Достоевский на Страстном

«Какой уж тут Миколка» Спектакль театра «Ведогонь» в Боярских палатах.




Прочитать Достоевского со сцены идея стара как мир. Несколько избранных персонажей читают монологи своих героев. Читают, обращаясь то ли к себе, то ли к Достоевскому, написавшему для них тексты, иногда к партнерам по спектаклю. А участники спектакля, их шестеро, все на сцене, выбирай любого и говори ему, что у тебя на душе. Авось не оттолкнет, придется слушать. Иногда ловят глаза зрителей, и доверяют им свои душевные переживания, свои истории далекого прошлого. А зрители тут как тут, куда же без них. Они сидят ровненько по стеночкам «Боярских палат», что сразу за СТД на Страстном, на высоченных колченогих стульях с высокими спинками. Зрителей немного, ковид на носу. И пока не в носу, все в масках. Но вполне достаточно, чтобы дополнить число присяжных заседателей. А присяжных, если мне не изменяет память, как и в те далекие времена ужасного самодержавия, так и сегодня, передового и демократического гражданского общества, как и в то, недемократическое времечко, всего по прежнему, - двенадцать.
Действие происходит посередине, под горестным, тусклым светом петербургского фонаря. Родион Раскольников (Ярослав Шевалдов) Порфирий Петрович (Антон Васильев), Аркадий Иванович Свидригайлов (Алексей Ермаков), Семен Захарович Мармеладов (Павел Курочкин), Дуня Раскольникова ( Марина Бутова) – Таков избранный состав персонажей и актеров их олицетворяющих, назначенный режиссером - Дмитрием Лямочкиным.
Спектакль, извините меня за эту случайную ассоциацию, напомнил мне описание, весьма краткое описание, Питера Брука из его книги «Пустое пространство». Поразившего его, и наверное определившего его профессию, немецкого студенческого, любительского театра, игравшего «Преступление и наказание» сразу после войны в забытом, полуразрушенном немецком городе, в каком-то совсем не приспособленном для этого помещении. Актеры вышли и в очередной раз рассказали известную историю.
Актеры говорят. Они можно не сомневаться, выложат весь текст, который заучили. Можно их слушать, можно не слушать. Никаких спецэффектов, никакого ора, никакого крику, никаких смертоубийств, ни капли крови, никаких маньяков и проституток, и даже убийцы, хотя вроде все тут про убийство, на что держится современное искусство, тут нет. Иногда хочется сказать, как же вы тут устарели, в этих палатах 17-го века. А может быть, нет у них световой и звуковой современной аппаратуры? Нет, все есть. Но это вот такой, тихий, театр. Театр, который доверился зрителю. И рассказывает и рассказывает свои истории. И ты сидишь и постепенно сам доверяешься ему и слушаешь, и слушаешь, как живут люди, как они жили. Да, так же как мы, только  искренности и откровенности больше, и понимаешь, что от искреннего, дружеского  разговора ты давно отвык. И приглашён сюда, чтобы вновь вспомнить, как общаются люди друг с другом. Единственная сцена, исполненная страсти, это когда Свидригайлов пытается овладеть Дуней Раскольниковой, шантажирует ее. Запирает, прячет ключ от двери. И потом револьвер, оказавшийся в ее руке. И может быть напрасно, что сцена выбивается из общего течения спектакля накалом страстей. Нас не надо убеждать, что такое бывает. В сводке ежедневных происшествий мы привыкли и к такому.
Больше всего меня убедил в спектакле господин Мармеладов, половину спектакля спящий ничком вниз и наконец, протрезвевший и очухавшийся. Его монолог длинный и неспешный. Он играет очень узнаваемого персонажа. Это опустившийся интеллигент. Нет, это не жалкий алкоголик, бесхарактерный и беспринципный. Это человек образованный и даже высокой души, но сломавшийся, растоптанный жизнью. Когда он идет занимать денег у своей Сони, хотя знает, как она их заработала, то это не просто подлость. Он испытывает Бога на слабо. Принято считать, что главный в романе Родион Раскольников, усомнившийся в божественных заповедях. А здесь Мармеладов оказывается поглавнее. И не только алкогольная зависимость им движет, а именно незримое испытание вечности. Существует ли предел зла? И смотрит ли кто-нибудь за нами? Мы смотрим, присяжные тут уже ловят каждое слово. Чтобы оправдать и судить. И тут понимаешь, что, нет, мы не одни во вселенной. Присмотр за нами есть.
Раскольников в спектакле эпизодический персонаж, у него всего пару реплик.  Роль поручена какому-то совсем юному актеру, худенькому и маленькому, белобрысому. Это какой-то нагловатый, мелкий, пацан, и все. Такое решение роли удивляет, и сразу соглашаешься, понимаешь, что именно таким и был Раскольников. Что на самом деле, он ничтожен. Убийца всегда ничтожен. Он тщедушен. Именно поэтому Порфирий Петрович так легко раскалывает его и так пренебрежительно обращается. Отпускает, и уверен, в явке с повинной. Мальчишку видно насквозь. Мармеладов, Свидригайлов, сам Порфирий Петрович, и даже Дуня, конечно, намного более весомые персонажи. Да, век глубокомысленных Раскольников, метафизических Раскольников закатился. Таких, как Тараторкин, Бортников, (театр Моссовета), Трофимов (Таганка) больше нет. И действительно, зачем какую-то значительность придавать убийце? Нелепо. Какой-то Голливудский штамп.
Порфирий Петрович не то чтобы особо тонкий психолог в спектакле, а просто пожилой и опытный человек. Ему не надо никакого психологического витийства, никакой лишней игры, чтобы понять убийцу.
Мармеладов делает руками замысловатые движения, вертит кисти. Признаки его, особой внутренней жизни, как бы, превосходства. Вот кто истинный здесь богоборец и вот кто считает здесь себя намного выше всех. И это объясняет его поведение. Все считают его ничтожеством, а он то на самом деле, - "гений" растления. Нет, не Раскольников, а он! Это самая удачная роль в спектакле. Нелепо, конечно, испытывать Бога. Но это почему-то самое любимое занятие героев Достоевского. А может быть, и вообще, всех русских людей.
Его пальто все облеплено остатками сена. Ведь он ночует «на Неве в сенных баржах». Точное место, где ночевали бомжи времен Достоевского. Кстати, насчет пальто. Явно, что такие не носили в конце 19-го века. Пальто, в которые одеты все участники спектакля, - ношеные, серенькие, бесформенные пальто ширпотреба, фабрики "Большевичка" 70-х годов времен эпохи развитого социализма. И когда в музыкальном оформлении, мы услышим песню Хвоста, которую исполняют участники, то понимаем, что действие перенесено намного ближе к нам. В эпоху советского андерграунда. Это маленький нюанс, возможно не всем понятный, для меня стал особенно важным. Да, это люди скорее из питерской богемы 60-х. Маленький, дополнительный ракурс добавляет в спектакль живую краску.
Так что вердикт присяжных доброжелателен и положителен.