Модница

 Старенькая швейная машинка подольского завода стоит на моем рабочем столе. Я ее забрала, когда мамы не стало. Она шила на ней почти 60 лет, бережно перевозя из поселка в поселок Магаданской области, а потом отправила контейнером в Казань. И досталась она ей тоже там, в холодном краю, от уезжающих на «материк». Это раритет и артефакт нашей семьи.


 Я часто думаю о том, что по современным меркам мама могла бы стать хорошим дизайнером одежды и интерьеров. Откуда в девочке из казанской многодетной семьи появилось и развилось такое чувство стиля? Правда, как рассказывала мама, мой дед, ее отец, был ремесленником. Он шил кожаную детскую обувь и хорошо обеспечивал семью, баловал молодую жену Сабиру изящными украшениями и красивыми нарядами. У них была значительная разница в возрасте – 14 лет, но у юной Сабиры это был уже второй брак. Первый раз она была выдана замуж отцом Шакиром в деревне Шкятя за старика. Но, не по-мусульмански свое- вольная и смелая, она бежала в Казань, где ее приютил родной дядя.  Он, вероятно, и поспособствовал поискам городского мужа по имени Мавлетша. Жила семья дружно, снимая квартиру в районе Янга-бистя (Новая слобода). У них родилось пятеро детей, но выжили четверо – Мубаракша, Марзия, Разия, Равиль. Сабира традиционно занималась детьми и домаш- ним хозяйством.


 Мой дед после удачной воскресной торговли на базаре обычно «пропускал стаканчик» в трактире. И однажды так увлекся, что у него не хватило сил добраться до дома. Мавлетша, свалившись в канаву, уснул. Вскоре дед скончался от пневмонии. После его смерти 37-летняя Сабира словно окаменела душой, предчувствуя какие тяжкие испытания ложатся на ее женские плечи. Сердце ныло при виде четырех пар детских голодных глаз. Чтобы содержать малолетних детей, она начала продавать на толкучке подарки мужа: золотые сережки с бирюзой и кораллами, серебряные браслеты, кольца и перстни, пуховые шали. Когда они закончились, Сабира нанялась убираться в конторах. Никаким ремеслом она не успела овладеть, добросовестно растя детишек и занимаясь домом...


 Голодное детство так вошло в сознание мамы, что потом всю жизнь она почти каждое блюдо ела с хлебом и принуждала нас с сестренкой тоже это делать. В детстве во время трапезы мы то и дело слышали мамины любимые указания, почти приказы: «С хлебом! Корочки доедать!»


 Быстро повзрослев, трое младших детей Сабиры научились шить одежду и даже обувь, став востребованными мастерами, а старший трудился на авиастроительном заводе. Трудности выживания, борьба за достойную жизнь не способствовали развитию ласковых и сердечных отношений в большой семье. «Чтобы эни похвалила, надо было очень постараться,» – вспоминала мама. Впоследствии каждый из детей нашей бабушки Сабиры перенес эту скупость на похвалу в свою семью... 


 Вернусь к истокам маминого мастерства. Ей было 14 лет, когда началась ВОВ. Первое долгожданное и, как оказалось, последнее пребывание в пионерском лагере оборвалось. Было уже не до школьной учебы в большой семье без кормильца. Худенькую невысокую Разию в 1942 году приняли в производственную мастерскую «Оптпромторга», где ускоренно обучали портновскому делу. До конца 40-х она стара- тельно постигала это ремесло. Главная задача во время войны у подобных мастерских, как и у всех в СССР, была одна – «Все для фронта, все для победы!». Стеганые телогрейки, штаны, овчинные полушубки проходили через мамины тоненькие работящие руки. Исколотые в кровь пальчики, сломанные ногти, постоянное чувство голода и усталость: «Всегда хотелось где-нибудь прислониться и поспать немножко или пожевать что-нибудь съедобное» – вспоминала мама в старости.


 Важные качества, которыми обладала наша мама: старательность, обучаемость, дотошность. Перфекционизм, как сейчас говорят, позволил ей уже в начале 50–х работать в казанском ателье портнихой женского платья. У нее было врожденное чувство вкуса и стиля, возможно, они перешли к ней от отца-ремесленника. Разия превратилась в интересную модную девушку. Дома после работы она продолжала шить, пополняя общий бюджет семьи, а в редкое свободное время с подружками разучивала популярные послевоенные танцевальные хиты, чтобы потом блеснуть в клубе Меховщи- ков или в Доме офицеров.


 После окончания войны в СССР хлынул поток военных трофеев. Солдаты и офицеры привозили в разрушенную страну все, что смогли раздобыть. На казанских барахолках было импортное изобилие любых товаров, в том числе и тканей. Нашей маме тогда было 19 лет, она уже стала портнихой. У нас в семье до сих пор бережно хранятся лоскуты от длинного темно-синего крепдешинового платья с «выбитыми» бархатными цветами. Мама до замужества бегала в нем на танцы, а потом оно было бережно перешито на меня. В темно-синем с желтой розой в руках я щеголяла в 1978 году на своем выпускном институтском вечере в Молодежном центре Казани. И это было не архаично, а эффектно. У сестренки хранятся фотографии, на которых она изящна и хороша в этом нетленном наряде, дополненном бисером. И наши дочки, подрастая, его тоже примеряли. Платье было сшито из трофейной ткани, купленной, вероятно, у спекулянтов на базаре, также как и пурпурное креп-сатиновое. Этот наряд тоже семейный артефакт. Именно в нем после Победы мама ездила на танцы в престижное место для танцующей молодежи - Дом офицеров, который располагался тогда в здании бывшего Дворянского собрания Казани. Настоящее вечернее, длинное до пола и модное, с секретными кнопками по подолу изнутри. Оно шилось по ночам, урывками между частными заказами и работой. Правила танцевальных вечеров этого заведения были строги: только в вечернем и длинном. А чтобы было удобно добираться до бала, девушки нашивали изнутри кнопки, для укорочения подола. Скинув скромные пальтиш- ки, они легким движением руки по подолу превращались в нарядных принцесс и, стуча каблучками изящных трофейных туфелек из лака или замши, направлялись в танцевальный зал. Кружась в танце с молодыми подтянутыми военными, девушки наслаждались короткой возможностью отдохнуть от послевоенных ежедневных трудов и обязанностей. Как прекрасна молодость! Она позволяет находить радость и утешение во всем.


 Мама, даже будучи замужней женщиной с двумя дочками, долго еще сохраняла это увлечение танцами. Поэтому папа – наш домашний либерал - отпускал ее иногда потанцевать в офицерский клуб со своим другом Мишей, оставаясь со мной и сестренкой. Какие развлечения и выходы в свет у офицерских жен в глухих поселках- фильмы, танцы и праздничные банкеты иногда. Об этом правдиво рассказал Петр Тодоровский в своем фильме «Анкор, еще анкор!». До сих пор где-то глубоко в моей памяти хранятся обрывочные воспоминания с картинками приватных взрослых разгово- ров о бытовых и личных проблемах. Когда о маминых походах на танцы узнал ее младший брат Равиль, он написал нашему папе гневное письмо, требуя ограничить свободу сестры, если он хочет сохранить семью... Странно мне это, я маму знала как очень ответственного и преданного человека.


 Впоследствии у меня сложилось впечатление, что в 40- 50-е годы трофейные фильмы, одежда, обувь, ткани оказали заметное влияние на имидж всех женщин и особенно – модных. У нас в семье сохранилось несколько маминых журналов и альбомов мод того времени. С детства я обожала их рассматривать. Какой сложный крой был у дамской одежды. Он подчеркивал все приятные женские округлости и скрывал секретные недостатки. Шляпки с вуалью, сумочки, ридикюли, нитяные и капроновые перчатки, лаковые и замшевые туфельки и танкетки, бусы с клипсами или серьгами. В 1964 году, когда наша семья вернулась на «материк», я обнаружила много сокровищ в старых казанских чемоданах мамы. Примеряя все на себя и выходя во двор, я чувствовала себя модницей! Именно тогда я глубоко прониклась стильным духом того времени, поэтому до сих пор тяготею к женственным мотивам 40-60-х годов. Теперь это называется винтаж и стильно по-прежнему.
У Разии, по воспоминаниям родственников, было много поклонников и преимущество оставалось за военными. Они являлись романтическими героями-победителями для всех, а для девушек особенно. Но мама при своей общительности уже тогда была капризна и разборчива. Нашему будущему отцу она отказывала дважды! Но видно здесь она ошибалась... В 1953 полетела мама вместе с ним к месту его распределения в жуткую даль - на Колыму. Но даже в Магаданской области, имея на руках маленьких дочек и постигая радости и сложности материнства, она по-прежнему оставалась модной дамой и востребованной портнихой, к которой вставали женщины в очередь за новыми нарядами. В старинных альбомах на черно-белых фотографиях вижу маму в некоторых знакомых мне костюмах и платьях, сохранившихся в старинных чемоданах. Я и сестренка Лариса обшивались, конечно, в первую очередь и выглядели привлекательно. Умелица-мама всегда могла сшить из драпа или меха и шапочку, и шляпку, и пальтишко, и шубейку. Нарядные платьица шились к праздникам и дням рождения. А самое главное ее профессиональное достоинство – она конструировала выкройки сама!


 В сложных условиях и скромных возможностях холодного края, она создавала для папы и нас уютные интерьеры в каждом из 13 поселков, в которых нам довелось жить, имея под рукой только скудную мебель с инвентарными номерами. Я хорошо помню свой диван-оттоманку в поселке Сусуман. Он был сделан из панцирной сетки полуторной металлической кровати и подставленных вниз деревянных продуктовых ящиков. По бокам возлежали валики, чехлы были сшиты из клеенки для стола, под спину – подушки, тоже набитые ватином. Диван стоял в зале и был роскошен, потому что его конструкция была спрятана под чехлом из синего гобелена. Сколько я детских снов посмотрела и книжек прочитала ночью тайком на этом моем диване. Скромные этажерки с безделушками украшали мамины салфеточки в стиле «ришелье», а традесканция или «бабьи сплетни» буйно разрасталась в деревянных кадках,несмотря на 50-градусные морозы за окном. Даже сухие ветки- подпорки для домашних цветов распускали нежные листочки и пускали корни под воздействием маминой энергетики.


 Мама считала необходимым обучить нас в детстве домашним женским премудростям: вязать крючком изящные кружева и вышивать гладью и тамбуром. И мы дарили ей носовые платочки, обвязанные нашими кружевами и украшенные вышивками. Я их потом нашла, перебирая чемоданчик с памятными для нее вещами: старыми фото-альбомами, нашими поздравительными открытками, папиной военной рубашкой, галстуком и алюминиевой флягой цвета хаки. Лет с 11 меня взяли в подмастерье. Я училась у мамы мастерству шитья в свободное от школьных занятий время. Помогая профессионалу творить наряды для нас, я вначале сметывала раскроенные части изделия, обметывала края (у швейной машинки не было еще специальной насадки), подшивала подолы различными способами в зависимости от типа ткани, училась делать выкройки для несложных моделей, раскладывать их на материале. И в школе на уроке домоводства произошел курьезный случай. Строгая Нина Михайловна, преподаватель по домоводству, когда мы в 6 классе принесли ей сдавать наши готовые работы – юбки «солнце–клеш»-долго не могла поверить, что все обрабатывала и шила я сама. Подружки встали на мою защиту.


 С середины 60-х, когда семья обосновалась в Казани, папа начал выписывать многочисленные журналы: каждому по интересам. Для мамы это был известный женский журнал «Работница», в котором публиковались модные советские веяния с приложением выкроек. А в 70-е началась охота модниц за дефицитным немецким салонным журналом «Бурда моден». Счастливые обладательницы этого журнала или выкроек из него были в почете у советского женского  населения. Силуэт, обработка ткани и цены изменились к тому времени. Но мама умело вписывалась в бюджет семьи: из дорогих качественных, но уцененных тканей умудрялась создавать нам модные силуэты платьев, костюмов и брюк.


 Школьную форму старшеклассниц в конце 60-х стали вытеснять «неуставные» сарафаны и платья, правда с обязательным белым воротничком. Мама шила, а мы с подраста- ющей сестренкой Ларисой вязали себе крючком кружевные манжеты и воротники, изощряясь в орнаменте... В женскую моду ворвались мини платья и мини юбки. Взрослые считали эту длину неприличной и оскорбляющей девичью скромность. Началась тайная борьба девчонок-подростков с родителями за длину: с ночными подшиваниями подолов платьев и подворачиванием корсажей юбочек. Мне очень не нравились примерки и подгонки шьющихся на меня обнов. Мама совершала их как ритуал: долго и тщательно. В ответ на мое неудовольствие она приговаривала, что мы просто не понимаем и не дорожим ее профессиональной бесценностью...


 Мама была права. До сих пор вспоминаю и благодарю ее за эти университеты кройки, шитья и рукоделия. Уехав после института в Великий Новгород к мужу, я стала понемногу шить на себя и даже умудрилась пару раз кому-то сшить платья. А из Казани к моим дням рождения приходили посылки от мамы с модными нарядами для работы, сшитые уже по памяти, без примерок, по нарисованному мной в письме фасону.


 В своих праздничных домашних стенгазетах мы изображали маму в виде многорукого Будды. При всей своей загруженности на работе и по дому, где всегда все было в идеальном порядке, мама-модница себя держала в форме, давая нам с малолетства уроки женской ухоженности. В ее арсенале до старости находились кремы для лица «Женьшеневый», «Вечер», лосьон «Огуречный», оттеночные шампуни «Сильва», «Ирида», индийская хна. Я тайком в детстве прикладывала к своей головенке мамины шиньоны и приплетающуюся косу. В 50-60 годах женщины венчали  головки коронами из своих или накладных волос. О париках еще не вспоминали. На Колыме мама из шатенки в ходе акклиматизации неожиданно превратилась в брюнетку. Посылка с модным шиньоном-косой, отправленная для нее из Казани, оказалась уже неактуальной. Пришлось заказывать новую, цвета брюнет. Запах маминых духов «Красная Москва» у меня до сих пор в памяти. В детстве это был запах праздника. Особенно он осязаем, когда смешивается с морозно трескучим воздухом Колымы. Правда, было у мамы «слабое место», неподдающееся перевоплощению. Маникюр не мог справиться с мягкими ломкими ногтями на ее умелых руках. Не держался ...


 В 60-80-е годы в Советском Союзе был дефицит приличной продукции легкой промышленности и импорта. Мама, как и все дамы, идущие в ногу с модой, по великому «блату» или на «Сорочке» (крупный вещевой рынок в пригороде Казани) с переплатой приобретала и достойно носила костюмы и платья из модного кримплена и джерси, чешские туфельки и прочую женскую радость... Мы с сестренкой не были обделены и тоже подрастали модницами. Однако ласковое нежное общение было не свойственно маме, она диктовала, а мы учились у нее. Душевная доверительная атмосфера не складывалась. Но на помощь мамы в сложных жизненных ситуациях можно было всегда рассчитывать. Когда уходила из жизни ее свекровь, она маме сказала: «А ты оказывается была мне дочерью, а не невесткой». Из уст моей своенравной бабушки Химмят-бану, не жаловавшей Разию, жену единственного сына Шауката, в течение 20 лет с момента их возвращения из Магаданской области, это было при-
знание в любви... Даже у папы не хватало выдержки терпеть выходки своей стареющей матери, особенно когда она слегла совсем. Но мама говорила себе: «Сабырлык, Разия, сабырлык...». А переводится это: «Терпение, Разия, терпение». И мама продолжала заботливо ухаживать за свекровью, не обращая внимания на ее капризы.


 В конце 80-х моя семья и семья сестренки по стечению жизненных обстоятельств оказались в Набережных Челнах, а родители, наконец, получили квартиру в Казани. Однако папа скоропостижно ушел из жизни. В начале 90-х, оказавшись, как и все, в водовороте перестроечных событий, мы обменяли казанскую квартиру родителей и перевезли маму к нам в город, чтобы она не чувствовала себя «одинокой и покинутой». Это был 14-й в ее жизни переезд! Помогая распаковывать вещи, мы все были удивлены профессиональным умением справляться с этой задачей. А мама грустно вздыхала: «Большая колымская практика!» Скучать маме на новом месте было уже некогда. Дочки, внучки, зятья – большая семья, но мы старались не волновать ее своими проблемами, зная, как быстро у нее поднимается давление. Печь пироги мама научилась только к 50 годам, свекровь не подпускала ее к этому делу и не хотела делиться секретами, хотя сама была мастерица. Как пригодилось это умение в Челнах! Желающих отведать перемячи, эчпочмаки и пироги с яблоками, капустой и рыбой было много. Запасы муки мама привезла с собой из Казани, тогда ведь многое закупалось впрок.


 Есть в нашей семье трагикомичная история, связанная с мамиными нарядами. В 80-е годы прошлого века несколько прекрасных крепдешиновых платьев с чудесной яркой расцветкой оказались в несколько адаптированном виде у меня в гардеробе. Они путешествовали со мной по моей взрослой жизни. И вот родились моя доченька Настенька (Энгель) и племянница Лилиточка. Они одногодки. Обе были еще достаточно малы, чтобы заинтересоваться платьями в качестве одежды для себя. Однажды, еще до переезда в Челны, мама приехала к нам погостить и попросила отчитаться о состоянии этих нарядов! Очень трепетно относилась она к своим прекрасным дизайнерским произведениям – артефактам ее молодости. Среди них было, и оно до сих пор абсолютно целое, платье цвета пепельной розы из нежнейшего натурального крепдешина. Ее свадебное платье... Не каждая могла в него влезть. Талия у мамы до нашего рождения была 54 см, почти как у Людмилы Гурченко – эталона стройности фигуры 50-х годов. Итак, требовалось предъявить целостность маминых нарядов... Ничего не подозревая, я полезла за ними в специальный чемодан, но там платьев не было. Поиски привели меня в кладовку к полиэтиленовым пакетам, где хранились мои выкройки и остатки тканей. В одном из них, к своему ужасу, я обнаружила разрезанные на куски остатки шелковых платьев... Какая грянула буря! Мама это умела. Пришлось взять удар на себя. А в игрушках у девочек позже были найдены одежки для кукол, скроенные малолетними мастерицами из бабушкиных сакральных нарядов. Уцелевшие от варварских потех платья, хозяйка забрала с собой в Казань и долго не могла сменить гнев на милость...


 Всем женщинам нашего рода достался хороший генетический код. В свои 66 лет мама выглядела на 56, в 84 – на 74 года! Последнее свое портновское произведение она сшила в 80 лет! У нее была всегда мощная энергетика, которая притягивала к ней людей, но она не всех к себе приближала. Мне кажется, жила в ней тайная гордыня девушки, выросшей из низов... Мамина мудрость и железная воля поддерживали нас всех, пока ее не подкосил сахарный диабет в последние годы жизни. Она мужественно и достойно вела себя во время всех наших сложных семейных перестроечных событий, своими действиями удивляя знакомых и доказывая нам, что человечность не обозначается только словами сочувствия.


 В Челнах, быстро познакомившись и подружившись с соседями, мама приобрела подруг и даже поклонника во дворе. Местом ее прогулок с новыми знакомыми был расположенный поблизости от дома главный бульвар города. Мама с удовольствием и гордостью водила своих приятельниц на открытие всех выставок нашей школы «ДА-ДА» в картинной галерее, хвалилась моими книгами и красивыми фотографиями удачного замужества сестренки. Правда нам похвала отпускалась дозировано... Срабатывал синдром бабушки Сабиры... Все новые книжные романы из нашей библиотеки с удовольствием прочитывались ею и передавались подругам. Советская привычка! У мамы была общая тетрадь, куда она переписывала рецепты здоровья, красоты, молодости и отдельно – кулинарии. Конечно, мы получали дубликаты этих записей и, по мере желания и возможности, тоже экспериментировали. Теперь, перебирая их в семейном архиве, я с умилением смотрю на округлый старательный почерк.


 К этим воспоминаниям я вновь возвращаюсь спустя девять лет после маминого ухода, удивляясь избирательной особенности моей памяти. Во время семейных встреч с удовольствием наблюдаю, как в наших взрослеющих дочках, маминых внучках, проросли бабушкины жизненные советы и даже некоторые привычки. Мама дожила до появления своего первого правнука – Даниила, а значит ей вдвойне уготовано лучшее место, там...