13. 5 В чём польза молчания?

                Из книги «В поисках чудесного» П.Д. Успенского,

слова Успенского:

(стр. 341) «В октябре я побывал  у Гурджиева в Москве. Его небольшая квартира находилась на Малой Дмитровке. Все полы и стены были убраны коврами в восточном стиле, а с потолков свисали шёлковые шали. Квартира удивила меня своей особой атмосферой. Прежде всего, все люди, которые приходили туда – все они были учениками Гурджиева, - не боялись сохранять молчание. Уже одно это было чем-то необычным. Они приходили, садились, курили – и часто целыми часами не произносили ни слова. И в этом молчании не было ничего тягостного или неприятного; наоборот, в нём было чувство уверенности и свободы от необходимости играть неестественную роль. Но на случайных и любопытствующих посетителей такое молчание производило необыкновенное впечатление. Они начинали говорить без конца, как будто боялись остановиться и что-то почувствовать. В то же время некоторые считали себя оскорблёнными; они полагали, что молчание направлено против них, чтобы показать, насколько ученики Гурджиева выше их, чтобы заставить их почувствовать, что с ними не стоит даже разговаривать; другие находили молчание глупым, смешным и «неестественным»; им казалось, что оно выказывает наши худшие черты, особенно нашу слабость и полное подчинение «подавляющему нас» Гурджиеву.

П. даже решил отмечать реакции разных людей на молчание. Я в данном случае понял, что люди боятся молчания больше всего, что наша склонность к разговорам возникает из самозащиты, из нежелания что-то увидеть, в чём-то признаться самому себе.

Я быстро заметил ещё одну странную особенность квартиры Гурджиева: здесь невозможно было солгать. Ложь сейчас же становилась явной, ощутимой, несомненной, очевидной. Однажды  пришёл какой-то знакомый Гурджиева, которого я встречал раньше и который иногда приходил на встречи в группы Гурджиева. Кроме меня в квартире было два или три человека; самого Гурбжиева не было. И вот, посидев немного в молчании, наш гость принялся рассказывать, как он только что с кем-то повстречался, как этот последний рассказал ему чрезвычайно интересные вещи о войне, о возможности мира и так далее. Внезапно я почувствовал, что он лжёт. Никого он не встречал, никто ничего ему не рассказал».

                Зачем он это сделал? Нарушить молчание? Показать свою компетентность? Просто лгун?

«Он придумывал всё это на месте, потому что не мог вынести молчания».

                Что происходит, когда человек молчит? Он думает, обо всем, что узнал. Он наблюдает за окружающим миром, особенно за людьми.

«Глядя на него, я ощущал неловкость; мне казалось, что если я взгляну на него, он поймёт, что мне всё известно. Я посмотрел на остальных и увидел, что и они чувствуют то же самое и им едва удаётся сдерживать улыбку. Тогда я глянул на говорившего, и увидел, что он один ничего не замечает и продолжает быстро говорить, всё более и более увлекаясь своим предметом и не замечал взглядов, которые мы ненароком обменивались друг с другом.

Когда человек болтает или просто ждёт случая начать разговор, он не замечает чужих интонаций и не способен отличать правду от лжи. Но как только он успокоится сам, то есть немного пробудится, он слышит разные интонации и начинает распознавать ложь».

                Получается, что пробуждение это избавление от гун невежества и страсти?

«Вид механических лгущих людей здесь, в квартире Гурджиева, напомнил мне ощущение, вызванное «спящими».

Мне хотелось представить Гурджиеву некоторых моих московских друзей, но среди всех, кого я встретил в эти дни, только мой старый товарищ по газетной работе В.А.А. производил впечатление достаточно живого человека, хотя как всегда, был по горло занят работой и носился с одного места на другое. Но он очень заинтересовался, когда я рассказал ему о Гурджиеве, и с разрешения последнего я пригласил его к нам на завтрак. Гурджиев созвал около пятнадцати своих людей и устроил роскошный по тем временам завтрак – с закусками, пирогами, шашлыком, кахетинским и тому подобным.

У меня упало сердце, когда я понял, какому испытанию подверг своего старого друга. Дело было в том, что все молчали. А. держался в течение пяти минут, после чего он заговорил. Он говорил о войне, обо всех наших союзников и врагах вместе и по отдельности; он сообщил мнение всех представителей общественности Москвы и Петербурга по всевозможным вопросам, затем рассказал о сушке овощей для армии (чем занимался тогда в дополнение к своей работе журналиста), особенно о сушке лука; затем об искусственных удобрениях, о сельскохозяйственной химии и химии вообще; о мелиорации, о спиритизме, о «материализации рук» - и уж не помню о чём. Я уже собирался заговорить, боясь, как бы А. не обиделся, но Гурджиев бросил на меня такой свирепый взгляд, что я сейчас же замолчал. К тому же страхи мои оказались напрасными. Бедный А. ничего не заметил; он так увлёкся собственным красноречием, что со счастливым лицом проговорил за столом, не останавливаясь ни на  мгновение, до четырёх часов. Затем он с большим чувством пожал руку Гурджиеву и поблагодарил его  за «очень интересный разговор». Взглянув на меня, Гурджиев про себя рассмеялся.

Мне было очень стыдно; бедняга А. остался в дураках. Конечно, он не ожидал ничего подобного и попался. Я понял, что Гурджиев устроил демонстрацию для своих учеников.

- Ну вот, видите, - сказал он, когда А. ушёл – это называется умный человек. Но он ничего не заметил бы, если бы даже я снял с него штаны – только дай ему поговорить. Больше ему ничего не нужно. Этот ещё был лучше других, хотя каждый похож на него. Он не лгал, он знал то, о чём говорил, конечно, по-своему. Но подумайте, на что он годен? И ведь уже не молод… Возможно, ему подвернулся единственный случай в его жизни услышать истину. А он всё время говорил сам…»