беспрепятственно?
 Да, вам это удается.
Но вы не учли того, что мы тоже живём. Живём, а значит существуем.
В этом главный закон, но не наоборот.
Вы, люди, исказили суть общежития.
Вы охотники счастья, удовольствия, касаемого только вас, и делаете свои чувства под ряд всего возможного и невозможного, выскальзывая всякий раз угрём в темных водах общего пользования, на глазах у всех, поочерёдно.
Это вам гадким не чудится.
Нет, жизнь не оставлена полностью вам. Нет.
В любой момент, в любой момент может случиться непоправимая деформация, трещинка, от которой все мгновенно разбегаются по разным углам, прячутся на лёгких поверхностях, лишь бы прижаться животиком к чему-то недвижимому, мягкому, безопасному.
И вот тогда выходим мы. Которых до сих пор игнорировали.
Мы – тень Земли, наиболее плотное население ее, большая часть ее, кость ее, пренебрегаемой вами.
И мы видим вас, униженных.
 Вы - соглашаетесь молча, что оскорблены.
Бросаете ниц гордые ваши головы.
Прогибаетесь под нас и ожидаете: вот-вот, день за днём, месяц за месяцем, год за годом - и наш легион пройдёт. Пусть, присыпая лица ваши грязной пылью с ног наших...
Ваши лица, ваши глаза, ваше будущее потомство.
Вы умеете до поры до времени идти с высокоподнятой головой, и - исчезаете при первом нашем шаге.
 Мы не останавливаемся, продолжаем шествие не из зла, которое вы приписали нам, нет.
В нас нет ее той мерой, которой вы награждаете в угоду своих же особенных мнений.
Вам поют небеса, птицы,  вы умиляетесь, но не слышите.
Ваш социум –  ваш Бог. А наш Бог –  Хозяин. 
И Он разорительно, растратно-расточительно к вам снисходителен…
- Макс! – Позвал меня голос.
Я открыл глаза.
Я все там же, - в подвале, на палках сломанной лестницы. Потерял сознание.
- Макс!
Я поднял голову. Катерина смотрела на меня сверху.
- Да, Катя.
- Макс, как ты?
- Ты понял, что я сказал? – Услышал я чужой голос.
- Катя, - спросил я. -  Катя!
- Да, что, Макс, что?
- Ты слышишь это?
Лицо чужого померкло в темноте.
- Что, Макс?
- Ты слышала?
- Макс, Паша побежал за помощью. Извини, так получилось. Я не пойму, как ты?  Скоро сюда придут, ты потерпи.
- Она не знает то, что ей обязано дать. Ты хотел знать особенность ее? – Продолжал чужой говорить голос.
Я вглядывался в темноту. Где- то в углу Оно находилось и продолжало вещать низким тоном:
- Особенность ее – вместилище, там, где я спрячусь. Ёмкость не должна быть  полупустой, не так ли?
И я увидел, как Образ Того, с чем я встречался в подвале, от кого уклонял своё внимание и то, Что восстало теперь передо мной, преобразилось цветом затмения облаком и приблизилось к девушке.
- Катерина! – Крикнул я.
- Да! – Она подалась вперёд и облако вздохнуло, и она глубоко вздохнула. Облако веером распалось, замерло и мгновенно рвануло к ней.
Катя исчезла. Я слышал, как она кашляла.
Я видел свет снаружи и мужскую руку, которая просунулась в пролёт подвала с горящей свечой.
- Мак! – Это был Павел. – Мак, я тебе сейчас брошу фонарь, а потом спущусь и помогу.
- Не стоит. Здесь лестница нужна, - сказал я.
Попытался подняться. Подо мной затрещали  ступени лестницы.
Что-то продолжало держать меня до той степени, что хотелось упасть, лежать, лежать, бессильно лежать всю ночь и все следующие дни.
-  Катя, да, что с вами? – Свет подёргивался там, снаружи. Павел успокаивал девушку.
- Не трогай меня! – Слышал я ее голос, - не стучи мне по спине!
- Где ты? – Спросил я темноту. Абсолютная чистота темноты установилась. Ювенальная чистота молчала.
 Она потеряла, избавилась от лишнего, - не содержала в своём напыщенном пространстве то, что раньше должно было бы уравновешивать ее.
Я  поднялся. Потянулся наверх, увы, не доставая и край порога входа в погреб.
Трясущейся рукой Павел опустил мне фонарь.
Лицо его было обезображено волнениями последних наших приключений.
- Держите, Макс это, сейчас придут люди, принесут лестницу, и вы выйдете.
Спустя час, когда я вышел из погреба, познакомился с моими спасателями, просил Павла провести их домой, поговорил с Катериной, переоделся; когда в доме отремонтировали электрику - зажегся свет, я прошёл осмотреть все, что было недоступным до сих пор, и мы втроём снова встретились, - Павел, я, Катя.
С Павлом мы ушли обходить дом, вооружившись палками и фонарями. Катерина оставалась одна в доме, чтобы приготовить что-нибудь на ужин.
- Вы думаете, - спросил Павел, заглядывая из двора в горевшее окно кухни, где  хозяйничала девушка, - она способна на что-то большее, чем просто вопить?
Я так же остановился, глядя на девушку.
Катя не видела нас. Она удивляла меня.
Как скоро передвигалась она между плитой, столом, шкафами, ловко подхватывая все нужные приборы, полуфабрикаты, как ловко она обходилась с ними, чтобы приготовить нам еду.
- Курицу, гляди, разделывает! – Сказал Павел, - Никогда бы не подумал.
- Она на многое способна, - вторил я, - я и сам не знаю, на что она способна.
- Вы ей придаёте слишком много внимания, Мак, защиту даёте.
Мне кажется, она не очень нуждается в этом. Вы тратите себя, Макс, на что? Поглядите-ка, - Павел посмеялся, продолжая наблюдать, как девушка, искусно справившись с тушкой, побежала к холодильнику, мгновенно бросив взгляд в него, вытянула  кастрюлю, открыла крышку, принюхалась, поморщилась, и побежала к мусорному ведру, чтобы все вывалить.
- Вы сами себе готовили? – Спросил я.
- Ну, а как же? Да, - ответил он, - кто же? Со мной никто жить не хотел. Со мной раньше одно приведение и жило. Только никто его не видел, а он со мной говорил.
- Говорил? И что же он вам говорил?
Павел отошёл от светящегося окна в тень и предложил продолжить наш круговой обход.
- А то и говорил, что вы говорили, - непонятное что-то. Так я это не слушаю.
- Как же вы это воспринимали, чувствовали?
- Так. Хм. Просто. Пока один раз не дотяпал пешком через два посёлка до психиатрической больницы, а потом взял, развернулся и ушёл.
Я понял, что это был и не голос вовсе. И то, что я слышал - слышат все.
Все не придают этому значение, а я, видите ли, восприимчивый нашёлся!
- Но как, вы поняли, что это слышат все? Откуда такое мнение? Вы же в ухо каждому не влезали?
- Это, Макс, интересный вопрос, конечно. Я знаю, что вы знаете ответ, но зачем вам знать от меня ещё. Этого я не пойму.
- Да, - признался я, - я знаю. И все-таки хотелось бы услышать.
- Добро. Это просто. Когда ты знаешь наперёд, что тебе ответят. А ведь это  есть факт, правда, тогда и голос слышим. Все просто.
- Вот как?
- Да, Макс, вы знаете, это так. Ну, а точнее, в промежутках этого знания «наперёд» ты слышишь то, тот, посторонний голос. Мысленно, разумеется.
Это просто. Ну, совпало с вашими представлениями?
- И его заглушить невозможно, не так ли? – Переспросил я.
- Невозможно, потому что ты покажешься полным идиотом или сумасшедшим, если станешь перекрикивать сам себе, неизвестно с кем переговариваясь.
На то и паузы в словах, как говорил поэт. Мы должны слушать того, кто в нас существует помимо нас.
- Значит, вы поняли это? – Спросил я.
Мы проделали круг и возвращались к крыльцу.
- Макс, поздно или рано это поймёт всякий. Дело времени.
Ведь, я многое пропускаю из ваших суждений, но я – не дурак.
Все это уже я слышал из других уст.
- Не считаете ли вы себя, Паша, в таком случае поражённым, отмеченным?
- Поражённым, отмеченным? Нет. В таком случае, мы все поражённые и отмеченные.
В образах каждого из нас таится что-то поражённое, отмеченное, но это поражённое составляет-то и суть нашу, не так ли?
Ведь для Создателя мы все равны, а то, что к нам приходит, подселяется – делает нас различными, не так ли, Макс?
Я промолчал. Мы вошли в дом. Павел тщательно вытер ноги.
Его лицу вновь возвратилась ирония.
Делал он все энергично, молодо, бодро.
Все его движения были отчеканены. Он был в чем-то слишком уверен?
И не так, как раньше. Золотым блеском в склерах его светилась музыка жизни, которой качество я ещё не знал.
Кроме того, им начисто теперь игнорировались мои изучающие взгляды. Если раньше ему они казались странными, и он замирал, обдумывая: что такое я в нем выискиваю, то  теперь – проще: он растягивался в самодовольной улыбке и продолжал заниматься тем, чем раньше независимо.
Катя услышала наш мужской тарарам у входа, и вышла встречать.
На ней был фартук, в руках – кухонное полотенце. Она тщательно вытирала им пальцы.
Меньшим час назад ещё я мог допустить, что мне показались некие  изменения в Кате. И если они произошли – это результат стрессов и произошли они  малые. Ещё меньшим час назад я боялся, что в доме снова повиснет угнетающий дух того безобразного приведения, зачем мы здесь явились с моей помощницей. И Оно будет довлеть над настроением нашей компании.
Но все.
Но все складывалось как-то так, таким образом, что будто ничего и не случилось, будто собрались мы здесь старыми этакими друзьями на приятную этакую  встречу, как  давно уж не виделись.
- Ах, дорогие мои, мальчики! Я вас и потеряла! – Катя засмеялась широко, простодушно, без хитринки той прежней Катюхи, в которой глухо сидел гвоздь.
И ее поведение напротив Павла как-то изменилось.
- Ну, Макс, - приглашала она меня тёплым голосом, увидев, что я замешкался, между тем, что Павел,  потирая руки, прошёл уже вперёд.
До того, как она ко мне обратилась, меня удивило ещё раз то, как явно изменилось ее отношение к Аристарховичу.
А он?
А он будто бы тот только этого ждал. Будто бы он ничего особенного не заметил и в пол оборота согласен был с тем, со всем тем, как ласково, благосклонно, без задоринки с ним обходилась молодая наша особа.
- Ну, Мак, ты идёшь ли? – Она стояла, не сдвигаясь с места, пропуская Павла.
- Да, я сейчас, - ответил, - ты можешь идти.
Намеренно медленно я стягивал с себя обувь и искал, во что бы ступить. Намеренно я делал вид, что мне нужно ещё задержаться кроме. И пройти, например, в свою комнату.
Намеренно я опустил глаза, увлекаясь, будто чем-то своим, чтобы только лучше рассмотреть поведение Кати со стороны, тишком.
Она не задерживалась, отнюдь
Она сказала тихо «ладно» и скрылась в ярком пролёте столовой, где раскладывался стол, и выставлялись яства.
- Ого! – Я услышал хлопок ладошек Павла от удовольствия оттуда.
Я представил его ублаготворённый вид, с жестом некоторого перекоса тела, когда он, проходя вдоль стола, например, желал выбрать местечко, где бы удобно расположиться. Его прямую не закамуфлированную улыбку.
«И что же здесь плохого?» - Возникло.
«Что здесь плохого. Все это уж очень неестественно?»
- А чем очень неестественно, отличается от просто «неестественно»? – Задался я тут вспомнил паузы, о которых говорил Павел, в которые мы встречаемся с тем посторонним, что должно жить в нас помимо нас. С тем, кто втискивается между шаблонами речи.
И это наречие «очень» - излишнее, действительно. Оно принадлежало Ему.
И  мысли…
- Макс! Ма-а-акс! – Выкрикнула Катя из столовой, - эй, старичок, где ты?
Это обращение меня полностью разбило. Я не верил ушам, но я взял себя в руки, и пошёл, вошёл, рисуя на лице благодушие.
- Садись, Мак! – Катя вышла из-за стола, обойдя его, подошла к стулу, который предназначался мне. – Вот! Твоё законное место! А мы, с Пашей, сядем на той стороне. Тебе, ух – раздолье!
Она бросила  рукой на моё место.
Павел радостно сейчас принимал ее такой, какой она есть. Изменения?
Он не замечал их. Или нарочно – не замечал?
«В ней все же что-то ещё остаётся той Кати, которую я знаю», - с этой мыслью я прошёл к своему  сидению.
Я не мог сосредоточиться ,все думал- думал.
Ни одно блюдо меня не привлекало, хотя, признаться, я был голоден
Какое-то время, я сидел в полной растерянности и мысли, бурные те мысли табунами, перескакивая друг друга, толпились то у одной стенке моего мозга, разворачивались и бежали  - к другой. Скакуны мелкие, хрупкие всадники на тонких лошадках.
 Что ли стоило на них задерживать внимание?
Передо мной белая скатерть, стол, блюда, лица молодых людей, светящихся. Озарённая комната с высоким потолком, старая милая мебель.
Это было намного величественней, значимей, чем те скакуны, бежавшие в моей голове.
«Униженные и оскорблённые, - вспомнил я слова, что в беспамятстве  моем со мной говорило. - Мы – тени Земли, мы наиболее плотное население ее, кость, которой вы  пренебрегаете».
Аристархович и Катя вели непринуждённую беседу. Смеялись.
 Павел, сугубо по-мужски сдерживался, подминая губы всякий раз, как закладывал ложку еды в рот или отпивал жидкость.
Катя же, растрёпано, мотала руками, воодушевлённо, и не обращала на все мелочи внимания. И даже то, что иногда у неё изо рта выстреливала какая-нибудь крошка…
«Да, это была и она, и она. И она есть. И все же что-то не так», - размышлял я, собирая с тарелок кусками разных блюд. Пюре, сельдь, салаты, фаршированные яйца, горячий компот.
«Действительно, - думал, - неожиданно: эта смешливая баламут - девушка способна на такое мастерство! Неожиданно и приятно. Молодец! А если учесть, что матери у неё нет – того удивительнее»!
- А наш Макс, - посмотрела на меня Катя, - все думает-думает! Старик Хоттабыч!
Так сказала она.
Я, видимо, сильно изменился в лице, что на секунду воцарилось тишина. Но она была ощутима.
Павел молча продолжал стучать по тарелке вилкой, вылавливая там что-то, и особенно сосредотачиваясь на том. И как всегда впаянная улыбка не покидала его.
Он светился прекрасным настроением, пожалуй. И казалось, ему было светло, радостно, понятно, все разрешимо, разрешено.
Он не обратил внимания, будто на выброс Кати в мою сторону.
 Она – принадлежала ему, чем?
 Сполна он был удовлетворён  - чем?
Нынешним часом ею – красавицей, тонкой, зрелой, яркой девушкой.
Катя глядела на меня в установившееся затишье.
Губы ее остановились в процессе еды. Она глядела на меня со странным укором. Я не понимал.
«Словно я тебя, а не ты меня сейчас предала?» - Спрашивал я ее мысленно.
Она опустила взгляд, задумываясь и обнадёживая этим, но вдруг во лбу ее сомкнулись морщинки, она поморгала ресничками, забывая качество нашего прикосновения, и снова обратилась к Павлу и стала с ним говорить так же задорно.
Павел обратил на меня удовлетворённый вид, не закончив ещё прожёвывать, поднял вилку и ткнул в мою сторону:
- А вы, Катя, зря его назвали Хоттабычем, - сказал он.
И не убирая вид, но слегка подмигнул мне.
«Если раньше это человек просил защиту у меня, то теперь…» - успел подумать я.
- М-м-м, - Катя снова обратилась в мою сторону. Установив подбородок на линию вскинутой ладони, косясь и на мужчину разом и на меня - поочерёдно, понимая некую его забаву в его словах, ответила:
- А Хоттабыч и есть! И есть Хоттабыч! Разве в этом что-то дурное? Макс, скажи да зеркальцу доложи!
Павел посмеялся таким образом, что несколько раз «президентски» даже подпрыгнул на стуле. Махнул головой: эх, мол, удачная выходка!
И тем больше занялся едой, уже и заканчивая с ней.
Я не мог вымолвить и слово.
«Самое дурацкое положение, - думал я, - в какое я только попадал!»
В моем воображении возник образ моего преданного друга Демира, всех тех,  людей, отрывками, которым в жизни я помог, безусловно.
Ко мне явились благодарные слова клиентов и то, как искренни они были.
Как гордился какой-нибудь человек, случайно встретившись где-нибудь на улице дальней страны, узнавая меня и спеша поделиться сокровенными секретами своей жизни, перспективах семьи.
Я не понимал сейчас, что мне теперь следовало делать.
И если бы я делал что-то не так , то как согласовалось бы это с элементарными правилами порядочности, этикета?
 Мне хотелось выскочить из-за стола, но я не понимал какое выражение лица я должен выстроить при том. Что на мне должно было состоять, чтобы сделать это правильно, искромётно?
 Все-равно, ведь они увидят суть обиды моей.
«Униженные и оскорблённые, - вспоминал я слова Чудовища, - ты думаешь, мы не имеем права жить? Живёшь, значит существуешь. Запомни это.
Вы, люди, многое накопали, а толку -  перевернули одну и ту же почву вверх корешками. И только.
 Но когда мы шествуем стройными рядами, мы видим, как стыдливо вы пресмыкаетесь, как прячете вы свои животики в мягкое место, где надеетесь, будет безопасно вам!
 И грязь с наших сапог сыплется в ваши рты, и дышите вы пылью до тех пор, вечных времён, которые сами себе устанавливаете. Вы терпите, пока мы не пройдём мимо невзыскательных лиц.
Я думал об этом, и ко мне пришло решение.
Я поднялся из-за стола без резких движений, с видом утомлённым.
Задержался, справляясь со своим полуобморочным, свалившимся на меня,  состоянием, производя некоторую «культурную» паузу, прежде чем как можно скорее удалиться.
- Ты уходишь, Макс? – Спросила меня Катя. – Не рано? Спать пойдёшь?
- Да, пожалуй. Завтра много работы.
- О, да! – Воскликнул Павел, -  завтра что-нибудь новенькое изобретём!
Он не поднимал глаз.
- Впрочем, если моё присутствие, - начал я, наливаясь краской, бурно переживая все оскорбления, которые разрушали меня, - если моё присутствие вам уже не так  необходимо, я, конечно же, ранним утром и уеду. У меня, на самом деле, много других клиентов!»
Так сказал я, обдумывая: почему я сказал «клиентов», а не «дел»?
« Где подвох?»
- Мак! Мак, Мак! Дорогой! Что ты!? Мы не хотели тебя обидеть! Мы с Пашей не хотели тебя обидеть! – Повторила девушка, -  как же мы без тебя тут останемся? Ты же обещал меня не бросать, а? И я же все ещё твоя помощница, а?
В ауре размытых чувств попытался сконцентрироваться на девушке, уловить хоть что-то вразумительное мне.
Но ничего не видел, ничего не слышал.
Я нашёлся лишь, как продолжить схему моего аварийного удаления из сложившихся обстоятельств.
Уходя, в спину я слышал сдержанный смешок.
И уже не важно было, от кого он звучал: от Павла ли, от Кати, я покинул столовую и направился в ту сторону, где прежде переодевался, где была моя на эту ночь спальная кровать.
Меня не провожали, нет. Напротив, - застучали приборы.
Катя сорвалась с места там, доставать из серванта бокалы. Они смеялись, шутили тет-а-тет.
Я не понимал: почему и это мне кажется оскорбительным? Ведь она молодая леди и ей позволено все!
 Но как только я представлял ее в объятиях мужчины, любого мужчины, проходного мужчины, - этого Павла, как во мне вскипала ревность.
Ревность. По-другому не назовёшь.
Я вспоминал наш отдых на берегу реки, как нежно она касалась моего плеча, как доверчиво смотрела в глаза, как покорна и внимательна была ко всякому моему действию. У нас не было ничего и не могло ничего быть. Но я чувствовал к ней какое-то родство.
«Как же ты можешь чувствовать, - говорил во мне голос, - когда она – полная противоположность тебе? Она - разница тебе во всем. Что ты возомнил? Мало ли таких девочек ты встречал на своём пути и мало ли их ещё будет?»
«Да, это, правда: мало ли было, мало ли будет.
 Но что-то вязкое, терпкое не давало мне покоя, не давало.
Что-то гнетущее, увлажняющее пустынное сокровище моей души, говорило: «Катенька, ведь она – особенная!»
Я вошёл в комнату, сбросил с себя тапки, скинул халат, бросился в кровать. Панцирная  сетка под матрасом возмущённо скрипнула и пролепетала свободными боковыми крылышками своими: «ещё тут кого принесло!?»
Я лежал, уткнувшись в подушку, думал.
«Ах, если бы всего этого не было раньше, - не было той случайно встречи, голоса, ее странностей, ее особенности!»
- Епистрофия, - проговорил я вслух.
И буквально тут же выстроившись в ряд картинки воспоминаний, жгучих, ярких, незабываемых – стали одна за другой являться мне. И везде – ее живой, бойкий вид, образ тонкой сильной Кати.
Мне захотелось плакать. Тихо, безбрежно. Просто так.
Просто покрыть белую наволочку знойными слезами, потом перевернуть ее сухой стороной и бухнуться в сон.
Я услышал стук в дверь. Сердце вспыхнуло. Я знал - это она.
Мне нужно было подняться, отряхнуться, привести себя в порядок. Изобразить на лице что-то удобное, среднее, горькое, полугорькое.
«Зачем?»
Я лишь поднял голову и выдавил глухо:
- Да.
И только с тем стал подниматься.
Вошла Катя. Легким пахом закрылась за нею дверь.
- О! – Сказала она, - это ещё, что за дела! А раздеться нормальненько мы не можем? А уложиться баеньки в тёпленькую постельку? Сколько мы с тобой, Мак, по дорогам плыли? Вот теперь у нас – полный порядок! Полный абажур!
Она подошла. Я прятал свой прямой взгляд.
Поднялся и зачем-то торопливо перебирал попавшиеся под руку чужие вещи, попытался их засунуть в единственный тут расположенный шкаф.
-Ну, ну, ну, ну, Макс! Что ты?! Успокойся. Ничего себе так и не  произошло. Пошутили и все. Подумаешь! Восхитительный какой! Я не думала, что ты такой нюнька!
И это она говорила мне.
Я снова не находил слов, путаясь в чувствах.
«Ах, Катя! Телеэпистрофия!»
Я ощущал себя совершенным подростком перед ней, нашкодившим и не знающим как оправдаться перед, будто взрослой женщиной.
«Странное чувство».
- Ну, ну, ну, ну! – Не переставала она преследовать меня частицами упокоения.
Она помогла мне снять рубашку, отвернулась, пока я справился со штанами и улегся под одеяло.
- Жарко сегодня, - сказала она, не оборачиваясь.
- Жарко, - повторила.
- Я сегодня буду спать голой, - сказала она и обернулась.
Я полулежал на подушке. Голова моя висела над нею.
- Ну, дорогой Мак, до завтра!
Она пролетела рукой по краю платья своего, прыснула смехом, развернулась и пошла прочь.
«Все!» - Внутри проговорило мне точно.
Катя вышла.
Вышла так же легко, прикрывая дверь за собой, как вошла.
Я оставался в том же полулежачем положении. Затылок мой в миллиметре продолжал висеть над пухом подушки.
Потом я поднялся, сел, думал.
Стал одеваться.
Мне нужно было выйти, пройтись перед сном или...
Или идти куда-нибудь, например, вдоль канала. Далеко. До утра.
Потом куда-нибудь, куда бы несли бы ноги.
 - Уйти навсегда, - прошептал я.
Я обул тапки и направился к двери, чтобы в коридоре вооружиться обувью. Стойкое, аскетичное, волевое что-то положилось в моей душе, устанавливалось.
Но в дверь тихо постучались. Снова.
«Павел? - Решил я, - Что ещё? Он хочет попросить прощения?»
« Я итак отдал ему самое дорогое, что у меня есть. Поделился».
Взявшись за дверную ручку, я отворил.
На пороге стояла Катя.
- Я хотела у тебя кое- что спросить! – Произвела она и буквально втолкнула меня назад.
Мы прошли к кровати. Она толкнула меня в грудь, я сел.
Она расположилась рядом и глядела на меня во все глаза.
Мы молчали около минуты. Она то поднимала на меня взор, то опускала.
- Макс, - наконец, спросила она меня.
- Что? – Сглотнул я.
- Макс, - вдруг надрывом сорвался ее голос. – Макс!
Лицо ее исказилось, и она бросилась ко мне, на рубашку с горящими слезами.
- Макс, что  происходит? Что со мной, Макс, происходит?!

8