Запах поэзии

Снег беззвучно падал за окном. Гнилое окно еле сдерживало порывы ветра. Драные
гардины заслоняли зимний свет, который, попадая в комнату, преломлялся и
менял свой цвет от вони, что царила в помещении.

Вообще вонь пронизывала собою всё в квартире. Это была вонючая квартира. Уже
у порога закрытой двери вонь давала о себе знать. Никто не посещал эту
квартиру. Лишь её несменный и тоже вонючий обладатель обитал в её недрах.

Все дети в округе знали, какая квартира самая страшная, самая запретная и
самая притягательная. Каждый семилетний пацан, смотря на старый дом, в котором
находилась эта квартира, воображал у себя в голове те запретные сокровища и
тайны, которые могли находиться там. Редкие оборванцы всё же сбегали от своих
родителей, перебегали через дорогу с поникшими проводами, заносились в кривой
и сырой подъезд мимо его столетних стражниц, поднимались на второй этаж по
обгрызённым ступенькам, и слева перед ними представала та самая вонючая
дверь той самой вонючей квартиры. Высшей мерой наслаждения для тех непосед
было три минуты подряд долбиться в дверь, крепко-накрепко зажав маленькие
носики, после этого подняться на один лестничный пролёт и ожидать выхода
хозяина квартиры. Ровно три минуты занимали у хозяина переполнение его чаши
терпения, тяжёлый подъём с доисторического стула, тяжёлый поход к входной
двери и неряшливое ковыряние ключом в соответствующей скважине. Когда хозяин
открывал дверь, резвые дошколята уже корчили свои рожицы на один пролёт выше
его. Хозяин не мог и не хотел преследовать детей ни вверх по лестнице, ни
вниз, поэтому находил первый попавшийся предмет у себя в квартире и швырял его
в сторону хулиганья. Дети в разбойничьей эйфории покидали место преступления
после того, как хозяин запирал дверь. Лишь ему, несменному и тоже вонючему
обладателю, было положено обитать в недрах вонючей квартиры.

Вонючая деревянная дверь с пятнами, трещинами и сколами закрывалась. Липкие
ключи вешались на ржавый гвоздик. Паркет с весомыми дырами, сквозь которые
были видны и слышны жильцы первого этажа, жалобно скрипел под тяжёлыми,
вонючими ногами. Вековой слой пыли неторопливо поднимался на сантиметр-два
из-за ударов грузных шагов. Мимо ползла вонючая кухня, больше похожая на
свалку. Хозяин вонючей квартиры, который и сам был весьма и весьма вонюч, шёл
обратно к своему доисторическому, вонючему стулу. Одна из ножек этого стула
почти проваливалась в дыру в паркете, но было видно, что ни одна из ножек уже
очень давно не покидала своего места. В целом было довольно удивительным то,
при помощи каких сверхъестественных сил этот измазанный, искошенный, побитый и
вонючий пол выдерживал вес своего громадного, вонючего хозяина.

За окном беззвучно падал снег. Весёлые и по-детски жестокие крики детей
исчезли. Хозяин упал на свой стул. Стул заскрипел. Пыль осела, соседи то ли
ушли, то ли затихли. Всё погрузилось в тишину. В вонючую тишину.
Серо-коричневые пейзажи крохотной комнатки, куда еле-еле втискивался её
обладатель, застыли. Хозяин сидел, сложив руки на коленях, и тяжело дышал, как
и все тяжёлые люди. Его глаза падали на жёлтый, испачканный листок бумаги,
расположенный на столе.

После минутного затишья хозяин сделал усилие и потянулся за ручкой, лежавшей
недалеко от листка. Вонючий, древний стул издал продолжительный скрип.
Обладатель своей вонючей и болезненно-белой рукой поймал грязную, липкую и
вонючую ручку. Стул продолжал скрипеть. Другой рукой он пододвинул к себе
листок, собрав им все вонючие крошки и волосы на столе. И вновь всё замерло и
стихло. Только вонючее и тяжёлое дыхание хозяина размеренно раздавалось в
комнате.

Хозяин долго сидел перед пустым листочком. Казалось, что этот листочек кто-то
в невероятной спешке вырвал из самой дешёвой на свете тетради, сбежал с ним от
всех спецслужб мира, купаясь в грязи где-то на границе двух враждующих стран,
вместе с ним умер и был схоронен лет на сто, пока мафиозники не раскопали
могилу в поисках свободного места на кладбище. Судя по внешнему виду этого
листка, можно было сказать, что сей клочок бумаги повидал намного больше, чем
любой рядовой гражданин какой-нибудь авторитарной страны.

Вонючий хозяин вонючей квартиры положил вонючую ручку на вонючий стол и под
родной скрип вонючего стула повернулся всем телом, чтобы взглянуть в вонючее
окно с вонючими гардинами. А за окном беззвучно падал снег. Он был
кристальной, девственной чистоты. Снежинки, спускающиеся с небес, были белее
всех невинных лиц робеющих красавиц, белее всех зарплат государственных
чиновников, белее любого кота, любой шубы, любой ночи. И этой Богом подаренной
чистоте было суждено опуститься на грязную, пыльную, отвратительную землю.
Снег неминуемо сливался с ней, приумножая проклятую грязь. Город не давал
снегу ни шанса.

Хозяин никогда не видел истинной красоты снега: грязное, заляпанное, вонючее
окно искажало реальность. А в те редчайшие исторические события, когда хозяин
совершал поход от своего дома до магазина и обратно, когда всякий прохожий
старался избежать невольной встречи с ним, хозяин тоже не видел истинной
белизны снежинок: его глаза были прикованы к земле. Возможно, когда-то давно в
другой стране, где пели птицы, светило солнце, а на улице веяло счастьем,
хозяин видел своими глазами чистоту снега. Но сейчас, спустя столько лет он не
помнил не только белизны снегов, но и той страны.

Хозяин смотрел в окно. Дыры в полу присутствовали. Стальная кровать с
деревянным неотёсанным днищем, незаправленная, старая и вонючая молча стояла
в углу. Старинное зеркало стояло у стены и вот уже век или больше отражало
рваные обои с прогнившим плинтусом. Лампочка хоть и исправная, но давно уже не
светившая повесилась от того, что её бросил абажур. Она не знала, что он,
узнавши, сколько ему лет, тут же упал замертво на пол. Впоследствии путём
беспричинных пинков хозяина и других способов миграции домашнего мусора его
занесло куда-то в кухонный угол.

Холодильник из прошлой эпохи такой же излячканный, с неизвестными пятнами и
вонючий, как и всё в квартире, дрожал от собственного холода. Кухонным ящикам
вот уже скоро было предначертано низвергнуться с кухонных небес, подобно
обманчивому Люциферу, чтобы разбиться об гнилые стол, пол и остатки стульев.
Банки, этикетки, упаковки, окурки, остатки еды, испорченные вещи, грязная
одноразовая посуда, крошки, волосы, какие-то бумажки и другой мусор альпийскими
лугами устилал все возможные и невозможные площади в квартире.

Справа от вонючего стола располагалась кровать, а слева возвышался не то
сервант, не то буфет. Казалось, что он был создан ещё в те времена, когда люди
уходили в горы, чтобы отыскать там серобородых мудрецов. Дверцы серванта давно
уже все поотваливались. Где-то даже торчали петли. На его верху чудесным
образом сохранились вазы, на которых было столько пыли, что нельзя было
разобрать, из чего они были сделаны и какого они были цвета. Многие полки в
буфете были наполнены тем же разношёрстным мусором, что устилал дырявый паркет.
Где-то проглядывали пожелтевшие фотографии с чьей-то свадьбы. На других
фотографиях у кого-то родился ребёнок, где-то кто-то трапезничал в лесу на
шашлыках. Некоторые фото лежали вверх ногами, обнажая чей-то женственный
почерк, описывающий дату создания фотокартинки. Чуть пониже в шкафу пылились
книги. Судя по переплёту можно было сказать, что это какая-то всем известная
и всеми забытая классика. Книги, которым не повезло, когда-то давно упали и
гнили на полу.

Каждый кусочек мусора, каждый клочочек бумаги, каждая крошка, каждый ломтик
позапрошлогоднего хлеба - всё имело свой индивидуальный и неповторимый облик.
Крошку с пола на кухне нельзя было спутать с той, что с пола в прихожей. Но
было кое-что, что объединяло, связывало и сплочало всё в квартире: от самого
хозяина и до вида сан-узла, который страшно было даже воображать.
Всемогущая, своевластная, невероятно ревнивая и вездесущая сила, подобно
религии, царила в каждом уголке квартиры, в каждом её закутке. Вонь Великая
правила в этой дьяволом забытой дыре. Ничто не скрылось от неё, ничто не
убежало. Её владения изо дня в день, медленно, но верно, расширялись сначала на
соседние квартиры, потом и на весь дом. Любой житель всех близлежащих серых
домов знал, с кем стоит считаться, знал, какое место небезопасно не обходить
стороной.

Хозяин был правой рукой Вони Великой. Он безудержно распространял её власть
вместе с дохлыми крысами, разбросанными по квартире то тут, то там. Всякое его
действие можно было объяснить распространением воли её Величества Вони.
Далёкие, незнакомые с ситуацией люди могли подумать, что вонь берётся от
хозяина. Они не могли даже и вообразить, что обладатель вонючей квартиры был
всего лишь одним из порождений её Величества. В начале была Вонь Великая, и
уже после она создала и дом, и квартиру, и хозяина.

Апельсиновые и малиновые оттенки уже совершали набеги на лазурь неба высоко
над вонючими тучами, а хозяин всё сидел и смотрел через оконную грязь.
Глубоко вдохнув, подержав вонючий воздух у себя в напрочь прокисших лёгких и
выдохнув уже не просто вонючим воздухом, а самой что ни на есть настоящей
вонью, хозяин принялся вставать. Запела кривая, расстроенная скрипка
доисторического стула. Раздался звук, похожий на падающую штукатурку с потолка
соседей снизу, благо всё было прекрасно слышно через дыры в полу. Всё же встав
раза с третьего, хозяин направился на кухню. Или на свалку - без разницы.
Паркетные дощечки дружно подскакивали, радуясь мощным ударам тяжёлых
шагов. Через минуты две хозяин явился на кухню, по пути распинав на Великом
Мусорном Пути между кухней и комнатой все банки и ошмётки. На этот раз
обошлось без жертв, но зачастую под раздачу, а вернее, под тонну-полторы
то и дело попадала парочка зазевавшихся таракашек.

Хозяин остановился посреди кухни по щиколотку в мусоре. Трапезная вполне
обыденно гнила себе и гнила. Владелец подошёл к выключателю и включил свет.
Спустя пятисекундную задержку жёлтый, приглушённый и по-своему вонючий свет
развалился в кухонном пространстве. Хозяин подошёл к плите. На плите помимо
пятен и разводов располагался чайник. Он взял его и понёс к смесителю. Чайник
был без крышки, поэтому и открывать ничего не нужно было, чтобы налить воды.
Обладатель открыл воду: из крана как-то что-то какого-то неизвестного цвета
не то пошло, не то поехало, не то поскакало, не то потекло прямиком в
водонагревательный аппарат. Одно было понятно точно: эта субстанция, как и всё
в квартире, была вонючая. Залив полчайника неким нечто, хозяин поставил его на
плиту. Он зажёг огонь: из двадцати четырёх огоньков конфорки горели только
три. Пока чайник кипятился, хозяин готовил себе кушанья. Обнаружив в глубине
мусорной кучи нож, которым, видно было, древние люди разделывали мамонтов, и
достав из пожелтевшего холодильника различные кушанья, он занялся готовкой.
Минут пятнадцать на кухне в жёлтом вонючем свете звучали потрескивание чайника
и размеренные, неторопливые стуки ножа. Когда яства были готовы и чай остывал
в некогда бывшем фарфоровым, а ныне вонючем чайнике, владелец, смахнув мусор
с нечто похожего на стул, сидел и ждал, преисполненный вони и одиночества.

Чай остыл. Началась трапеза. Хозяин сидел за столом и смотрел пустым взглядом
в никуда. Лишь изредка слышались причмокивания, прихлёбывания и звонкие елозанья
ложки в потрескавшейся чашке. После ужина обладатель сидел могучим снежным
комом, сложив руки на коленях, посреди развалин кухни. Его взгляд был не то
поникший, не то задумчивый.

Солнце перестало греть грязь на окне. Вернее, не солнце, а та шелуха,
оставшаяся от него после густых чёрных туч. Властитель, по своему обыкновению,
направился в уголок своей вонючей комнатушки, служивший ему опочивальней. Он
остановился на пороге комнаты, и перед ним предстал сумеречный облик
замусоренного интерьера. Лучи света, ещё отражавшиеся от туч и черневшего
неба, придавали предметам золотисто-янтарный оттенок. На мгновение даже
забывалось, что это мусор, что он воняет, что он вообще есть.

Кровать молча ждала своего хозяина. Ничего расправлять было не нужно. Вонючий
обладатель лёг в свою вонючую постель. Равномерное покалывание сотен тысяч
крошек покрыло спину, руки и ноги хозяина. Оно было сравнимо с бесконечными
поцелуями статического электричества малой силы. Будто на дороге столкнулись
грузовик с воздушными шариками и фура гружёная шерстяными свитерами.
Властитель спал не раздеваясь, поэтому почти не чувствовал крошек, а если и
раздевался бы, то быстро свыкся с таким существованием.

Полежав с минуту, хозяин не глядя потянулся левой рукой к прикроватной тумбе.
Её дверца ворчливо заскрипела. Обладатель своими рыскающими толстыми пальцами
набрёл на одинокий крекер. Тумба со скрежетом захлопнулась. Прислужник Вони
сделал пару укусов, поглотив испортившееся хлебобулочное изделие. Крошки
крекера посыпались на тело хозяина, а с него на кровать, затерявшись в
бесконечной крошечной пустыне.

Полежав ещё минуту, хозяин натянул на себя одеяло. Какая-то скомканная,
исписанная бумажка, словно перекати-поле, побежала по кровати и исчезла где-то
на полу. Быть может, она провалилась к соседям снизу. Кто знает. Хозяин лежал
и смотрел перед собой, хотя небо уже совершенно погасло, и было ничего не
видно. Он попытался закрыть глаза, и раза с третьего ему это удалось сделать.
Бешеные свистопляски из взрывов, искр, огоньков и вертящихся гирлянд калейдоскопом
в тёмной ночи вонзились ему в глаза. Хозяин видел всю эту безумную кулемесицу,
но смотрел он не на неё.

Когда-то очень давно, когда окно вонючего властителя ещё не было таким
вонючим, жёлтым и грязным, небо один день очистилось от смога и чёрных туч. Не
то завод остановился, не то рабочие бастовали - в любом случае для этих мест
чистое небо было большой редкостью. В тот день, в тот вечер хозяин сидел на
своей вонючей кровати подле своей вонючей тумбы и смотрел себе под нос,
полностью предоставившись скуке и бездельничеству. Иногда его взгляд слонялся
то по полу, то по стенам, то по шкафу со столом. И вот в тот день, в день
лучезарного неба, которого он даже не заметил, его глаза набрели на что-то
среди разводов пыльного окна. Это была хрупкая, робкая, бесконечно далёкая
вечерняя звёздочка. Хозяин не смог заснуть в ту ночь: его глаза были
безнадёжно прикованы к ней. Он пытался заснуть и следующей ночью, но среди той
невероятно бешеной кутерьмы света, искр и взрывов, которые обволакивали его
закрытые веки, появился один неподвижный объект - образ той звёздочки. Она
никуда не двигалась, от неё нельзя было отвернуться, уйти или скрыться. Она
лишь смущённо мерцала где-то там вдалеке. И как хозяин не пытался, он
неотвратимо откидывал одеяло, садился на кровать и до самой зари пристально и
преданно ждал звёздочку в своём окне. Так продолжалось каждый вечер с того дня
лучезарного неба, когда к нему забрела белёсая точечка на тёмных небесах.

Но она больше не приходила к нему. Она больше не блестела жемчужиной в затхлом
океане его окна. Спустя очень много одиноких ночей хозяин решил, что она
потерялась, заблудилась, пропала. О, нет, звёздочка не ушла по своим небесным
делам - она исчезла и, кажется, насовсем. И в одну из таких беззвёздных ночей
хозяину пришла мысль: а вдруг он забудет звёздочку? Вдруг не только она, но и
память о ней бесследно исчезнет? Вонючий хозяин никак не мог этого допустить,
поэтому он принялся думать о том, как же сохранить у себя напоминание о
прекрасной звёздочке. Обладатель думал несколько дней и решил, что он напишет
о звёздочке стихи. Он намеревался воспеть её красоту в стройности, звучности и
ласковости слов. Он хотел, чтобы даже само присутствие этих слов в комнате
возвышало настроение, несло счастье и великую радость. Он хотел, чтобы,
закрывая глаза и вспоминая эти стихи, он сразу же видел её перед собой. Он
хотел, чтобы она сияла ярче всех вспышек и взрывов.

Властитель приоткрыл глаза. В комнате было черным-черно. Из окна света не
было. Ориентируясь в полностью тёмном, но хорошо знакомом пространстве, хозяин
добрёл от кровати до кухни. Он включил свет. Свет неохотно загорелся.
Обладатель, заслоняя собою слабое кухонное свечение, подошёл к столу в
комнате. Всё тот же избитый листок и всё та же суровая ручка ждали его на
испортившейся столешнице.

Уже почти год стол ютил пустой листочек и засохшую ручку. Почти год назад
хозяин раздобыл их и поместил посреди стола. Почти каждый день вонючий
властитель садился на свой доисторический, скрипучий и вонючий стул, чтобы
запечатлеть образ той самой звёздочки, что однажды появилась у него в окне. Но
всё было тщетно. Слова не сдавались без боя. Ни одна строка, родившаяся в
голове у хозяина, не удовлетворяла его. Обладателю казалось, что ещё не
придуманы те прилагательные, которыми можно было описать свет звёздочки, те
междометия, которые описывали бы чувства, охватывавшие сердце; те сказуемые,
которые бы передавали всю полноту намерения и желания воспевать и воспевать
облик прелестной звёздочки.

На улице что-то застучало. Будто воробышек побежал по карнизу. Звуки
усиливались, и вот уже по крышам, окнам и площадкам топтались индюки, пингвины
и страусы. Хозяин взглянул в окно: между грязных оконных холмов тёк ночной
дождь. Небо было чернее туалетной плитки вонючей квартиры. Вдруг земля
содрогнулась. Казалось, что и стены шатались от грохота. Это был не просто
ночной дождь - это была полуночная гроза. И захлестали молниевые плети, и
посыпался ливень с чёрных небес. Хозяин ещё никогда не видел такой жестокой
грозы. На улице было то как на морском дне, то как на поверхности Солнца.
Задул невыносимый ветер. Он выдирал дубы с корнями, он менял крыши домов
местами. Хозяин заметил, как по гнилым стенам потекла чёрная вода. Страх, ужас
и безмолвие окутали его. Следуя подозрительным звукам, хозяин подошёл к
входной двери, открыл её и увидел потоки кипящей чёрной воды, поднимавшейся с
первого этажа. Внезапно с небывалым грохотом молния ударила прямо в то самое
грязное окно квартиры. Взрыв был такой силы, что окно просто испарилось.
Хозяин безропотно вцепился своим взглядом в зияющую дыру в стене с
надвигающейся разъярённой грозой.

И только в тот миг, когда обладатель был наиболее уязвлён, к нему в голову
закралась самая обыкновенная мысль: а какой, собственно, дождь, а какая гроза,
если на дворе зима?

Наступила довселенская тишина. Струйки воды резво потекли вспять. Вода отошла,
будто испугавшись чего-то. Чёрные тучи начали расступаться, и, когда они
разошлись, сквозь дыру в стене полился румяный, нежный, ласковый свет той
самой звёздочки. Сердце хозяина дрогнуло так сильно, как оно не трепетало от
всех вместе взятых вспышек молний и раскатов грома. В этот миг он открыл
глаза.

Снег беззвучно падал за окном. На улице была ночь. Хозяин лежал в своей
вонючей постели, окутанный не одеялом, а Вонью Великой. Он несвойственно ему
резко встал с кровати, чуть не упав, и впился глазами в окно. Но кроме грязи
на окне и противных туч там ничего не было. Хозяин смотрел в окно, надеясь,
что тучи разойдутся и он увидит её вновь. Он всё купалось в тумане
незыблемости, лени и неизменности.

Обладатель опустил взгляд на свою вонючую тумбу рядом с проржавевшей батареей.
Он задумался о том, что за странный сон ему приснился. Ещё никогда после
прихода звёздочки он не засыпал до наступления рассвета. Хозяин был потерян,
как ребёнок, от которого впервые на продолжительное время отошла мать.
Событие свершилось, и он был не в силах его предотвратить. Оставалось лишь
предстать перед своим же собственным судом.

Властитель, словно раненный, тяжело дышал, метался взглядом и нервно стучал
пальцами, ногами и всем телом. Небо всё также дымилось непроглядной завесой.
Где-то вдалеке желтел старый уличный фонарь, включавшийся ровно в шесть вечера
и выключавшийся в семь утра.

Хозян чувствовал себя тем самым человеком, у которого пропало всё, всё до
одежды, что была на нём. Выбежав на тротуар, он начал кричать о своём горе, о
своей неизвестности, что совсем скоро явится к нему. Но никому не было до него
дела. Лишь бы не мешал проходу, что он - гигантский обладатель - лучше всего
умел делать. Именно с таким душераздирающим состоянием в душе хозяин стоял в
своей вонючей квартире, на своём вонючем паркете, возле вонючей незаправленной
кровати и глядел на чёрное небо сквозь своё вонючее, грязное окно.

Хозяину не было места в квартире. Впервые ему показалось сначала неудобно,
потом тесновато, а в конце концов бесконечно узко и мерзко посреди этой вони,
между этих сырых стен. Внешне не поменялось абсолютно ничего. Но внутри
хозяина дома стали стоять на крышах, солнца сделалось квадратным, а рыбы из
озёр, рек и океанов вдруг улетели в облака. Вдруг фундамент, на котором
держалась жизнь хозяина разрушился. Или наоборот он вдруг впервые появился?

Хозяин был теперь властителем чему угодно, но не себе. Он обернулся и увидел
желтизну листка на столе. Резво схватив его и ручку, хозяин, насколько он это
мог делать быстро, дошёл до входной двери и дёрнул за ручку. Дверная ручка
дёрнулась, а рука не дрогнула. Хозяин открыл дверь и поток воздуха, смешавшись
с вонью, ударил ему в лицо: Вонь Великая гневалась и не хотела отпускать
своего слугу. Но хозяин вышел из вонючей квартиры, вышел из вонючего дома и
пошёл с листочком в руках навстречу его звёздочке. И только трухлявая, гнилая
и вонючая дверь той самой квартиры скрипела на ветру.

Хозяин шёл изо всех сил по ночному, пыльному городу. Под его ногами хрустели
крупицы снега. Он нёсся и думал только о ней. Не о молодых парнях и девушках,
тусовавшихся возле клуба, не о рабочих коммунальных служб, работавших в ночную
смену, не об одиноких студентах с уставшими глазами в окнах домов, не о снеге,
не о домах, не о разбившихся дорогах. О ней и только о ней.

Пройдя уже большое расстояние, хозяин заметил, что на нём кроме грязной старой
футболки, вонючих штанов и мёртвых носков ничего не было. Но он даже и не
замечал снега, обжигавшего его ступни. Хозяин не останавливался ровно с того
момента, как он отвернулся от своего грязного окна. Хозяин шёл. Ему казалось,
что он в первый раз в своей жизни куда-то осмысленно шёл.

Хозяин очень боялся не успеть, ведь если настанет утро, то он уже больше
никогда не увидит свою звёздочку. Он шёл, пытался бежать, падал, вставал и
продолжал идти. Капельки пота на его теле смешивались с капельками таявшего
снега, падавшего на него. Хозяин видел перед собой чистый, белый снег,
которого он, быть может, и не видел никогда по-настоящему. Но смотрел он не на
него. Хозяин вгрызся глазами в ту точку на небе, которая стала для него
святой.

Хозяин шёл, но силы его неуклонно преуменьшались. Лишь понимание того, что
Солнце скоро доберётся до горизонта, передвигало его ноги. Ветхие дома
сменились новыми, новые - частными, частные - проплешинами лесов и полей. Заря
подкрадывалась, а злые тучи всё также охватывали небо. Хозяин терял надежду,
но продолжал идти по пояс в снегу. В его руках всё также находились жёлтый
листочек и липкая ручка. Каким-то небывалым чудом босой хозяин зимой прошёл
через весь город, через весь пригород и ушёл в тихие заснеженные леса. На краю
леса под старой елью силы оставили хозяина. Он подполз к хвойному гиганту,
опёрся о него спиной и, обессилев, легонечко дышал. Его глаза и не думали не
глядеть в сторону звёздочки.

Чёрные тучи невольно белели в свете наступающей зари. Хозяин потерял надежду.
Его тяжёлая рука придавливала жёлтый листок к чистейшему снегу. Хвоинки
покачивались на свежайшем ветру. Веки хозяина стали медленно закрываться.
Хозяин думал о звёздочке, о том, как она явилась ему, о том, как он плохо
старался её воспевать.

Заря поднималась, и в её свете растворялись тучи. Хозяин почти закрыл глаза,
когда предрассветное небо очистилось и перед ним появилась его любимая
звёздочка. Вид этого нежного небесного тельца вдохнул в хозяина горсточку сил,
чтобы он смог выполнить свой священный долг. Наверное, легче было матерям
отпустить своих мужчин на войну, чем хозяину поднять свои руки. Но он это
сделал. Во имя Её. Упрямая ручка отказывалась писать. Хозяин не отпускал
звёздочку своими глазами. Он понимал, что это конец, и поэтому тратил все свои
оставшиеся силы на осуществление своей мечты, дела всей его жизни.

Не отворачиваясь от звёздочки, не глядя на листочек, не раздумывая и не
останавливаясь ни на миг, хозяин писал, что есть сил. Казалось, что не хозяин
владел ручкой, а она им. Словно она рождала слова, обороты и рифмы. Одно
четверостишие, второе, третье - строчки складывались сами собой. Ввысь и вниз:
"л", строгость и нежность: "ю", искусный завиток: "с", причудливые хвостики:
"ч". Хозяин писал, ручка становилась тяжелее, листочек вырывался из слабых
рук. Он писал и писал и вдруг обрёл необычайный покой на душе. Наступил
рассвет. Звёздочка угасала. Ручка выпала из руки хозяина. Он сделал слабый
вдох, и воздух уже сам покинул его лёгкие. Этот вышедший воздух был так же
свеж, как и на входе. Последнее, что видел хозяин, было голубое, гигантское
небо с погасшей на нём звёздочкой.

Великое тело бездыханного хозяина лежало под елью на краю леса в какой-то
глуши, где, наверное, никто и не бывал никогда. Рядом с ним лежала ручка и
листочек с поэзией о звёздочке. Возможно, кто-нибудь когда-нибудь и смог бы
прикоснуться к тем стихам, написанным липкой ручкой на жёлтом листочке. Но
ветер забрал листочек у безжизненной руки хозяина и унёс его высоко-высоко в
небеса, в сторону угасшей нежности, потерянной румяности, внеземной хрупкости
той чудной, робкой, священной звёздочки.