Рецензия на монографию о русских мыслителях

                Рецензия на монографию А. А. Тесли «Русские беседы: лица и ситуации»
                (М.: Рипол классик, 2018)

         За публикациями А. А. Тесли по различным аспектам истории русской общественно-политической мысли XIX – начала ХХ веков следить чрезвычайно интересно. Выход каждой новой его книги становится действительно заметным и даже замечательным событием в российской исторической и философской науках. Молодой перспективный ученый является на сегодняшний день одним из наиболее энергичных и разносторонних исследователей множества вопросов консервативно-националистического сознания в отечественной культуре классической эпохи, авторитетным специалистом по традиционализму как особому свойству коренной русской ментальности.

         Чтобы избежать невольного распыления и затеривания многочисленных своих статей, регулярно появляющихся на страницах разнообразной научной периодики, автор объединяет их время от времени под одной обложкой в составе объемистых сборников, концептуализирующих основные линии предпринятых им научных разработок. Эта практика стала узнаваемым и ожидаемым эдиционным  приемом А. А. Тесли. В 2014 году увидел свет сборник ранних его работ под интригующим заглавием «Первый русский национализм... и другие» [1], а в самом конце прошлого, 2017 года, но с указанием на титульном листе приближавшегося года 2018-го, вышла из печати очередная его книга – «Русские беседы: лица и ситуации» [2], включившая в себя серию очерков, заметок и рецензий, охватывающих широкий диапазон знаковых для русского консерватизма фигур – от П. Я. Чаадаева и Н. А. Полевого до Д. Н. Шипова и В. В. Шульгина.

         Издание состоит из двух не вполне равных по объему частей. Первая из них, составляющая две трети книги, озаглавлена «Дворянские споры» и посвящена, за малыми исключениями, детальному обсуждению некоторых аспектов социально-философской программы славянофильства в лице его общепризнанных идеологов И. С. Аксакова и Ю. Ф. Самарина. Однако и вторую часть книги, под заглавием «Действие и реакция», хотя она составила лишь треть от объема издания, все-таки нельзя счесть простым довеском, поскольку в ней углубленно анализируются элементы политической платформы государственных и общественных деятелей консервативного толка, во многом соотносивших свои идейные постулаты именно с заветами славянофильского учения.

         Обложка книги А. А. Тесли знаменательно украшена воспроизведением известного рисунка Э. А. Дмитриева-Мамонова, изобразившего характерную сценку в салоне А. П. Елагиной, где оживленно вели свои знаменитые «русские беседы» представители старшего поколения славянофилов, а также некоторые идейно близкие к ним единомышленники. Так вот, на рассмотрении того, какой предстает славянофильская доктрина в научной интерпретации автора рецензируемой книги, нам и хотелось бы остановиться чуть подробнее.

         Казалось бы, своеобразие и уникальность славянофильства как особого явления отечественной общественно-политической мысли и самобытной национальной культуры изучено давно и показано с самых разных точек зрения во множестве обстоятельных системно-обобщающих работ [3–6]. Но даже и на таком теоретически насыщенном и фактографически богатом фоне капитальных трудов его предшественников новейшие исследования А. А. Тесли отнюдь не носят характер вторичности, а напротив – стремятся распутать наиболее сложные узловые проблемы эволюции славянофильского движения, реконструировать историческую логику его становления, развития и постепенного угасания [7].

         А. А. Тесля абсолютно обоснованно и совершенно справедливо указывает на теснейшую органическую взаимосвязь, всегда существовавшую между политическими идеями славянофилов и государственной политикой идеологов отечественного консерватизма, особенно в аспекте принципиального размежевания с активными вестернизационными тенденциями, возобладавшими среди значительной части либерально и уж тем более радикально настроенных кругов русской общественности. Автор книги прямо указывает на имевшийся в данном случае факт идейной солидарности лидеров славянофильской группы со сторонниками консервативного проправительственного лагеря: «Славянофилы регулярно обнаруживают большую или меньшую близость к консервативной критике “Запада”» [2, с. 81].

         В первую очередь это относится, конечно же, к адептам официальной народности, нередко выступавшими единым фронтом со славянофилами в обличении пресловутых «язв» западного мира [8]. Более того: целый ряд если не содержательных аргументов, то, по крайней мере, внешних эффектных формулировок был воспринят славянофилами именно у них – в частности, у московского университетского профессора С. П. Шевырева, вынесшего суровый приговор подгнившим устоям западноевропейской жизни в своей резонансной статье «Взгляд русского на современное образование Европы» [9]. Влиятельность его органицистской метафоры на последующие поколения русских мыслителей и публицистов верно подмечена в книге А. А. Тесли: «Так, широко известная фраза С. П. Шевырева о “гниении Запада” позже, в полемике 1860–1870-х гг., становится выражением позиции “славянофилов” или “почвенников” (такой перенос примечательным образом оказывается со временем всё более корректным») [2, с. 82].

         Однако здесь-то и коренилось существенное искажение сущности славянофильского понимания отличительного национального своеобразия русской культуры, подменяемого – чем дальше, тем больше – у консерваторов-государственников националистической исключительностью имперской политики России. А. А. Тесля нашел очень удачное и емкое определение произошедшей принципиальной подмены понятий: «То сопряжение универсального и национального, которое является фундаментальным в раннем, романтическом русском национализме, сводится на нет из-за отсечения “универсального” и обращения “национального” в голую, наличную фактичность, утверждения “своего” в качестве ценности именно на том основании, что оно “свое”» [2, с. 87]. К сожалению, именно такое механическое сращивание патриотических ценностей с националистическим пафосом оказалось присуще официальной государственной идеологии поздних кризисных лет Российской империи.   

         Несомненной удачей книги А. А. Тесли являются также созданные им в жанровой форме интеллектуальной биографии компактные очерки, посвященные «положительно прекрасным русским людям» – крупнейшим представителям второго, младшего поколения славянофилов – И. С. Аксакову и Ю. Ф. Самарину, внесшим особый вклад не только в разработку и пропаганду славянофильского учения, но и в практическое его приложение к насущным потребностям русской жизни конца 1850-х – середины 1880-х годов. Обоих этих активных и по-своему влиятельных общественных деятелей А. А. Тесля с большой симпатией характеризует как ярких личностей, «нравственно-добротных, крепких, умевших жить правильно, в том числе и благодаря неизменному сомнению в самих себе, но не в своем идеале, а лишь в верности своего понимания, в сомнениях находящих не оправдание слабости, а лишь силу к действию» [2, с. 267].

         Весьма любопытно контрастное сопоставление их в психологическом плане, нацеленное на выявление глубоко индивидуальных качеств каждого из них: «Иван Аксаков и Юрий Самарин были людьми весьма несхожими – если угодно, вплоть до противоположности. Аксаков – размашистый лирик, трибун, человек горячий и любящий эффектные жесты, приподнятость обстановки, некоторую театральность, – и Самарин, экономный в словах, сторонящийся всякого шума, воплощение молчаливого долга» [2, с. 256]. Но вместе с тем, как убедительно показывает и доказывает А. А. Тесля, обоих идейных единомышленников и духовных соратников одновременно тесно сближала и прочно объединяла общая для них мировоззренческая установка на максимальную полноту самореализации, потребность в предельном осуществлении и концентрированном воплощении своих главных жизненных задач:

         «Оба великие труженики, они, как это обычно и бывает, ощущают себя не приложившими достаточных усилий, не столь упорными в труде, прилежными к нему, как им надлежит быть. <...> И именно из этого ощущения несоразмерности между необходимым трудом и тем, что удалось сделать, рождается чувство недостаточности, слабости своего труда – порождающее не апатию, но, напротив, чрезвычайное усилие воли» [2, с. 257–258].

         Наиболее подробно – крупным планом – предстает в книге фигура И. С. Аксакова, что, впрочем, совершенно закономерно, поскольку именно А. А. Тесля является автором самой фундаментальной из существующих в настоящее время в отечественной исторической науке монографий о личности и деятельности «последнего из “Отцов”» классического русского славянофильства [10]. Наряду с основательными биографическими трудами других исследователей [11–12], монография А. А. Тесли существенным образом восполняет объективную панораму динамичной общественно-политической жизни России тех лет, когда многогранная творческая деятельность И. С. Аксакова неизменно оказывала весьма ощутимое влияние на его современников.

         Публикуемая А. А. Теслей в «Русских беседах» чрезвычайно содержательная по затрагиваемым в ней темам подборка писем И. С. Аксакова к баронессе М. Ф. Соллогуб (кстати, сестре Ю. Ф. Самарина) позволяет акцентировать очень важные моменты в аксаковских взглядах на внутреннюю сущность народной русской жизни. Особенно показательно и информативно в этом отношении эпистолярное послание, написанное в ночь с 27 на 28 августа 1878 года в селе Варварино, где И. С. Аксаков вынужден был находиться на протяжении четырех месяцев после внезапной административной высылки его из Москвы:

         «Многому поучает непосредственное ощущение нашего сельского мира. Тут еще такие непочатые руды всяческой силы и преимущественно силы духовной. Им, этим миром, только и держится Россия. Может хоть опять разбиться вдребезги государство, как в 1862 году, и опять эта почва возродит его снова... Все эти учения, доктрины нигилистов и социалистов – расстелятся по этому славянскому простору, как дым по степи. Как она хороша, эта Русь, именно тем, что казенная правда никак не влезает в ее душу и не вытесняет в ней закона совести, как это мы видели в Германии, в других странах, где сама душа народа уже отравилась началами внешней, формальной, государственной правды» [2, с. 317].

         Значительное внимание уделено в книге и Ю. Ф. Самарину. Это вполне логично и оправданно, поскольку, в отличие от И. С. Аксакова, он гораздо реже становился центральным объектом доскональных историко-биографических исследований [13]. А между тем его значение для развития русской философии истории в специфическом славянофильском духе и направлении едва ли не превышает воздействие, оказанное на отечественную историософию И. С. Аксаковым [14].

         Знаменательно, что основополагающие начала ментальных геополитических конструкций как того, так и другого, закладывались и формировались в период крайне резкой конфронтации между Россией и Западом, в контексте драматических обстоятельств Крымской войны, которая, по объективной оценке А. А. Тесли, была русским обществом «осмыслена как война религиозная: враждебность европейских держав, поддержавших Османскую империю и выступивших в защиту сохранения ее власти над христианскими подданными, интерпретировалась как демонстрация истинной сущности; особенное возмущение вызвала молитва Папы Римского за союзные войска, воспринятая как молитва за турецкого султана» [2, с. 92–93].

         Именно период Крымской войны отнюдь не случайно стал кульминационной точкой поляризации политических позиций славянофильской и западнической групп, получивших подспудное выражение в многочисленных литературно-публицистических текстах, широко расходившихся в тогдашнем обществе [15–16]. Столь же не случайно и то, что как Ю. Ф. Самарин, так и И. С. Аксаков, оба оказались захвачены мероприятиями мобилизационной активности (но, к счастью, не в боевые действия непосредственно), по собственной инициативе приняв активное участие в формировании добровольческих дружин. Тем самым славянофилам довелось впервые, пусть лишь косвенно, скрестить идейное оружие с антирусской западной пропагандой в отстаивании духовной независимости и государственного достоинства своей родины. В конечном счете, русские патриотические ценности и территориальная целостность России отныне навсегда неразрывно соединились в их представлении воедино.

         Это умозрительное единство незыблемости внешних границ Российской империи и непреложности внутренней сути русской жизни вновь решительно актуализировалось для Ю. Ф. Самарина в условиях очередного обострения противостояния России с Западом, поводом к чему послужило роковое перерастание «польского вопроса» в открытое вооруженное восстание. Процесс восприятия происходящих событий опять оказался проникнут логикой бескомпромиссного размежевания двух непримиримых начал, вследствие чего, согласно проницательному замечанию А. А. Тесли, «“польский вопрос” и конфликт с поляками Самарин уже в 1863 г. истолковал не как частный политический вопрос, а как противостояние православия и католичества, Запада и России» [2, с. 183].

         И действительно – в блистательно историософско-публицистической статье «Современный объем польского вопроса» Самарин предельно четко и образно высказал свое понимание глубочайших цивилизационных корней русско-польского и – шире – восточнославянского и западноевропейского конфликта: «Польша – это острый клин, вогнанный латинством в самую сердцевину славянского мира с целью расколоть его в щепы» [17, с. 441]. Данный сюжет обстоятельно проанализирован А. А. Теслей в одной из глав рецензируемой книги – «“Миф о иезуитах” в отсутствие иезуитов», где весьма остроумно подмечен если не вопиющий парадокс, то, во всяком случае, изрядный курьез ситуации: стереотипно политизированные образы коварных иезуитов, на самом-то деле давным-давно уже официально выдворенных с территории Российской империи, вдруг потребовались в полемических целях для наглядного подчеркивания исторического измерения глобальных масштабов заговора Запада против России: «В итоге отсутствующие иезуиты оказывались присутствующими – в лице своих последователей/порождений, “поляков”» [2, с. 184].

         На преднамеренное использование Ю. Ф. Самариным мифологемного понятия «иезуитизм» ранее уже указывали некоторые другие исследователи этой темы [18], но именно в книге А. А. Тесли отдельные разрозненные детали получили наиболее полное освещение, будучи собраны в единый фокус, благодаря чему составилась целостная и поучительная картина того, как «“миф о иезуитах” зажил в Российской империи полной жизнью, сочетавшись с понятием “интриги” (столь расхожим в языке Каткова, но не находящимся в пренебрежении и у Аксакова или самого Самарина)» [2, с. 184–185].

         Как говорится: что да, то да! Патетичный М. Н. Катков в своей не только резонансной, но и прямо-таки разносной инвективной публицистике и впрямь настолько усиленно налегал на концепцию тотальной антирусской интриги, что это доходило у него иной раз до гротеска, чтобы не сказать абсурда, граничащего с почти маниакальной подозрительностью:

         «Интрига, везде интрига, коварная иезуитская интрига, иезуитская и по своему происхождению, и по своему характеру! Еще задолго до вооруженного восстания в Польше эта интрига начала свои действия. Всё, что в нашем обществе, до сих пор еще не признанном как следует и существующем как будто втайне, всё, что завелось в нем нечистого, гнилого, сумасбродного, она сумела прибрать к рукам и организовать для своих целей» [19, с. 141].

         Вот так вездесущие иезуиты – никуда-то от них не деться в России... Однако, если отставить шутки в сторону, то нельзя не признать, что М. Н. Катков в высшей степени эффективно педалировал алармистскую тематику этно- и конфессиофобий, стремясь консолидировать возможно большее число сторонников охранительно-консервативной политики путем совместного противостояния хоть и чрезмерно мифологизированному, но от того ничуть не менее впечатляющему образу опасного внешнего врага [20]. И ведь М. Н. Каткову это вполне удалось.

         Да и вообще русская правительственная политика в Польше, как и политика, наверное, любого оккупационного режима в мировой истории, настойчиво базировалась на заведомо тенденциозной идеологической дискредитации своих противников, декларативно объясняя необходимость их принудительно-насильственной нейтрализации прагматичными намерениями обеспечить национальную безопасность, а вдобавок еще и по-имперски трактуемыми геополитическими интересами доминирующего государства, то есть как раз таки своего собственного. Ну как тут не вспомнить печальный механизм автоматической подмены универсального патриотизма изоляционистским национализмом, основанным на догматической абсолютизации этого самого доморощенного «своего», о чем уже говорилось выше?

         В заключение рецензии следует еще раз с удовлетворением повторить, что книги А. А. Тесли – очень увлекательное и познавательное чтение, для которого, вне всякого сомнения, найдется достаточно широкая читательская аудитория. Остается лишь пожелать, чтобы учрежденная издательством «Рипол классик» серия «Русские беседы», в которой вышла одноименная книга А. А. Тесли, продолжила столь же удачно и энергично пополняться новыми актуальными и талантливыми исследованиями по истории нашей многовековой отечественной культуры.            
    
                Литература

    1.  Тесля А. А.  Первый русский национализм... и другие. – М.: Европа, 2014. – 280 с.
    2.  Тесля А. А.  Русские беседы: лица и ситуации. – М.: Рипол классик, 2018. – 512 с.
    3.  Дудзинская Е. А.  Славянофилы в общественной борьбе. – М.: Мысль, 1983. – 271 с. 
    4.  Дудзинская Е. А.  Славянофилы в пореформенной России. – М.: Ин-т рос. истории РАН, 1994. – 278 с. 
    5.  Цимбаев Н. И.  Славянофильство. Из истории русской общественно-политической мысли XIX века. – М.: Изд-во МГУ, 1986. – 274 с.
    6.  Каплин А. Д.  Мировоззрение славянофилов. История и будущее России. – М.: Ин-т рус. цивилизации, 2008. – 448 с.
    7.  Тесля А. А.  Славянофильство в его развитии: опыт реконструкции исторической логики // Вопросы истории консерватизма. – 2015. – № 1. – С. 160–173.
    8.  Кошелев В. А.  Славянофилы и официальная народность // Славянофильство и современность: Сборник статей. – СПб.: Наука, 1994. – С. 122–135.   
    9.  Ратников К. В.  Степан Петрович Шевырев и русские литераторы XIX века. Часть вторая. – Челябинск: Околица, 2007. – 220 с.
    10.  Тесля А. А.  Последний из «Отцов»: биография Ивана Аксакова. – СПб.: Владимир Даль, 2015. – 799 с.
    11.  Цимбаев Н. И.  И. С. Аксаков в общественной жизни пореформенной России. – М.: Изд-во МГУ, 1978. – 264 с.
    12.  Бадалян Д. А.  «Колокол призывный»: Иван Аксаков в русской журналистике конца 1870-х – первой половины 1880-х годов. – СПб.: Росток, 2016. – 360 с.
    13.  Нольде Б. Э.  Юрий Самарин и его время. – 2-е изд. – М.: Эксмо, 2003. – 544 с. 
    14.  Скороходова С. И.  Философия истории Ю. Ф. Самарина в контексте русской философской мысли XIX – первой четверти XX века. – М.: Прометей, 2013. – 432 с.
    15.  Носков В. В.  Крымская война и развитие славянофильской философии истории // Известия Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена. – 2002. – № 2. С. 103–119.
    16.  Ратников К. В.  Крымская война и русская поэзия (1853–1856 годы) // Вестник Челябинского государственного университета. – 1999. – № 2. – С. 40–59.
    17.  Самарин Ю. Ф.  Собрание сочинений: В 5 т. Т. 1. Литература и история. – СПб.: Росток, 2013. – 528 с.   
    18.  Скороходова С. И.  Понятия «униатство» и «иезуитизм» в контексте историософии Ю. Ф. Самарина // Наука и школа. – 2012. – № 5. – С. 174–179.
    19.  Катков М. Н.  Собрание сочинений: В 6 т. Т. 3. Власть и террор. – СПб.: Росток, 2011. – 1152 с.
    20.  Манаков М. Ю.  Роль политической публицистики в защите государственной безопасности (система взглядов М. Н. Каткова в 1860-е годы) // Вестник Челябинского государственного университета. – 2013. – № 22(313). Филология. Искусствоведение. Вып. 81. – С. 17–23.

        19 февраля 2018